Очевидно, что российская традиция народного самоуправления) никак не связана с древнегреческой, которая, если и проникала в Россию, то верхушечно, как часть «западничества», Конечно, еще в 1870-х годах были попытки сопоставлять города-государства древнего мира и «торговые республики» Древней Руси (Новгород, Псков)[5], но эти идеи не распространились достаточно широко.. Да и вообще особо обольщаться насчет образцовости древнегреческой демократии не стоит: даже для Европы и Северной Америки она не явилась источником демократических институтов, корни которых – в средневековом представительстве сословий[6]. Идеальный образ гражданственности – римская республика, Афины привлекали редко, для иллюстрации, часто в отрицательном контексте (неблагодарная чернь и т.п.)., демократия до конца 18 – 19 вв. – скорее бранное слово.
Однако некоторые неожиданные уроки древнегреческая прямая демократия преподать может. Один из них – это отсутствие в источниках каких-либо следов активности древнегреческой толпы[7]. Позвольте, могут мне возразить, ведь и слово «охлос» (толпа, чернь), и слово «охлократия» (власть толпы) – древнегреческого происхождения. Действительно, слово «охлос» появляется сразу после реформ Клисфена, но, у греков не было понятия толпы как неорганизованного массового сборища отдельно от черни, т.е. низших слоев населения. В классической греческой литературе охлос (толпа, чернь) и демос (народ) почти неразличимы. Афинский демос – слегка организованная толпа. Греческая демократия была в какой-то мере демократией толпы. Демократия по многим понятиям была охлократией; поэтому «охлократия» как бранное слово появилась значительно позже, в период эллинизма. Философ Платон не был совсем уж неправ, рассматривая все многолюдные сборища как одинаковые по своей природе.
В силу самого характера афинской «демократии прямого действия» «человек из толпы» быстро и неизбежно превращался в «гражданина в народном собрании». Что касается негражданского населения (метеков – свободных неграждан, рабов), то оно было слишком подавлено и разобщено, чтобы принимать участие в политической борьбе в любой форме – организованной либо неорганизованной. Полисные институты были предназначены для слегка организованных толп граждан. Только опасность для независимости полиса могла подвигнуть граждан на некое подобие массовых спонтанных действий. Это в какой-то мере подтверждает и восстание афинян против Исагора и спартанцев в 508 г. до н.э. Спонтанные действия толпы не оказывали заметного влияния на принятие политических решений в Афинах классической эпохи. Другое дело, что происходит некое перераспределение власти внутри полисных институтов: в IV в. большее значение приобретают суды. Конечно, в самом народном собрании появляются признаки спонтанности, неорганизованности (процесс стратегов-победителей), исчезает остракизм – формализованное и даже ритуализованное устранение политических противников, но влияние толп проявляется только в отдельные критические моменты (например, антидемократический переворот 411 г.), да и то весьма незначительно.
Действия толпы не оказывали непосредственного влияния на политическую жизнь греческих городов в классический период (во всяком случае, у нас нет свидетельств о подобном влиянии). Влияние было, но оно было скорее влиянием идеологического жупела. «Угроза превращения в толпу» использовалась противниками демократии в антидемократической пропаганде.
Политические лидеры в своем отношении к толпе не очень выделялись из рядовых граждан. Лидеры столь противоположной направленности (и «традиционные» политики, – такие, как Никий, и демагоги – такие, как Гипербол), не могли действовать вне традиционных рамок политической борьбы и не думали о том, что можно как-то использовать неорганизованные массовые сборища. Никий попросту боялся толпы, черни, Гипербол же пытался втиснуть новые приемы и новую этику политической борьбы в старые рамки. Для него лично итог оказался плачевным, но опыт был учтен; остракизм исчез из политической практики, и афинские демагоги IV в. до н.э. действовали уже по-другому. Только политически гений Алкивиада на исходе V в. оценил феномен толпы и сделал первую попытку ее использовать.
Не зафиксировано заметного влияния неорганизованных массовых сборищ на афинскую политическую жизнь в IV в. до н.э. Однако «угроза толпы» стала важной фигурой идеологической полемики. Чем иначе можно объяснить всплеск осуждения толпы в риторических и философских школах Афин (Платон, Исократ), которые как будто бы основывались на реалиях афинской политической практики? Дело в том, что антидемократически настроенные мыслители подменяли противопоставление «политик – толпа» на оппозицию «мудрец – несведущие» (т.е. «философ – толпа, чернь»). Первая не могла существовать в демократических Афинах, зато вторая служила лозунгом антидемократической философской утопии. Для этого и производилась подмена понятий: легальный полисный институт отождествлялся с неорганизованным сборищем (толпой), которое присуще негражданам и варварам. Для Платона охлос (прежде обозначавшее как толпу, так и демос) стало бранным словом, таковым оно было и для обращавшихся к массовой аудитории ораторов (только, естественно, применяли его не к своей аудитории, а к аудитории своего политического противника). Аристотель (а вслед за ним перипатетики) стал его использовать как нейтральный научный термин для низших слоев либо всей массы демоса, но все это, собственно говоря, уже не имело отношения к толпе как феномену политической жизни. Не более того. Охлос-толпа и охлос-чернь разделились окончательно. Таким образом, противники демократии запугивали своих слушателей угрозой превращения державного афинского демоса в буйный охлос, сравнивали действия народного собрания и суда с поведением толпы. Однако это были, в сущности, арьергардные бои, которые вели остатки антидемократической элиты.
Насколько глубоко проникло влияние демократической идеологии в афинский гражданский коллектив, можно судить по собственным именам граждан классических Афин. Сходство между классическими Афинами и Россией (СССР) обнаружилось в совершенно необычной сфере – в области антропонимики. Я отдаю себе отчет в том, что в большинстве исторических эпох собственные имена не испытывали целенаправленного идеологического влияния. Только периоды революционных изменений в сфере общественного сознания, когда принятая в обществе система ценностей оказывает влияние на семейную сферу, дают возможность для исторических исследований в этой области. В качестве примера можно привести переход от языческих к христианским именам в поздней античности. Эпохи революционных перемен дают нам другие образцы. Для периодов после Французской революции XVIII в. и Русской революции ХХ в. было характерно «революционное имянаречение». «Революция Клисфена», т.е. демократические преобразования в Афинах, привела к подобным же результатам. Подобно тому, как в 20–30-е годы ХХ века в Советском Союзе проводилась массовая кампания «за новые имена» и младенцев в массовом порядке называли Марленами, Сталинами, Гертрудами и т.п., в демократических Афинах мальчика могли назвать Демосом, а девочку – Демократией (о чем свидетельствуют многочисленные надписи).
***
Итак, хотя истоки современной демократии мало связаны с древней Грецией, некоторые полезные уроки можно извлечь и из изучения тогдашних демократических режимов и их функционирования. Первое: прямая демократия эффективна только для сравнительно небольшого гражданского коллектива, ограниченного несколькими тысячами человек. Второе: прямая демократия, имея черты сходства и с охлократией (властью толпы, неорганизованного массового сборища) может служить определенным предохранителем, защищающим общество от спонтанных массовых акций. Третье: прямая демократия должна поддерживаться идеологически – пусть не на уровне высокой теории, то хотя бы на уровне повседневной практики, и феномен «демократического» имянаречения в античных Афинах это подтверждает. При этом прямая демократия эффективно действует там, где граждане не чувствуют себя отчужденными от государства (общества, сообщества…). Прямая демократия имеет количественные (в смысле числа граждан, участников) ограничения. Но при и достаточно значительном числе граждан, как это было в Афинах, возможен вариант делегирования некоторых функций народного собрания (схода и пр.) представительному (или квази-представительному) органу (Совету пятисот). Граждане доверяли своим представителям, поскольку сами исполняли (или могли исполнять в будущем) те же функции.
[1] То есть небольших сообществах, где возможно непосредственное общение всех членов
[2] Hansen M.H. The Athenian Ecclesia. A Collection of Articles. Copenhagen, 1983. P. 208–210.
[3] Кареев Н.И. Учебная книга древней истории. М., 1997. С. 113.
[4] Опознавательным знаком служила керамическая табличка с именем владельца, выполнявшая функцию дверного звонка.
[5] КостомаровН. Начало единодержавия в Древней Руси // Вестник Европы. 1870, ноябрь. С. 24 слл.; Затыркевич М. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя Русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 49; Никитский А. Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873. С. 60.
[6] В России об этом писал еще Н.И. Кареев (Кареев Н.И. Государство-город античного мира. 2-е изд. СПб., 1905. С. 319 сл.).
[7] См. подробнее: Карпюк С.Г. Общество, политика и идеология классических Афин. М., 2003.