Спиридон Степанович Вангели
Панталония – страна чудаков
Спиридон Вангели
Панталония – страна чудаков
Притчи
«Панталония – страна чудаков» признана в Молдове лучшей детской книгой года © 1989
От автора
Посвящаю эту книгу
моим детям
Раду и Родике
В этой стране была столица и две деревни. Что и говорить, немного, но жители её – крошки – гордились, что на границе у них стоят три великана. Вроде таких здоровенных пограничников.
Это были три горы. Крупные, лохматые и зелёные.
Зимой они защищали крошек от морозных метелей, летом – от жары.
Под одной горой стояла деревня Пастушья Сумка.
Под другой – Кукушкины Слёзки.
А у подножья третьей раскинулась столица – Скумпия. От деревни к столице тянулись дороги, и сверху вся страна была похожа на штаны, которые между горами сушились на солнце. Страна так и называлась – Панталония, а некоторые говорили: Брюкиндия.
Иногда какой‑нибудь крошка поднимался на гору и смотрел с удовольствием на гигантские штаны.
– Ну и мужики здесь живут! – говорил он и бил себя кулаком в грудь. – Настоящие!
Есть на свете Индия,
Есть страна Япония,
Все спешат, спешат туда…
Но страну Брюкиндию,
То есть Панталонию,
Не покину никогда!
Примерно такие вот песенки распевал этот крошка, стоя на горе и рассматривая свою страну, похожую на штаны – или на брюки, как хотите.
Из этих штанов там и сям подымался дымок, а уж самый могучий столб дыма валил из золотого дымохода королевского дворца.
Был в этой крохотной стране и свой король. В те годы правил Панталонией Крошка Великий.
Как ни мала была страна, в ней умещались семь королевств. Правда, такие королевства есть во всех странах мира.
Королевство Понедельник. Тут тебе и санки, и качели, тут и спелая черешня в садах. В это королевство ведёт одна из школьных дверей. Входят малыши в эту дверь, а выходят в другую. И оказываются в королевстве Вторник.
В королевстве Понедельник крошки ещё с ягнятами играют, а уж в королевстве Вторник скачут верхом на лошадях. В одном королевстве бегают за бабочками, в другом играют с девочками в прятки. А некоторые в королевстве Вторник письма сочиняют и очень ждут, когда взойдёт луна и можно будет гулять парами.
А в королевстве Среда уже трубят трубы, стучат барабаны – свадьба! И вот появилась колыбель, в которой когда‑то спал жених, а может, и невеста. Всем интересно – на кого больше похож сын – на маму или отца?
В королевстве Четверг было уже по двое, по трое детей. Отец, бывало, споткнётся о мяч, который валялся во дворе, – так его ударит, что он летит назад в королевство Понедельник. За мячом ребята бегут и снова в Понедельнике на качелях качаются и черешню едят.
В королевстве Пятница вдруг услышишь:
– Ой, у меня три седых волоска! Выдерни их поскорей!
В королевстве Суббота у папаши борода уже наполовину белая.
А уж кто добирается до королевства Воскресенье, у того борода белая, как снег. Теперь вроде бы и вкус черешни не тот, голова и без качелей кружится, а луна… Какая луна? Разве ещё бывает луна на небе?!
– Солнышка бы нам побольше, – просили жители королевства Воскресенье, – в самый разгар лета у них холодели руки… Одно у них утешенье: закрыв глаза, возвращались туда, где бывали когда‑то, – в королевства Понедельник, Вторник…
А уж какие в стране крошек были дома! У пекаря дом – круглый, как каравай, у мельника – вроде ветряной мельницы, у плотника – вроде молотка. У сапожника – сами понимаете, на что дом был похож. У пахаря, – вроде скирды пшеницы. Ну а дом доктора был весь белый и даже крыша белела под солнцем.
Король Крошка Великий проживал в замке, похожем на царскую корону, и все понимали, что здесь – голова страны. А конюх короля жил в деревянном коне.
Долго не знали, как строить школу. Тут пришёл очень умный крошка из королевства Суббота и сказал:
– Ребята любят арбузы, сделаем её вроде арбуза. А хвостиком будет дымоход.
В арбузной школе крошек
В стране Панталонии прозвенел школьный звонок – крошки кинулись в класс и мигом расселись по местам. Кончилась переменка – сейчас придёт учительница.
Вдруг в окно залетела белая бабочка. Она со свистом врезалась в глобус. И оказалась вовсе не бабочкой, а снежком.
Все кинулись к окну и увидели учительницу Домницу. Она была в белой шубе, в беленькой шапочке – очень снежная учительница. Знаками звала она на улицу своих учеников. Она будто показывала, что снег как раз подходящий, чтобы в снежки играть.
Крошки бросились вон из класса. Только два человека остались внутри арбуза – Луцэ и Тэнэнуцэ.
– Я в школу пришёл не в снежки играть, – сказал Луцэ.
– А у меня в шапке дыра, – ответил Тэнэнуцэ.
– Ну и что?
– Снежки в эту дыру поналезут.
– Как цыплята под наседку?
– Ага… Да, боюсь, ещё кашлять начну. Все уроки своим кашлем закашляю.
А на улице разгорелся бой: девочки на мальчиков – стенка на стенку. На чьей стороне учительница – там и перевес. Из девочек самой меткой была Мэриука. Только бросит снежок – сразу кому‑нибудь в лоб попадёт. Для неё снежки лепили сразу три подруги. Мэриука была вроде пушки, а подруги – заряжающие.
Снежки летели во все стороны. Один здоровенный снежок перелетел через забор и попал в ведро с водой! А ведро‑то нёс дядька‑крошка‑водонос. Ужасно он заорал, потому что ему весь нос водой обрызгало.
– Это кто? – закричал он. – Это кто мой крошечный нос водой поливает?
И тут он увидел дядьку‑дровокола. С крошки‑соседа мигом шапка слетела.
Очень рассердился дядька‑крошка‑дровокол. Очень он был нервный и вспыльчивый. Слепил снежок и так запустил его в дядьку‑крошку‑овцевода, что тот свалился в корыто с отрубями – и отрубился…
Через три минуты вся страна крошек была охвачена снежной войной, а школьники, наигравшись, уже спокойно в классе сидели. Они разрумянились, надышались свежим снежным воздухом и были готовы теперь драться с самим Атиллой.
А был как раз урок истории.
– Ну, кто же мне расскажет про Атиллу? – спросила учительница.
Да, такую учительницу, как Домница, ещё поискать. Чему только она не научила своих ребят… Родители удивлялись, откуда всё это берётся в её маленькой головке и как помещается в головках крошечек.
Надо сказать, что в этот момент в голове Пэликэ вообще ничего не помещалось. Дело в том, что он угодил в лоб учительнице довольно увесистым снежком. И попал промеж глаз!
– Ой, – закричала тогда Домница.
А что тут ещё, собственно, закричишь? Конечно, «ой» или «ой‑ой‑ой»! Вот учительница и закричала вначале «ой», а потом «ой‑ой‑ой».
Тут к ней подскочила Мэриука.
– Простите меня, простите, я не хотела. Случайно вам в лоб попала!
Вот тебе на! Попал‑то Пэликэ, а не Мэриука. Куда она лезет?
Пэликэ хотел признаться, но спорить, кто кому в лоб попал, было как‑то глупо и неуместно. И вот теперь Пэликэ сидел на уроке, ничего не слышал и только и думал о том, как всё неловко складывается в жизни.
– Пэликэ, – послышался голос учительницы. – О чём я сейчас рассказывала?
– О том, как я вам в лоб попал.
– В лоб попал не ты, а Мэриука. Придётся тебе поставить двойку в мой дневник.
Да, такое правило было в школе крошечек – когда ученик не знал урока, он ставил двойку учительнице.
Домой Пэликэ совсем расстроенный. Он горько плакал крошечными слезами: ему казалось, что двойка эта, как змея обвилась вокруг его шеи.
Надо сказать, что в этот день ещё две крошечки, Луцэ и Тэнэнуцэ, попали в переплёт. Когда они шли из школы домой, на них напали крошки‑девчонки. Забросали снежками. И так много снежков навалили, что получился крошечный сугроб, и в сугробе этом барахтались Луцэ и Тэнэнуцэ. А крошки‑девчонки пели:
Аллилуйя,
Тебя люблю я.
– Эй, Тэнэнуцэ! – смеялась Мэриука. – Смотри, как бы через дырку к тебе под шапку мороз не пролез!
Полуживые, вырвались они из под снега и поклялись отомстить.
На следующий день они пришли в школу пораньше. Один принёс помазок для бритья, другой банку с тушью. Замазали тушью все окна, и в классе получилась вечная ночь.
– Теперь девчонкам негде будет учиться! – веселились Луцэ и Тэнэнуцэ. – Пусть играют в снежки до весны.
И это, конечно, была ужасная глупость.
Спрятав на улице банку и помазок, в класс они пришли позже всех. А руки вымыть забыли.
– А ну‑ка покажите руки, – сказала Мэриука.
– Фигушки, – ответил Луцэ и спрятал руки в карман, а Тэнэнуцэ стал быстро‑быстро руками махать, чтобы не было заметно, какие они.
– Ага‑а! Попались! Вот они, художники! Держите их!
Тут их действительно стали держать, потому что они убежать хотели. И додержали до тех пор, пока не пришли их родители. Один родитель был в шубе, другой – в сапогах. Войдя в класс, они сняли шапки и поклонились учительнице.
– Почему так холодно в классе? – удивился один.
– Зачем все окна пооткрывали? – спросил другой.
Скоро они поняли, в чём дело, посмотрели на чёрные окна и достали дневники своих сыновей. Один достал дневник из‑за пазухи, другой – из‑за голенища. Такой уж порядок был в Панталонии. Отец получал такую отметку, какую заслужило его крошечное дитя.
Отец у Тэнэнуцэ был пекарь. Печально смотрел он, как сын дрожащей рукой выводит ему двойку по поведению.
Луцэ нарисовал только головку двойки, глянул на отца и уронил от страха ручку.
– Ну что ж, – сказала Домница, – в классе нам делать нечего. Найдём дело и на улице. Надо помочь крошкам‑старушкам прокопать в снегу тропинки.
Ребята побежали на улицу, а Мэриука заперла двери класса.
Родители посмотрели на запертую дверь, потом друг на друга, а потом на чёрные окна. Как их очистишь? Надо новые стёкла вставлять. А как выйти из класса? Дверь‑то заперта. Пришлось им вылезать через чёрные окна.
Надо сказать, что отец Луцэ был Очень Крупной Крошкой при дворе Короля. Он вставил новые стёкла, но затаил в душе чёрную обиду.
– Мне, такому крупному крошке, вылезать в окно!.. В мои годы! Получать двойку по поведению перед всем классом! Я это Домнице припомню.
Очень Крупная Крошка наябедничал королю, и через неделю Домницу прогнали с работы, а учителем в школе стал глуховатый дьяк из церкви.
Он заставлял Мэриуку на всех уроках спрашивать учеников таблицу умножения, а сам доставал из портфеля подушку и довольно громко похрапывал за своим столом.
А крошечки‑ученики ходили после уроков к Домнице домой. Садились там прямо на пол, на большую шкуру крошечного медведя, и учительница рассказывала им, что происходит на белом свете.
Так она снова становилась их учительницей. Конечно, ребятам очень хотелось вернуть её обратно в школу.
– Скоро вернётся, – говорила Мэриука.
И она показала ребятам на крошечные туфли учительницы, которые стояли в учительской за шкафом. Очень обрадовались крошечки:
– Уж если туфли остались, обязательно вернётся! Верная примета.
И однажды в этих туфлях вдруг появились фиалки. То ли сами выросли, то ли кто‑то их туда положил. Неважно. Ясно было, что цветы эти очень напоминали глаза учительницы. Есть туфли, есть глаза – да это почти вся Домница. Скоро, скоро войдёт она в класс.
Длинноносые ботинки
Кирикэ родился в сапоге. И работал в этом сапоге сапожником на месте отца.
Сапог был с окнами и дверью, но стоял подошвой кверху, чтоб хозяева не мокли под дождём. А в каблуке был домоход. Дым валил из каблука.
Прохожие слушали, как из сапога доносится стук сапожного молотка. Сам Кирикэ из сапога на улицу почти никогда не выходил, только борода его торчала из окна. В стране крошек было много крошечных ног. Хоть и крошечные, а всё равно – обуть надо. Ударит мороз, а ты без башмаков. Сиди, как наседка, на печке. Много лет обувал Кирикэ крошек. Поседел и сгорбился, как вопросительный знак.
– Килина, – просил он жену, – потопчи мне спину, разогнуться не могу.
Он ложился на пол, а Килина топтала ему спину. В последнее время Кирикэ так скрючился, что жена чаще по его спине ходила, чем по земле.
Однажды пришёл к сапожнику доктор с куском кожей под мышкой.
– Сшей мне новые ботинки, Кирикэ. У меня скоро свадьба.
– Ладно, сошью, – сказал Кирикэ. – А ты дай мне какие‑нибудь капли, а то в груди колет. Спину‑то мне Килина лечит, и тут другого доктора не надо. А в груди так порой колет, что работать не могу.
Доктор дал капли и спрашивает:
– А когда башмаки будут готовы?
– Через неделю приходи.
Опять застучал молоток сапожника. Утром стучит, вечером стучит. А сердце в груди у Кирикэ ещё громче стучит. Не помогают капли.
Пришёл доктор за ботинками.
– Я сшил только один башмак, – схитрил Кирикэ (у него ещё ничего готово не было). – Зима на дворе, у меня работы много, да и капли твои не помогают.
Доктор одел на нос очки, приложил ухо к груди Кирикэ, послушал с умным видом, помычал и выписал другие капли.
– Когда за ботинками приходить?
– Через недельку.
И новые капли Кирикэ не помогли. А был он мужик с характером, не какая‑то квашня, которую все месить могут. «Ладно, доктор, как ты меня лечишь, так я тебя и обую». Добавил своей кожи и сшил ботинки с длинными‑длинными носами и сгорбленные, как сам Кирикэ.
«Вот тебе новые башмаки! – думал он про доктора. – Иди в них на свадьбу! Будут все за тобою ходить и пальцем показывать!»
– Голова! Ты что наделал? – закричала Килина, увидев такие башмаки. – Ты что, не знаешь нового закона?! Если пекарь сырой хлеб испёк – сам его и съесть должен. Если портной костюм испортил – пускай сам его и носит. Придётся тебе самому ходить в этих ботинках, пока не износишь! Люди будут на тебя пальцем показывать.
Тут доктор явился. Увидел новые ботинки, побледнел, закричал, побежал жаловаться.
Скоро появились королевские стражники. Грозят копьями да саблями.
– Если не наденешь свои башмаки – в тюрьму посадим.
– Подумаешь, какая ерунда, – сказал Кирикэ. – Конечно, надену.
Обул ботинки, а стражников из дома выгнал.
– Нуцу! – позвал он сына. – Мне нужен холм.
– Какой ещё холм? – удивился Нуцу.
– Хороший и крутой, чтоб можно было на санках кататься.
– Есть такой холм, – сказал Нуцу. – Пойдём покажу.
Забрались они на вершину холма. Отец в новых башмаках длинноносых, Нуцу – в валенках. Так получилось, что башмаки эти вроде бы на санки похожи. Нуцу на эти санки уселся, ухватился за изогнутые носки, и покатили они вниз с холма. Со свистом и гиканьем. И до десяти не успели сосчитать, как оказались внизу, в долине.
Эге! Такие санки ещё поискать надо! Не зря за ними все собаки и щенки увязались.
Сапожник наш был хоть и крошечным, но очень добрым человеком. Сажал он на свои санки‑башмаки по двое да по трое крошек. А если места не хватало, крошки друг другу на плечи залезали, за бороду Кирикэ держались, так и мчались с горы.
А уж если санки переворачивались, то все, конечно, летели кто куда – в глубокие сугробы.
– Цып! Цып! Цып! – кричал Кирикэ, и ребята вылезали из снега. Один хромал, другой кряхтел, третий в ладони дул.
– Ещё хотите? – смеялся Кирикэ.
– Ещё! Ещё! Ну хотя бы разок!
– Ну, садитесь! Поехали! Но‑о, мои санки‑башмаки‑лошадки!
А жена сапожника Килина всё это время колотила в старый медный казан, звала его домой в королевство Пятница, а то забыл крошка Кирикэ пообедать. Наконец она потеряла терпение, схватила горшок борща и побежала на верхушку холма. Приятно поесть борща на макушке холма: пар валит, снег вокруг лежит, весело!
Наелись борща и давай опять кататься. И даже Килину на санки усадили вместе с пустым горшком.
И так пошёл день за днём, неделя за неделей. Во всей Панталонии стали рассказывать про чудесные санки‑башмаки. А у Кирикэ как‑то незаметно и щёки стали румяными.
– Ты знаешь, Килина, – сказал однажды Кирикэ, – в груди у меня колоть перестало. Похоже, я сам стал доктором.
– Тоже мне доктор, – засмеялась Килина. – Вот башмаки ты и вправду лечить умеешь. Молотком.
Крошка Кирикэ немного рассердился и резко отвел бороду с груди в сторону.
– Вот тут у меня болело. А теперь – не болит.
– Ещё бы. Целыми днями сидел в сапоге и молотком стучал. В темноте даже камень покрывается плесенью, а сердце тем более.
В скором времени прохожие снова услышали стук молотка Кирикэ. И звучал он как‑то повеселее.
– Ты‑то выздоровел, – сказала однажды Килина, – но доктор заболел. Сидит дома с повязкой на голове.
– Я его вылечу.
И повёл сапожник доктора с повязкой на голове на макушку холма, усадил на свои чудесные санки.
– Но, мои лошадки! – крикнул Кирикэ, и они помчались вниз, в долину.
Крис и Доруца
Доруца хотела выйти на улицу, сунулась за дверь – а на улице дождь! Побежала к другой двери, с чёрного хода, выглянула за неё, а там тоже дождь. Глянула в окна – и в окнах дождь!
– Во какой большой дождь! – сказала Доруца. – Больше дома! Дождь на весь двор!
Посмотрела она вдаль, на холм.
– И на холме дождь. И над королевским дворцом дождь! Вот это дождь! По всей стране дождь! Наверно, и король дома сидит.
Доруца подсела к окну и начала вышивать. А так как на улице шёл дождь, она задумала вышивать корабль. Понимаете – почему корабль? Слишком много воды! Надо же как‑то всё это переплыть.
Король и вправду сидел дома, и весь народ сидел дома, только Крис дома не сидел. С ведром на голове вместо зонта стоял он, мокрый насквозь, у ворот Доруцы. А вдруг дождь перестанет и Доруца выйдет на улицу? Вот будет здорово! А если не выйдет – приятно просто посмотреть на её окно. Даже на её кошку или собаку.
Крис был уже в королевстве Вторник, ему было двенадцать лет и скорей‑скорей хотелось дожить до Среды и жениться на Доруце, которая уже ходила в третий класс. Правда, ей он про свадьбу пока не сказал. Стеснялся. Как‑то раз начал было:
– До‑ру… – а дальше говорить испугался.
«Видимо, вначале надо её поцеловать, – думал он. – Вчера ночью, при луне, все парни в деревне целовались».
Но как её поцелуешь‑то? Дело непростое. У колодца, конечно, можно бы. У колодца всегда целуются, это известно.
А между тем настала зима.
Пошёл как‑то Крис за водой, а у колодца – Доруца, воду достаёт.
Он ей, конечно, помог достать воды, молча поставил ведро на землю. И вдруг снег повалил. Ничего не видно, и никто их не видит. Самое время целоваться!
И Крис мигом глаза закрыл, а губы к Доруце протянул. Ей смешно стало, как он губы тянет, слепила снежок, да и сунула ему под нос. А он‑то не видит ничего и чмокнул снежок.
– Поцелуй бабушку Зиму, – Доруца говорит, а сама смеётся.
От такого поцелуя у Криса неожиданно язык развязался.
– Слушай, Доруца. Мне нужно тебе что‑то важное сказать. Давай я сейчас залезу в колодец, а ты, когда за ведром нагнёшься, опусти голову. Я тебе всё скажу.
– Ладно, лезь, – сказала Доруца. – Я сбегаю домой, отнесу воду и вернусь.
Вот Крис залез в колодец, – там такие скобочки были, стоять можно, прижался к стенке, ждёт. А под ним‑то – ого! – какая глубина. Сидит он в колодце, ждёт, а Доруцы что‑то не видать.
– Дурак я дурак, – думает Крис. – Обманула, не придёт. Надо вылезать!
Вдруг слышит – снег скрипит. Наверно, Доруца. Тут над ним что‑то заскрипело. Что такое! Это дно ведра, а вот и всё ведро пошло мимо него за водой в колодец. Крис потеснился, чтоб ведро пролезло, а потом даже поднять его помог. Наверное, сейчас и Доруца вниз заглянет. Сейчас поцелуемся… А в колодец и вправду кто‑то заглянул: нос кривой, глаза как у совы! Да это же бабка Маргьоала!
– Это что ещё такое! – закричала бабка. – Это кто в колодце сидит? Нашёл где валенками трясти. Залез, так и сиди теперь. – И захлопнула крышку колодца. Да ещё и сама на неё сверху уселась.
– Открой, бабуля! – взвыл Крис. – Открой, а то я в воду прыгну.
– Ну и прыгай, потом багром достанем. Напугал! Одним дураком на свете меньше станет.
– Бабуля, бабуля, прости меня. Это я прошлым летом вашу грушу обтряс.
– Чего? Груши? Я так и знала, что это ты.
– Бабуля, бабуля, выпусти меня. Я у вас за эти груши буду три года колядовать. Самый большой колокольчик возьму, чтоб всё село слышало.
Тут задумалась бабка: ведь уж три года к ней никто колядовать не приходил. Пусть хоть этот чудак колокольчиком потрясёт.
– Ладно, вылезай, – сказала бабка и открыла крышку. – Только в колокольчик громко звони, чтоб всё село слышало.
– Постараюсь, – сказал Крис, вылезая. – Я здорово умею колокольчиком трясти.
Вот такой был случай с поцелуем у колодца, вернее, с его отсутствием.
Прошла зима. Всё вокруг зазеленело. Только глаза Доруцы остались голубыми.
– Хоть бы она вышла из калитки, – думал Крис. – Остаться бы с нею наедине…
В это самое время по всей Панталонии разнеслась весть, что объявилась в горах волчица. Страшная волчица. Средь бела дня таскала она ягнят из овчарни.
– Видно, волчата у неё, – сказал отец Криса.
«Волчица, – подумал Крис, – вот кто мне поможет». Целых три дня бродил он по горам и лесам, искал волчье логово. И нашёл! В логове он увидел двух волчат.
Каждую минуту могла вернуться волчица, и Крис быстро схватил одного волчонка и спрятал за пазуху. Волчонок скулил и царапался, а Крис побежал домой.
Добрался до дому он только к вечеру.
Рубашка у него была вся разодрана, есть хотелось ужасно. Но первым делом Крис напоил волчонка молоком и спрятал его в сарае.
Утром отец Криса спрашивает соседа:
– Кум, ты сегодня ночью ничего не слышал?
– Я когда сплю – глухой.
– Волчица пришла в село. Не к добру это, кум. Выла сегодня ночью возле моего дома.
– У неё и в лесу дел достаточно. Чего ей у нас искать? – ответил кум Ефим.
А Крис весь день крутился у дома Доруцы, запускал бумажного змея. И так ловко запустил, что змей приземлился прямо у ног девочки.
«Доруца! – было написано на змее. – Выходи вечером на улицу!! У меня есть тайна!!!»
Вечером, когда все в доме легли спать, вдруг залаяла собака.
– Пойду Колцуна накормлю, – вскочила Доруца.
На улице было темно. Но не совсем: из‑за горы показался серп луны.
Крис, конечно, стоял у калитки.
– Ну, где твоя тайна? – спросила девочка.
– А вот она, – ответил Крис и вынул из‑за пазухи волчонка.
– Ой, что это?
– Волчонок!
– Волчонок? – испугалась Доруца и отступила на шажок назад. – Настоящий?
И тут она увидела, что волчонок совсем маленький и даже глупый. Она ласково погладила его.
«Вот теперь и поцелую, – подумал Крис. – Ну и что, если луна видит? Она‑то никому не скажет…»
Он чувствовал дыхание девочки совсем рядом.
«считаю до десяти, целую и дарю ей волчонка… Раз… два…»
Только он досчитал до девяти, как услышал за спиной какой‑то странный звук, а потом вой: у‑у‑у‑у!
Волчица! Ребята застыли на месте. А волчонок заскулил, кинулся в калитку. Волчица подхватила его, перекинула за спину, как ягнёнка, и – к лесу.
И опять настала зима, а Крис так и не поцеловал Доруцу.
Когда на улице мело, Доруца сидела на печке. Корабль свой она давно закончила и теперь вышивала моряка с большими погонами. Очень Доруце капитаны нравились.
– Это капитан, – говорила девочка. – Видите, сколько волн, а он не боится!
Этот капитан не давал Крису покоя. И решил он сделать что‑нибудь невероятное.
– Хочешь, я стану невидимкой? – спросил он Доруцу.
– Невидимкой? – удивилась она.
– Да. Среди бела дня около тебя пройду, а ты меня и не увидишь.
– Ну да! Скажешь тоже. Что же я, ослепла?!
Пошла как‑то Доруца за водой. Вытаскивает ведро из колодца и слышит вдруг шум. Смотрит – с горы снежный ком катится. И по дороге всё больше становится.
Всё бы ничего, да как раз в это время дорогу бабка Маргьоала переходила.
– Бабушка! – успела крикнуть Доруца.
Но чудовищный снежный ком сшиб бабку с ног и покатился дальше.
Потом ком ударился о забор и развалился с грохотом. А внутри этого кома оказался мальчик‑крошка Крис. Вышел, как цыплёнок из яйца, но при этом лбом о забор грохнулся. И теперь лежал не шевелился.
– Крис! – окликнула его Доруца. – Крис, ты жив?
Крис, конечно, помалкивал. Тут‑то Доруца и кинулась его целовать.
– Крис, Крис, вставай! – приговаривала она.
Тут уж Крис хитро открыл глаза, подмигнул Доруце и, конечно, встал…
– Ага, – сказала бабка. – Вон ты как колядуешь! Всё ясно.
«Эх, да что нам бабка! – думал Крис. – Сегодня она может делать со мной что хочет! Пусть хоть в дымоход засунет и печку затопит! Сегодня… случилось кое‑что поважнее! Доруца! Вот кто меня поцеловал!»
А скоро и зима кончилась. Капитан, которого вышила наконец Доруца, был почему‑то очень похож на Криса.
Новый мостик над старой рекой
Потягиваясь, Матей вышел во двор, бросил курам горсть зерна. Это они его разбудили сегодня своим дурацким квохтаньем. За плетнём, во дворе соседа, появилась шляпа.
– Доброе утро! – сказал шляпе Матей.
Никакого ответа не последовало.
На другой день Матей проснулся, вышел во двор, и опять на ту же шляпу наткнулись его глаза.
– Доброе утро, сосед!
Шляпа молчала. Крошка Матей не стерпел.
– Кум, ты за что на меня рассердился? Чего не отвечаешь?
Сосед его, крошка Иустин, оглянулся и сказал тихонько:
– Да нет, не рассердился… Я оглох… на левое ухо.
– Что ж мне теперь, дом переносить? На сторону другого уха?
– Зачем переносить? Переносить, пожалуй, не надо. Ты просто снимай шляпу, когда говоришь «доброе утро», я увижу и тебе отвечу.
С тех пор каждое утро Матей снимал шляпу. Ту самую шляпу, которая даже при виде короля не поднималась с его головы.
А с другой стороны дома крошки Иустина был дом крошки Луки. Луке Иустин сказал, что оглох на правое ухо. Так вышло, что и Лука снимал шляпу, когда приветствовал Иустина.
– Что же это получается, кум? – спросил его Матей. – Ты что, на оба уха оглох?
– Обычно одним не слышу, но временами бывает, и обоими. Но я не расстраиваюсь: вся сила у меня тогда в глаза переходит! Вижу даже в темноте. Можешь снимать шляпу и в сумерках, я не обижусь, всё увижу.
Прошло несколько дней, а воды много утекло. Иустин возгордился. При случае говорил жене:
– Смотри, оба соседа шляпу передо мной снимают.
Вот однажды шёл Матей с приятелем по улице, а навстречу Иустин.
– Сними шляпу, – сказал другу Матей, – а то этот глухой пень ничего не слышит.
– Кто глухой пень? – рассердился Иустин.
– Погоди, ты сам мне сказал, что оглох.
– Когда надо, я слышу, не беспокойся!
– Что ж ты, обманул меня?
– Да тебя и дурак обманет! Скажи, зачем ты держишь кошку? Уж я‑то знаю, сам сидишь на чердаке и ловишь вместо неё мышей! У тебя курица из двадцати яиц трёх цыплят выводит! Спасибо, что мой петух через забор перелетает, – твой‑то только кукарекает, точь‑в‑точь как его хозяин! И ты хочешь, чтобы я перед тобой шляпу снимал?!
Матей, конечно, от стыда чуть сквозь землю не провалился. Так опозорить его! При народе!
– Спасибо, кум! – только и сказал он.
– Пожалуйста! С сегодняшнего дня запрещаю тебе снимать передо мной шляпу! Если б под нею была другая голова – ладно! А твою видеть больше не хочу. Сиди на чердаке. Лови мышей!
К вечеру поссорились и их жёны.
– Чем жить с глухим, лучше повеситься! – кричала через забор жена Матея. – А ещё кого‑то строит из себя…
Ходят соседи друг на друга очень сердитые. Даже воду перестали брать из одного колодца.
Но и этого им оказалось мало. Иустин однажды сказал, что не хочет под тем же дождём мокнуть, что Матея поливает. Лучше он крышу над своим двором построит, а на огород воду из речки будет таскать. И даже под тем же снегом ходить не будет! Лучше всю зиму на печке просидит, но не выйдет под те же снежинки, на которые кашляет Матей.
Вот такие дела. Кто только не пробовал их помирить. Ничего не получалось. Кто пробовал – с двумя шишками уходил.
Сами соседи друг друга за две версты обходили. А надо сказать, что за околицей их села протекала речка.
«Не дай Бог встретиться на мостике!» – думал иногда Матей.
«Сброшу его в воду, как щенка!» – грозился кулаком Иустин.
Многие, конечно, знают закон: чего боишься, того не миновать.
Однажды Матей шёл через речку с мешком шерсти, а Иустин с другой стороны в гости к брату направлялся. И очутились они на том самом мостике. Что делать? Не поворачивать же обратно!
То ли мешок с шерстью был очень тяжёлый, то ли досада их весила больше десяти мешков, а может быть, просто доска отжила свой век… только вдруг – пррр! – мостик сломался и – бух! – оба в воду!
А река‑то была горная, вода бурлила и пенилась. Да и глубина большая, а вода такая холодная, что дыханье перехватывало.
Матей плавать не умел, но шерсть ни за что не хотел терять и держался за мешок. А когда шерсть намокла и стала тяжелее, мешок быстро пошёл на дно. Мелькнули на поверхности пятки – только и видели Матея.
Иустин упал в воду с пустыми руками. И он, конечно, нахлебался воды. А потом вспомнил, что не один был на мостике. Проплыл туда, сюда. Вдруг видит: из воды две пятки торчат. Ухватил он пятки, к берегу потащил. Тянул, пока голова не появилась.
– Неужто это ты? – говорил Иустин, а сам волочит соседа на берег. Даже мешок с шерстью помог вытащить.
А что они сделали дальше, я думаю, вы сами догадались. Разделись оба и выжали одежду.
– Слушай, ну и тяжёлый же у тебя мешок! – сказал Иустин.
Стали они воду из шерсти выжимать – иначе её до дома не донести. Выжимали‑выжимали, посмотрели друг на друга и прыснули со смеху.
– Так ведь можно и концы отдать, – сказал Матей, прыгая на одной ноге, – это он воду из уха выливал.
– А я тебе что говорил? Снимай шляпу, пока я жив. Есть перед кем!
Весь следующий день они таскали к реке доски и к вечеру, как ни странно, построили новый мостик.
Медвежьи конфеты
Тут надо сказать, что в стране крошек никогда не варили варенья, не делали конфет и чай пили без сахара. Не было сахара, пропал.
А в крошечном дворце случилось большое горе – королева внезапно захромала.
– Как пойдёшь на бал с хромой женой? – морщил лоб Великий Крошка.
Ни уколы, ни горькие микстуры не помогали: королева не поправлялась.
Решил король сам её полечить. Положил ей под ногу свою крошечную королевскую подушку, а перед этим собственным ухом эту подушку согрел, потому что холодных подушек королева терпеть не могла. И ещё отдал ей последнюю шоколадную конфету «Мишка на севере». (В Панталонии эти конфеты медвежьими называли.)
– Ты спишь, Ваше Величество? – разбудила его среди ночи королева. – Знаешь, нога перестала болеть! Очень приятно было моей ноге на королевской подушке спасть.
Сонный Великий Крошка от радости с постели вскочил и как был, в ночной рубашке, пустился плясать с королевой.
– Бом‑бом, тили‑тили‑бом! – пел он, потому что другой музыки в этот поздний час даже у короля не было.
И королева плясала вовсю: то стул перевернёт, то вазу дорогую расколотит.
– Всё это ерунда! – кричал король. – Завтра устроим бал!
Наплясались вволю, а наутро королева опять захромала.
На следующую ночь король снова свою подушечку ухом согрел. Завернул в неё ногу супруги и принялся укачивать, как ребёнка:
– А‑а! А‑а!
Однажды посреди ночи пришла в голову королю странная мысль, и он вскочил как ошпаренный.
«А может, я её хромой в жёны взял? Может, она с детства такая? Плясать‑то на свадьбе плясала, но платье на ней до пола было, шириной с мельничный жёрнов! Разгляди‑ка под ним ноги…»
– О‑о! Бедные мои дети! А вдруг мой старший сын захромает? – причитал король, хотя у него не только старшего, но и никакого сына пока не было.
– Выдай‑ка замуж хромых принцесс! – плакал Великий Крошка, хотя и дочерей у него пока тоже не было.
Растолкал он королеву, проверить ногу. Но она как проснулась, так по‑прежнему и захромала.
Ещё не рассвело, когда Великий Крошка послал гонца в соседнее царство‑государство. Слыхал король, что там доктор есть такой умный, что на его большую голову ни одна шляпа не налезает. Уж он‑то наверняка вылечит.
Долго ли, коротко ли, гонец вернулся с доктором. По огромной лысине его издалека узнали.
Надел доктор халат, очки, достал молоточек и по колену королевы постучал. Потом начал ей ногу так крутить и вертеть, что она два раза охнула и один раз ойкнула.
– Ерунда! – сказал доктор. – Пройдёт. – И дал ей новые лекарства.
Тут король приказал снять мерку с огромной докторской головы, и пока большеголовый обедал с королём, ему такую шляпу сшили – о‑го‑го! Четырёх крошек от солнца и дождя прикрыла бы.
Вернулся доктор в свою страну весёлый и в новой шляпе, а королева пуще прежнего захромала, – очень уж горькие лекарства ей доктор прописал.
Запечалился король, а крошки стали по всей стране травы целебные собирать.
Однажды крошка‑мельник нашёл в лесу очень сладкий корень и во дворец принёс. Королева попробовала и говорит:
– Это лекарство мне подходит, после него меньше хромается.
Мельник Андрей был человек с головой. Всю ночь думал – утром к королю пришёл.
– Ваше величество! Голова у меня не такая большая, как у того доктора, но слыхал я, в других странах особое лекарство есть, медвежьи конфеты называется. Очень помогает.
– Да знаю я, что такие конфеты есть на свете, – покачал головой король. – Правда, стоят дорого. Дом с дымоходом отдают за шапку таких конфет. Но при чём тут нога королевы?
– А вы достаньте медвежьих конфет и обложите ими ногу королевы, от пятки до колена. И оставьте её одну до утра. Даже если умолять будет с нею остаться, – не слушайте. Иначе конфеты не помогут.
– Ладно, – сказал король. – Если поможет лекарство – пожалую тебе новую мельницу и звание генерала в придачу!
И скоро новые гонцы полетели в соседнюю державу с богатыми подарками.
Обратно гонцы тайком от всех возвращались: очень грабителей боялись, ведь везли в мешке страшно дорогие медвежьи конфеты.
Король сделал так, как сказал мельник, – обложил ногу королевы конфетами. И весь вечер очень боялся, что кто‑нибудь к королеве войдёт и лекарство не подействует. Он даже повесил над дверью спальни колокольчик, а сам спрятался за портьерой с крошечной саблей в руке.
Всю ночь глаз не сомкнул, но колокольчик не звякал, только из‑за двери какие‑то звуки странные раздавались – вроде кто чмокал. Наверное, так лекарство действовало.
Королева проснулась раньше петухов и была весела, как никогда. Вышел король из укрытия, смотрит и глазам не верит: ни одной медвежьей конфеты не видно.
– Не иначе как в ногу вошли, ваше величество. Одни фантики остались! – щебетала королева.
Не успел король до одного досчитать, она с кровати спрыгнула:
– Наступаю и топаю, и совсем не болит, ваше величество!
Теперь уж, когда королева начинала хромать, король знал, что делать. Посылал гонца за медвежьими конфетами. Казна‑то у него большая. А вскоре королева сына родила. Вполне здорового.
Королева совсем выздоровела, но тут захромали жёны всех крошек: сегодня хромает одна, завтра – другая…
У мельника теперь стало две мельницы, да что толку – молоть‑то на них нечего. Крошки теперь на ярмарку чаще, чем на мельницу ездили. Один зерно продавал, другой – корову, другой – коня или стадо овец. И на все деньги покупали медвежьих конфет, потому что т<