Е.Н. Вревская
(урожд. Арсеньева)
В XIX в. в Гдовском уезде С.-Петербургской губернии имели имения Арсеньевы, родственники Лермонтова, которыми «официальное» лермонтоведение применительно к Гдовскому уезду никогда не занималось.
Среди них есть достаточно известные в лица, и среди которфх – генерал-майор Никита Васильевич Арсеньев (1775 – 1847), двоюродный дедушка Лермонтова. – Он в 1832 г., и в последующие годы, в своем доме в Коломне, на углу ул. Торговой и Б. Мастерской (совр. ул. Союза Печатников и Лермонтовского пр., 10/8), принимал поэта и его бабушку – Елизавету Алексеевну. – У него в Гдовском уезде в Язвинской волости было несколько деревень, которые он в 1820-е гг. купил с аукциона. – Эти землевладения территориально сегодня находятся в Плюсском р-не Псковской обл.
Дочь Никиты Васильевича Арсеньева, Евфимия Никитична Вревская, тетушка Лермонтова, получила в наследство от отца половину его гдовского имения в Язвинской волости, куда входили дд. Чертово Нежилое, Детково и Апалево. В 60-е годы XIX в., в имении была выстроена так же д. Никитино. Д. Чертово Нежилое впоследствии будет так же называться в обиходе еще д. Евдоксино и даже д. Степаново.
Гдовские землевладельцы Арсеньевы, родственники поэта, были все простыми людьми без всяких на то затей и творчества. Вряд ли тетки его, Евфимия Никитична Вревская (1814 – 1885) и Елена Никитична Шмит (? – 1882), взрослые уже дочери Никиты Васильевича, хоть как-то интересовались юношеской поэзией Лермонтова.
Так же известна в лермонтоведении Прасковья Николаевна Ахвердова (1786 – 1851), дочь генерал-лейтенанта Николая Дмитриевича Арсеньева (1749 / 1754 – 1796) и Веры Ивановны Ушаковой (1760 – 1828). – Дочь ее, Дарья Федоровна Ахвердова (1817 – 1906), вышла в 1845 г. замуж за гдовского землевладельца Николая Александровича Харламова (1818 – 1852) и проживала с семьей в Нарве на Ивангородском форштадте.
Дочь, ставшая уже соответственно – Харламовой, стала владеть и совладеть здесь уже со своей дочерью и зятем слц. Заудобо и Архангельское Сижно. Территориально бывш. землевладения Харламовых находятся сегодня в Сланцевском р-не Ленинградской обл.
Дочь Дарьи Федоровны, Мария Николаевна Харламова (1845 –?), вышла замуж в 1862 г. за Никиту Конрадовича Шмит (1833 – 1898), который был внуком упомянутого выше Никиты Васильевича Арсеньевича, сыном дочери его – Елены Никитичны Шмит.
Гдовской по сути помещицей через мужа была и небезызвестная Екатерина Сушкова, в замужестве – Хвостова, свекровью которой являлась Дарья Николаевна Хвостова (урожд. Арсеньева), сестра Прасковьи Николаевны Ахвердовой. О пребывании ее в Гдовском уезде, в принципе, ничего не известно, но известно из газетной публикации потомков о жизни ее за границей и в С.-Петербурге[1].
Между тем, свекор Екатерины Александровны, Василий Семенович Хвостов, владевший в Гдовском уезде слц. Кежово и несколькими деревнями, был в свое время первым томским губернатором. – В последние годы он был сенатором, и, говорят, продвигался еще по масонской линии.
Невестка наряду со своими публикациями о Лермонтове[2], осуществила так же посмертную публикацию Записок Хвостова, составленных им в год смерти своей в 1832 г.[3]
В свое время Василий Семенович, будучи губернатором в Томске, предпринял издание отдельной книги о Томской губернии[4]. Екатерина Александровна опубликовала так же через знакомого ей журналиста Семевского в журнале «Русский архив» и небольшую Записку Хвостова о Сибири[5].
Муж Екатерины Александровны, Александр Васильевич Хвостов, кузен Лермонтова, был дипломатом, и имел в своем активе немало сочинений на дипломатические темы. При этом часть его работ написана была на французском языке. Об этом писал в свое время М.И. Семевский[6], который составил о Сушковой самостоятельный очерк¸ единственный в своем роде.
Александр Васильевич Хвостов, от которого жена со временем уехала с детьми в С.-Петербург[7], в 1857 – 1861 гг. был генеральным консулом в Генуе, где после смерти был похоронен на всемирно известном кладбище «Стальено». – Там так же были похоронены и другие консулы, возглавлявшие весьма скромную миссию в Генуе.
О Никите Васильевиче Арсеньеве и о его семье есть записи в книге «Род дворян Арсеньевых»[8]:
«Колено 14.
442. Никита Васильевич. 367
Елецкий помещик. Родился 11 января 1775. Директор военно сиротских дома и училищ и Мариинского Института 1815 г.; получил от Императрицы Марии Федоровны табакерку. Генерал-майор 1816 г.; кавалер орденов Св. Георгия 4 степени, Св. Анны 1 степени 1821 г., и Св. Владимира 2 степени 1841 г.; получил корону к ордену Св. Анны 1 степени 1838 г.; вышел в отставку 1838 г. Получил высочайшие благодарности и благоволения 15 раз 1810 – 1839 г. Почетный опекун С.-Петербургского Присутствия и управляющий Воспитательным домом и больницею Всех Скорбящих 1839 г. Неоднократно был удостоиваем Рескриптами от Государыни Императрицы. Тайный советник 1843 г. Умер 7 августа 1847 г.
101 Жена Евдокия Емельяновна, рожд. Чоглокова»[9].
О детях его тот же источник сообщает:
«516. Емельян Никитич. 442.
Родился в 1810 г. Юнкер лейб-гвардии Литовского полка 1822 г., прапорщик 1823 г.; был в походах: Персидском 1826 – 1828 г., Турецком 1829 г., Польском 1830 г. Награжден орденом Св. Анны 3 степени с бантом, Св. Владимира 4 степени с бантом, знаком отличия за военные достоинства 4 степени. Капитан 1835 г. Переведен подполковником в Наследного Принца Прусского полк 1836 г.; уволен полковником 1842 г. Умер 7 января 1877 г.
130. Жена Ольга Семеновна, рожденная Панова.
134. Ефимья Никитишна. 442.
Замужем за бароном Степаном Александровичем Вревским.
135. Елена Никитишна. Замужем за гвардии поручиком Кондратием Карловичем Шмит. Умерла 2 марта 1883 г.»[10]
На этом родословие этой ветви Арсеньевых кончается.
Бабушка Лермонтова в одном из писем к П.А. Крюковой от 15.11.1837 г. делает весьма интересную заметку, которую надо прокомментировать:
«С моими Арсеньевыми, что в Васильевском [острове] живут, у меня нет ладов, гневаются [они] на меня».
Речь здесь идет о двух дочерях Н.В. Арсеньева, Евфимии и Елене, которые были к тому времени замужем и у Елены были уже дети. У Евфимии своих детей не было, но на воспитании у нее в 1850-е и во все последующие годы будет племянница Мария Ипполитовна Вревская, а у Елены в 1833 и 1835 родились сыновья, соответственно – Никита и Конрад. Таким образом, потомство Никиты Васильевича Арсеньева на Васильевском острове в 1837 г. насчитывало 6 человек, и, естественно, что бабушка считала их всех представителями рода Арсеньевых. Себя она тоже считала Арсеньевой, хотя урожденной была – Столыпиной.
Причина размолвки бабушки с племянницами – не известна. Возможно, она была вызвана «своеобразным» поведением внука. У него был до крайности сложный характер, что напрямую выразилось в случае его последней дуэли на Кавказе.
В Пятигорске в то время нашлось много лиц, которые откровенно радовались его смерти. О крайней неприязни к поэту говорил и его ненавистник – Мартынов, которого поэт всячески оскорблял. А «выходка» Лермонтова в отношении Екатерины Сушковой, безусловно, наделала в С.-Петербурге много шуму и не добавила Лермонтову славы.
Он, как и Пушкин, встал в позу конфронтации в отношении высших слоев общества, о чем тут же стало известно и при дворе. По рассказам, поэта весьма и весьма не любил Бенкендорф, и этого было достаточно, чтобы его не любили многие.
Кстати, сведений о посещении Лермонтовым домов теток на Васильевском острове нигде не зафиксировано, но есть косвенные свидетельства о том, что богатая родня бабушки, Столыпины, восприняли талант «пиитического» племянника – без особого «пиитета».
Мало того, сегодня есть исследования на тему – «Лермонтов – лишний человек», о чем поэт ясно выразился через характер своего главного героя – Печорина. – Тот был в высшем свете поистине – чужаком.
Видимо, и стихотворение Лермонтова «Смерть поэта» родственники восприняли крайне неоднозначно. Это сочли тогда вызовом высшему свету, в который Лермонтов так или иначе стремился, а самого поэта при этом стали считать «вольнодумцем», что стало ему общественным приговором.
Примечательно, что Алексей Аркадьевич Столыпин, небезызвестный Монго, который проживал с Лермонтовым бок о бок долгое время, не оставил о нем ни одной строчки.
Евфимия Никитична Арсеньева, в замужестве – Вревская, после свадьбы своей, дата которой пока не установлена, в 1835 г. отъехала из родительского дома, расположенного в Коломне на Б. Мастерской ул., и проживала после этого с мужем бароном Степаном Александровичем Вревским на Васильевском острове по адресу – 8-я линия В.О., 37. Это был собственный их дом в 2 этажа, который в 1854 г. баронесса, бывшая уже к тому времени вдовой, намеревалась продать[11]. – Об этом есть соответствующая запись в Дневнике знакомого ее А.В. Дружинина, писателя, критика, переводчика, фельетониста и публициста.
Он с матерью, Марией Павловной, с 1854 г. проживал так же на Васильевском острове, на соседней 7-й линии, 6, а в Гдовском уезде Дружинины имели имение, расположенное рядом с имением Вревских:
(05.05.1854) «На днях у нас была Е.Н. Вревская, и сообщила известие о том, что она по случаю дел, незанятых квартир [в ее доме по 8-й линии] и продажи [этого] дома, [она] вероятно, почти не будет жить в деревне [своей Евдоксино, в Гдовском уезде, фактически – д. Чертово Нежилое, оно же – Пустое]. Это [для нас] очень горестно, [и] не столько для меня, сколько для [моей] матушки»[12].
Впоследствии Е.Н. Вревская, видимо, после продажи означенного дома по 8-й линии, проживала по адресу: Васильевский остров, набережная р. Б. Невы, 39[13].
Точно так же, в то самое время, как и чета Вревских, отъехала на Васильевский остров с мужем из родительского дома и сестра Евфимии Никитичны, – Елена Никитична Арсеньева, в замужестве – Шмит. – Муж ее, Кондратий (Конрад) Карлович Шмидт, был гвардии поручиком. – Шмиты тоже стали жить неподалеку. – Адрес их дома еще следует установить.
Бабушка, между тем, писала Крюковой:
«Любезной друг
Прасковья Александровна!
…
Скажу тебе новость. Емельян Никитич [сын Никиты Васильевича] женится на Пановой[14].
Мать ее была Боташева. Девушка прелюбезная, очень хорошо воспитана, умна и собой очень недурна. Отец пребогатый, но очень скуп. Бабушка Боташева положила на ее имя в Опекунской совет пятьдесят тысеч, когда она была еще пяти лет, а что отец даст никто не знает. [С.А.] Вревской[15] [барон] купил дом на Васильевском острове и [они с Евфимией и слугами] уже переехали [туда] и [К.К.] Шмит[16] купил дом тоже на Васильевском острове, но [все они Шмиты] еще не переехали, мешкают, видно не хочется переезжать. Авдотья Емельяновна[17] [жена Никиты Васильевича] в сокрушении, что дочери [Евфимия и Елена] уезжают от нее и [потому она] поминутно плачет, [и] я ей советовала, как [только] ей сгрустнется, то [что б] она вообразила бы меня [со всеми моими бедами], а вить я живу же; [а ведь] у нее [и] муж [есть], [и] сын женится и [сама она] балована щастьем.
…
Елизавета Арсеньева
1835 года
8 марта»[18].
Краткую справку о С.А. Вревском дает Н.Б. Алдонина, исследователь творчества А.В. Дружинина (Самара). – Она прямо указывает на родство его с Лермонтовым, – через жену. – Она же указывает на то, что Лермонтов мог бывать у Вревских на Васильевском острове в гостях:
«Таким образом, посещая дом Арсеньевых [на углу ул. Торговой и Б. Мастерской (совр. ул. Союза Печатников и Лермонтовского пр., 10/8)] и подолгу живя в нем [позже], Лермонтов не мог не видеться со своими двоюродными тетками и их мужьями [Е.Н. и С.А. Вревскими и Е.Н. и К.К. Шмит]. Без сомнения, посещал он их и на Васильевском острове [на 8-й линии][19].
…
Степан Александрович [Вревский] был внебрачным сыном князя А.Б. Куракина, давшего своим детям фамилию, образованную от названия его родового владения Врева, в свою очередь, получившего наименование от находящегося на лужской земле озера Врево. С.А. Вревский был военным, в чине поручика вышел в отставку и служил коллежским советником в одном из учреждений. Благодаря его женитьбе на Е[вфимии] Н[икитичне] Арсеньевой, братья и сестры Сергея Александровича и он сам оказались в родстве с Лермонтовым, хотя и не кровном. Старший брат С.А. Вревского Борис Александрович (1805 – 1888) был мужем Е.Н. Вульф (Эфрозины, Зины, Зизи) (1809 – 1883), дочери П.А. Осиповой от первого брака с Н.И. Вульфом. Как сказано выше, через сестру Елизавету, вышедшую замуж за Я.И. Ганнибала, двоюродного брата Надежды Осиповны, П.А. Осипова приходилась свойственницей Пушкиным. Е.Н. и Б.А. Вревские поддерживали тесные отношения с родителями поэта, его сестрой и братом, с которым Борис Александрович познакомился еще в Благородном пансионе. История отношений Пушкина с Е.Н. и Б.А. Вревскими хорошо изучена, и нет необходимости ее повторять. Заметим только, что Пушкин посвятил Е.Н. Вревской стихотворения «Если жизнь тебя обманет», «Вот, Зина, вам совет», а также строки в ХХХII строфе пятой главы «Евгения Онегина». Он навещал супругов в их имении Голубово Островского уезда Псковской губернии, а также в Петербурге. Е.Н. Вревская и ее сестра А.Н. Вульф были в столице, когда происходили события, связанные с дуэлью. Поэт виделся с ними незадолго до смерти»[20].
Вревские на 8-й линии Васильевского острова были в близком родстве с Вревскими из Тригорского и Голубово, а, значит, они встречались иногда по-родственному и с Анной Николаевной Вульф, которая в то время проживала в С.-Петербурге:
«Между тем до начала марта 1835 г. Евфимия и Елена Никитичны с мужьями жили в доме отца и матери [на Б. Мастерской ул.]. 20.02.35 г. А.Н. Вульф сообщала сестре Евпраксии Николаевне Вревской из Петербурга: «У Арсеньевых [фактически, – у Вревских и Шмит, на Васильевском острове] я еще не была после вас [после приезда Евпраксии Николаевны в С.-Петербург с матерью в 1835 г.] и не видела никого из мужей ваших сестер [С.А. Вревского и К.К. Шмита] (beaux-frères[21]. – Н.А.)»[22].
Из этого отрывка ясно, что в предыдущий приезд Евпраксии Николаевны в С.-Петербург в том же 1835 г., она останавливалась в доме Вревских на Васильевском острове, которых Анна Николаевна традиционно, как и бабушка Лермонтова, называет Арсеньевыми, присовокупляя сюда еще и семью Шмит. При этом она по ошибке называет Евфимию Никитичну и Елену Никитичну сестрами Евпраксии Николаевны, в то время, как она была всего лишь – невесткой Евфимии Никитичны.
«Известно, что по приезде в Петербург летом 1832 г. Лермонтов с бабушкой остановились в доме Арсеньева[23]. В годы учебы в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров поэт также посещал дом двоюродного деда [на Б. Мастерской ул.]. В 1834 – 1836 гг., будучи корнетом лейб-гвардии Гусарского полка, стоявшего в Царском Селе, Лермонтов, приезжая в столицу, занимал комнаты в нижнем этаже обширного дома Арсеньевых. Здесь в марте 1836 г. он встретился со своим дальним родственником М.Н. Лонгиновым, читал ему отрывки из драмы «Маскарад». Зимой 1841 г. в доме Арсеньева Лермонтов познакомился и с другим своим родственником – А.Н. Вульфом (брат зятя Алексея Николаевича [Cтепан Александрович] был женат на двоюродной тетке поэта) [на Евфимии Никитичне Вревской]»[24].
«18.10.35 г. Е.А. Арсеньева извещала Лермонтова: «Прасковья Александровна Крюкова … с Митькой послала тебе кисет и к Авдотье Емельяновне [Арсеньевой] башмаки, напиши, привез ли он это все…»[25] В письме к П.А. Крюковой от 25.06.36 г. она заметит: «…я с Авдотьей Емельяновной собираюсь дни на два в Царское Село [к Мише]»[26]. … 18.10.35 г. Е.А. Арсеньева сообщает внуку: «…я в твоем письме прикладывала письмо к Катерине Лукьяновне и к Емельяну Никитичу [Арсеньеву], уведомь, отдал ли ты им их… Спроси у Емельяна Никитича ответ на мое письмо…»[27]
Пушкин непосредственно перед последней дуэлью 4 раза посещал дом тетушки Лермонтова, баронессы Евфимии Никитичны Вревской, который находился на 8-й линии Васильевского острова. – Он был непосредственно в этом доме 18.01.1837 г., 22.01.1837 г., 25.01.1837 г. и 26.01.1837 г.
Вот, что писала отцу по этому поводу Ольга Сергеевна Павлищева, сестра Александра Сергеевича:
«(17.03.1837) Неужели я первая сообщила Вам ход этой несчастной истории [с дуэлью]... [Б.А.] Вревский написал моему мужу, что его жена [Евпраксия Николаевна] все это время провела около Александра [на Васильевском острове], но его письмо так коротко, что он даже не сообщает, вернулась ли она в деревню [свою Голубово], а то я написала бы ей, она так любила Александра [Сергеевича]. Я даже уверена, что ее присутствие облегчило его последние минуты. Вревский ограничился только следующим: Евпраксия Ник. Была [рядом] с А.С. все последние дни его жизни. Она находит, что он [в то время был] счастлив, [и] что [он был] избавлен [от всех] тех душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования...»[28]
Из этого не во всем верного сообщения, можно опровергнуть то, что «…его [Вревского] жена [Евпраксия Николаевна] все это время провела около Александра [Сергеевича]. – Полностью неверно и утверждение Павлищевой о том, что «Она [Евпраксия Николаевна] находит, что он [Пушкин в то время был] счастлив…».
Пушкин в эти дни жил обычной своей жизнью, а насчет «настроения» его перед дуэлью можно только догадываться. Во всяком случае, Евпраксии Николаевне поэт не позволил распространяться насчет душевного своего состояния, а потому сестра поэта на этот счет оставалась в неведении, равно другие друзья и родственники Пушкина. Все просто. – У них не было реальной информации о деле.
Зять поэта, Н.И. Павлищев, тоже помянул об этом в письме матери:
«(21.03.1837) Я не говорю вам ничего насчет дуэли и кончины Алекс. Серг. Об этом вся Россия [достаточно] осведомлена и вы в Екатеринославе [тоже] слышали и знаете [все]. Жаль детей [его] и даже вдовы, хотя [и] виновницы [всего] несчастья. Он [Пушкин] искал смерти [своей] с радостию, а потому был бы несчастлив, если б остался жив. Самолюбие его – чувство, которое руководило всеми его поступками [в последнее время], было слишком оскорблено. Оно отчасти удовлетворилось в последние минуты: вся столица [тогда] смотрела на умирающего...»[29]
С.Л. Абрамович в очерке «Пушкин и Е.Н. Вревская в январе 1837 года» пишет об этом достаточно внятно. Она говорит о том, что у современников событий до поры не было ясности, что же на самом деле происходило в доме поэта перед дуэлью. Тем более, никто ничего толком не знал о событиях в тех домах, которые поэт посещал в течение недели перед дуэлью, а их было много. Поэт встречался со всеми в обычном своем ритме и выезжал с женой в театр и в дружественные ему семьи.
Дом Евфимии Никитичны Вревской, расположенный на Васильевском острове, между тем, он посещал один. Это был особенный дом, где его принимали по-доброму. Именно там остановилась близкая ему по духу Евпраксия Николаевна Вревская, с которой он мог разговаривать, не скрывая реальной сути случившегося. Он, видимо, честно рассказал Евпраксии Николаевне о «моральной» измене жены, которая ему в том и призналась:
«[Петр Андреевич] Вяземский полагал, что разговоры с тригорскими приятельницами [на Васильевском острове] оказали какое-то влияние на Пушкина и, возможно, даже подтолкнули его в тот момент, когда он принимал решение [о дуэли]. Что дало Вяземскому основание для такой версии? Откуда он мог почерпнуть сведения о разговорах поэта с [Евпраксией Николаевной] Вревской?
С самой Евпраксией Николаевной [после отпевания Пушкина] Вяземский вряд ли успел поговорить: она уехала из Петербурга утром 4 февраля. Очевидно, Петр Андреевич услышал об этом от кого-то из домашних Пушкина. Записанный позднее П.И. Бартеневым рассказ Вяземского подтверждает наше предположение. В разговоре с Бартеневым он выразился так: «... в Петербург приехали девицы Осиповы, тригорские приятельницы поэта; их расспросы, что значат ходившие слухи, тревожили Пушкина...».[30] Раз Вяземский назвал обеих дочерей Прасковьи Александровны Осиповой девицами, значит, он не был лично знаком с баронессой Е[впраксией] Н[иколаевной] Вревской. Кстати, из самого текста письма к великому князю видно, что сведения, которыми располагал Вяземский, были неточными. Так, он даже не знал о том, что в январе 1837 г. в Петербург приехала одна Е.Н. Вревская, а ее незамужняя сестра Анна Николаевна Вульф уже почти год жила в столице.
О визитах Пушкина к тригорским соседкам Вяземский, скорее всего, услышал от Александрины [Гончаровой], которая в те дни была единственным человеком [в семье Пушкина], способным рассказать о том, что происходило в доме в последние дни перед дуэлью. Именно от нее друзья поэта узнали тогда ряд подробностей, ранее им неизвестных; с ее слов сделал важные записи в своих «Конспективных заметках» Жуковский.
От Александрины Вяземский мог узнать о самом факте: о том, что встречи с тригорскими соседками происходили в те дни, когда настроение Пушкина было особенно тревожным»[31].
О крайней недостоверности исторических сведений о поэте говорят и записи разговоров А.Н. Вульфа, сделанные М.И. Семевским. Вульф почему-то придал особое значение публичной «браваде» Пушкина накануне дуэли, чему можно противопоставить сам факт писания им писем Геккерену. Они были составлены под воздействием т.н. «пасквилей», в которых содержались «грязные» намеки в отношении его жены. – Прочевший эти послания Пушкин, не мог оставаться спокоен. Копии этих «пасквилей» были разосланы близким поэта и были рассчитаны на сугубо «психологический эффект»:
«Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новою ссылкою в Михайловское, куда возьмет и жену, и там-то, на свободе предполагал заняться составлением истории Петра Великого»[32].
Пушкин считал себя до крайности «публичным лицом», а потому репутация его семьи была для него особенно важна, как говорится: «Жена цезаря должна быть выше подозрений». Однако, П.А. Вяземский мог слышать по этому поводу совсем нелицеприятные вещи:
«Когда друзья Пушкина, желая его успокоить, говорили ему, что не стоит так мучиться, раз он уверен в невинности своей жены, и уверенность эта разделяется всеми его друзьями и всеми порядочными людьми общества, то он им отвечал, что ему недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают <...> Вот в каком настроении он был, когда приехали его соседки по имению, с которыми он часто виделся во время своего изгнания. Должно быть, он спрашивал их о том, что говорят в провинции об его истории, и, верно, вести были для него неблагоприятны. По крайней мере, со времени приезда этих дам он стал еще раздраженнее и тревожнее, чем прежде...»[33].
С домом Вревских на Васильевском острове, который сегодня не существует, была связана в части своей весьма и весьма путанная «преддуэльная история» Пушкина. – Об этом пишет даже своим «ходульным» языком «Википедия». В то же время некоторые обстоятельные источники поминают об этом доме вкратце, а некоторые вовсе не поминают.
Преддуэльные события 26 и 27 января 1837 г., как известно, «расписаны» в источниках подробно и по часам, но не все авторы поминают о встречах поэта в доме Вревских на Васильевском острове. Напр., в одной из последних книг о Пушкине и о его жене, которая вышла в серии ЖЗЛ и называется «Наталья Гончарова», этот факт практически не рассматривается[34].
Евпраксия Николаевна Вревская была замужем за Борисом Александровичем Вревским, братом мужа Евфимии Никитичны Вревской. Обе Вревские, доводившиеся друг другу невестками, встретились в январе 1837 г. на квартире Вревских Евфимии Никитичны и Степана Александровича на Васильевском острове. Этому, безусловно, предшествовала определенная переписка, которая, к сожалению, не сохранилась.
Конечно же, о приезде Евпраксии Николаевны знала вся петербургская семья Арсеньевых, т.е. знали Елена Никитична Шмит, Никита Васильевич Арсеньев, а, стало быть, знала и бабушка Лермонтова, и все племянницы ее тоже. – Не знать этого мог только Лермонтов, который служил далеко за городом.
Петербургским Арсеньевым, безусловно, было известно, что Евпраксия Николаевна находится в дружеских отношениях с Пушкиным, а, потому, внимание к ее визиту в семье Арсеньевых было повышенным. О предыдущем приезде Евпраксии Николаевны в столицу источники сообщают:
«Пушкин увиделся с Евпраксией, уже баронессой Вревской, в начале 1835 года, когда она приехала вместе с матерью и сестрой в Петербург и остановилась у родителей поэта. Евпраксия, как всегда, была беременна (у нее родилось 11 детей). Она писала мужу, что поэт растерялся, увидев ее. Правда, он тут же объяснил причину своего замешательства: «Поэт находит, что я нисколько не изменилась фигурою, и что, несмотря на мою беременность, он меня любит всегда. Он меня спросил, примем ли мы его, если он приедет в Голубово; я ему ответила, что очень на него сердита: какого он об нас мнения, если задает мне подобный вопрос!..»[35]. Нет сомнения, что Евпраксия Николаевна не скрывала от своего мужа, что Пушкин был в нее когда-то влюблен, справедливо полагая, что ревновать к прошлому бессмысленно, скорее есть повод им гордиться. Во всяком случае, она всегда писала ему о своих встречах и разговорах с поэтом вполне откровенно. Пушкин, в свою очередь, оценил это доверие и относился к барону Б. Вревскому с явной симпатией»[36].
На этот раз в нач. 1837 г. причиной приезда Евпраксии Николаевны в С.-Петербург было желание ее семьи помочь семье Пушкина, которой в то время буквально нечего было есть. Пушкин, как известно, заложил за долги любимое Михайловское, и его преданные друзья бросились его спасать; впрочем, П.А. Осипова, хозяйка имения Тригорское, помочь соседу уже не смогла. Вместо нее помочь взялась дочь ее – Евпраксия Николаевна и ее муж, барон Вревский, владевшие имением Голубово, котороое располагалось от Тригорского в 16-ти верстах.
Вревские, Евпраксия Николаевна и Борис Александрович посещали однажды имение Пушкиных Михайловское, и нашли его в запустении, поскольку хозяева там давно не бывали. – Впрочем, поэт желал переехать в деревню, но обстоятельства не позволяли ему сделать это.
Александру Сергеевичу в ходе сделки по имению в Михайловском надо было рассчитаться с казной и выделить долю сестре Ольге, муж которой «третировал» Пушкина по поводу денег. Он даже подсчитал убытки, которые доставил Пушкиным михайловский староста Кудрявцев.
Муж Евпраксии Николаевны, который симпатизировал поэту, выказал желание выкупить Михайловское, и предоставить впоследствии возможность Пушкину пользоваться домом и имением по своему усмотрению.
Очевидно, что посещение петербургских Вревских было вызвано и пугающими слухами о «проблемах» в семье Пушкина. В связи с этим Евпраксия могла приехать к родным так же по просьбе матери, которая относилась к поэту с большой любовью.
Дело еще и в том, что 10.01.1837 г. в С.-Петербурге состоялась свадьба Екатерины Гончаровой с Дантесом, французом, который, по мнению света «любил» Наталью Николаевну, и, якобы, она отвечала ему взаимностью. – Все это до крайности компрометировало семью Пушкина.
Обитательницы Тригорского, в отсутствии информации «из первых рук», недоумевали, а потому приезд Евпраксии Николаевны в столицу был оправдан и в этом смысле. – Она приехала узнать доподлинно, что же происходит в семье Александра Сергеевича, ведь он был им не чужой:
«Наталью Николаевну Евпраксия открыто недолюбливала. Информация о семейной жизни Пушкина к ней приходила из Петербурга регулярно, и она не могла удержаться от колкостей в адрес бальной красавицы, с каждым годом хорошеющей»[37].
Сестра Пушкина писала по этому поводу отцу, который жил в то время в Москве:
«Теперь отвечу Вам, дорогой папа, на сообщенную Вами новость о предстоящей свадьбе Катерины Гончаровой и барона Дантеса, теперь Гекерена. По словам мадам Пашковой, которая писала своему отцу, это событие удивило весь свет. Не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из самых модных молодых людей, располагающий 70 тыс. дохода женится на девице Гончаровой – она для этого достаточно красива и хорошо воспитана, – но дело в том, что его страсть к Наташе ни для кого не была тайной. Я это отлично знала, когда была в Петербурге, и тоже над этим подшучивала. Поверьте мне, здесь что-то подозрительно или кроется какое-то недоразумение и очень может статься, что этой свадьбе не бывать...»[38]
Пушкин знал Евпраксию Николаевну с 8-ми лет, а в 19-ть, сказывают, даже «увлекся» ею. Между тем, некоторые авторы «своеобразно» толкуют отношения Пушкина и Зинаиды Вульф (Зизи) в предшествующую пору:
«…к 1826 году она [Евпраксия] из подростка превратилась в очаровательную девушку, которую поэт не замечать [в Тригорском] уже не мог. Прасковья Александровна, вероятно, первая уловила возникшую взаимную симпатию Пушкина и юной Евпраксии. Л. Краваль высказала предположение, что любящая мать в 1826 году специально отправила свою старшую дочь Анну (не имевшую никаких надежд) погостить к тверским кузинам на всю весну и лето, чтобы дать шанс Евпраксии, которая могла бы составить счастье поэта[39].
Позже, вспоминая о юной Евпраксии, Пушкин назвал ее «полувоздушной девой». В «Онегине» он воспел ее тонкую, в рюмочку, талию. Она была удивительно женственна, отличалась лебединой плавностью движений и походки, при этом, в противоположность своей серьезной и мечтательной сестре, была кокетлива и шаловлива. Летом 1826 года она царила в Тригорском. Приехавший погостить поэт Н. Языков с восторгом воспевал ее красоту.
…
Несмотря на постоянные труды материнства, Евпраксия Николаевна вовсе не склонна была замыкаться исключительно в домашних хлопотах. Скорее наоборот. Петербургские родственники ее мужа, в особенности барон П.А. Вревский, занимавший в столице довольно высокое положение, постоянно передавали в Голубово все литературные новинки. «Что до меня, – писала дочери Надежда Осиповна Пушкина в 1834 году, – то барон Вревский доставляет нам все новинки. Его братья посылают их Эфрозине (франц. произношение имени Евпраксии. – Н.З.), которая так образовалась, что ты ее и не узнаешь. – Она очень хорошо говорит по-французски, так же пишет и много читает. Это превосходный человек, как и Аннет, я бесконечно люблю их обеих»[40].
18.01.1837 г. внимание к приезду гостьи из Островского уезда только усилилось после неожиданного в этот день посещения дома Пушкиным, сразу после приезда Евпраксии Николаевны в С.-Петербург 16.01.1837 г.:
«На следующий день, 18 января, Пушкин навестил Зизи, которая остановилась на Васильевском острове у Степана Александровича Вревского. Эту первую встречу с поэтом Евпраксия Николаевна описала в письме к мужу от 19 января 1837 г.: «Вчера я была поражена появлением Пушкина, который пришел меня повидать, как только узнал о моем приезде»[41].
Последующие визиты Пушкина 22.01.1837 г., 25.01.1837 г. и 26.01.1837 г., очевидно, были согласованы уже с хозяином дома Степаном Александровичем. Приличия требовали, чтобы почетного гостя встречали непосредственно петербургские Вревские, а в подобных случаях по русскому обычаю полагалось накрывать стол.
Автор очерка «Пушкин и Е.Н. Вревская в январе 1837 года» С.Л. Абрамович пишет в заключение «знаковую» фразу, которой «объединяет» в смысловом плане в единое целое всех Вревских в означенном доме, – Евпраксию Николаевну, а так же Евфимию Никитичну и Степана Александровича, чету «василеостровских» Вревских, родственников.
В злополучный день перед дуэлью, 26.01.1837 г., у тетушки Лермонтова был накрыт стол, за которым присутствовали Вревские и Пушкин, который мог находиться в «последней стадии» преддуэльного состояния. При этом у Евпраксии Николаевны была возможность приватной беседы с Александром Сергеевичем как в отдельной комнате, так и на улице во время прогулки.
Пушкин 26.01.1837 г. явно хотел умереть. Великая «Поэзия жизни» теряла для него смысл, и все это чувствовали. Он никого из семьи не хотел видеть. Жена, что могла, уже сделала, и прощения, видимо, ей уже не было, хотя внешне отношения в семье Пушкина сохраняли видимость приличия.
Дети оставались с Натальей Николаевной. Ее проступок оставалось смыть кровью родственника, который невесть откуда взялся. Сестра жены приняла сторону подлеца, и это надо было еще принять.
Во все предсвадебные дни Дантеса и Екатерины семья Пушкина с брачующимися практически не общалась. – Отношения между домами были до крайности натянутыми.
Впоследствии, на смертном одре, он благословит жену и детей, и даст ей последние напутствия. Одно из них будет касаться того, как ей надо будет распорядиться собой. – Он говорит о том, когда и при каких обстоятельствах Наталья Николаевна без ущерба для репутации может опять выйти замуж:
«Отправляйся в деревню, носи траур по мне в течение двух лет, потом выйди замуж, но только не за шалопая».
Как известно, поэт оставил жене более 100 тыс. долгу, заложенное имение, а сама она имела репутацию «любовницы Дантеса», а затем и… императора. На это счет так же есть особые «инсинуации», которые нельзя сбрасывать со счетов «книги жизни», которая не прощает преступного легкомыслия молодости.
В промежутке между первым и последним посещением дома Вревской 18.01.1837 г. и 26.01.1837 г. в путанном «преддуэльном деле» произошло великое множество событий, о которых в доме на 8-й линии узнают несколько позже, и то не все. То же, что поэт считал нужным сообщить Евпраксии Николаевне, в принципе, определить сложно. – Сказал ли поэт ей все, или же только часть правды, мы, видимо, никогда не узнаем.
Сланцы. 28.03.2018.
[1] Кузнецова Л. Жизнь после Лермонтова // С.-Петрбургские ведомости. 08.06.2012.
[2] Библиотека для чтения. 1844. № 5. Сс. 5 – 8.
Библиотека для чтения. 1844. № 6. Сс. 129 – 132.
Воспоминания о Лермонтове, отрывок из записок. Русский Вестник. 1857. Т. XI. Сс. 396 – 408.
Воспоминания Е.А. Хвостовой. 1812 – 1835 г. I – IV // Вестник Европы. Четвертый год. Том IV. СПБ. 1869. Сс. 684 – 740.
Записки Екатерины Александровны Хвостовой, рожденной Сушковой. 1812 – 1841. Материалы для биографии М.Ю. Лермонтова. СПБ. 1870.
Екатерина Сушкова (Е.А. Хвостова). Записки. 1812 – 1841. Первое полное издание. Редакция, введение и примечания Ю.Г. Оксмана. Л. 1928.
[3] Хвостов В.С. Записки Василия Семеновича Хвостова. Описание жизни тайного советника, сенатора и кавалера Василия Хвостова; писано в 1832 году, самим им для детей своих // Русский архив. М. 1870. Т. 8. Кн. 1. Вып. 3. Сс. 551 – 601.
[4] Хвостов В.С. О Томской губернии и о населении большой Сибирской дороги, до Иркутской границы. СПБ. 1809.
[5] Хвостов В.С. Записка Хвостова о Сибири // Русский архив. М. 1870. Т. 8. Кн. 1. Вып. 3. Сс 601 – 610.
[6] А.В. Хвостов родился в 1809 г. Он служил постоянно на дипломатическом поприще, был секретарем при посольстве в Соединенных Штатах и в Персии, директором дипломатической канцелярии в Тифлисе, секретарем посольства в Турине, поверенным в делах в Неаполе и наконец состоял, в звании генерального консула в Венеции, Марселе и Генуе, где и скончался в 1861 г. Это был человек образованный, и, судя по оставшимся после него бумагам, довольно деятельно работавший в пределах своих служебных обязанностей. Мы видели его довольно объемистые и интересные рукописные труды на русском, французском и английском языках. Так напр. г. Хвостов оставил следующие записки: «О духе и образе австрийского правления в ломбардо-венецианском королевстве», «De l´état actuel de la ville de Vénise», «О выдаче американцам патентов и о союзе России с Соединенными Штатами», «О союзе между Соединенными Штатами и Россиею», «Avenir de la question d´Orient», «О верности экспедиции в Индию», «О святых местах» и т.д. и т.д. Примеч. М.И. Семевского.
Семевский М.И. Записки Екатерины Александровны Хвостовой, рожденной Сушковой. 1812 – 1841. Материалы для биографии М.Ю. Лермонтова. СПБ. 1870.
[7] Отъезд Е.А. Хвостовой на родину был вызван, видимо, тем, что в самом консульстве в Генуе численность сотрудников была крайне мала, а потому дети росли за границей вне культурной среды России, что дурно отзывалось на их воспитании.
[8] Род дворян Арсеньевых. 1389 – 1901. Составил Василий Сергеевич Арсеньев. Издание Михаила Тихоновича Яблочкова. Тула. Типография Губернского Правления. 1903. Сс. 40