III
На другой день, после того как я наблюдал за Кори Ишкамбой у цирюльника, я решил разыскать его и непременно с ним позна-
комиться. Обойдя водоём Диванбеги, я попал на улицу торговцев тканями, которая тянулась от водоёма до мечети Диванбеги на восток. Внимательно оглядев улицу до самого перекрёстка и не найдя того, кого искал, я отправился дальше, к рядам торговцев фарфором.
Ряды эти, начинаясь от улицы продавцов тканями, тянулись к северу.
Не пройдя и десяти шагов, я увидел Кори Ишкамбу; он сидел на суфе у лавки продавца фарфора. Пройдя немного дальше, я также присел у закрытой лавки на другой стороне улицы и, не подавая виду, что интересуюсь Кори Ишкамбой, стал следить за каждым его движением, как кошка, подстерегающая мышь.
Толстяк и хозяин лавки пили чай. Мимо проходил торговец лепешками. На голове он нес корзину, в руках – другую.
Зазывая покупателей, лепёшечник кричал:
– Горячие, горячие, руки обжигают! Не из муки они из чистого саха-ра, замешены не на воде – на масле, не отведаете – пожалеете!
Кори Ишкамба подозвал его, выбрал две лепёшки и, не спрашивая о цене, не торгуясь с продавцом, положил их на лежавший перед хозяином круглый веер от мух. Потом, словно бы намереваясь уплатить, сунул руку в карман, пошарил, но денег не вытащил. Не смущаясь, разломил лепёшку, говоря хозяину лавки:
– Братец, у меня не оказалось мелких денег, сделайте милость, упла-тите за лепёшки!
И, не дожидаясь ответа, приступил к еде.
Хозяин лавки остолбенел от удивления. Посмотрел сначала на Кори Ишкамбу, потом на лепёшки, наконец осведомился у продавца о цене, почесал затылок, вынув из ящика деньги, отпустил лепёшечника.
А Кори Ишкамба не зевал – взгляд его прикован был к вееру. Он брал куски лепешки и, складывая вдвое и втрое запихивал в рот.
Торговец фарфором сообразил, что Кори Ишкамба не думает предлагать ему лепешку и скоро от неё ничего не останется. Поэтому взял поскорее кусок и, сунув в рот, запил чаем. Увидев это, Кори Ишкамба так набил рот, что не в состоянии был вымолвить слово. Знаком показав торговцу, чтобы тот скорее допивал свой чай и наливал ему. Ведь он, бедняга, не мог без чая проглотить застрявшую в горле пищу. Указывая одной рукой на чайник, другую Кори Ишкамба положил на последний кусок лепёшки, оставшийся на веере, боясь, как бы он не достался сотрапезнику.
Торговец одном глотком выпил оставшийся чай и налил Кори Ишкамбе. Протянув ему пиалу, он с насмешливой улыбкой стал наблюдать, как управляется Кори Ишкамба с остатками лепёшки. Тот подул на чай, отхлебнул немного и с трудом сделал глоток. Освободив немного рот, он отправил туда последний кусок. Допив чай, Кори Ишкамба отставил пиалу, встал с места и, ни слова не говоря, пустился в путь.
Я – за ним.
Не успев пройти и двадцати шагов, Кори Ишкамба снова присел, на этот раз у лавки торговца сундуками. К сожалению, около этой лавки не оказалось подходящего места для наблюдения – мне пришлось пройти немного дальше. Уголком глаз я видел, что хозяин расположился в глубине лавки, за поставленными на ребро счетами. Перед ним, видимо, лежало что-то съестное, он завтракал, закрывшись счетами от прохожих. Но разве могла укрыться еда от острого, как у галки, глаза Кори Ишкамбы? Не мешкая присел он на пороге лавки и протянул руку за счеты. Как ни прятал сундучник свою еду, Кори Ишкамба сумел принять участие и в его завтраке.
Я не слышал, как и о чём они говорили, но подозреваю, что на беседу время не тратилось, слишком поглощен был Кори Ишкамба принятием пищи. И вряд ли я ошибся, – едва хозяин лавки поднял счёты и отложил их в сторону, Кори Ишкамба встал и отправился дальше.
***
Кори Ишкамба вошел в маленькую крытую улочку между рядами торговцев фарфором и москательщиков. Здесь торговали тюбетейками и шелковыми тканями. Я тоже завернул туда и быстро зашагал за Кори Ишкамбой, стараясь не отставать от него. Он остановился возле лавки продавца тюбетеек.
– Ну, продали вы мои тюбетейки? – спросил он.
Этот вопрос Кори Ишкамбы поверг меня в ещё большее изумление. Человек, который, как нищий, старался получить кусок ткани на похоронах неизвестных ему людей, который незваным являлся на свадьбы, чтобы угоститься там пловом, человек который водит близкое знакомство со служащими банка, теперь оказался не то мастером по вышиванию тюбетеек, не то перекупщиком. Желание подслушать разговор было слишком велико, и я позабыл об осторожности, подошёл поближе и встал за спиной Кори Ишкамбы.
– Нет, ещё не продал! – ответил ему продавец тюбетеек.
Кори Ишкамба посмотрел на продавца с недоверием.
– Наверное, продали, а деньги пустили в оборот!
– Уж больно вы подозрительны, дядюшка Кори, – с раздражением проговорил торговец и, нагнувшись, достал с одной из полок, закрытой занавеской, сложенные стопкой тюбетейки. Положив товар перед Кори Ишкамбой, он спросил:
– Ваши это тюбетейки?
Когда Кори Ишкаба подтвердил, что тюбетейки действительно его, торговец, подтолкнув к нему стопку, заявил:
– Забирайте их! Уносите! Не желаю я в награду за услуги терпеть оскорбительные намеки и упрёки!
Кори Ишкамба сразу стал извиняться:
– Что вы, что вы, я верю вам, я просто пошутил, а вы вот приняли мою шутку всерьёз и даже рассердились!
– Ах, что толку сердиться! Разве впервые я слышу от вас подобные шутки, – сказал более спокойным тоном торговец, гнев которого, видимо, остыл.
Кори Ишкамба тотчас же воспользовался этим.
– Вот и хорошо, оставим шутки! – воскликнул он.– Послушайте, лю-безнейший, мне сегодня крайне нужны деньги! Выручите меня, дайте за мои тюбетейки вперёд… Ну, если не всё, то хоть половину! А я уж помолюсь и за ваше здоровье, и за здоровье ваших детей!
– Опять вы шутите… А если говорите серьёзно, то меня это не устра-ивает!
– Почему? – деланно удивился Кори Ишкамба.
– Вы же сами просите продавать свои тюбетейки приезжим покупа-телям в розницу и по высокой цене. Но поштучно я их скоро не распродам. Как же я могу вложить свой капитал в ваш товар! Какая мне выгода, что я на этом заработаю? А из каких денег уплачу за найм лавки, откуда возьму на жизнь, из каких доходов смогу погасить свой долг вам? Вы ведь за каждые сто тенге берёте ежемесячно две с половиной тенги процентов! – Помолчав немного и переведя дух, продавец тюбетеек добавил: – Давайте договоримся так: или вы в течение одного месяца не будете насчитывать на мой долг проценты, или уступите тюбетейки по оптовой цене. Вот тогда я вам сейчас же оплачу наличными деньгами всю стоимость вашего товара. Ну, что скажете? Согласны?
– Нет, это меня не устраивает! Так я потеряю четвертую часть дохода тюбетеек! – сказал Кори Ишкамба. Разговор пришёлся ему не по душе, и он собрался уходить.
– Что вы спешите? Присаживайтесь! Я закажу чайник чая в счёт тех денег, которые выручу за ваши тюбетейки, – воскликнул не без ехидства торговец.
– Нет, не нужно, благодарствуйте! Мне пора в банк, чаю я напьюсь там! – сказал Кори Ишкамба и насмешливо добавил: – Чай, который вы рассчитываете заказать на деньги, вырученные от продажи моих тюбетеек, не утолит ни вашей, ни моей жажды!
Когда Кори Ишкамба отошёл, взгляд торговца упал на меня.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Мне нужна тюбетейка! – ответил я, не зная, как ещё объяснить, по-чему я всё это время торчал за спиной Кори Ишкамбы.
Услышав мои слова, Кори Ишкамба проворно повернулся к торговцу и попросил:
– Покажи им из моих тюбетеек, может быть одна из них будит про-дана при мне, и я тут же смогу получить деньги! Ей-богу, мне они до крайности нужны!
Торговец протянул мне стопку тюбетеек Кори Ишкамбы, сказав:
– Выбирайте из этих!
Не собираясь покупать, я рассеянно оглядел тюбетейки и, выбрав наугад одну из них, спросил о цене.
– Пять тенге, – ответил торговец.
– Две тенги! – сказал я, возвращая всю стопку и думая про себя: «Ведь денег-то у меня нет! Вдруг торговец согласиться, под каким предлогом откажусь я от покупки?» При этой мысли я весь покрылся потом.
– Имейте совесть, братец! – вступил в торг Кори Ишкамба. – Ведь один лишь материал для тюбетейки стоит больше четырех тенге! Надо что-то выручить за шитьё! Да ладно, пускай шитьё обойдётся вам даром, – давайте четыре тенги!
Я ничего не ответил на слова Кори Ишкамбы, будто и не слышал их.
Опытный торговец, который по глазам умел понять – серьёзный перед ним покупатель или только желающий прицениться, взял из моих рук тюбетейки и, уложив обратно под занавеску, сказал Кори Ишкамбе:
– Дядюшка Кори, напрасно надеетесь, они ничего не купят!
Убедившись, что я не покупатель, Кори Ишкамба продолжил свой путь. Я пустился за ним.
***
Выйдя на улицу ведущую к рядам бакалейщиков, Кори Ишкамба снова остановился у одной из лавок. Я опять пристроился за ним, делая вид, что собираюсь совершить покупку.
Поздоровавшись с хозяином лавки, Кори сказал ему:
– Дайте мне кусочек гулканда* в счёт правнуков!
Улыбнувшись, бакалейщик приподнял крышку большой медной чаши, стоявшей перед ним, отломил железной лопаточкой кусочек леденца величиной с грецкий орех и протянул Кори Ишкамбе.
Кори Ишкамба взял лопаточку, положил в рот гулканд и, посасывая его, сказал:
– Правнук что-то маленьким оказался! Прилип к зубам, растаял во рту, а внутрь ничего не попало!
* Гулканд – народное лечебное снадобье, приготовленное из лепестков чайной розы, растёртых с сахаром.
– Лавочка у меня тесная, товара и капитала мало, да и товар такой, что покупателя на него нет, и не найдёшь его, поэтому я беден. В таком месте правнуки быстро не растут, и не скоро достигают зрелости!
– Ладно, тогда не в счёт правнуков, а просто, бога ради, дайте мне ещё кусочек гулканда, а то у меня охладел к пище желудок и совсем пропал аппетит, хоть плачь! А я помолюсь за вас, чтобы бог привел вас увидеть свадьбу ваших детей!
– Ох-хо-хо! – вздохнул хозяин. – Хорошо, что у вас охладел желудок, не то вы проглотили бы весь мир, не прожевывая! – И всё же он отломил Ишкамбе ещё кусочек гулканда.
Вероятно, хозяин лавочки посчитал меня спутником Кори Ишкамбы. Он со мной не заговорил и не спросил, что мне нужно. Зато сам Кори Ишкамба вдруг оглядел меня с ног до головы острым проницательным взглядом и, с хрустом разжевывая гулканд, спросил:
– Братец, уж не ко мне ли у вас дело?
Я, признаться, растерялся и, вместо того чтобы прямо сказать, что у меня есть к нему дело, помимо воли произнёс слова приготовленные на тот случай, если ко мне обратится бакалейщик:
– Мне нужен чёрный перец!
Конечно, такой ответ на его вопрос прозвучал нелепо. Кори Ишкамба насмешливо улыбнулся, глядя на меня. Окончательно потерявшись от смущения, я сунул руку в карман, намереваясь купить немного перца и избежать позора. Но в кармане, как назло не нашлось ни гроша. Краснея и бледнея от стыда, обливаясь потом, я сказал бакалейщику:
– Простите, у меня случайно не оказалось с собой денег. Я схожу за деньгами и тогда возьму у вас перца.
Торопливо покидая лавку, я кинул взгляд на Кори Ишкамбу, – оттопырив нижнюю губу он многозначительно покачал головой и что-то сказал бакалейщику. Но слов я уже не расслышал.
***
Итак, охота в этот день не удалась. Я сам спугнул дичь, и кажется навсегда: Кори Ишкамба понял, что я не собирался покупать ни перца, ни тюбетейки, что в обоих случаях я притворялся. Теперь не приходилось рассчитывать, что мне удастся познакомиться с ним на улице.
Я очень досадовал на свою оплошность. Стоило мне ответить на его вопрос утвердительно, сказать прямо, что мне нужно переговорить с ним, изложить свою просьбу, и он бы понял, почему я хожу за ним по пятам. Пусть бы он даже отказал мне в худжре, я хотя бы понаблюдал за образом жизни этого странного человека. То, что я лишился возможности следить за ним дальше, огорчило меня больше, чем утрата надежды на худжру.
Однако теперь поздно было сожалеть и раскаиваться, я ничего не мог изменить.
И всё же я верил, что рано или поздно сведу знакомство с этим человеком и пойму его характер.
IV
На следующий день выйдя на базарный перекрёсток, я направился к чайному ряду, который тянулся на север от мечети Диван-
беги, между медресе Кукалташ и мечетью Магок.
Среди чайных лавок на южной стороне улицы, как раз против тупичка, где торговали углём расположен был караван-сарай*, известный под названием Джаннатмакони.
По обеим сторонам у входа в караван-сарай находились две высокие суфы. На одной из них всегда сидел со своим подносом торговец сластями Рахими Канд.
Рахими Канд был на редкость занятным человеком. Я получил немалое удовольствие от разговоров с ним. Мне нравилось слушать его рассказы о жизни, и я частенько присаживался на соседнюю суфу, чтобы побеседовать с ним.
Упомянув Рахима Канда, я должен немного рассказать и о нём своим читателям.
Уроженец селения Фаик, Шафриканского туменя, он прошёл обучение в Бухаре, выбрав профессию музыканта. Рахими Канд неплохо играл на тамбуре, но особым талантом не обладал. Петь он и вовсе не умел, не был речист и, не отличаясь приятностью обращения и любезностью, не мог украсить пирушку забавным рассказом или остроумным словом. Потому богачи не приглашали его играть на свадьбе или торжественном
* Караван-сарай – постоялый двор, гостиница.
приёме гостей. Спрос на его искусство был невелик, а когда его всё же приглашали на свадьбу или пирушку, платили мало – две-три тенги за весь вечер, это ровнялось тридцати копейкам. Что и говорить, сами понимаете, Рахими Канд был беден, очень беден, ничего не имел за душой и не редко голодал.
Так как приглашать этого музыканта было много дешевле, чем других, учащиеся медресе чаще всего именно его звали на свои устраиваемые в складчину пирушки.
На одной такой пирушке я и познакомился с ним.
Иногда в разгаре веселья учащиеся подшучивали над Рахими Кандом, а некоторые позволяли себе проделки, переходящие грань допустимого, обижали его.
Однажды мои однокурсники – более ста человек – собрали в начале учебного года деньги для учителя, – тысячу пятьсот тенге. Вручили учителю в виде подарка к началу года (так называемого ифтитахона) тысячу четыреста тенге, а остальные сто тенге решили истратить на ночную пирушку, пригласив на неё тамбуриста.
Угощение на эти деньги получилось довольно скромное, и музыканта позвали самого дешевого – Рахими Канда. Певцами выступали по очереди все желающие самоучки – «савти», как их называли на жаргоне учащихся медресе.
Пир начался. Рахими Канд играл на тамбуре, а любители пели. Среди пирующих оказалось немало людей с хорошими голосами. Они пели один за другим и поэтому не уставали, зато Рахими Канд, игравший без передышки с вечера до полуночи, так переутомился, что уже не в силах был бить по струнам своими одеревеневшими пальцами. Тамбур его умолк. Учащиеся потребовали, чтобы музыкант продолжал играть, но он решительно отказался.
– Хоть убейте – не могу больше!
– Вот как! – с угрозой воскликнул один из певцов, Амин, по прозви-щу «Мышь».
– Да так – больше играть не стану! – Эй, друзья, вставайте, устроим «кучу малу»! – крикнул Амин – Мышь и повалил Рахима Канда на ковёр. На них навалилось несколько озорников. С криком и шутками они принялись колотить и мять бедного тамбуриста. Тот сперва стонал и охал, а потом заплакал и взмолился, чтобы его отпустили. Его не слушали, продолжали бить, пока он не пообещал снова взяться за свой тамбур.
Рахими Канд поднялся. Сел на своё место, он дрожащими пальцами ударил по струнам. Но дребезжащие звуки походили теперь на жужжание мухи, запутавшейся в сетях паука.
Тут подали последнее угощение – плов. Перед гостями и устроителями пирушки выстроился ряд блюд. Это спасло Рахими Канда от мучителей: вкусный дымящийся плов они предпочли игре на тамбуре.
Когда пирушка подошла к концу и все стали расходиться, устроители вечеринки рассчитались с Рахими Кандом, – дали ему положенные две тенги, а сверх того поставили перед ним большую чашку плова, накрытую лепешкой, – для его ребятишек.
Ох, как осчастливило Рахими Канда неожиданное подношение! Благословляя хозяев, он говорил:
– Да воздаст вам бог за это, желаю вам всем стать мударрисами, муф-тиями, аламами,* раисами, казиями и казикаланами!**
– Знаешь, друг, чтобы твои слова исполнились, все теперешние му-даррисы, муфтии и всякие раисы должны умереть или потерять свои должности, – сказал один из учащихся. – Если же все важные лица, которых ты своим пожеланием попросту проклял, прослышат о твоих словах, они устроят тебе такую «кучу малу», что живым не останешься!
– Пускай, – ответил Рахими Канд, и его губы кажется, впервые за весь вечер сложились в улыбку. – Если после «кучи малы» мне всегда будут давать чашку плова да ещё и лепёшку, я не стану жаловаться на судьбу!
***
Конечно, Рахими Канд не мог прокормить свою семью на две тенги, перепадавшие ему, увы, не каждый день, да на случайную подачку раз в несколько недель, а иногда и месяцев на свадьбах и пирушках. Никаким ремеслом он не владел, ничему другому не был обучен, поэтому подрабатывал немного, продавая сладости. Для настоящей большой торговли у него не было капитала. Весь его товар состоял из кучки наколотого сахара и небольшого количества леденцов и конфет. Кусочки сахара побольше он продавал по два пула за кусок, а мелкие по одному пулу. Разложив на одной стороне подноса сахар, на другой – дешевенькие конфеты и леденцы из патоки, он каждое утро выходил к караван-сараю Джаннатма-
* Алам – один из высших религиозных санов в Бухарском эмирате, глава мусульманских законоведов. ** Казикалан – верховный судья.
кони, садился на суфу и поджидал покупателей; товар его имел спрос в основном среди уличных мальчишек.
Из-за этого побочного занятия к имени Рахими – Тамбуриста прибавилось слово «Канд» – «Сахар», под этим прозвищем он и был известен среди бухарцев.
Иной раз и я покупал на копейку что-нибудь из «коммерческих товаров» Рахима Канда. Выбрав кусок сахару или конфету, я закладывал лакомство за щеку и посасывал, усевшись на суфу. Покупал я конфету не потому, что хотел сладкого; нет меня привлекали занятные рассказы и анекдоты продавца, которые я мог слушать, сидя подле него.
Он всегда был рад даже самому бедному покупателю и охотно вступал в разговоры.
Рассказывал Рахими Канд большей частью о случаях из своей жизни или о том, что довелось увидеть или услышать. Однако он, мягко выражаясь, не чурался преувеличений. И, бывало, сочинял такие небылицы, что слушатели рты раскрывали. Рассказывал он красочно, будто в самом деле был очевидцем или даже участником происшествия. Кажется, музыкант-лоточник и сам свято верил во всё, что произносили его уста. Мне больше всего нравились как раз его, похожие на сказки, вымыслы.
Из того, что довелось мне услышать от Рахими Канда, я запомнил два рассказа, и хочу привести их здесь.
Однажды Рахим Канд пожаловался мне на плохие времена, на то, что люди теперь утратили хороший вкус и перестали ценить настоящее искусство.
– Будь у людей вкус, умей они ценить искусство, – начал он, – сумели бы отличить настоящего мастера, оценить его игру и не стали бы плохих музыкантов возносить до небес, а таких, как я, – швырять в пыль!
Все эти ваши прославленные музыканты всего-навсего самоучки, они в глаза не видали хорошего учителя, не знали настоящей школы, выросли на почве искусства, как растёт сама по себе сорная трава в цветнике. Зато они здорово дурачат простаков, расхваливают себя перед неразборчивыми людьми и выманивают у них деньги. А я вот несколько лет обучался у мастеров первой руки, овладел подлинным мастерством и не могу заработать теперь на кусок хлеба, на платье, чтобы прикрыть наготу!
После такого вступления Рахими Канд продолжал:
– Я десять лет обучался и служил у Насруллы, продавца котлов.
Люди называли его для краткости просто Насрулла-Котёл. А он в своё время считался лучшим знатоком Шашмакома*.
Когда я полностью овладел искусством исполнять на тамбуре макомы – они текли из-под моих пальцев, как струи ручья, – мой учитель стал брать меня с собой на пиры. Однажды Насрулло-Котёл взял меня на пирушку, которую устроил зять казикалана в своём саду в селении Хитойон.
Были там и другие певцы и музыканты. Настроив на один лад свои инструменты, мы играли вместе, хором пели и певцы. Увеселение продолжалось до полуночи. Когда гости съели последнее блюдо плова и разошлись кто куда, чтобы поспать, мой учитель обратился к хозяину:
«Если пожелаете и разрешите, мы с моим учеником сыграем для вас отдельно».
Понятно, зять казикалана с удовольствием согласился, и Насрулла велел мне приготовиться для исполнения мелодии Наво**. Я настроил тамбур, учитель взял в руки дойру. Он запел, отбивая ритм, я аккомпанировал ему.
Вдруг прилетели два соловья и опустились на то дерево, под которым сидели мы. Послушали некоторое время наше пение, видно, уловили ритм и принялись щёлкать в такт нашей мелодии. Это ещё более воодушевило моего учителя, он стал состязаться с соловьями, испускал услаждающие слух стоны! Я не отставал и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца. Слушатели млели от нашей волнующей музыки. Соловьи потерпели поражение в этом состязании – замолкли, а через минуту, ошалелые, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, другой на ободок дойры моего учителя. Все наши слушатели пришли в неистовый восторг, громкая похвала взвилась к самому небу!
Я не сомневался, что такого рода рассказы Рахими Канда далеки от истины, но не подавал вида, что не верю ему, притворялся, будто принимаю всё за чистую монету, ведь почувствуй он с моей стороны хоть малейшее недоверие, очень рассердился бы и, возможно, порвал бы со мной знакомство; во всяком случае, мне больше никогда не довелось бы услышать от него подобной истории.
* Шашмаком – «Шесть макомов», название народного музыкально-вокального произведения. Состоит из шести самостоятельных разделов – макомов. В свою очередь каждый маком состоит из частей, объединяющий вокальные и музыкальные фрагменты, разработанные по строго определенной системе. В вокальной части обычно поются стихи классиков таджикско-персидской поэзии. ** Наво – название третьего макома.
***
Иногда Рахими Канд повествовал о легендарном героизме живых людей – наших современников. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами*. По словам Рахими Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, и сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими Канд описывал подвиги участника этой войны Азизуллы.
Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами пошёл добровольцем и, сражаясь на стороне Музаффара, достиг высоких должностей. В то время, когда Рахими Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.
Особую известность Азизулла приобрёл своим враньём. Он сам говорил о себе, что если ему не удастся удачно соврать сто раз в день, вечером он не сможет спокойно уснуть.
Рахими Канд рассказывал мне о подвигах Азизуллы-Враля следующее:
– Он был в рядах отборных воинов, из числа приближённых эми-ра, и участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Верхом на своём коне он налетал на врага и каждым взмахом сабли срубал головы десятидвенадцати воинам. Однажды в разгар битвы ему пришлось проскочить верхом между двумя тутовыми деревьями, они росли совсем рядом – ветви их переплелись между собой, и голова Азизуллы застряла между ними, оторвавшись от тела. А он не растерялся, тут же повернул лошадь обратно, высвободил из ветвей голову и приладил её на шее прежде, чем застыла кровь. Голова сразу приросла, и Азизулла как ни в чём не бывало продолжал битву.
Эта история привела меня в восторг, и, позабыв про обидчивость Рахими Канда, я воскликнул:
– Хорошо ещё, что Азизулла в спешке не приставил свою голову за-дом наперед! Глаза оказались бы на том месте, где у людей затылок, а это причинило бы ему в жизни много неудобств!
Рахими Канд, почувствовал в моих словах недоверие к его рассказу, сердито оборвал:
– Он не был ни слепым, ни глупым, – хорошо знал, как должна си-деть на шее его собственная голова!
* «Речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами». – Бухарский эмир Музаффар присоединил к своему ханству мелкие феодальные владения – гиссарские, шахрисябские, китабские и другие.
Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако после того случая Рахими Канд долго воздерживался рассказывать что-нибудь.
V
Направившись вдоль чайных рядов, я дошёл до караван-сарая
Джаннатмакони. На суфе, как всегда сидел Рахими Канд со своим подносом. Купив у него леденец, я присел на противоположную суфу.
Сегодня я поставил перед собой цель разузнать, где, в каком квартале живёт Кори Ишкамба. Все мои помыслы были направлены на это. Поэтому я сидел задумавшись, не пытаясь втянуть Рахими Канда в разговор и не стремясь услышать какую-нибудь занятную историю. Не успел я съесть свой леденец, как со стороны медресе Кукалташ показался Кори Ишкамба. Я так и впился в него глазами, стараясь определить выражение его лица.
Подойдя ближе, он тоже вгляделся в меня. В его умных, проницательных глазах ясно читалось: «А, опять тот самый врун!»
Смущённый, я отвел взгляд, сделал вид, что не узнаю подошедшего, но краем глаза продолжал следить за каждым его движением.
Он приблизился к Рахими Канду, взял с его подноса кусочек сахару и один леденец, отправил в рот, затем схватил конфету и, развёртывая бумажку, пошёл дальше.
Побледнев, Рахими Канд закричал ему в след дрожащим голосом.
– Дядюшка Кори, бросьте шутить! Как же так можно! Я человек бед-ный, у меня семья! Заплатите! Пожалуйста, заплатите!
Обернувшись, Кори Ишкамба проговорил:
– Ах ты не благодарный! Не забывай моего угощения! Вспомни плов, который ты ел вчера! Я ещё пригожусь тебе, помогу получить куда больше за эту безделицу! – И преспокойно зашагал дальше.
– Скряга, ничтожество! – заворчал Рахими Канд.
– Кто это? – спросил я, притворяясь, что совершенно не знаю Кори Ишкамбу.
– Шакал в чалме, кровосос – ростовщик, скряга, негодяй! – ответил Рахими Канд.
– Как же вам удалось отведать его хлеба-соли? Почему он попрекает вас неблагодарностью?
– Его хлеба-соли жёны его и то ни разу не ели! – ответил Рахим Канд, всё более распаляясь. – Он на вчерашний плов намекал. Один водонос справлял свадьбу и пригласил меня позабавить гостей игрой на тамбуре. Я сидел во дворе на широкой деревянной тахте и играл. Появился серди гостей и этот. Вместе со всеми зашёл в комнату, где подавали угощение, и съел свою долю плова. Потом подошёл ко мне, присел на край тахты. Люди входи в комнату, угощались пловом, уходили, а он всё сидел возле меня, потом попросил хозяин подать чай. Подошли ещё гости, посидели, поели и ушли, а он всё сидел. Когда наконец все гости поели и разошлись, он сказал прислуживавшим на свадьбе, чтобы и мне принесли плова. «У него не только руки играют, и живот урчит в лад тамбуру! Да смотрите, чтобы плов был пожирней да мясо побольше!»
Принесли блюдо плова и в правду мясо не пожалели, плов был хороший, жирный, только мне не досталось и десятой части! У Кори Ишкамбы был завидный аппетит, хотя он всё время угощался вместе с другими. Пока я съедал одну горсть, он успел отправить в рот три-четыре да при этом умудрялся, обжора, захватить в каждую горсть по жирному куску мяса, выбирал рис с низу, где было пожирнее, так что сало стекало по руке до локтя.
Поев, я хотел снова начать играть и стал подкручивать колышки на тамбуре, настраивать его, а тут Кори приставил жирные губы к моему уху и прошептал:
– Хватит, кончай играть, гости расходятся. Хочешь, устрою так, что тебе дадут блюдо плова, но с условием, половина будет моя. Согласен?
– Понятное дело, согласен, – говорю ему.
– Ну, коли так, проси хозяина свадьбы отпустить тебя!
– Разрешите мне идти? – спросил я хозяина, пряча тамбур в чехол.
Хозяин дал мне плату – две тенги – и положил передо мной лепешку и горсть конфет.
Я положил деньги в карман и стал завязывать лепёшку и сладости в платок. Тут Кори Ишкамба указал на меня хозяину, говоря:
– У этого человека семья. Не пожалейте для него блюдо плова. До-ставьте радость его детям: положите пожирнее, да с мясом, да накройте горячей лепёшкой. Настанет момент, вы опять обратитесь к нему!
Хозяину не оставалось ничего другого, как принести мне плов. Кори Ишкамба вышел первым, а я следом за ним, неся тамбур и блюдо с пловом.
Провожая нас, хозяин сказал:
– Не забудьте вернуть блюдо!
Прошли мы немного, Кори Ишкамба и говорит мне:
– Мой дом как раз по пути. Сначала зайдём ко мне, я отсыплю свою долю, остальное понесёшь домой!
Долго шли мы улицами и переулками, пока наконец добрались до его дома. Оказалось, что он живёт гораздо дальше, чем я.
В этом месте Рахими Канд прервал свой рассказ, чтобы перевести дух.
Так как мне очень хотелось узнать адрес Кори Ишкамбы, я улучил момент и спросил:
– В какой же квартал и на какую улицу вы пришли?
– Знаете квартал Кемухтгаран? Так вот Кори Ишкамба живёт в са-мом конце тупичка, что за караван-сараем, там, где торгуют сапожками и кожаными калошами! – объяснил мне Рахими Канд и продолжал рассказ: – Так вот, дошли до его дома, он забрал у меня блюдо с пловом и унёс на женскую половину, чтобы отложить свою часть, а когда вынес блюдо назад, лепёшки на ней уже не было. Кори Ишкамба выбрал и всё мясо, а риса осталось не больше восьмой части. Слил он также и весь жир. Очень, очень богат этот человек, да глаза у него ненасытные. Ни перед чем не остановится, ничего не устыдится, чтобы прибрать к рукам что-нибудь, сколько бы ни получил, никогда не насыщается, – заключил свой рассказ Рахими Канд.
Я заметил:
– Хотя ширазец Саади сказал, что «жадные глаза богача может на-сытить либо удовлетворение желаний, либо могильный прах», я считаю, что жадность этого человека не насытится ни тем, ни другим.
Промолвив эти слова, я поднялся с суфы, так как неожиданно заполучил адрес Кори Ишкамбы со всеми пояснениями, чего я и добивался.
Теперь можно было идти прямо к Кори Ишкамбе.
VI
Пройдя от караван-сарая Джаннатмакони улицей продавцов угля, я вышел к кварталу Кемухтгаран и, войдя в тупичок, увидел в конце его небольшие ворота, которые по всем признакам, сообщенным мне Рахими Кандом, были воротами дома Кори Ишкамбы.
Я постучался, подумав: «Не беда, если окажется, что это не его дом. В крайнем случае спрошу, где он живёт».
Спустя несколько минут за воротами послышались шаги и тихий разговор двух людей. Однако на мой стук они не отозвались. Я постучал ещё раз.
– Кто там? – послышался женский голос.
– Я учащийся медресе, у меня есть дело к дядюшке Кори.
– Вашего дядюшки Кори нет дома! А что у вас за дело?
– О своём деле я скажу им самим! Когда они будут дома?
– Они приходят очень поздно, иногда остаются в гостях у своих зна-комых до полуночи, – ответила женщина.
– А если я приду в полночь или даже позже, смогу я их увидеть?
– Нет, нет, – сказал решительно другой женский голос. – Они никого не пускают к себе в дом, даже ворот не открывают. И нам наказали, чтобы мы ни днём, ни ночью никого не впускали. Ещё вчера они напомнили, чтобы мы не открывали дверей даже знакомым. Поэтому советуем вам не затруднять себя понапрасну и не пытаться застать их дома.
– А кем вы приходитесь дядюшке Кори?
– Мы их жёны!
– Может быть у них есть сын, я бы с ним поговорил, он бы сказал о моём деле отцу, а потом передал бы мне ответ.
– У них нет ни сына, ни дочери, ни слуги! – это был голос первой женщины.
– Они как одинокий кипарис, одни-одинёшеньки! – ответила другая.
Слышно было, что она смеётся.
– Ну, хорошо может они бывают дома днём, я приду днём! – сказал я.
– Здесь вы их никогда не сможете найти. Они выходят из дому до рассвета, а возвращаются за полночь, – ответила первая женщина.
***
Так как выяснилось, что я не смогу застать Кори Ишкамбу дома ни в этот день, ни в любой другой, я решил снова пойти по базарным рядам и, встретив его там, подойти, признаться в своей лжи и рассказать об истинном намерении.
Размышляя так, я прошёл ряды торговцев кожаными калошами и вышел к купольному пассажу Ходжи Мухаммади Паррона. Пройдя через него, я направился вдоль рядов, где торговали табаком и табакерками из тыквочек. Миновав склад кишмиша и урюка, я пересёк улицу москательщиков и достиг рядов торговцев чаем.
День уже клонился к вечеру, почти все торговцы закрыли лавки и разошлись по домам; прохожих было мало. Встреться мне сейчас Кори Ишкамба, обстановка для разговора с ним была бы не самая подходящая. Но, увы, его не было видно. Когда я подходил к караван-сараю Джаннатмакони, Рахими Канд как раз свертывал свой паласик, собираясь отправляться домой.
Заметив меня, он снова положил паласик на суфу и, улыбаясь, подозвал меня. Я очень удивился, увидев его улыбающимся, – до сих пор это случилось единственный раз за время нашего знакомства, когда, как я уже рассказывал, он получил плов на пирушке учащихся медресе. Обычно лоб у него был нахмурен, выражение лица было таким кислым, будто он отведал уксуса. А сейчас он не только улыбался – даже смеялся тихонько.
Я подошёл к нему.
– Что вы такое сделали Кори Ишкамбе? – спросил он.
– Ничего, а что случилось?
Присев на суфу, Рахими Канд сказал:
– Только вы ушли, как он опять появился тут и принялся расспра-шивать, что вы за человек. «Учащийся медресе, гиждуванец», – ответил я ему. «Ну, я был прав в своих подозрениях», – и многозначительно кивнул головой. «А в чём вы его подозревали?» – спросил я. Промолчал и говорит: «Многие думают, что у меня есть деньги. Поэтому не раз уж воры и беспутные люди принимались меня выслеживать. А как убедятся, что я не держу в доме медного гроша, так теряют ко мне интерес, отстают. Последние два-три дня этот ваш ученик медресе всё ходит за мной. Видно, хочет проследить, где я получаю деньги и куда их прячу, а если увидит, что я принёс в дом деньги, конечно, изрубит меня на мелкие кусочки и заберёт моё добро». «Не такой он человек, напрасно вы его подозреваете!» – возразил я ему. «Может, сам по себе он не плохой человек, – ответил Кори Ишкамба, – да ничего невероятного нет, если земляки сбили его с пути и заставили следить за мной. Во всяком случае, гиждуванцев следует опасаться!»
Помолчав Рахими Канд добавил:
– Кори Исмат просил меня объяснить вам, как моему знакомому, что денег у него нет и что, если случайно они и попадают ему в руки, он их домой не берёт и вообще не держит дома ничего ценного. «Есть, говорит, у меня в доме два одеяла, так они рваные и грязные, как потник из-под ослиного седла».
В заключение Рахими Канд сказал мне наставительно:
– Остерегайтесь этого человека, от него добра не дождётесь, опутает вас, да ещё оклевещет.
Я объяснил Рахими Канду, зачем я искал Кори Ишкамбу, рассказал о своём намерении попросить у него худжру, описал свои безуспешные попытки в течение нескольких дней поговорить с ним.
Но раз он способен подозревать честного человека, считать его вором и разбойником, не желаю больше ни видеть его, ни просить у него жилья! Обойдусь и без его худжры, и без знакомства с ним! Как говорит Саади, «вернем его дар ему обратно», – сказал я Рахими Канду и