– Ну пойдем отсюда, пойдем. Ну зачем ты здесь стоишь? Здесь холодно. Ты замерз.
– Не пойду, – сказал Павлик.
– Ты опять хочешь кричать? – спрашивала Эрна. – Ведь ты уж кричал. Все равно никто не услышит. Кому нужно заходить на этот двор? Пойдем, посидим в тепле.
Павлик молчал. Он не собирался больше кричать. Но уйти отсюда он не мог. Если они уйдут туда, в темноту, на нары, их никогда не найдут.
Он простоял под этой щелью весь день и замерз, жестоко замерз, но холода, казалось, не замечал. Холод не пугал его. Его пугали надвигавшиеся сумерки.
– Через час будет темно, – сказал он.
– Ну да, ну да! – подхватила Эрна. – Скоро будет темно, а в темноте уж никто сюда не придет. Зачем же здесь стоять? Пойдем, посидим на нарах. А завтра ты опять сюда. И завтра нас непременно найдут, вот увидишь!
Она хитрила, она всячески его уговаривала, но он не уходил.
– Ночью мне нужно быть там, – сказал Павлик.
– Где?
– Наверху.
– Почему ночью? Не все ли равно, где спать? Здесь очень хорошо спать.
– Мне спать нельзя, мне ночью нужно быть наверху, – сказал Павлик упрямо. – Он их пускает по ночам.
– Что пускает? – не поняла Эрна.
– Ракеты. Сегодня ночь будет ясная, он непременно будет пускать ракеты. Прошлой ночью я чуть было его не поймал. Сегодня я поймаю его, если мы уйдем отсюда.
Он сразу умолк, потому что вдруг чья‑то тень заслонила свет, проникавший через щелку. Потом опять посветлело. Потом снова потемнело. Кто‑то бродил по двору перед щелкой, отходил и возвращался.
Щелка была узкая, и Павлик видел только движущиеся пятна – что‑то черное большое, что‑то бурое, мохнатое, что‑то белое. Он хотел уже крикнуть, но в это время маленькая ладонь стремительно зажала ему рот.
– Молчи, молчи! – шептала Эрна.
Павлик удивился. Он осторожно отвел рукою ее ладонь.
– Молчать? – спросил он шепотом. – Зачем молчать? Нужно позвать его.
– Молчи, ну молчи! – шептала она умоляюще. – Это он.
– Кто он?
– Я потом тебе скажу. Только молчи, молчи, пожалуйста.
Эрна была в таком волнении, что Павлик покорно замолк, хотя ужасно боялся, что этот человек там, наверху, уйдет.
Но человек не уходил. Он что‑то делал возле самой щели. Было слышно, как он переступал с ноги на ногу, как хрустела штукатурка у него под ногами. Раздался стук. Человек наверху чем‑то постукивал по каменной плите, закрывавшей отверстие. Казалось, он пытался сдвинуть ее с места. Но плита не поддавалась.
Потом в щель сверху осторожно пролезла тонкая палка. Это была трость, черная лакированная трость с металлическим наконечником. Человек, видимо, хотел узнать, глубока ли щель. Трость не достала до пола подземелья, и он быстро вытянул ее наверх. Затем стали слышны удаляющиеся шаги.
– Он уходит! – сказал Павлик.
– Молчи!
– Он же уходит!
Она с силой зажала Павлику рот и обеими руками прижала его голову к себе. Павлик оттолкнул Эрну.
– Скажи, кто он?
– Молчи! Это Василий Степаныч.
– Какой Василий Степаныч?
– Мой дядя. Молчи!
Но шаги наверху уже снова приближались. Человек нес что‑то позвякивающее о камни. Вслед за этим над самыми головами Павлика и Эрны раздался скрип. Человек наверху работал железной лопатой. Он сгреб с каменной плиты кирпич и штукатурку, потом отбросил лопату, отпихнул ногою плиту, и Павлик увидел Василия Степановича.
Над отверстием стоял представительный мужчина средних лет, высокого роста, в шубе с бобровым воротником и в бобровой шапке. Левою рукой в кожаной черной перчатке он вертел трость с блестящей металлической рукояткой и смотрел вниз, в отверстие. Возможно, там, внизу, он заметил платок Эрны, белевший в темноте. Василий Степанович внимательно вглядывался, стараясь отгадать, что это такое. Эрна стояла не шевелясь, почти не дыша, в сторонке от столба света, падавшего через отверстие. Павлик был рядом с ней.
Василий Степанович быстро обернулся, посмотрел – нет ли кого во дворе – и затем ловко спрыгнул в отверстие.
Ему пришлось нагнуться, чтобы не задеть шапкой за потолок подземелья. Нагнувшись, он сделал шаг, остановился, вглядываясь в темноту, и зажег электрический фонарик. Яркий сноп света скользнул сначала по лицу Павлика, затем по лицу Эрны.
– Это ты? – воскликнул он. – Жива? Какая радость!
Голос у него был мягкий, немолодой. Василий Степанович, как видно, был необычайно взволнован встречей с Эрной. Он потушил фонарик и спрятал его в карман. Потом вынул из кармана чистейший, выглаженный, сложенный вчетверо носовой платок, осторожно развернул его и вытер себе глаза. Опять так же аккуратно сложил платок и сунул его в карман.
– Жива… – повторил он расслабленно. – Как я искал ее все эти дни, как искал! Она обидела меня, незаслуженно обидела, ох, как обидела! Я искал ее все эти дни и ночи, искал повсюду. Уже не было никакой надежды, а я все искал…
Он говорил сам с собой, не в силах подавить волнение.
– Пойди сюда, милая моя девочка!
Эрна не двинулась с места. Тогда он сам подошел к ней, взял за руку, обнял и поцеловал в макушку, через шерстяной платок.
– И ты была здесь все время? – продолжал он. – В таком холоде? Бедная… Чудо, что ты жива. Где же ты спала? Там, на нарах? И этот мальчик был с тобою? – Он погладил Павлика по шапке. – И больше никого не было? Ну, пойдем, пойдем, я хочу посмотреть, как вы тут жили…
Крепко держа Эрну за руку, Василий Степанович открыл дверь в комнату с нарами.
– Здесь гораздо теплее, – сказал он. – Иди и ты, милый мальчик. – Он вынул из кармана фонарик, и желтый кружок электрического света запрыгал по нарам. – Вот тут вы жили? – Он торопливо шагал вперед, таща за собой Эрну. Павлик шел следом. – Вот и засыпанный выход…
Однако засыпанный выход не надолго привлек к себе внимание Василия Степановича. Свет фонарика торопливо скользнул по обвалу и перескочил на ту стену, где была дверь в комнату с телефоном. На этой стене, и особенно на двери, желтый кружок света задержался гораздо дольше. Дверь была заперта снаружи большим замком, и замок этот Василий Степанович освещал по крайней мере целую минуту.
– Что же ты здесь ела? – Василий Степанович направил луч света Эрне в лицо. – Столько дней! Милая, милая…
Эрна молчала. Вообще с самого его появления она не произнесла ни одного слова, хотя покорно ходила за ним.
– Она ела изюм и сухари, – сказал Павлик.
– Что? Изюм и сухари? – переспросил он и снова осветил замок на запертой двери. – Где ж ты взяла?
– Вот в этой комнате, – указал Павлик.
Василий Степанович, ведя за собой Эрну, торопливо подошел к двери и ощупал замок.
– Так ведь здесь заперто! – с недоумением и даже тревогой воскликнул он. – Ах, боже мой, стена треснула…
Он сразу нырнул в трещину, таща за собой Эрну. Павлик тоже полез вслед за ними. Василий Степанович осветил телефон. С чрезвычайной поспешностью он бросил свой фонарик на стол и схватил телефонную трубку. Немного послушав, повесил трубку на рычаг и, снова взяв фонарик, осветил ящики с изюмом и сухарями. Он пощупал сухари, взял одну изюминку и проглотил ее.
– Еще осталось, осталось… – приговаривал он. – Тебе одной еще дня на четыре хватило бы, а вам двоим – на два. По нынешним временам это неисчислимое богатство! Что же с этим делать? Здесь, вероятно, был склад какой‑нибудь или что‑нибудь в этом роде. Добро государственное, мы обязаны его сберечь. Оставить так нельзя. Раскрадут, непременно раскрадут. Взять с собой?.. Чтобы потом сдать, конечно, заявить и сдать… Нет, в квартире сейчас тоже небезопасно: жильцы, соседи. Оставить так, а дырку в подземелье завалить со двора камнями, да еще снежком присыпать, чтобы не видно… а потом заявить, – решил он. – Да что же я столько времени теряю? Скорей, скорей. Ведь ты так давно не дышала свежим воздухом… Мальчик, ты тоже пойдешь с нами.
Эрна, поев каши, сразу, не раздеваясь, заснула на диване. Василий Степанович накрыл ее шерстяным платком и подсел к железной печурке. Он все еще был в шубе, хотя комната уже достаточно нагрелась. Бобровая шапка лежала у него на коленях, и большой выпуклый лоб его, сливающийся с лысиной, блестел при свете крошечной коптилки, стоявшей на столе. Дверца печурки была открыта, и алые отсветы пламени прыгали по мебели, загромождавшей комнату. Здесь было много разных столиков, диванчиков, шкафов, кресел, стульев с гнутыми ножками и спинками, с поблескивавшей во тьме позолотой. Они стояли друг на друге, загораживая стены.
Василий Степанович время от времени подбрасывал в печурку щепки, а Павлик, уже съевший тарелку каши, сосал ломтик шоколадки, стараясь делать это как можно медленнее.
– Странная, безумная девочка, – сказал Василий Степанович. – Ты заметил, что она странная?
Павлик кивнул головой.
– Она вместе с матерью бежала от немцев из Таллина. Тогда уже проехать можно было только морем. На пароходе были одни женщины и дети, и все же немцы разбомбили пароход. Экие негодяи! Эрну и ее маму спасли – их подобрал в воде другой пароход. Но и этот пароход немцы потопили, и Эрна с матерью снова тонули, их снова спасли. Мать Эрны – это моя родная сестра – заболела и умерла, и с тех пор Эрна стала такая странная. Ей всюду чудятся немцы. Она тебе об этом говорила?
Павлик покачал головой.
– Она погибнет, непременно погибнет, – продолжал Василий Степанович. – На этот раз она спаслась только чудом. Если она снова убежит, то, безусловно, умрет с голоду. Вот, удрала от меня и даже своей хлебной карточки не захватила. Я все эти дни получал продукты по ее карточке и откладывал. Эта каша сварена из ее крупы, так что это она тебя угостила, а не я. На карточку, конечно, сейчас не проживешь, но у меня кое‑что есть… Со мной она даже не разговаривает. Быть может, тебя послушает? Приходи к нам чаще, уговори ее не убегать из дома. Поговоришь? Обещаешь?
Павлик кивнул головой.
Василий Степанович встал и осторожно поправил на спящей Эрне платок, подложил в печурку щепок и снова уютно расселся в кресле.
– Так ты ловишь ракетчиков? – спросил он у Павлика.
– Угу, – ответил Павлик, не открывая рта.
– Удивительные мальчики в нашем городе! Все они либо ловят ракетчиков, либо тушат зажигательные бомбы, – сказал Василий Степанович. – На крышах сейчас куда больше детей, чем в садах. Всякий другой город в мире давно бы сгорел, если бы на него бросали столько зажигательных бомб! Но у нас зажигательные бомбы тушат, у нас мало пожаров. Вот с ракетчиками дело другое. Мне иногда думается: да существуют ли вообще в природе эти самые ракетчики, не миф ли это, не плод ли народной фантазии. Ты, например, видел ракету?
– Видел, – сказал Павлик.
– Ну, когда например?
– Сегодня утром видел. Перед первой бомбежкой. Когда еще темно было.
– Откуда же ты знаешь, что это ракета? Сейчас вокруг города днем и ночью артиллерийская пальба, на небе непрерывные вспышки, и, вероятно, отсвет дальнего выстрела ты и принял за ракету.
– Нет, я его ракету со вспышкой не спутаю.
– Какая же она, эта ракета?
Павлик задумался.
– Зеленая… – сказал он неуверенно. – Особого зеленого цвета.
– Какого же это особого?
– Свет у нее мертвый.
– Мертвый? Вон оно что! И ты много раз видел эти ракеты?
– Несколько раз.
– Ну хорошо. Предположим, ты сегодня утром видел ракету, – сказал Василий Степанович. – А ракетчика? Ракетчика видел?
– И ракетчика видел.
От шоколадки во рту уже ничего не осталось, и Павлику ничто не мешало говорить.
– Он всегда пускает ее с одного и того же места и всегда как только начнется тревога. Сегодня я подстерег его. Заранее стал возле того дома и подстерег. Только началась тревога – та, первая, я сразу на чердак и через окошко – на крышу. Там всего одно окошко. Крыша железная и такая крутая‑крутая, что на ней можно только лежать. Даже снега на ней почти нет, весь скатывается. Я лег и стал ждать.
– А далеко этот дом?
– На соседней улице. Совсем от вас близко.
– А ракетчик тоже лежал на крыше? – спросил Василий Степанович.
– Сначала я его не видел, ведь было темно. Зенитки уже стреляли, и «Юнкерсы» летели над городом. И вдруг смотрю, он надо мной, на самом гребне крыши. Небо уже побледнело, и я хорошо видел его плечи, голову. Вот ног не видел! Наверно, они были на другом скате крыши, за гребнем. Он поднял руку и выстрелил в небо.
– Выстрелил?
– Ракетница похожа на большой пистолет. Ракета полетела вверх, сразу стало светло, и я совсем хорошо его увидел.
– Даже лицо разглядел?
– Нет, не успел. Я только заметил, что на нем светлая кепка с большим козырьком. Ракета погасла, и тут начали бомбить. Я прижался к крыше, чтобы меня не сбросило воздушной волной. Потом пополз вверх, но на гребне его уже не было. Я заглянул через гребень. На другом скате крыши его тоже не было. Это очень странно.
– Почему же странно? – спросил Василий Степанович. – Он просто ушел.
– Он никуда не мог уйти, потому что на ту крышу есть только один ход – через то окошко, в которое я сам пролез. Дом шестиэтажный, с моего ската – улица, с его ската – двор, на другие крыши никак не перейти, я это хорошо рассмотрел.
– Однако он исчез?
– Исчез.
– И ты его больше не видел?
– Нет, видел.
– Видел? Где?
– На улице. Я сошел вниз, уже совсем светало, он стоял под воротами, он ждал.
– Чего ждал?
– Ждал, когда на улице станет больше народу.
– Как же ты узнал, что это он, если ты там, на крыше, не разглядел его лица?
– По кепке. На нем была серая кепка с большим козырьком.
Василий Степанович засмеялся.
– Да мало ли людей ходят в таких кепках! – воскликнул он.
– Теперь мало. Летом много, а теперь мало. Теперь все гражданские в шапках.
– Есть и в кепках.
– Есть, – согласился Павлик. – Я еще по лицу догадался.
– По лицу?
– У него лицо было в копоти. Он, верно, сам этого не знал.
– Откуда же копоть?
– От ракеты.
Василий Степанович вытер ладонью свое белое, бритое, чистое лицо.
– Ну, теперь у многих лица закоптели. Теперь всем приходится возиться с печурками да с коптилками.
– У него копоть была не такая. Лиловая, с блеском. Все лицо закопченное, и больше всего вот здесь, вокруг глаз. Из‑за этой копоти я опять не мог разглядеть его лица.
– Опять не разглядел! – сказал Василий Степанович и рассмеялся совсем громко. – А как он был одет?
– В коричневом пальто. Потертое, грязное такое.
– А какого он роста?
– Высокий. Такого же роста, как вы. Только тоньше вас. Хотя, если с вас снять шубу, вы тоже были бы тоньше.
– И долго он стоял в воротах?
– Нет, недолго. Когда на улице стало больше народу, он пошел. И я за ним. Хотел узнать, где он живет.
– И он не оглядывался?
– Ни разу. Он вышел на набережную, потом свернул на проспект и по проспекту пошел назад. Видите, как кружил? Другие люди так не кружат. Потом он свернул в разрушенный дом. Я за ним, а его там уже не было.
– Куда ж это ты? – спросил Василий Степанович, увидев, что Павлик надевает шапку.
– Пойду, – сказал Павлик, завязывая тесемочки под подбородком.
– Оставайся. Переночуешь у меня, завтра утром поговоришь с Эрной. Оставайся. Ты мне еще что‑нибудь расскажешь. Ты так интересно рассказываешь. Хочешь, я завтра напишу записку к директору твоего детского дома, что ты ночевал у меня? Он не рассердится. Он меня знает, я ведь заведую большим магазином.
– Нет, я пойду.
– Не хочешь? Ну, что поделаешь, иди, но только приходи скорее. Ты ведь обещал поговорить с Эрной. – Василий Степанович встал, чтобы проводить Павлика. – Я хочу подарить тебе вот этот электрический фонарик. На, возьми. Ты славный, смелый мальчик. А мальчику, который охотится по ночам за ракетчиками, электрический фонарик очень нужен. Бери, бери.
Фонарик! Павлик взял его и радостно зажал в кулаке.
Василий Степанович закрыл за Павликом дверь. Оставшись на лестнице один, Павлик сразу же зажег фонарик. Кружок света упал на дверь с медной дощечкой. На дощечке было написано: