Жестокие шутки истории
А потом появился Леонид Ильич...
Жили мы как в сказке: потихоньку воровали, потихоньку пили
[голос: «Не потихоньку»]. Пусть так.
Ион Друцэ, молдавский писатель
Закрытие заводов стало угнетающе обычным явлением современной индустриальной реальности... Миллионы людей... прямо или косвенно испытывают влияние этого явления на собственную жизнь, жизнь своих друзей, родственников или сообществ.
Тони Диксон и Дэвид Джадж о капиталистическом мире в эпоху Брежнева
В 1970-73 годах мировые цены на нефть стабильно росли. Закончился почти 20-летний период, на протяжении которого предложение опережало спрос. Кроме того, истощились разведанные запасы нефти, а это означало, что даже незначительное сокращение ее добычи приведет к резкому взлету цен. Когда в октябре 1973 года внезапно началась четвертая по счету арабо-изральская война, арабские государства, в том числе Саудовская Аравия (до того достаточно пассивная), объявили о решении применить «нефтяное оружие». Сейчас мы привыкли к таким угрозам, которые уже не способны кого-либо сильно напугать. В тот раз, однако, арабы свою угрозу осуществили. И хотя ближневосточная война закончилась так же внезапно, как и началась, когда Египет в конце октября согласился прекратить огонь, скоординированное сокращение поставок нефти уже произошло и его последствия начали жить своей жизнью. Загадочный жаргон нефтяного бизнеса – «дифференциал», «накопление запасов» - теперь можно было услышать в курилках, коридорах и на правительственных совещаниях в Белом доме[1]. Пиар-агентства запускали в СМИ истории, в которых объяснялось, что нефтяные гиганты в происходящем вовсе не виноваты. Правительство и бизнес с запозданием инициировали кампании за экономию электроэнергии, хотя еще накануне потребителей побуждали не мелочиться. Но, пожалуй, наиболее курьезным моментом «нефтяного шока» был целый поток призывов переключить Америку с энергоемкого производства на то, что называлось тогда производством «наукоемким» (knowledge-intensive) - как будто экономика США регулировалась не рынком, а Госпланом!
|
|
В 1973 году цены на нефть всего за несколько месяцев взлетели на 400%, и автомобильной промышленности, производившей вызывающе огромные и прожорливые машины, был нанесен сокрушительный удар. Сильно пострадали связанные с ней отрасли производства, прежде всего сталелитейная и металлообрабатывающая промышленность. Конечно, и до 1973 года многие энергоемкие гиганты тяжелой промышленности были не слишком конкурентоспособны. Но для тех из них, кто с грехом пополам свои проблемы решал, нефтяной кризис означал неизбежный час расплаты. За 1973-75 годы ВВП США упал на 6%, а безработица подскочила в два раза, до 9%. Западная Европа, гораздо сильнее зависевшая от нефти из Персидского залива, соответственно и пострадала больше. ВВП Японии - страны, возможно, наиболее зависимой от ближневосточной нефти, - упал впервые за послевоенный период. Но кроме стремительного экономического спада, нефтяной кризис имел и долговременные последствия. Вся основанная на ископаемом топливе индустриальная экономика, которая выросла во второй половине XIX века, а в первой половине XX-го встала на рельсы массового производства, казалось, стремительно приближается к гибели.
|
|
В Англии 1970-х годов Шеффилд и окружающая его промышленная зона потеряли более чем 150 тысяч рабочих мест только в сталелитейной индустрии; еще больше были потери машиностроения, и крупнейшим работодателем Шеффилда стал городской совет[2]. Тогда же «мастерская Германии» - Рурская область со множеством ее сталелитейных заводов - лишилась 100 тысяч рабочих мест. В Пенсильвании - штате, пользовавшемся славой «Американского Рура», «черная пятница» (30 сентября 1977 года) нанесла смертельный удар по промышленности города Вифлеем, на заводах которого была сделана сталь, пошедшая на мост Джорджа Вашингтона между Манхэт т еном и Нью-Джерси, мост «Золотые ворота» в Сан-Франциско, Национальную галерею искусств а в Вашингтоне и на множество шахт для межконтинентальных баллистических ракет. В результате кризиса был разорен главный промышленный регион США – 8 штатов района Великих озер (Пенсильвания, Огайо, Мичиган, Иллинойс, Индиана, Висконсин, Миннесота, Нью-Йорк).
В 1970-е годы в США закрылось более тысячи заводов[3]. Аналитики со стоном отчаяния писали: «Мы наблюдаем закат промышленной Америки, банкротство или упадок некогда могучих индустриальных предприятий»[4]. Другие, более точные комментаторы отмечали, что это не конец промышленности вообще, а болезненный переход к тому, что получило название «гибкого автоматизированного производства» (flexible manufacturing)[5]. И хотя в середине 1980-х годов индустрия Среднего Запада вновь начала расти, занятость уже никогда не достигала здесь прежнего уровня. В итоге даже главный стальной монстр - «US Steel» - сумела выкарабкаться из кризиса, чего не скажешь о местных жителях, работавших на предприятиях этой компании. «Завод в Гэри* являет собой один из самых впечатляющих примеров выхода из кризиса в истории американской промышленности», - говорил в 1988 году репортеру один из аналитиков. Однако после инвестирования в реструктуризацию 2.9 миллиардов долларов в течение семи лет, заводской комплекс, на котором некогда работала 21 тысяча человек, обходился всего семью с половиной тысячами рабочих. «Это история большого успеха для компании, и крайне болезненный процесс - для нас», - жаловался тому же репортеру мэр Гэри[6].
|
|
Этот кризис оставил неизгладимый след в культуре и народном сознании. Сатирический британский фильм «The Full Monty» (1997)* ретроспективно повествует о компании потерявших работу сталеваров, создавших в качестве способа выживания собственный мужской стриптиз и рекрутирующих «артистов» прямо в очереди безработных на бирже труда. Действие фильма происходит в Шеффилде, а открывается он кадрами из снятого местными энтузиастами старого кино, прославляющего Шеффилд как «город на подъеме, сокровище в короне Йоркшира». Теперь его безработные жители вынуждены демонстрировать свои сокровища, чтобы свести концы с концами. Саундтрек фильма удачно эксплуатирует стиль диско, как когда-то другое, классическое произведение «индустриального кино» - «Saturday Night Fever» (1979), фильм о пролетарии-«танцоре диско», который подтолкнул «дискоманию» депрессивной эпохи конца 70-х знаменитой песней «Staying Alive» - гимном «надежде несмотря ни на что»*. Отчаянные времена принесли с собой отчаянные стратегии выживания. В Джонстауне, штат Пенсильвания, «возле покинутых сталепрокатных заводов стоят экскурсионные автобусы», - рассказывал читателям репортер «New York Times Magazine» в 1996 году. По его словам, Джонстаун «является провозвестником будущего, когда экономику будет подпитывать амбициозный и, по-видимому, донкихотский эксперимент, именуемый “туризмом наследия”», который «продает безрадостные рассказы о несчастливых местах, и представляет собой быстро растущую отрасль бизнеса»[7].
Вскоре индустриальный пейзаж Запада действительно был испещрен подобными памятниками невзгодам. Однако скачок цен на нефть в 1970-е выявил и более серьезные тенденции. Генри Киссинджер, государственнй секретарь при президенте Ричарде Никсоне, позже писал, что провозглашенное арабами эмбарго «безвозвратно изменило тот мир, который сложился после Второй мировой войны»[8]. Киссинджер имел в виду геополитический баланс сил и то центральное положение, которое заняла в нем мировая экономика, что заметно усложнило дипломатию. Тогда же так называемая стагфляция - высокий уровень безработицы (стагнация) в сочетании с инфляцией - поставила в тупикведущих американских экономистов, а Уотергейтский скандал парализовал и обесчестил Вашингтон. Вспомним к тому же, что в 1975 году под контролем коммунистов оказались Сайгон и весь Южный Вьетнам. Учитывая болезненную перестройку, которую переживала большая часть американской промышленности, казалось, что США находятся на грани катастрофы, а не триумфальной победы в «холодной войне».
Нефтяной дождь и институциональный застой
С 1910 по 1950 год производство нефти в мире выросло в 12 раз, тогда как в Российской империи, а затем в Советском Союзе - только в 4 раза. Один из экспертов утверждал в начале 1950-х годов, что поставки нефти - это «Ахиллесова пята советской экономики». После того, как организованный ЦРУ государственный переворот в Иране в 1953 году отрезал Советский Союз от иранской нефти, его огромная производящая экономика оказалась в крайне затруднительном положении. Однако в 1959 году, примерно через 30 лет после того, как один советский ученый предсказал наличие огромных залежей нефти в болотах Западной Сибири, здесь была пробурена первая скважина. В 1961-69 годах было открыто более полусотни новых месторождений, и СССР из импортера нефти превратился в ее экспортера[9]. Сибирская «нефтяная лихорадка», по случайности совпавшая с арабо-израильской войной 1973 года и неожиданным взлетом мировых цен на нефть, оказалась самым большим подарком советской экономике за всю историю ее существования. Без сибирской нефти СССР мог бы развалиться на десятки лет раньше.
На протяжении 1973-85 годов экспорт энергоресурсов стал приносить 80% зарабатываемой Советским Союзом валюты. И это еще не все. Другие страны-экспортеры нефти, которые одновременно были главными потребителями советского оружия, увеличили свои доходы с 23 миллиардов долларов в 1972 году до 140 миллиардов в 1977-м. Многие нефтедобывающие арабские государства резко нарастили свои военные расходы, и это принесло СССР дополнительную прибыль. Что же делать со всеми этими деньгами? Советские руководители использовали их для смягчения последствий нефтяного кризиса, с которыми столкнулись восточноевропейские союзники СССР; для финансирования своей колоссальной военной программы, благодаря которой страна поразительным образом смогла достигнуть примерного военного паритета с США. Деньги шли на войну в Афганистане, начатую в конце 70-х; на зарплаты и привилегии непрерывно растущей элиты; на приобретение западных технологий производства автомобилей, синтетических волокон, потребительских товаров, а также на покупку кормов для животноводства. Впоследствии жители Советского Союза будут с ностальгией вспоминать брежневскую эпоху с ее изобилием колбасы по дотируемым ценам в государственных магазинах.
В 70-е годы нефть, казалось, спасла Советский Союз, но на самом деле она лишь задержала неизбежное. СССР стал крупнейшим в мире производителем нефти и природного газа, и третьим - каменного угля, но при этом он испытывал хронический дефицит энергии - положение, которое один из ведущих экспертов метко назвал «кризисом посреди изобилия». Причиной этого было то обстоятельство, что советские заводы и фабрики потребляли энергию в гигантских количествах, поскольку она им ничего не стоила. А затем, с 1983 года добыча нефти в Западной Сибири стала падать. Ее объем временно восстановился в 1986 году, после чего падал уже непрерывно. Ситуацию ухудшило и то, что в 1986 году мировая цена на нефть упала на 69 процентов, до одного из самых низких уровней за послевоенный период. Рухнул и доллар - валюта расчетов на мировом рынке нефти. «В одно мгновение, - писал эксперт, - поток нефтедолларов, которым Советы пользовались годами, иссяк»[10]. К тому времени советские руководители, протрезвевшие после долгого нефтяного пиршества, с запозданием задумались об исправлении глубоких структурных пороков социалистической экономики.
Эти пороки были производным от успехов. В 1920-е гг. промышленность, транспорт и строительство составляли примерно 20% советской экономики, а в середине 80-х - уже около 70%. Ни одна другая страна не имела такого высокого уровня концентрации экономики. Основная часть крупных предприятий была построена в 1930-х годах или восстановлена после Второй мировой войны по спецификациям 30-х. Советские Шеффилды и Вифлеемы исчислялись в тысячах и были еще более отсталыми. Нефтяные сверхприбыли позволили Советскому Союзу избежать разорения, которое выпало на долю обширных (хотя и меньших по размерам) промышленных зон США, Великобритании и Германии. Но вечно так продолжаться не могло. В 1990-х уничтожение социалистического планирования обнажило ставшие еще более серьезными проблемы, связанные с реструктуризацией крупных предприятий. Посткоммунистическая Россия унаследовала и с размахом приватизировала самую большую в мировой истории свалку устаревшего оборудования.
Движимая политическими соображениями, социалистическая экономика оказалась весьма подходящей для строительства огромных промышленных комплексов, но, в отличие от рыночной экономики, совершенно неподготовленной к их реконструкции. То, что когда-то являлось источником мощи и легитимности социализма, превратилось после возвращения России в мировую экономику в огромное энергозатратное и обесценившееся бремя, как будто созданное для того, чтобы его растащили по частям.
В 1990-х доходы от экспорта энергоресурсов по-прежнему продлевали начавшееся в 1973 году нефтяное пиршество элиты. Однако нефтяные (и газовые) деньги уже не тратились на военные нужды или расползающуюся социалистическую империю, а оседали на оффшорных банковских счетах и шли на покупку уютных вилл на испанской и французской Ривьерах. Российский экономический коллапс воплотил в себе запоздалое окончание целой индустриальной эпохи, которое за 20 лет до того было столь заметно в германской долине Рура, на севере Англии и Среднем Западе США, а в России хотя и оказалось немного замаскировано потоками нефтяных прибылей, но произошло в гораздо более крупных размерах.
Но это только первая часть истории. Отсталость промышленности в принципе можно преодолеть, независимо от того, насколько она серьезна. Однако даже после того, как плановая система была упразднена за ненадобностью, Россия оказалась не в состоянии ни реструктурировать свои беспрецедентно огромные залежи индустриального хлама, ни быстро создать новые, динамично развивающиеся отрасли экономики. Произошло это потому, что в стране в 1990-е годы отсутствовали институты, необходимые для функционирования рынка, зато в большом количестве имелись такие, которые ему препятствовали. Стоит напомнить банальную, но полезную истину: рынок - это не столько экономическое, сколько политическое и институциональное явление. Доказательства тому следует искать не в таких странах, как США, где эффективные суды и жизненно важная для рынка система правительственного регулирования воспринимаются как должное или даже критикуются по идеологическим соображениям, а именно в постсоветских государствах, где большинство нужных рынку институтов отсутствуют или не работают. Словом, как показала история постсоветской России, главной (и столь же древней, как советские заводы) проблемой, стоявшей перед СССР, была проблема политическая и институциональная.
Великий поворот XX века
Главная советская проблема имела также геополитическое измерение. Экономика Индии в 1980-е годы была (по совершенно иным причинам) в еще худшем положении. Однако Индия не была втянута в глобальное соперничество с Соединенными Штатами (и с союзниками США - Западной Германией, Францией, Британией, Италией, Канадой и Японией). Более того, в случае с СССР это противостояние было не только экономическим, технологическим и военным, но еще и политическим, культурным и моральным. С момента своего появления Советский Союз претендовал на то, что он олицетворяет великий социалистический эксперимент, более совершенную альтернативу капитализму, пример для всего мира. Если социализм не превосходит капитализм, само его существование лишается смысла. В период между двумя мировыми войнами, когда Сталин возглавил насильственный крестовый поход по строительству социализма в отдельно взятой стране, капитализм казался многим синонимом мирового империализма, бессмысленной бойни Первой мировой, милитаристской муштры и повальной безработицы времен Великой депрессии. На таком фоне идея некапиталистического мира - со столь же современной техникой, да еще и социальной справедливостью - стала очень привлекательной.
Но фашизм был побежден, и капиталистические диктатуры превратились после войны в демократии. Вместо окончательного экономического краха, предвкушаемого Сталиным и другими коммунистами, капитализм вступил в полосу беспрецедентного бума, превратившего депрессию в дело давно минувших дней и сделавшего массовым явлением владение недвижимой собственностью. Экономический рост в США после стабильных 1950-х в 1960-е достиг феноменальной величины в 52.8%; но еще важнее было то, что в это время на 39.7% выросли реальные доходы средней американской семьи. В Японии и Западной Германии, проигравших Вторую мировую, экономическое «чудо» привело к настоящей революции в сфере массового потребления. Новые медиа технологии, кино и радио, которые воспринимались довоенными диктаторскими режимами как удобное средство пропаганды, оказались великолепным проводником для коммерческой массовой культуры, легко проникавшей через государственные границы. Наконец, все ведущие капиталистические страны вступили в эпоху строительства «государства всеобщего благосостояния» («welfare state», термин появился еще во время войны), стабилизируя социальный порядок и бросая тем самым социализму вызов на его излюбленной территории. Коротко говоря, на протяжении 1930-1960-х годов и имидж, и реальность капитализма радикально изменились. Доступные «левиттаунские» дома*, вездесущие супермаркеты, переполненные недорогими потребительскими товарами, увеличенные пособия по болезни и пенсии, и все более демократичные общественные институты - такое оружие оказалось эффективнее нацистских танков.
Вдобавок ко всему перечисленному, одним из последствий Второй мировой войны была поднимающаяся волна деколонизации, которую СССР пытался использовать в своих интересах, но которая в конце концов еще более уменьшила его влияние. Советский Союз был континентальной империей, но особого рода. В то время как дореволюционная Российская империя была поделена на губернии, созданные по территориальному, а не этническому принципу (за исключением Великого княжества Финляндского и маленьких среднеазиатских «протекторатов» Хивы и Бухары), СССР состоял из 15 национальных республик. Начиная с 1920-х годов Москва сама направляла процесс роста и укрепления национальных институтов и национального самосознания в республиках – процесс, переживший и чистки, и массовые депортации, и русификацию. Все союзные республики быстро развивались экономически, а две из них, Украина и Белоруссия, имели собственное представительствов ООН. СССР гордо противопоставлял это устройство капиталистическим империям типа Британской и Французской. Однако к 1970-м годам, когда почти все заморские территории, некогда контролировавшиеся капиталистическими государствами, получили независимость, сама идея более совершенного типа империи стала анахронизмом.
Кроме того, СССР имел не только «внутреннюю империю», но и то, что Джордж Оруэлл называл «внешней империей». Победа над гитлеровской Германией предоставила Сталину возможность, которой он не мог не воспользоваться: получить обратно некоторые территории, утраченные в 1917-1921 годах, и поглотить большую часть Восточной Европы. Не удовлетворенное политическим и военным контролем, полученным над этим регионом, руководство СССР с 1948 года попыталось создать в восточноевропейских странах режимы по образцу своего собственного. Однако эта советизация происходила уже не во время Великой депрессии и фашистского милитаризма, а в период послевоенного бума и создания в капиталистическом мире «государств всеобщего благосостояния». В этих изменившихся условиях судьба Советского Союза оказалась неразрывно связана с судьбой коммунистического режима в странах-сателлитах. Уже с начала 1950-х годов, и особенно после развенчания Хрущевым «культа личности» в 1956 году и последовавших затем восстаний в Польше и Венгрии, озабоченность советских руководителей проблемами Восточной Европы постоянно росла. «Если мы уйдем из Венгрии, - говорил Хрущев своим коллегам за закрытыми дверями, - это подбодрит американцев, англичан и французов – империалистов. Они поймут [это] как нашу слабость и будут наступать»[11]. Несмотря на подавление восстаний, Венгрии в конце концов позволили легализовать некоторое количество частных предприятий, а Польше - остановить коллективизацию сельского хозяйства и дать видную роль католической церкви. Тем самым был открыт путь отступлениям от советской модели социализма.
В 1968 году Москва вновь признала необходимым вторгнуться на территорию страны, считавшейся ее союзником. На этот раз целью вторжения, особенно сильно повредившего международному престижу СССР, было покончить с попытками «реформировать» социализм в Чехословакии. Еще через два года, а затем вновь в 1976-м массовые забастовки охватили Польшу. В 1978-м краковский архиепископ Кароль Войтыла был избран папой, став первым неитальянцем во главе католической церкви с 1523 года. В следующем году при совершении богослужения во время первой его пастырской поездки на родину присутствовало более 10 миллионов поляков. Многие из них плакали от счастья. В 1980 году в среде вдохновленных папой и недовольных ростом цен польских рабочих начались массовые волнения. Забастовщики создали независимый профсоюз в масштабах всей страны и поставили социалистическую систему в Польше на грань краха. Лишь введение в стране военного положения на время спасло режим. Для умиротворения рабочих польское руководство вынуждено было прибегнуть к западным займам, чтобы импортировать в страну товары массового спроса. Подобная зависимость от западного импорта стала типичной для советского блока. Восточная Германия, граничившая с гораздо более богатой Западной Германией, в итоге накопила 26.5 миллиардов долларов внешнего долга, обслуживание которого отнимало 60% ежегодных доходов от экспорта. Однако партийное руководство не видело другого способа откупиться от своего запертого за стеной народа, кроме как наращивать импорт потребительских товаров и тем самым - увеличивать зависимость от Запада[12].
Единственной силой, способной удержать Венгрию, Польшу, Восточную Германию и Чехословакию от растущего тяготения к Западу, был Советский Союз. Стоит повторить: приобретение «внешней империи» в Восточной Европе, которое, на первый взгляд, увеличило советскую мощь, на самом деле сделало СССР крайне уязвимым. Конечно, в конце 1940-х годов, когда социализм советского типа только проник в Восточную Европу, казалось (особенно после победы коммунистов в самой населенной стране мира - Китае), что он на подъеме и вот-вот завоюет весь мир. Мало кто понимал тогда, что огромный сдвиг действительно произошел, но в противоположном направлении - в сторону приближающегося краха социалистической системы. Попросту говоря, социализм был в высшей степени зависим от положения в капиталистических странах, а разница между капитализмом времен Великой депрессии и послевоенным капитализмом поистине была колоссальной. Не менее важно, что США, которые перед войной, в период роста могущества Советского Союза, в основном держались в стороне от европейских и азиатских проблем, теперь решительно взяли на себя роль «лидера свободного мира», объединив под своим руководством для противостояния советской угрозе враждовавшие до того капиталистические державы.
Представьте себе геополитическое соревнование, в ходе которого одна сторона говорит: «Я возьму Западную Германию и Францию, а ты - Восточную Германию и Румынию; мне достанется Британия и Италия, а тебе - Болгария и Венгрия; мне - Япония и Саудовская Аравия, а ты бери Кубу и Анголу». Победитель предсказуем. Даже коммунистический Китай стал для Советского Союза угрозой, после того, как разорвал отношения с Москвой и провозгласил альтернативный путь развития для стран Третьего мира. А каким тяжким бременем могут стать запутанные проблемы самих «развивающихся стран»! В 1970-е, во время конфликта между Сомали и Эфиопией Советский Союз решил перебросить на помощь Эфиопии тяжелые танки. Их вес был так огромен, что транспортные самолеты могли брать на борт только по одному танку. В результате расходы на транспортировку превышали стоимость и без того дорогостоящей военной техники (а что говорить о политике сверхдержавы, которая нуждается в поддержке стран, погрязших в гражданских войнах!).
США, которые тоже имели амбиции, противостояли советскому влиянию, вооружая своих союзников. А в 1975 году, подписав Хельсинкский акт, Соединенные Штаты исполнили давнюю мечту советского руководства, признав послевоенные европейские границы в обмен на официальное обязательство со стороны СССР соблюдать права человека. Этот компромисс, чью важность в ЦРУ, например, так и не поняли, дал возможность международному сообществу начать полномасштабный правовой и моральный прессинг, который воздействовал на советских дипломатов и политиков не меньше, чем военная, экономическая и культурная мощь Запада [13].