Уважаемая редакция!
Я прочел длинный список женщин (двести имен), подписавших петицию с требованием равноправия, и как муж и отец семейства должен заявить решительный протест против всего этого дела. Совершенно нецелесообразно давать женщинам право голоса, и вряд ли что хорошее получится, если их допустить к занятию государственных должностей. Вы, как и я, понимаете, что если им дать права, то покоя не жди. Они доведут страну до банкротства. Женщины до страсти любят занимать всякого рода посты. Им нравится называться «Миссис Смит — председательница благотворительного общества», или «Миссис Джоунс — секретарь международной ассоциации помощи голодающим индусам», или там миссис такая-то — казначей такого-то союза. Их больше всего прельщает почет, и они прямо-таки упиваются сладостными звуками пышного титула. Они вечно образуют всякого рода ханжеские общества и союзы, чтобы потом устроить драку за председательское место. Они настолько любят занимать почетные должности, что готовы служить даже бесплатно. А дайте им право голоса и допустите хоть разок в законодательные органы, тогда увидите, что произойдет! Они ударятся в свою новую деятельность, организуют вам тысячи новых обществ и представят такой счет налогоплательщикам, что потрясут ваши чувства до глубины ваших карманов. Первый же проект государственного бюджета доведет вас до белого каления. Взамен привычного штатного расписания: судьи, государственный секретарь, министры, клерки верховного суда — вы увидите такую вот примерно годовую смету:
Председательница благотворительного общества…………………………4 тыс. долл.
Заместительницы председательницы (каждой)…………………………….2 тыс. долл.
Председательница женского союза молитвенных собраний………………3 тыс. долл.
Председательница общества по ликвидации неграмотности среди племени поуни……………………………………………………………………………4 тыс. долл.
Председательница женского общества по распространению изящной литературы среди эскимосов……………………………………………………………………….5 тыс. долл.
Главная законодательница мод по департаменту кринолинов…………….10 тыс. долл.
Главная законодательница мод по департаменту шиньонов……………….10 тыс. долл.
Главная инспектриса по репейному маслу для дамских причесок…………10 тыс. долл.
Главная законодательница по департаменту чепцов и шляпок……………..50 тыс. долл.
Состояние анархии и хаоса — вот что вызовет такая смета. В штате Миссури не останется ни одной женщины, которая не бросит все ради должности законодательницы мод чепцов и шляп. И не в пример мужчинам, которые если критикуют, то лишь политические ошибки своих предшественников, женщины кинутся ворошить историю всей личной жизни своих соперниц. Уж я ли не знаю их породу! Моя супружница точно такая! Трех дней не пройдет с начала избирательной кампании, а уже громогласно заявят, что во всем нашем штате не существует ни одной дамы, какая могла бы являть собой «образец». А вы думаете, приятно мне услышать такой намек, если он будет касаться и моей супруги? От кандидатки оппозиции, да и от других людей? Я и сам знаю, сказать по совести, что моя подруга жизни далеко не образец, особенно в вопросах религии, но я совершенно не желаю, чтобы во время политической кампании об этом узнали все. Честно говоря, я не верю, что такая женщина, как моя жена, может проявить таланты в будущем, хотя, кто знает, если она займется самосовершенствованием, то, может быть, в будущем станет светочем для других людей, но только я боюсь, коптить сбудет этот светоч изрядно! Нет, я стою на своем: избирательная кампания с участием женщин грозит нам катастрофой!
Вот вы представьте себе пышное факельное шествие с такими лозунгами на транспарантах:
«Никто, как Роббинс! Голосуйте за Салли Роббинс — единственную добродетельную кандидатку на эту должность!»
«Целомудрие, скромность, патриотизм! Пусть великая нация поддержит Мэри Сэндерс — поборницу нравственности и прогресса, единственную кандидатку с незапятнанной репутацией!»
«Голосуйте за Джуди Мак-Гиннис — неподкупную! Мать девяти детей! Девятый — грудной младенец!»
В день выборов муж спросит няньку:
— Что случилось с малышом?
А та ответит:
— С малышом? Да он с утра как болен.
— А куда девалась мать?
— Ушла агитировать за Салли Роббинс.
Или вот как будут разговаривать дамы при найме прислуги:
— Готовить умеешь?
— Умею.
— А стирать?
— Умею.
— И дом убирать?
— Умею это тоже.
— Хорошо. А за кого будешь голосовать на выборах самой главной по шляпкам?
— За Джуди Мак-Гиннис.
— Что?! Вон из моего дома!
Женщины ввяжутся в политические дискуссии вместо того, чтобы обсуждать фасоны; забросят домашние дела, чтобы сходить и выпить с кандидатками; зато мужьям придется нянчить младенцев, пока их жены бегают по избирательным пунктам. И главное на выборах губернатора кандидат с красивыми, пышными усами без труда победит невзрачного, хотя и более мудрого Соперника; а юнец, умеющий красиво танцевать вальс, станет начальником полиции скорее, чем мужчина, обладающий умом, энергией и волей.
По-видимому, каждый, кто пишет в газету о «благе народа», имеет в первую очередь в виду собственные интересы, и я здесь не являюсь исключением. Да, я не желаю расширять права женщин. Моя жена и без того занимает девятнадцать постов во всех этих чертовых женских обществах, взвалив на меня всю свою канцелярию. А если мы еще откроем им доступ к политике, тогда моя супружница и там наверняка захочет получить какой-то пост, хоть, может, и самый дурацкий. Тогда уж я пропал! Закрутится она вконец, и даже та единственная обязанности от которой я до сих пор отвиливал, тоже падет на меня, и это уже будет для моей семьи погибель. Ведь я никак не гожусь в кормилицы!
Искренне Ваш
Марк Твен.
НАШ ДРАЖАЙШИЙ ДУШЕВНОБОЛЬНОЙ
Присяжные по делу Мак-Фарленда совещались час пятьдесят минут. Над судейским столом и публикой в зале нависло гробовое молчание. Тишина среди этого огромного скопления людей была столь полной, абсолютной, что когда кто-то в дальнем конце зала приглушенно кашлянул, прочищая горло, то всех неприятно передернуло, так резко прозвучал этот кашель в застывшем воздухе. И вот в эту торжественную минуту послышался стук отворяемой двери, шарканье ног; головы людей, сгрудившихся у входа в совещательную комнату, закачались, и всем присутствующим стало ясно, что это «Двенадцать» возвращаются в зал. В воцарившейся тишине их старшина выступил вперед и начал речь:
— Ваша честь! Господа!
Мы, присяжные заседатели, на коих возложена обязанность решить, считать ли виновным сидящего на скамье подсудимых Дэниэля Мак-Фарленда, который, напав врасплох на невооруженного человека, застрелил его насмерть, или следует признать подсудимого страдающим тяжелой, исключающей уголовную ответственность душевной болезнью, требующей время от времени такой отдушины, как развлечение огнестрельным оружием, установили:
Дэниэль Мак-Фарленд является душевнобольным, ибо:
- Отчим его прадеда страдал психическим расстройством и часто убивал людей, которые ему не нравились. Следовательно, психические заболевания в этой семье носят характер наследственных.
- В течение девяти лет подсудимый мало заботился о нуждах семьи. Сильное косвенное доказательство душевного заболевания.
- В течение девяти лет дом подсудимого служил ему по большей части ночлежкой; лишь в очень редких случаях туда врывалась радость; обычно это было логовище пьяного, отупевшего зверя, но никогда ничто не напоминало там мирного семейного человека. Это тоже доказывает его душевную болезнь.
- Однажды подсудимый отправился со своей юной незамужней свояченицей в музей, и тут его врожденный недуг дал себя знать настолько, что он стал икать и шататься, а на обратном пути к дому начал выказывать ей чувства, не положенные ему, как опекуну молодой девицы. Человек в здравом уме так не поступает.
- Был период, когда ему приходилось с неудобством для себя посылать жену свою зарабатывать семье на пропитание публичными чтениями. И после, тратя в кабаке столь постыдно добытые деньги, этот гордый человек по временам испытывал такие муки, что он валился с ног, если не на что было опереться. В эти минуты он, как говорят свидетели, лил слезы в стакан в таком количестве, что виски превращались у него в чистую воду. Нормальный член демократической партии такой рассеянности себе не позволяет.
- Когда у его жены бывали роды, он вдруг становился заботливым, что подтверждается показаниями его тестя. Такие внезапные вспышки щедрости еще раз указывают на психическую неустойчивость подсудимого.
- Два года тому назад темным вечером подсудимый бесстрашно подошел сзади к Альберту Д. Ричардсону и выстрелом ранил его в ногу. Героическое противостояние невзгодам, длительная зависимость от заработков жены, которая много недель кряду едва зарабатывала на хлеб, сделали подсудимого настолько психически неустойчивым, что он в этот памятный день не сумел всадить пулю Ричардсону в живот, а стрелял ему в спину.
- Год и два месяца тому назад подсудимый сообщил Арчибальду Смиту, что он собирается убить Ричардсона. Свидетельство душевного заболевания подсудимого.
- Два месяца спустя он поведал Маршалу Р. Джоунсу, что убьет Ричардсона. Это было новое подтверждение того же.
- Через три месяца подсудимый притаился в засаде у дома Ричардсона, объявив, что он намерен убить Ричардсона. Человеку в здравом уме такое не пришло бы в голову.
- Семь месяцев назад он показал пистолет Сэму Брауну, сказав, что приготовил его для Ричардсона. Свидетель Браун заявил под присягой, что уже тогда было видно, что Мак-Фарленд не в себе, ибо идя по улице на протяжении пятидесяти ярдов, он долго выписывал вензеля и под конец свалился в канаву и уснул. Свидетель тогда еще заметил кому-то, что Мак-Фарленд ведет себя очень странно: вероятно, он не в своем уме. Выслушав показания Брауна, доктор медицины Джон В. Гален немедленно подтвердил наличие душевной болезни у Мак-Фарленда.
- Пять месяцев тому назад обвиняемый вытащил по обычаю свой пистолет и, показав его своему дружку Чарльзу А. Дейне, сказал, что застрелит Ричардсона при первом же удобном случае. Новое свидетельство душевного заболевания.
- 7. За пол месяца до этого случая подсудимый осведомился у Джона Моргана, который час, и, не дожидаясь ответа, повернулся и быстро зашагал прочь. Почти неопровержимое доказательство душевной болезни.
- 8. И весьма характерно, что очень скоро после этого случая подсудимый Дэниэль Мак-Фарленд, столкнувшись лицом к лицу с Альбертом Д. Ричардсоном, внезапно, без предупреждения набросился на него и застрелил насмерть. Это явилось уже бесспорным признаком помешательства. Все, известное нам о подсудимом, подтверждает мысль, что, будь он тогда в нормальном состоянии, он стрелял бы в свою жертву сзади, в спину.
- Многие свидетели показали, что за час до рокового выстрела Мак-Фарленд находился в нервном, возбужденном состоянии, и через пять минут после убийства был явно чем-то озабочен. Вся совокупность фактов приводит к вескому и неопровержимому доказательству душевной болезни. Посему:
Ваша честь! Господа!
Мы, присяжные заседатели, заявляем, что вышеназванный Дэниэль Мак-Фарленд в убийстве не виновен, а является опасным душевнобольным.
Последовавшая за сим сцена почти не поддается описанию. Шляпы, носовые платки, дамские чепчики взметнулись над головами, троекратное «ура» и буйные выкрики возвестили, на чьей стороне симпатии суда и публики. Сотни вытянутых губ готовились расцеловать выпущенного из-под стражи заключенного; все присутствующие рвались пожать ему руку, но presto[3], с неистовством сумасшедшего убийца Ричардсона набросился на этих доброхотов и стал кусать, царапать и бить их ногами, раскалывать столами и стульями головы, и маниакальная быстрота, с какой он дробил черепа, ломал ребра, разрывал на части людские тела, пока добрая сотня граждан не превратилась в дымящуюся груду мяса и окровавленного тряпья, напоминала пущенную на полный ход паровую машину, которая со слепым торжеством захватила человека и рвет и кромсает его, превращая в ничто, в мыльный пузырь, лопнувший под дуновением ветра.
Это был ужасный погром. Рассказывают, что за какие-то восемь минут Мак-Фарленд убил и искалечил свыше ста человек, разнес в щепы большую часть здания муниципалитета, где помещается суд, утащил и сбросил на Бродвее штук шесть мраморных колонн, каждая длиной по пятьдесят четыре фута и весом до двух тонн. Наконец его схватили и отправили в кандалах в сумасшедший дом пожизненно.
Однако самая любопытная часть этой истории еще впереди. Наиболее близкие друзья Мак-Фарленда считают, что, если вначале ссылка адвоката на помешательство подсудимого была просто хитрым предлогом, то после, когда суд присяжных вынес оправдательный вердикт, подсудимый в самом деле сошел с ума. Друзья полагают, что именно в этот момент его разум был потрясен ужасающей мыслью: что если двенадцать добропорядочных граждан, сознающих всю низость лжесвидетельства, клятвенно заявляют, что человек сумасшедший, то более серьезного доказательства искать уже не требуется.
Эти друзья Мак-Фарленда, пожалуй, правы. Страшно подумать, что наибольшее несчастье, какое, вероятно, может стрястись с человеком,— потеря разума, было обрушено на этого беднягу присяжными заседателями, которые имели полную возможность отправить его на виселицу, тем самым оказав ему благодеяние, а отечеству услугу.
P. S. редактора газеты «Экспресс»:
«Никто, наверное, не поверит такому чудовищному сообщению, однако это правда: вместо того, чтобы, как я ожидал, запереть опасного безумца в сумасшедший дом, суд выпустил его на свободу. Комментарии излишни...»
ЛИТЕРАТУРА О ПАТЕНТОВАННЫХ ЛЕКАРСТВАХ, НЕ ПРЕДНАЗНАЧЕННАЯ ДЛЯ ПЕЧАТИ
Реклама бесчисленных патентованных снадобий, которыми лечат все — от перхоти до мозолей, восторженно расписывает их волшебные свойства, выставляя напоказ сомнительного рода свидетельства каких-то людей о чудодейственном исцелении, и нередко заключает свои панегирики туманной фразой, что «тут еще и половины не сказано».
Прежде мне было невдомек, почему все же замалчивается эта вторая половина, но теперь, когда я получил доступ (неважно каким образом) к секретным архивам фабрикантов патентованных лекарств, причина их скромности для меня прояснилась. Если та половина, которая публикуется, говорит о пользе пилюль, порошков, и эликсиров, то другая, сохраняемая в тайне, подтверждает, с не меньшей выразительностью, их вред. Эта другая половина — гора писем от несчастных жертв патентованных лекарств, и, поскольку обнародование подобных материалов сказалось бы роковым образом на сбыте этих снадобий, фабриканты и аптекари скрывают нелестную часть, обманывая нас двусмысленными заверениями, что добрая половина еще не рассказана. Письма эти — печальное свидетельство обманутого доверия — и составляют литературу о патентованных лекарствах не предназначенную для печати.
Если бы изготовители патентованных средств поведали миру обе половины высказываний об их продукции, то цены на нее тотчас упали бы больше чем на сто процентов, и тогда самые бедные семейства могли бы позволить себе такую роскошь, как слабое здоровье, и глотали бы пилюли так же просто, как их более состоятельные и удачливые соседи.
Я не знаю, пропустят ли редакторы медицинских изданий столь опасные высказывания на страницы своих журналов. Поэтому я взял наугад из груды писем, скопившихся в одном торговом доме, распространяющем патентованные лекарства, несколько образцов и, привожу их здесь, хотя из осторожности, не сообщаю адреса этой фирмы.
«...Моя жена чувствовала такую слабость, что едва справлялась с хозяйством: стиркой, уборкой, шитьем и дойкой четырех коров. Порой мне приходилось даже самому колоть дрова и носить воду. Я потратил уйму времени на консультации с врачами по поводу ее болезни, но неизменно получал ответ, что нечего ждать улучшения, пока не найму прислугу и не дам ей отдых. Этого я не мог себе позволить, и жена продолжала болеть много лет и была мне в обузу. К счастью, когда я, уже отчаявшись, собирался нанять служанку, мне попалось на глаза объявление о чудесных укрепляющих организм свойствах вашего «Стимулятора«. Один флакон «Стимулятора» принес облегчение и ей, и мне. Всю хворь как рукой сняло, и жена перестала быть для меня обузой. Мы строго придерживались вашей инструкции, и она умерла ровно через неделю после первого приема лекарства
Это не совсем то облегчение, которого я ожидал, и будь я придирчив и упрям, как некоторые другие, я мог бы доставить вам неприятности. Но, в общем, не стоит поднимать из-за этого шум: с таким здоровьем она бы долго не протянула. Гроб для нее обошелся в двадцать шиллингов; оплатите мне эти расходы, и будем квиты...»
Другое письмо гласит: «Некоторое время тому назад мой сын пережил нервное потрясение. Сказать по правде, я выдрал его, чтобы не обжирался сырыми яйцами. Несколько дней парень вел себя как-то странно — все норовил ускользнуть, с виноватым видом, когда встречал меня. Но я не ожидал серьезных последствий, и он уж было оправился, как вдруг моей старухе, то есть его матери, взбрело в голову дать ему ваш «Анодин», который вы расхваливаете как самое лучшее средство от припадков. С первого же глотка у него началась падучая, и с тех пор припадки приключаются по два раза на дню. И старуха моя вся трясется, выдирая каждый раз зубами пробку...»
В следующем письме аптекарь Джон Браун заявляет: «Прошу не считать меня больше агентом по продаже вашего лекарства от чахотки. Меня уже прозвали «Ангелом Смерти», и совесть не дает мне покоя, что я продаю ваше лекарство. С тех пор, как я взялся его продавать пять лет назад, смертность от чахотки в моем районе увеличилась на 75 процентов. Это вывод очевиден и неоспорим, ибо как только я получаю новую партию вашего лекарства, владелец мраморной мастерской сразу запасает побольше мрамора для памятников и нанимает вдвое больше рабочих. Он говорит, что будет сам с радостью продавать ваше лекарство, не требуя даже комиссионных...»
Далее Дж. Говард, начальник военно-морского госпиталя, пишет: «Из 400 больных у меня в госпитале 300 скончались от дизентерии в течение 12 часов после того, как приняли ваши противодизентерийные вяжущие пилюли. Лучшей проверки точности их действия нельзя и пожелать. Из газет я знаю, что пруссаки, оккупировавшие Париж, страдают тем же недугом. Будь я генералом Трошю, я не пытался бы изгнать их путем бесполезных атак. Я попросил бы вас обеспечить пруссаков вашими противодизентерийными пилюлями, которые по смертносности превосходят все когда-либо изобретенные средства ведения войн. Какой отличный способ истребить их под видом проявления гуманности! К тому же это убедило бы нескольких скептиков в том, что аптекарская ступа — непревзойденное орудие уничтожения ».
КОГДА СОМНЕВАЕШЬСЯ, ГОВОРИ ПРАВДУ!
(речь на банкете)
Господин председатель, мистер Пурцел и господа члены Общества дружбы! Я автор афоризма «Когда сомневаешься, говори правду!», но я никогда не предполагал, что этот афоризм будет применен ко мне. Ибо, если я сам в чем-то сомневаюсь, я обычно проявляю большее благоразумие.
Такой повод, как сегодняшний, обязывает говорить юбиляру исключительно только приятное, посему я не позволю себе никаких критических выпадов, а скажу лишь комплименты. Очень тонкие нити связывают меня с мистером Пурцелом, который является начальником налогового управления, и мне незачем портить наши отношения какими-то опрометчивыми высказываниями.
Но ох, эти налоги! Целый вечер только о них и слышу. Переменили бы вы наконец тему, господа, у меня она всегда вызывает болезненные ощущения. Недавно я в первый раз, с тех пор как переселился в Нью-Йорк, посетил управление по сбору налогов и увидел там нашего юбиляра, восседающего «на месте, где совершаются клятвопреступления». И знаете, я узнал его моментально. Я шел туда, понятия не имея, что найду в этом учреждении своего старого знакомого, но как увидел, сразу же вспомнил его. Я имел с ним встречу двадцать пять лет тому назад, и мне тогда уже открылось его необычайное дарование
И вдруг — он! И где, в таком месте! И я подумал: тогда, при той встрече, я выскочил из его рук, ничего не заплатив... Наоборот, даже сам кое-что прихватил. А ну, если повторить и сейчас такой номер?
В тот день, двадцать пять лет назад, о котором я хочу вам рассказать, я зашел в книжный магазин, и мое внимание привлек один объемистый, пухлый фолиант. Заинтересовавшись, я принялся его листать, а потом спросил у молодого продавца, какая ему цена. Тот ответил: четыре доллара.
—Так. А какую скидку вы даете книгоиздателям?— спросил я.
— Сорок процентов.
— Хорошо. Я издатель.
Он вычел сорок процентов у себя на листочке.
— А писателям какая скидка?
— Сорок процентов.
— Очень хорошо. Запишите, я писатель. Ну, а духовенству?
— Сорок процентов.
Я сообщил ему, что я учусь на священника и нахожусь в городе проездом. Не сбросит ли он двадцать процентов на это? Он сделал новую пометку у себя на листке, причём за все время ни разу не улыбнулся. Я упражнялся на нем в остроумии, но весь мой блеск не вызвал никакой реакции, ни искорки в глазах, ни даже намека на признание. Я был уже близок к отчаянию. Все-таки я рискнул в последний раз.
— А кроме всего прочего, я принадлежу к роду людскому,— сказал я.— По этому поводу не уступите ли еще десять процентов?
Он опять что-то записал, нисколько не меняя каменного выражения лица. Тут уж я решил: сдаюсь! — и сказал:
— Вот вам моя визитная карточка, здесь мой адрес. У меня нет сейчас при себе денег. Будьте любезны, пришлите мне счет за книгу в Гартфорд.— И, взяв полюбившийся мне том, я двинулся к выходу.
— Минуточку! — остановил он меня.— Вам причитается с нас сорок центов.
И вот представляете, на днях я узнаю, что этот самый человек стал теперь начальником налогового управления! Авось, удастся и на этот раз словчить, подумал я. И я поднял руку и сделал клятвенное заявление о своих доходах, испытав при этом, не скрою, неловкое чувство. Ведь я к такому не был приучен. У нас в Миссури, где я родился и вырос, подобные дела не приняты, во всяком случае, в мое время не были приняты. Под конец мы этот вопрос уладили, и кое-что им все-таки удалось с меня содрать. Хотя после выяснилось, что я мог бы не платить.
Зато сам мистер Пурцел меня тронул. Тронул до глубины души, потому что он прослезился. Да, прослезился надо мной, поняв, что я, совсем еще недавно слывший добродетельным, порядочным человеком, успел за столь короткий срок настолько приобщиться к нью-йоркской жизни и так быстро перенять нью-йоркские нравы, что по прошествии года у меня оказалось не больше совести, чем у миллионера.
СТРАХОВАНИЕ ЖИЗНИ
Многие джентльмены, мои достойные коллеги, чьи благие намерения заработать на жизнь честным путем не увенчались успехом, были вынуждены из-за финансовых затруднений подавить легкие угрызения совести и заняться другим, я бы даже сказал, важным делом, в котором труд окупается сторицей. «Добродетель сама себе награда» — так-то так, но в наших краях добродетелью семью не прокормишь, и когда сей печальный факт познается на опыте, волей-неволей начинаешь искать, где заработать побольше.
С тех самых пор, как было заведено, что человек должен добывать свой хлеб в поте лица своего, он упорно изыскивал способы добывать его в поте лица других людей; и одним из таких хитроумных изобретений явилось страхование жизни. Страховому агенту обычно удается съесть изрядную толику хлеба в поте лица застрахованных; именно твердая уверенность в этом побудила джентльменов, упомянутых мною выше, организовать «Компанию по страхованию жизни на взаимовыгодных началах», где все строится по принципу взаимной выгоды директоров, одним из которых состою я сам.
Страховки нередко связывают клиента по рукам и ногам таким количеством немыслимых условий, что жизнь становится бедняге не в радость: того и гляди, лишишься страхового полиса. Стоит этому несчастному перечитать все параграфы такого документа, как его начинают терзать сомнения, не нарушает ли он чего, и он уж не смеет нечаянно чихнуть или искупаться в месте поглубже, чем таз для умывания; Ночами он лежит не смыкая глаз, дабы не согрешить каким-нибудь образом во сне, и, вконец измотанный постоянной бессонницей и треволнениями, встречает свой смертный час в мучительных раздумьях, признают ли впоследствии его страховку действительной.
Что касается нас, то мы не собираемся ставить перед нашими жертвами так много стеснительных условий. Мы не требуем от клиента постоянного места жительства: пока он где-нибудь живет, его страховка остается в силе. Мы не возражаем против путешествий, кроме путешествий в неизведанные края, откуда никто не возвращается. Если кто-нибудь из наших клиентов и отправляется туда, откуда нет возврата, он действует на свой собственный страх и риск.
Мы наняли в качестве статистика одного джентльмена, который посвятил всю жизнь погоне за удачей, играл и в (карты, и в кости, и в другие математические игры. Его знакомство с теорией вероятности позволяет нам подсчитать с предельной точностью шансы каждого клиента, не говоря уже о том, что он внес ряд рекомендаций, совершенно новых в деле страхования жизни. К числу самых надежных клиентов, которых наша фирма готова страховать себе в убыток, мы относим людей долговечных, живущих в отдалении от врачей; за ними следуют убийцы из Нью-Йорка, гуляющие на свободе; всевозможные хронические больные, которые переживают здоровых, особенно сварливые и постоянно жалующиеся на свою судьбу, эти закоренелые упрямцы, что норовят обмануть природу, насколько возможно; и, наконец, разбросанное по стране племя никчемных бродяг, цепляющихся за жизнь с упорством репейника.
Мы вынуждены заносить двухголовых младенцев, а также каждую тройню в разряд «крайне ненадежных» клиентов, ибо все они проявляют одинаковую решимость покинуть земную юдоль, и поэтому мы страхуем эти бренные существа с опаской, а текст особых оговорок в страховом полисе сообщаем наследникам лишь после их кончины.
Наша политика страхования не уступает в гибкости финансовой политике конгресса, и было бы досадно услышать, что она, по мнению общественности, столь же неудовлетворительна. Мы безмерно горды одним из видов страховки, подсказанным Ветхим Заветом, по которому наш клиент получает пожизненную ренту. Обратитесь к цифровым данным, и вы узнаете, что долголетие застрахованных не идет ни в какое сравнение с продолжительностью жизни обычных людей. Наш статистик утверждает: все выдающиеся деятели до всемирного потопа были застрахованы! Только пожизненная рента, подобная нашей, побуждала их продлить наперекор природе свое земное существование до 700 и 800 лет. Наши клиенты могут воспользоваться своей привилегией и прожить не меньше любого патриарха! Будьте уверены: пока вы живы, ваша страховка действительна! Нами учреждена и премиальная система: каждый клиент, достигший 110 лет, получает право бесплатно заказать у модного портного ярко-красный галстук, шикарный клетчатый костюм, а также получить по флакону краски для волос и одеколона, что позволит ему спокойно дожить свой век украшением общества...
Обычно страховые компании любят совать нос в чужие дела и требуют от будущих клиентов ответы на самые щекотливые вопросы. Мы с презрением относимся к столь низменному любопытству, к заглядыванию в замочные скважины. Только из вежливости и желания поближе познакомиться с клиентом мы задаем кое-какие вопросы. Как ваше здоровье? Как идут у вас дела? Располагаете ли вы средствами, чтобы давать деньги взаймы? Есть ли у вас мозоли? Волдыри? Проявляете ли вы склонность к самоубийству? Как насчет других легкомысленных привычек? Любите ли вы рыбий жир? Вводите ли в свой рацион каломель? Часто ли бродите по ночам? Как поживают ваши родственники? Были ли ваши предки бедными, но честными? Не является ли смерть через повешение наследственной в вашей семье? Умирал ли кто-нибудь из вашей родни от размягчения мозга? Не наблюдается ли у вас самих мягкость в этой области? Что вы предпринимаете в случае, если заболеете: выздоравливаете или посылаете за врачом? Ваши взгляды по поводу женского равноправия? По поводу освобождения Кубы от власти Испании? Умирал ли кто-нибудь из ваших знакомых от чахотки? Часто ли вы моете ноги? (На первый взгляд этот вопрос может показаться неуместным, но мы знаем несколько таких случаев, когда людям переваливало за сто, и свой зрелый, вернее, перезрелый возраст они объясняли воздержанием от воды и мыла.) Состоите ли вы в браке? Если нет, то не собираетесь ли сочетаться таковым? Сколько лет вы состояли в первом браке? На ком были женаты? Есть ли дети? Все ли они ваши? Сильно ли они похожи на вас? Были ли близки между собой ваши родители? Укажите, где и когда.
Приятная беседа в таком духе, скромность, равно как и такт, удерживающий нас от проявления пустого любопытства, когда речь идет о самом клиенте или о его семье,— все это позволяет нам надеяться, что клиентура нашей страховой компании будет неизменно расти
СОВЕТ РОДИТЕЛЯМ
Что может пагубнее сказаться на дисциплине, чем потворство родителей, когда дети им перечат? Если вы случайно допустили ошибку или преувеличение в их присутствии, не позволяйте детям поправлять вас. Правы вы или неправы, все равно упорно отстаивайте собственную непогрешимость и подавляйте силой, если требуется, любые признаки раннего скептицизма. Как только вы позволите детям усомниться в вашей безупречной мудрости, вы потеряете их уважение и разовьете в них зазнайство. Я отчетливо помню, как мой отец, один из самих суровых и последовательных поборников дисциплины, покарал меня за излишнее самомнение: я вознамерился поправить его, когда он, что-то подсчитывая, небрежно заявил, что двенадцатью пять будет шестьдесят два с половиной.
— Ишь ты,— сказал он, мрачно глядя на меня поверх очков,— воображаешь, будто больше отца понимать стал? А ну-ка, поди сюда!
Приглашение звучало так настойчиво, что отклонить его было просто невозможно, и в течение нескольких мучительных минут я лежал в самой что ни на есть унизительной позе поперек его лівого колена, и его левая рука плотно обхватывала мою шею. Я не видел, как он демонстрировал другой рукой точность своих, математических познаний на самой большой заплате моих штанов, но я чувствовал, что старик прав, и, когда он, лишив меня всякой веры в таблицу умножения, спросил, сколько будет двенадцатью пять, я подтвердил со слезами на глазах: шестьдесят два с половиной.
— То-то же, я научу тебя почитать отца,— сказал он,— двенадцать раз в день пороть буду, а научу! А теперь пойди напои лошадей да поживее двигайся!
Старик требовал должного к себе уважения, и я продолжал испытывать перед ним благоговейный трепет до тех пор, пока его не скрючило ревматизмом, и это позволило мне убедиться, что он навсегда утратил свою силу.
Если вы приказали своему ребенку сделать что-то, а он вас спрашивает: «Зачем?» — рекомендуется мягко, но решительно дать ему затрещину, чтобы он понял — зачем. Так он скорее научится срываться с готовностью с места по первому зову.
Любознательность — одна из самых несносных черт детского характера. Если вы настолько неосмотрительны, что пытаетесь удовлетворить ненасытное любопытство ваших чад, приготовьтесь отказаться от родительской власти, так как детки будут загонять вас в тупик своими вопросами по десять раз в день и через неделю окончательно разуверятся в вашей мудрости. Обычный ребенок имеет всегда неистощимый запас вопросов, и на какое почтение может рассчитывать родитель, если его уличают как невежду в двух случаях из трех? Вот почему имеет смысл время от времени отвечать на какой-нибудь пустяковый вопрос, дабы создать впечатление, что вы всегда это можете, если захотите. Когда же ваш ребенок пристанет с чем-нибудь потрудней, ответьте просто: «А тебе что до этого?» Или отшейте одним словом: «Заткнись!» Таким образом вы воспитаете в ваших детях сознательность и, главное, выдержку, которая избавит их от искушения раскроить вам череп, чтобы поглядеть, какая там скрывается мудрость и почему столь обширные познания должны таиться от других.
ВОССТАНОВЛЕНИЕ АППЕТИТА
Название этого заведения Хохбергхаус. Оно в Богемии, всего лишь в нескольких часах езды от Вены, и поскольку находится в Австрийской империи, это, разумеется, курорт. Австрийская империя сплошь состоит из курортов и одаривает здоровьем весь мир. Все источники там целебные. Воду разливают в бутылки и рассылают по всему миру; местные жители пьют пиво. Это явное самопожертвование, но чужестранцы, знающие вкус венского пива, придерживаются другого мнения. Особенно хорошо пильзенское, которое подают в маленьком погребке на задворках Первого Округа. Название вылетело у меня из головы, но это место легко отыскать. Вы спрашиваете, как пройти к православной церкви, находите ее и проходите мимо, в домишке по соседству и расположен погребок. Там не слушно городского шума, там всегда воскресенье. В погребке всего две комнатушки под низкими, тяжелыми сводами. И потолки и своды побелены, иначе помещение вполне сошло бы за темницу. Обстановка в погребке простая и дешевая, без всяких украшений, и тем не менее это рай земной для приносящих себя в жертву, потому что пиво там подают превосходное — в целом мире нет ничего подобного. В первуй комнатке всегда сидит человек двенадцать — пятнадцать мужчин и женщин, во второй — с десяток генералов и послов.
Можно прожить в Вене много месяцев и ни разу не услышать об этом погребке, но раз побывав там, неизбежно становишься завсегдатаем. Я помянул погребок просто к случаю, отдавая мимоходом дань благодарности за испытанное блаженство, ибо погребок не имеет ничего общего с темой рассказа. Эта тема — курорты.
Все люди со слабым здоровьем должны избрать Вену постоянным местом жительства и, используя ее как базу, совершать по мере надобности перелеты на местный курорты. В Мариенбад — избавиться от лишнего веса, в Карлсбад — избавиться от ревматизма, в Кальтенлойтгебен — избавиться от остальных болезней. Все курорты рядом. Заложив бисквит в двенадцатидюймовую пушку, можно из Вены забросить его в Кальтенлойтгебен. Можно сбегать туда в любое время дня, можно съездить туда на феноменально медленном поезде. Не пройдет и часа, как зной и духоту города сменят лесистые холмы, тенистые лесные тропинки, мягкая прохлада и птичьи трели, тишина и спокойствие рая.
К вашим услугам и множество других курортов, куда легко добраться из Вены,— чудесные места. Вена находится в центре прекрасного мира гор, с озерами и лесами меж ними, ни один другой город не может похвастаться столь удачным расположением. Как я уже сказал, вокруг масса курортов. Один из них — Хохбергхаус. Он одиноко стоит на высоком холме в густом лесу. Внушительных размеров здание называется Apetit Anstalt. Люди, потерявшие аппетит, съезжаются сюда его восстанавливать. По прибытии меня принял в своем кабинете профессор Хаймбергер. Он спросил:
— Сейчас шесть часов вечера. Когда вы ели в последний раз?
— В полдень.
— Что вы ели?
— Можно смело сказать — ничего.
— А что вам было предложено?
— Обычные блюда.
— Отбивные котлеты, куры, овощи и прочее?
— Да, но прошу вас, не говорите о пище, меня тошнит при одном упоминании о ней.
— Надоело привычное меню?
— До смерти. Мечтаю даже не слышать о нем.
— Вам неприятен вид пищи?
— Более того — меня тошнит от нее.
Доктор задумался, потом достал длинное меню и пробежал его глазами.
— Я полагаю, вам следует питаться... впрочем, выбирайте сами.
Я глянул в меню, и мой желудо<