Абстрактно рассуждая, первичный (базисный) коллектив коммунистического общества есть нечто в высшей степени разумное, можно сказать – предел мечтаний лучших представителей рода человеческого. Но в конкретном воплощении этот абстрактный идеал выглядит несколько иначе. Например, руководитель группы из десяти сотрудников – явление вполне естественное. Но столь же естественно и то, что он использует свое положение в корыстных целях. Человек, который взял меня на работу в свою группу после окончания университета, был полнейшим ничтожеством в науке и довольно подлой тварью в житейском отношении. Я три года «ишачил» на него за одно только обещание помочь «протолкнуть» маленькую статейку в печать под моим собственным именем. Чтобы попасть в старшие научные сотрудники, я должен был напечатать монографию. Пусть маленькую, но все-таки отдельную брошюру или книгу. Чего мне стоило напечатать два десятка статей до этого, не хочу вспоминать. За одно это можно возненавидеть советское общество со всеми его достоинствами. Когда же дело дошло до монографии, начался сущий ад. Мою работу дважды проваливали на ученых советах. Причем делали это люди, считавшиеся моими хорошими знакомыми и друзьями. Наконец, я решил схитрить: напечатал книжечку в провинциальном городе, отдав весь гонорар в качестве взятки за напечатание.
В конце концов я «пробился» – стал старшим научным сотрудником. А чего это мне стоило? Если бы Бог предложил мне повторить жизнь, я бы из-за одного этого периода «пробивания» не согласился бы на это. А во что мне обошлась малюсенькая кооперативная квартира?! Даже хорошо знавшие меня, люди, устроившие себе превосходные квартиры, зачислили меня в проходимцы. Возможно, я и вел себя в этой истории как проходимец. Но ведь жить-то где то надо.
Мне становится одновременно обидно, грустно смешно, когда допрашивающие меня чиновники зачисляют меня в привилегированный класс советского общества. Еще бы! Член партии. Старший научный сотрудник. Лично дружил с сотрудниками аппарата ЦК КПСС и КГБ, среди которых были лица в высоких чинах. Что еще нужно? Гляжу я на этих сытых и самодовольных болванов, и хочется выругаться трехэтажным русским матом. Но я вижу, что объяснять им что-либо бесполезно. Вам хочется считать меня персоной из привилегированных слоев, думаю я, считайте! Я ничего не имею против. Я не собираюсь искать здесь справедливости. Я знаю, что такое земная справедливость. Самое справедливое учреждение на земле – здоровый советский трудовой коллектив. Я на своей шкуре испытал его беспощадную волчью справедливость. Так неужели я буду искать справедливости здесь, на вашем лицемерном Западе?!
Когда я давал согласие на эту эмиграцию, я в глубине души надеялся вырваться из смертельных дружеских объятий советского коллектива. Но здесь, на Западе, мне раскрыли свои объятия такие же коллективы, отличающиеся от советских лишь отсутствием достоинств последних. Вырвавшись из родной гнусной семьи, я вынуждаюсь здесь вступить в аналогичную гнусную семью, только совсем чужую. Я делаю все для того, чтобы избежать этого и остаться одиноким, никому не подконтрольным волком. Чем это кончится? Боюсь, что, отбившись от стаи, я становлюсь легкой добычей для охотников. Я уже вижу красные флажки и слышу крики загонщиков.
Сдергивание маски
Официально считается, что социально здоровый гомосос не может совершать поступки определенного рода, создающие чрезвычайную ситуацию. А раз он такой поступок совершил, значит, он был нездоровым, но прикидывался здоровым. И теперь коллектив должен разоблачить его – сдернуть с него маску, припереть к стене, вывести на чистую воду. Я через такую процедуру «сдергивания маски» прошел. Все мои невинные прошлые прегрешения пошли при этом в ход. Раньше я считался человеком, который «не дурак выпить и с бабами покуролесить». Теперь выяснилось, что я – пьяница и развратник. Раньше я считался плохо устроенным в бытовом отношении, недотепой, который с большим трудом добился решения жилищной проблемы на самом жалком уровне. Теперь выяснилось, что я – аферист и мошенник.
Гомосос, совершающий потенциально осуждаемые поступки, но не попавший в ситуацию «одергивания маски», не ощущает себя морально ущербным существом. Попав же в такую ситуацию, он начинает ощущать себя морально неполноценным, даже будучи убежден в своей невиновности. Я знал, что моя ситуация «одергивания маски» есть лишь спектакль. Но я все равно переживал ее как подлинную. Она и была такой, ибо все ее участники выполняли свои роли в ней правильно и естественно. Однажды ощутив себя морально ущербным в такой ситуации, гомосос уже не может избавиться от такого ощущения. Я был смертельно ранен. И вряд ли оправлюсь от этой раны.
Циник
Циник выехал на Запад с намерением устроиться с комфортом, посмотреть мир и стать миллионером. В Союзе он был гениальным «организатором» и имел все, что душа пожелает. Но возжаждал большего. Еще живя в Москве, переправил свои ценности на Запад. Попался при этом в лапы еще более гениального «организатора», и тот обобрал его до нитки. С тех пор возненавидел советских эмигрантов, особенно – диссидентов, поскольку считал их виновниками эмигрантской эпидемии.
– Здесь все набивают себе цену, – говорит он, – и производят себя в более высокий ранг, чем были в Союзе. Лейтенант КГБ выдает себя за майора, бездарный сотрудник журнала «Безбожник» – за крупного ученого, десятистепенный писака – за ведущего писателя, технический помощник сотрудника ЦК – за члена ЦК... А Запад сам помогает раздувать важность эмигрантской мелкоты. Зачем?
– Западу лестно иметь дело с высокими советскими чинами. И хочется думать, что советский строй рушится изнутри.
– Зачем вы уехали? Вы же в Москве жили припеваючи! Я бы на вашем месте попросился обратно.
– Не торопитесь меня хоронить. Кто знает, может быть, у меня будет свой особняк, пара машин, куча чернокожих и желтокожих любовниц, яхта в теплом океане...
– Понимаю. Конечно, такой человек, как вы, зря не уехал бы. Вы правильно поступаете. Продаваться, так за миллионы.
Энтузиаст
Энтузиаста выбросили на Запад, руководствуясь таким соображением: пусть на Западе своими глазами посмотрят, что из себя представляют советские поборники прав человека. Но пока на него смотрит в основном не Запад, а я. Запад смотрит на него только тогда, когда он, Запад, сам хочет взглянуть на это порождение советского общества, т.е. когда Энтузиаст умыт, побрит и поменял белье, когда он заготовил тезисы своего заявления, желаемые для Запада, когда сам он, как говорится, хочет показать товар лицом. Я же вижу его в основном тогда, когда не хочу, в его спонтанных и неконтролируемых проявлениях. И скрыться от него нет мочи – догонит на лестнице, настигнет в туалете. И заорет на весь Пансион, что он со мной не может согласиться, что я ошибаюсь, хотя я ровным счетом ничего не утверждаю, что моя позиция есть позиция КГБ.
Но видать, это – кара Божия для меня. Когда-то мне довелось принимать участие в совещании по поводу диссидентского движения. Я тоже выступал. Мне хотелось показать себя умным, и я высказал мысль, за которую мне могли здорово влепить. «Во всяком стабильном обществе, – сказал я, – оппозиция по психологическим, моральным и интеллектуальным качествам адекватна правящим кругам общества. Так что, не зная лично диссидентов, я заранее могу сказать, что они такое». В зале начался смешок и шиканье. Почувствовав, что попал впросак, я тут же вывернулся. «Поэтому весьма эффективным средством борьбы с нашим диссидентским движением, – сказал я, – может быть отбор характерных экземпляров диссидентов и выбрасывание их на Запад. Запад своими глазами убедится в том, какое это жуткое дерьмо (в зале опять смех), и интерес его к советским диссидентам спадет».
Иногда Энтузиаст кажется несчастным и беззащитным существом, выброшенным жестокими властями в неведомый мир. Но, приглядевшись к тому, как он носится по всяким учреждениям и выбивает то, что ему «положено», как он циркулирует по Европе, вовлекает в сферу своих маниакальных устремлений молодежь, я воспринимаю его как советскую тварь, которая своего добьется ценой демагогии, лжи, лести, гнева, слез, занудности, Советские люди проходят такую мощную тренировку на добывание, выколачивание, вымогательство, изворотливость и прочее, что Запад для них – не поле боя, а всего лишь примитивный полигон.
В Москве Энтузиаст имел свою узкую специальность среди диссидентов: изображал из себя подлинного социалиста. Когда появились еврокоммунисты, он «примкнул» к ним. Его и выкинули на Запад как пример советского еврокоммуниста: пусть на Западе увидят этот еврокоммунизм в чудовищно карикатурном, а значит, в подлинном виде. Прибыв на Запад, Энтузиаст рассчитывал быть обласканным руководителями западных коммунистических партий. Те его игнорировали: у них своих еврокоммунистов в избытке, не хватает им еще какого-то советского параноика! Он обиделся и начал поносить еврокоммунистов за неправильное истолкование своего собственного еврокоммунизма.
Но на Западе нельзя выдумать чепуху, для которой не нашлось бы защитников. Нашлись таковые и у Энтузиаста. Они оплачивают ему поездки по Европе, устраивают встречи с людьми, ведут агитацию насчет журнала. А журнал ему нужен до зарезу. У него есть что сказать миру. «Журнал! – кричит он неутомимо. – Во что бы то ни стало журнал! Полжизни за журнал! Это – то основное звено, ухватившись за которое мы вытащим всю цепь! Ленин тоже начинал с этого!»
Утром Энтузиаст отправился на переговоры с госпожой Анти. «Умнейшая женщина! – радостно вопил он на весь Пансион. – И журнал у нее неплохой. Слишком антикоммунистический, но это поправимо. Мы ее обломаем!»
Вернулся в Пансион он поздно вечером, унылый, потухший. «Эта дура, – пробормотал он вяло, – категорически против любого коммунизма. Я ее спрашиваю: почему мы должны отказываться от правильного и хорошего коммунизма? А эта стерва твердит одно: чем правильнее и лучше коммунизм, тем он хуже. Где тут логика?»
Я к Энтузиасту привык и уже не мыслю своего существования без него. Когда он уезжает на свои конференции и встречи, я скучаю по нему и жду возвращения. И он по возвращении чуть ли не кидается мне на шею от радости.
Разговор с Писателем
– Стыдно признаться, но мы не знаем фактически самых основных механизмов советской системы, хотя живем в ней десятилетиями. Как устроен и работает, например, районный комитет партии? Я уж не замахиваюсь на ЦК.
– Хотите, опишу?
– Боюсь, что не извлеку из этого пользы. Чтобы описать это на уровне литературы, мало знать с чужих слов. Надо самому ощутить и пережить.
– Займитесь эмиграцией. Тут все на виду. И вы сами живете в толще ее.
– А цель? Показать, что эмиграция – плохо, – значит сработать в пользу советской пропаганды. А хорошо – значит лгать. И не так-то просто напечатать. Знаете, кто здесь есть главный враг советского эмигранта? Другой советский эмигрант, оказавшийся здесь раньше его. Ту же долю внимания и благ Западу приходится делить на все большее число претендентов. А наше положение особенно скверное. На Запад из Союза выплеснулась масса посредственности, претендующей на талантливость. И она первым делом старается задушить проблески таланта среди своих. Эмиграция вообще есть диктатура бездарности. Я ехал сюда, думая, что русские писатели будут приветствовать меня. Мол, нашего полку прибыло, и мы теперь еще сильнее будем бить по общему врагу. Не тут-то было. Никакого общего врага нет. Есть только личные враги. Враг всегда тот, кто к тебе ближе и кто непосредственно угрожает или мешает твоему благополучию. Уезжая из Москвы, я рассчитывал здесь на успех и благополучие. Но то, что из Москвы казалось успехом, оказалось на деле раздутым убожеством. Все возможности печататься и иметь какую-то прессу захватили ранее приехавшие прохвосты вроде меня.
Уметь и понимать
Писатель прожил жизнь в советском обществе, ничего не поняв в его механизмах. Он не исключение. Одно дело – уметь жить в данном обществе и кое-что знать о нем для этого. И другое дело – понимать механизмы этого общества. Интересно, что самые неле пые представления о советском обществе имеют его нынешние критики. Они считают ложью все то, что утверждает советская официальная наука, и тем самым обрекают себя на еще большую ложь. Гомососы не нуждаются в понимании механизмов своего общества, так как это понимание не улучшает их способности жить в обществе. Они нуждаются в заблуждении, ибо оно оправдывает их неведение, уже определенное обстоятельствами.
Допрос
– Как можно пробудить терроризм в Советском Союзе?
– Очень просто. Забросить туда оружие, особенно – взрывчатые вещества. Обучить людей владеть этим оружием и делать бомбы. Затем – забросить средства транспорта, квартиры и отдельные дома, документы, средства питания и многое другое. Отменить в стране систему прописки и обязательность работать в каком-либо учреждении. Само собой разумеется, отменить смертную казнь, ввести западное судопроизводство, улучшить условия содержания заключенных. Когда вы это все сделаете, от желающих заниматься террористической деятельностью отбоя не будет.
– А если без шуток?
– Я не шучу. Знаете, в чем коренное отличие Советского Союза от Запада в этом отношении? Здесь борются с терроризмом, а в Союзе борются с возможностью его появления. Тут лечат болезнь, а там занимаются профилактикой. И знаете, что больше всего возмущает советских эмигрантов на Западе? Терроризм.
Гомо советикус
В университете конференция на тему «Гомо советикус». Пригласили нас – пансионеров. «Зачем?» – удивился Нытик. «Как наглядное пособие», – сказал Шутник. Он оказался прав. Ораторы наперебой объясняли нам, что такое есть советский человек. Приводили цитаты, сыпали цифрами, фактами, именами. Всячески демонстрировали, какие они умные и высокоморальные сравнительно с тупой и гнусной тварью, именуемой советским человеком. Потом попросили нас высказаться. Вытолкнули меня как единственного из пансионеров, говорящего по-немецки. «Я, – сказал я, – являюсь характерным представителем той породы жалких и гнусных существ, которых вы изволите именовать гомо советикус. Я польщен той характеристикой, которую вы здесь дали нам. На самом деле, господа, мы гораздо хуже. Мы ухитрились разгромить в свое время могучее государство, созданное представителями высшей расы гомо сапиенс, и создать свое могучее государство, в страхе перед которым вы тут, извините за грубое выражение, уже давно наложили в штаны. Мы, господа, гораздо опаснее. И знаете почему? Мы не такие уж идиоты, как вам хотелось бы. А главное – мы способны терять не только за чужой, но и за свой собственный счет».
Мне не аплодировали. «Домой» я возвращался одиночестве. Болван, говорил я себе, тебе давно пора понять, что эти люди заинтересованы в ложной картине советского человека, ибо она их кормит. А истина не кормит никого. Она лишь причиняет страдание тому, кто к ней стремится, и вызывает злобу у тех, к кому искатель истины апеллирует. Переходи в православие или делай обрезание, пока не поздно. И соглашайся со всем, что о нас говорят западные умники.
Допрос
– Какие мотивы побуждают советских людей, эмигрирующих на Запад, становиться агентами КГБ? Каков процент эмигрантов суть агенты КГБ? Какого рода задания они получают?
– Для штатных сотрудников КГБ работа на Западе есть сравнительно хорошая работа. За возможность поработать на Западе идет борьба. Обычные граждане соглашаются быть агентами КГБ по разным причинам. Строгое обобщение тут невозможно. Одни – просто потому, что советские люди до мозга костей. Другие – за возможность выехать на Запад. Третьи – на всякий случай. Я знаю одного эмигранта, который сам предложил быть агентом КГБ, так как боялся, что советские войска скоро придут в Западную Европу. Процент агентов среди эмигрантов невозможно высчитать. Большинство вообще формально не считают себя агентами, так как не подписывали никаких обязательств. Они дали свое согласие устно, причем – часто косвенно, намеками. Кроме того, КГБ в принципе имеет возможность использовать любого эмигранта в своих интересах. Даже врагов советского режима. Например, разрешая переписку и телефонные разговоры с родственниками и друзьями в Советском Союзе, КГБ получает важную информацию. А сам факт разрешения переписки и разговоров играет роль, сея подозрения в сотрудничестве с КГБ.
– Что вам известно о заданиях, получаемых агентами КГБ, которые приезжают сюда в качестве эмигрантов?
– Главная задача перед всеми – внедриться в западное общество и найти источники существования. Некоторые получают индивидуальные задания. Например, Н. получил задание пропагандировать нынешнее советское руководство как самое либеральное и миролюбивое и распространять легенду, будто в советском руководстве есть некие «ястребы», которые якобы хотят восстановить сталинизм. Гораздо более серьезное личное задание получил М.: наладить снабжение средних чиновников КГБ и ЦК всякими «заграничными штучками» – кожаными пиджаками, джинсами, дубленками, противозачаточными средствами... Он этим и занимается довольно успешно.
– Какое конкретно задание получили вы?
– Мне вроде бы предоставлена полная свобода действий. Но честно говоря, моя роль здесь мне самому еще не ясна. Когда агентов мало, их деятельность строго детерминирована. А когда их много, в этом нет надобности. Тогда можно не вынуждать агента к строго определенной линии поведения. И в массе разнообразно поступающих агентов можно выбирать подходящих индивидов для данной определенной задачи, а любой поступок агента рассматривать с точки зрения возможного его использования.
– Какое решение приняли вы?
– Сообщить вам, кто я есть, попросить помочь мне устроиться здесь и использовать мои профессиональные способности.
– А где гарантии, что вы не будете работать на КГБ?
– Как? Научите!
Разговор с Писателем
– Вы слишком плохо о людях думаете. Неужели мы все такие ничтожества?! Неужели мы суть лишь единички в чужих расчетах? Есть же у нас индивидуальная судьба? Есть же что-то в этом и от наших усилий?
– Массовый процесс априори не считается с индивидуальностью. В гнусном спектакле не могут участвовать значительные актеры. Кто бы ни были эти актеры, им все равно отводятся жалкие роли.
– Не могу согласиться. Я, например, выдержал многолетнюю жестокую борьбу.
– Это входит в игру. Вынудить сильных людей на жестокую борьбу за пустяки и с пустяками – это есть один из принципов системы.
– Обидно. А ведь я мог бы принести огромную пользу России, если бы меня захотели использовать.
– Вас уже используют.
– Как?!
– Тем, что подчеркнуто не хотят использовать.
– Не понимаю. Объясните!
– К сожалению, не могу. Я сам не понимаю.
– Мы все сошли с ума. Есть тут у меня один знакомый. Тоже эмигрант. Живет здесь шесть лет. Ни слова по-немецки не говорит. А по-русски стал говорить с немецким акцентом. Смешно?
– Очень. А хозяин нашего Пансиона в совершенстве изучил русский мат. Ругается целыми днями, особенно – в присутствии женщин. Смешно?
– Очень.
Сооружение
Загадочное Сооружение растет с каждым днем. Но работающих людей там совсем не видно. И не видно, когда подвозят строительные материалы. Здание как будто растет изнутри, из земли. Как живое существо. Могучее и страшное. Таинственные цилиндры, напоминающие башни средневековых замков, уже вознеслись выше всех зданий в нашем районе. Теперь я каждый день подхожу к окну, чтобы отметить, насколько выросло мое Сооружение. Назначение его я до сих пор не могу разгадать, хотя перебрал все возможные варианты, от тюрьмы до Дворца культуры и церкви.
Допрос
– Что вам известно об Институте социального прогнозирования?
– Некоторые из моих знакомых работают там. Из их слов я смог составить себе только очень общее представление об этом ИСП. Я имел шансы попасть туда, но я отказался.
– Почему?
– Сотрудники ИСП допускаются к самым секретным делам и автоматически становятся «невыездными лицами». А меня тогда иногда выпускали за границу. И я хотел выезжать. Кроме того, сотрудникам ИСП запрещается публиковать свои работы, а я надеялся сделать себе имя в науке.
– И вам это удалось?
– Нет. Мне все равно пришлось заниматься исследованиями, результаты которых сразу же становились секретными. А публиковать я мог только то, что укладывалось в рамки идеологии. На этом имя в науке не сделаешь.
– Так что же вам все-таки удалось узнать об ИСП?
– Сначала этот институт планировался как исследовательский центр в составе Академии общественных наук при ЦК КПСС. В задачу ему вменялось исследование общих тенденций развития человечества в наше время и его перспектив в предстоящем столетии. Но секретарь ЦК по идеологии сказал, что марксизм давно решил эту проблему исчерпывающим образом. И незачем зря тратить силы и средства на создание института, который все равно не сможет сказать ничего больше. Тогда этим институтом заинтересовались в КГБ.
– В каком смысле?
– В будущей войне самыми сложными проблемами будут проблемы социальные, т.е. проблемы организации жизни завоеванных нами (это принималось как аксиома) стран Западной Европы. Надо уже сейчас разработать всевозможные варианты наших действий в Западной Европе после победы. Надо учесть уроки немцев и быть готовыми работать с точностью часовых механизмов, но с учетом возможных вариантов.
– Какие варианты имелись в виду?
– Различные варианты для различных стран и их различного состояния в результате поражения или разгрома. Было введено понятие социологического типа ситуации, подлежащей организации. Разрабатывались некоторые абстрактные модели поведения.
Что касается конкретных районов Европы, то была разработана система критериев оценки их состояния, чтобы сразу же ввести в действие соответствующий вариант организации. Причем как критерии оценки, так и варианты организации должны быть достаточно простыми. Настолько простыми, чтобы, например, командующий армией или представитель Ставки Верховного командования мог принять решение и отдать распоряжение действовать. Успех дела может зависеть буквально от нескольких часов.
– Какого уровня могли достигнуть исследования ИСП в настоящее время?
– Полагаю, никакого.
– Как вас понимать?
– Очень просто. Надежды насчет научных открытий в сфере предсказания будущего беспочвенны. Во-первых, предсказание будущего в СССР есть прерогатива высших партийных властей, и какой-то научной мелкоте не позволят вообще делать такие открытия. А во-вторых, будущее не предсказывают, а планируют. Будущее невозможно предсказать в принципе. Но его можно запланировать. История же есть стремление в какой-то мере и форме соответствовать плану. Здесь как с пятилетними планами: они выполняются всегда как руководство к действию, но никогда не выполняются как предсказания. Проблема не в том, что произойдет, а в том, что надо делать, чтобы история шла желанным для нас путем.
– Ну а каковы могут быть там результаты в смысле планирования будущего?
– В Советском Союзе много гениальных мальчиков, которые за минимальное вознаграждение готовы творить чудеса. Но вряд ли эти чудеса пойдут в дело.
– Почему?
– Потому что они сотворены за ничтожное вознаграждение. А за большое вознаграждение там делают только халтуру.
Память
Мне вдруг показалось, будто я иду по московской улице. Москва... Самый серый и скучный город в мире. Самый жестокий и безнадежный. И самый близкий и дорогой. Будущее человечества. Гнусное будущее, но все же будущее, идущее на смену яркому и динамичному прошлому Запада. А не выдаю ли я свою личную неустроенность на Западе за будущую судьбу самого Запада? Это было бы хорошо, если это было бы так. Но я боюсь, что это не так. Нынешнее положение на Западе есть вершина того, чего вообще может достичь человечество во всех отношениях, есть исключение из исторической монотонности. Теперь – только вниз, только хуже, только к закономерной монотонности. Сохранить нынешнее состояние Запада как можно дольше – вот проблема номер один для... А для кого? Как это ни странно, для нас – для гомососов.
В Москве у меня была приличная по московским условиям квартира. Когда я ее приобрел, я был наверху блаженства. И больше уже ни о каком улучшении жилищных условий не мечтал – это был потолок моих бытовых возможностей. Два года я наслаждался своим счастьем. Целых два года. Сколько в моей квартире было выпито вина, сказано слов, передумано мыслей! Всего лишь два года. И вот ничего этого нет.
В Москве у меня было много знакомых, которые в любое время готовы были составить мне компанию выпить и поболтать. В Москве были люди, которые выкачивали из меня идеи, использовали их и ценили. Пусть для себя, а не для меня. Но отдавать что-то людям – это тоже жизнь. А здесь я имею компаньонов лишь от случая к случаю и на короткий срок. И никто тут не хочет эксплуатировать мой интеллект. Как только люди, которые могли бы это делать, обнаруживают мускулы моей мысли, они почему-то пугаются их и исчезают. А я именно сейчас дозрел до такого уровня, что мог бы завалить идеями целую академию наук.
Кончились сигареты. Надо «стрельнуть». Но город словно вымер. А что, если сломать сигаретный автомат? Вспомнил слова одного из наставников КГБ: никакой уголовщины. Обидно будет, если из-за пачки сигарет пропадешь. Я загадал: первому, кто мне предложит закурить, продам душу. За одну-единственную сигарету. Но охотники за душой советского человека так и не появились.
Во сне мне виделся совершенно пустой город. Я искал человека. Любого. Мне казалось, что вот в этом помещении есть люди. Входил – пусто. Вот сейчас за углом увижу человека!.. Никого...
Раздумья на мосту
Я стою на мосту и смотрю, как вдалеке солдаты особого десантного батальона в ярко-оранжевых спасательных жилетах надувают резиновые лодки. Судя по их жестам, они там издают какие-то звуки. Но эти звуки заглушаются воплями чаек и мефистофелевским хохотом-кряканьем уток, которых кормят бывшие нацистские преступники и будущие жертвы коммунистических преступников.
Солдаты погрузились в лодки и подплывают к мосту. Они уже знают меня. Что-то кричат, смеются, машут руками. «Привет вам, солдаты особого десантного батальона! – кричу я в ответ и приветствую их поднятием руки (похоже на „Хайль!“). – Веселитесь, голубчики. Скоро придут наши солдаты и проколют ваши резиновые лодки. Хотя ваша речушка воробью по колено, утопят вас в ваших спасательных жилетах, как котят. Возьмите меня к себе на службу, и я вас научу, что надо иметь, чтобы лупить советских солдат».
– Что, если не секрет? – слышу я за спиной насмешливый голос.
– Нужно иметь одно, а именно – не иметь ничего.
– О, да вы никак философ!
– Всего лишь советский эмигрант.
Человек что-то промычал и испарился. Судя по его возрасту, он уже однажды получил по шее от советских солдат. Мое воинственное настроение, однако, скоро сменилось трезвым пессимизмом. Хотя Запад и кажется хаотичным, легкомысленным и беззащитным, Москва все равно никогда не завоюет мировое господство. Москва способна защитить себя от любого противника. Москва способна нанести разрушительный удар по Западу. У Москвы достаточно средств, чтобы запакостить всю планету. Но у нее нет никаких шансов стать господином мира. Чтобы властвовать над миром, надо иметь в своем распоряжении достаточно большой народ, ощущающий себя народом господ и способный быть таким господином на деле. Русский народ является в Советском Союзе единственным, кто подошел бы на эту роль. Он является базисом и оплотом империи. Но он не обладает качествами народа господ. И положение его в советской империи больше похоже на положение колонии для всех прочих народов. До тех пор, пока русский народ не станет самым образованным, культурным, зажиточным и привилегированным внутри страны, о мировом господстве и думать нечего. Более того, став на деле привилегированным и господствующим народом в стране, русский народ должен будет еще добиться своего превосходства над другими народами во всех основных мирных сферах жизни. А на это нужны десятилетия, если не века. А положение русских в Советском Союзе таково, что их не допустят даже до уровня равенства с другими народами, не то что до превосходства. Между прочим, сами русские, которые как-то возвысились над массой своих соплеменников, не допустят возрождения России как нации. Короче говоря, резюмировал я свои размышления, можно строить сверхгениальные планы. Но их невозможно осуществить из-за не заслуживающего внимания пустяка. Отец еще до войны рассказывал такой анекдот. В одном учреждении было очередное собрание. На повестке дня два вопроса: 1) строительство сарая; 2) создание изобилия предметов потребления при коммунизме. За неимением досок для сарая сразу перешли ко второму вопросу. Москва могла бы построить грандиозное здание мировой империи, но у нее, увы, нет для этого досок.
В Пансионе
В Пансионе праздничное возбуждение: Энтузиаст получил отставку у своей возлюбленной уборщицы. Причина отставки – уборщица повысила плату за услуги, поскольку в стране произошла инфляция, а Энтузиаст отказался удовлетворить законное требование уборщицы. Циник сказал, что Энтузиаст допустил непростительную ошибку, так как на проститутках он потеряет больше: те увеличили плату не в полтора раза, как уборщица, а вдвое. Энтузиаст понял, что свалял дурака, и кинулся исправлять положение. Но было уже поздно: уборщица отдала это время эмигранту из Польши. Циник сказал, что она тем самым выразила солидарность с «Солидарностью». Запад все-таки борется с советской угрозой. Взбешенный Энтузиаст обругал американского президента, западногерманского канцлера и Римского Папу.
Мы и Запад
Увидел в газетах портрет одного из самых гнусных советских руководителей. Не смог одолеть любопытства. И нарушил свою клятву не прикасаться к западной прессе. Оказывается, это исчадие рода человеческого сдохло. Сдохло просто от старости, а в газетах тут намеки, будто его «убрали». Называют его «гением закулисных кремлевских махинаций». А он был выдающимся ничтожеством и посредственностью – я лично с ним не раз имел дело и работал на него. Газеты называют в качестве возможных преемников маразматиков, которым пора на тот свет, – им тоже под восемьдесят. Им тоже приписывают качества выдающихся деятелей, хотя и в негативной форме. Гадают о предстоящих переменах в руководстве и в «политике Кремля».
В чем причина таких чудовищных ошибок западных людей в оценке явлений нашей жизни? В том, что они и нашу жизнь меряют на свой аршин. И кроме того, они не хотят признаться в том, что их систематически дурачат побившие все исторические рекорды московские примитивы. Если тебя обвел вокруг пальца гений зла, это понятно. Это оправданно. Этим даже можно гордиться: мол, наша нравственность не позволяет нам опускаться так же низко. Но чтобы обыгравший тебя партнер был даже не человеком, а лишь примитивной социальной функцией в облике человекообразного существа, этого не может быть. И в результате примитивнейшие в интеллектуальном отношении партийные чиновники вроде Сталина, Хрущева, Брежнева, Суслова, Громыко и т.п. превращаются в западном представлении в гениев зла. Пусть зла, но – в гениев.
Память
У вас будет период отчаяния и растерянности, говорили мне в Москве. Но это скоро пройдет. Я верил моим наставникам. Я у них был не первый и не последний. Они знают дело с уверенностью арифметических учебников для начальных классов. Только бы эта кагэбэвская арифметика сработала в отношении меня. Но пусть скорее пройдут эти отчаяние и растерянность! Пусть придет ясность! Любая. Рискованная, авантюрная, обывательская, аморальная, преступная, благопристойная, двуличная... Я устал ее ждать.
«Я рад за тебя, – говорил Вдохновитель. – Поживешь в свое удовольствие. Лови момент. Нам не так уж много осталось жить». – «А почему бы тебе самому не податься в этот западный рай?» – спросил я. «Исключено, – вздохнул он. – Я обречен быть тут. Я, между прочим, даже в Сибирь или на Урал не могу в туристический поход сходить. Только в строго определенных санаториях. Только на „дачах“. За мной следят даже в общественных уборных».
О будущей войне
После Первой мировой войны казалось, что следующая война будет химической и все человечество погибнет от газов, говорил Вдохновитель. Но война не была химической. И человечество не погибло, а возросло чуть ли не вдвое. Теперь кажется, что Третья мировая война будет атомной и что все человечество погибнет от атомных бомб и радиации. Но она не будет атомной. И человечество уцелеет. И скорее всего, еще более умножится. Почему она не будет атомной? Потому что нам самим невыгодно, чтобы она была атомной. И мы не позволим, чтобы она была атомной. Мы навяжем миру такой тип войны, какой выгоден нам. И наш противник пойдет на это. Это не гипотезы и не бред сумасшедшего. Мы все силы бросили на эту проблему. В принципе мы ее уже решили. Нам нужно еще несколько лет для полной уверенности. Вот почему мы так яростно боремся за мир.
Будущая война, говорил Вдохновитель, будет все равно войной масс людей против других масс людей, а не просто техники против техники. Человек навсегда останется главным оружием в войне, ибо он есть носитель оружия. Главным театром военных действий будет все-таки Западная Европа. Такова наша воля. И мы ее навяжем миру. Вот почему нам нужно любой ценой отколоть Западную Европу, нейтрализовать, деморализовать, разъединить, разрыхлить. Вот почему наше присутствие там в любой форме есть наша стратегическая цель.
Допрос
– Является нынешняя советская эмиграция уступкой властей или умышленной операцией?
– Она есть результат стечения многих обстоятельств, среди которых были и упомянутые вами.
– Наносит она ущерб стране или приносит выгоду?
– Если не считать нескольких выдающихся деятелей культуры, потери от нее для страны ничтожны, а выгоды очевидны.
– А утечка мозгов? Например, много математиков покинуло страну. А упадок целых областей культуры? Пресса сравнивает это с потерями Германии от эмиграции во времена нацизма.
– Сравнение нелепо. Эмигранты изображают дело так, будто с их отъездом в Союзе наступил полный крах. Это ложь или самообман. Математики, о которых вы упомянули, – фигуры незначительные. С их отъездом уровень советской математики не снизился ничуть. Даже потери в музыке и в балете вполне восполнимы. Неужели вы думаете, что страна с неисчерпаемыми ресурсами человеческих талантов зачахнет от таких потерь? Но эмиграция уже выполнила роль, на которую советское руководство рассчитывало. Теперь ее будут резко сокращать.
– А мировое общественное мнение? А стремление людей покинуть страну?
– Не преувеличивайте силу того и другого. И не считайте советское руководство пугливым. Эмиграция была допущена не из страха перед Западом, а из разумного расчета. И если согласно аналогичному расчету она окажется нецелесообразной, ее сократят, какой бы шум ни подымали на Западе. Но Запад вроде бы уже не склонен к шуму на этот счет.
– Вы говорите так, будто вы – официальный советский чиновник, дающий интервью для прессы.
– Советские чиновники не всегда врут.
– Если эмиграция выгодна Советскому Союзу, то почему же советское руководство будет ее сокращать?
– У советского руководства есть много других хлопот. В этом комплексе дел оно будет вынуждено сократить эмиграцию