Чарльз де Линт
Городские легенды
Легенды Ньюфорда – 1
Scan, OCR, spellcheck – Андрей Быстрицкий (abystritskiy@mail.ru) https://www.oldmaglib.com
«Де Линт Ч. Городские легенды: Сборник новелл»: Азбука‑классика; 2005
ISBN 5‑352‑01374‑Х
Оригинал: Charlse De Lint, “Dreams Underfoot”, 1993
Перевод: Наталья Маслова
Аннотация
Ньюфорд – большой город, как Оттава или Нью‑Йорк. И чудес в нем не больше и не меньше, чем в любом городе мира. Просто здесь их умеют видеть.
На улицах Ньюфорда с легкостью оживают древние мифы, из другой реальности появляются загадочные существа, таинственные призраки переносятся из прошлого, любовь и ненависть материализуются.
И стоит только впустить самое маленькое, порой совсем невзрачное чудо в свою жизнь, как серая обыденность начинает трещать по швам. А чудеса так часто забывают закрыть за собою двери...
Чарльз де ЛИНТ
ГОРОДСКИЕ ЛЕГЕНДЫ
Ступайте легче, ибо вы ступаете по снам моим.
У. Б. Йейтс. «Он жаждет небесного плаща»
Предисловие
Книга, которую вы сейчас держите в руках, – это не роман, но и не простой сборник новелл. Скорее это цикл, состоящий из мифов и снов, страстей и печалей, комических и любовных историй большого города, тех ниточек индивидуальных судеб и драм, из которых сплетается пестрый узор общей жизни, – в общем, та самая магия, без которой не обходится ни один город, ни одна община близких по духу людей. И если вам покажется, что в вымышленном Ньюфорде мифа и тайны больше, чем в любом из виденных вами городов, то лишь потому, что вы не смотрели на них глазами Чарльза де Линта, не примеривали к ним ту завесу грез, которые он сплетает из слов и мелодий. В этой книге он как раз делится своими грезами с нами, но просит, говоря словами Йейтса[1], «ступать легче», ведь городская магия пуглива и мимолетна... и всякое прикосновение к ней приносит перемены.
|
|
Джозеф Кэмпбелл[2], Карл Юнг[3], Джеймс Хиллман[4], Мария‑Луиза фон Франц[5]и другие много и красноречиво писали о важности мифа для современного общества, о потребности в богатых архетипическими образами сказках, которые способны вернуть целостность раздробленной современной жизни. «Пользуясь архетипами и языком символов, – замечает фольклорист и писательница Джейн Йолен, – [фэнтези] придает наглядность мучающим читателя конфликтам и ситуациям, которые невозможно облечь в слова, а стало быть, объяснить или проанализировать. Оно делает материальными сны... [и] ведет нас к пониманию потаенных стремлений и самых дерзких мечтаний человечества. Возникшие в далекой древности образы говорят с нами на современном языке, хотя мы и не всегда способны осознать заключенный в них смысл. Как и сны, они тают, а их суть ускользает от нас, но, проснувшись, мы по‑новому ощущаем реальность. Они трогают нас, даже если – а может быть, и потому что – мы не понимаем их до конца. Они двойственны, половина на свету, половина в тени, но именно темная сторона действует сильнее всего. Так что если современный творец мифов, создатель волшебных сказок, отваживается прикоснуться к древнему колдовству, чтобы заставить его говорить на новый лад, он должен твердо знать, что делает».
Де Линт и есть один из тех авторов, которые разрабатывают эту золотоносную жилу с наибольшей уверенностью и знанием дела. Читатели, столкнувшиеся с его «городскими легендами» впервые, возможно, найдут характерное для них смешение древних фольклорных мотивов с современной городской жизнью несколько необычным, ведь в нашей стране принято расчленять литературу и навешивать ярлыки: «фэнтези» в одну сторону, реализм и мейнстрим – в другую (хотя на одну полку с мейнстримом попадают работы таких зарубежных фантастов, как Кальвино[6], Альенде[7]или Гарсия Маркес[8]). Но пока американские литературоведы и книготорговцы строят жанровые стены, писатели, подобные де Линту, своими рассказами разбирают их опять, кирпич за кирпичом. Забудьте о ярлыках. Забудьте обо всем, что приходит вам в голову, когда вы слышите слово «фэнтези» или даже выражение «сборник рассказов». Только тогда вы сможете ступить на зачарованные улицы, созданные воображением де Линта.
|
|
В Ньюфорд мы попадаем не сразу, сначала автор приводит нас на более привычные улицы Лос‑Анджелеса, потом знакомит с рассказами живущего в Ньюфорде писателя Кристи Риделла; и только после этого мы видим сам Ньюфорд, обычный североамериканский город, существующий одновременно везде и нигде, за тысячи миль отсюда или за следующим поворотом междугородней трассы. Как и в любом другом городе, в Ньюфорде есть кварталы для богатых и трущобы, дневная и ночная жизнь, и сумерки между ними; однако автора интересуют прежде всего бездомные и те, без кого нельзя представить себе центральные улицы города, – бродячие музыканты и художники, панки и цыгане, проститутки, чародеи и сбежавшие из дому подростки, люди, для которых магия не просто проявление сверхъестественного, но демонстрация глубочайших потребностей души, искра надежды, теплящаяся в отчаявшемся сердце. Но самое могущественное волшебство – это чувство общности, дружба и любовь, сострадание и поддержка, которые есть на улицах Ньюфорда, – вот те серьезные темы, к которым обращается де Линт при помощи ярких фольклорных образов.
|
|
В Ньюфорде наивысшим магическим актом признается творчество: создание картины, стихотворения или мелодии, клиники для больных СПИДом или приюта для бездомных детей, или просто семьи и гармоничных отношений. Так люди привносят волшебство в свою жизнь; именно так, в большом и малом, они каждый день создают мир заново. Де Линт любой поступок такого рода превращает в рассказы, которые питают его Дерево Сказок, хранилище всех историй мира:
«Дерево Сказок, – говорит Чародей де Линта, – это работа магии, веры. Самим своим существованием оно утверждает, что человеческий дух сильнее уготованной ему судьбы. Истории – это всего лишь истории, они предназначены для того, чтобы развлекать и поучать, заставлять смеяться и плакать, но только те из них, которые хоть чего‑нибудь стоят, пробуждают в нашей душе отклик, не стихающий и после того, как перевернута последняя страница...»
Связанные между собой истории ньюфордского цикла – еще одна ветвь на могучем стволе этого древнего дерева, которая будет цвести и благоухать, покуда де Линт бродит по лабиринтам улиц придуманного им города.
Чарльз де Линт живет в Канаде, в городе Оттава, пишет романы, стихи, играет на скрипке и на флейте, рисует картины, изучает литературу и фольклор, однако истинное его призвание – волшебство; он один из тех редких людей, которые превращают в магию все, к чему прикасаются при помощи таких разных инструментов, как миф, сказка и фэнтези. «Думаю, что те из нас, кто пишет фэнтези, – сказала Сьюзен Купер, его коллега по перу, в речи, произнесенной на церемонии вручения награды в Ньюбери, – больше всего на свете стремятся сделать невозможное вероятным, а сны похожими на правду. Мы – нечто среднее между абстракционистами и импрессионистами. В своем творчестве мы вновь и вновь возвращаемся к тем событиям из собственной жизни, которые меньше всего понимаем, а иногда и вовсе не помним. И если читателю, будь то взрослый или ребенок, нравится написанное нами, то, наверное, его тяга читать это родом из той же призрачной страны, что и наша потребность это писать... Я не раз пыталась объяснить, что же такое фэнтези, но ни одно определение меня не устраивало. Этот ярлык вообще ужасно ограничивает. По‑моему, названия фэнтези заслуживает любое произведение искусства, будь то книга или пьеса, картина или музыкальное произведение, все, что добыто мастерством и талантом из чьего‑то воображения. Мы просто грезим, а потом берем чистый лист и изо всех сил стараемся воспроизвести на нем наши грезы».
Книга, которую вам предстоит прочесть, вся состоит из грез Джилли Копперкорн и Джорди, Софи и Кристи, Таллулы и самого Ньюфорда, увиденных и записанных Чарльзом де Линтом. Улицы вымышленного им города вымощены снами, тонкими и легкими, как осенняя паутина, или прочными и основательными, как камень или асфальт. Поэтому, приближаясь к сердцу Ньюфорда, помните: ступать нужно осторожно. Легко ступать.
Терри Уиндлин
(соредактор ежегодного сборника «The Year's Best Fantasy and Horror»)
Уиверз Коттедж, Девон, 1992
Птичий рынок дядюшки Доббина
Обычно она видела их в сумерках, когда с океана тянуло вечерней прохладой: ветерок подгонял пухлые колобки, и они кувыркались вдоль линии прибоя, забредали в проулок позади ее дома, точно радующиеся свободе беглые пляжные мячи. Иной раз они цеплялись за какой‑нибудь угол или камень на краю тротуара, и тогда из их упитанных боков высовывались тонкие длинные ручки, которыми они отталкивались от препятствия, и продолжали свой путь. Больше всего они походили на плывущие по реке весенние льдины или кусты перекати‑поля, только разноцветные – красные, желтые, голубые.
Они казались очень плотными, но только пока дул ветер. Стоило ему стихнуть, и яркие шары редели у нее на глазах, точно утренний туман под первыми лучами солнца, расползались рваными цветными полотнищами, развеивались в воздухе без остатка, как дым.
То были особые вечера, она называла их Вечерами Круглых Людей.
Только раз в жизни она говорила о них: в конце шестидесятых, в Хайт‑Эшбери. Дым ароматических свечей плавал в воздухе: на ободранном подоконнике догорали две жасминовые пирамидки. В комнате на четвертом этаже заброшенного дома, куда приходили ночевать убежавшие от родителей подростки да бродяги, стояла старая железная кровать. Ржавые пятна покрывали матрас. Жасмин перебивал въевшийся запах плесени. Она добровольно выбрала бедность тогда, ведь на дворе стояло Лето Любви.
– Я знаю, о чем ты, приятель, – сказал Грэг Лонгман. – Я тоже их видел.
На нем были замызганная белая футболка с простым пацифистским знаком и поношенные пластмассовые вьетнамки. За поясом расклешенных джинсов торчала флейта. Длинные светлые волосы стягивала на затылке резинка. Черты тонкие, лицо аскета, худое и вытянутое то ли от бродяжничества и недоедания, то ли от избытка «дури».
– Они как... – Когда он говорил, его руки приходили в движение, словно пытаясь изобразить то, что, он чувствовал, нельзя передать словами, – целый новый язык, думала она, глядя, как длинные гибкие пальцы процеживают воздух. ‑... Ну, они просто вообще...
– Так ты в самом деле их видел?
– Ну да. Только не на улице. Они парят высоко, знаешь, как такие толстые воздушные змеи.
Ей стало легче, когда она убедилась, что они настоящие.
– Правда, – добавил Грэг, – «дури» надо много выкурить, только тогда их увидишь.
Эллен Брейди положила книгу. Откинулась в кресле, щелкнула выключателем и уставилась в ночь. Воспоминания вдруг нахлынули на нее с такой неистовой силой и остротой, что она почти чувствовала запах жасмина, видела ладони Грэга, которые порхали в облаках ароматного дыма, оставляя после каждого движения нечеткий смазанный след, пока ей не стало казаться, что рук у него больше, чем у Кали.
Интересно, куда же исчезают Круглые Люди.
Длинные светло‑русые волосы Эллен накидкой спускались до самой талии. Ее родители были ирландцами – мать из мюнстерских О'Хили, отец из семьи Брейди из Дерри. В роду матери были испанцы, вот откуда эта смуглая теплота кожи самой Эллен. Зато все Брейди были чистопородные ирландцы, от них‑то она и унаследовала широкую кость. Но не только. Прозрачные серые глаза – сумеречные глаза, как, бывало, поддразнивал ее отец, – которые могли заглянуть за пределы того, что окружало ее здесь и сейчас.
Она и без наркотиков видела Круглых Людей.
Ерзая в плетеном кресле, она оглядела пляж, но уже почти стемнело, и ветер был не с океана. Тяжесть книги на коленях успокаивала, да и ее название как нельзя лучше соответствовало настроению Эллен: «Как вызвать ветер». «Жаль, что это не учебник, а всего лишь сборник занятных рассказов», – подумала она.
Автора звали Кристи Риделл, он был шотландец, худой, как спичка, всякие странные идеи без конца роились в его голове. Его прическа наводила на мысль о пережившем не одну зиму птичьем гнезде, к тому же он был на полголовы ниже самой Эллен, и все же она не могла забыть, как танцевала с ним однажды поздним вечером в саду, – с тех пор она не встречала партнера лучше. Они познакомились на востоке, в доме друзей, причудливостью не уступавшем самой дикой фантазии. Длинные коридоры прихотливо вились меж потрясающими воображение анфилад комнат, одна восхитительнее другой. И библиотеки. Эллен просто жила в них.
«При подходящем ветре на мудреца надежды меньше, чем на дурака» – так начинался первый рассказ.
Эллен помнила эту историю, еще когда та была настоящим рассказом, а не напечатанным на бумаге. В те дни она всегда звучала по‑разному.
Жил‑был однажды под пирсом в конце Мейн‑стрит то ли гном, то ли просто человек очень маленького роста по прозванию Долговязый. Кожа у него была коричневая, как засохшая грязь, а глаза голубые, как небо в погожий летний день. Был он худ, но с толстым брюшком и крючковатым носом, одевался в лохмотья, которые находил на пляже, и носил их до тех пор, пока сквозь них не начинало просвечивать тело. Свои спутанные волосы он убирал под ярко‑желтую кепку. Или заплетал в тонкие косички и привязывал к ним бусины и металлические петельки от пивных банок, которые натирал рукавом до зеркального блеска.
И хотя всякий, кто замечал, как он слоняется по улицам или бродит по пляжу, счел бы его скорее обычным бродягой, чем волшебником, две чудесные вещи у него все‑таки были.
Во‑первых, свинья, которая видела ветер и умела летать на нем. От пятачка до кончика хвоста она была розовая и чистенькая, и такая большая, что хоть на ярмарку езжай, – что Долговязый иной раз и делал, – а еще она разговаривала. Не на свинячьем языке, и даже не на свинячьей латыни, а на самом настоящем английском, который понял бы всякий, кто дал бы себе труд послушать. Имя хрюшки менялось от рассказа к рассказу, но к тому времени, когда Кристи решил‑таки записать эту историю, они с Эллен остановились на варианте Бригвин.
Другой волшебной вещью был длинный кусок бечевы с четырьмя путаными эльфийскими узлами, чтобы вызывать ветер. По одному на каждую сторону света. Север и юг. Запад и восток. Стоило ему развязать узелок, как налетал ветер, и тогда Долговязый вскакивал на Бригвин и мчался за ним, высматривая среди крутящихся в воздухе обрезков и ошметков какое‑нибудь сокровище или талисман, хотя что для него было сокровищем, другой просто выбросил бы на помойку, а его талисманом могла оказаться старая пуговица или спутанный обрывок шерстяной нити. Но наш гном выгодно продавал свои находки лесным ведьмам, колдуньям и прочей публике на ярмарке, которая начиналась далеко за полночь, когда все добропорядочные граждане уже сладко спали в своих постелях, отдав пляжные городки в распоряжение тех, кто прячется днем и разгуливает по улицам ночью.
Эллен всегда носила при себе бечевку с четырьмя сложными узлами, но сколько бы она ни развязывала их, нужного ветра ей приходилось ждать, как и всем остальным. Конечно, она знала, что только в сказке можно заманить ветер в веревочный узелок и выпускать его оттуда по своему желанию, и все же надеялась, что, может быть, хотя бы раз крошечное чудо прокрадется на цыпочках в реальную жизнь. А пока ей приходилось довольствоваться историями, которые сочиняли писатели наподобие Кристи.
Сам он называл свои странные сказочки мифосказами. Все это были призраки встреченных им чудес, тени, которые они отбрасывали на бумагу.
Курьезы. Одни очаровательные, другие пугающие. И все одинаково завораживающие. Глупость, которой, как он посмеивался, один глупец заражает другого.
Эллен улыбнулась. Да, конечно. И все же при подходящем ветре...
С Кристи она никогда не говорила о Круглых Людях, и все же не сомневалась, что он их знает.
На балконе двумя этажами выше дорожки, что вилась вдоль всего пляжа, Эллен, крепко зажав книжку Кристи в руке, умирала от желания увидеть пухлых колобков еще хотя бы раз. Океан выбивал по песчаной полосе берега свой вечный ритм. Легкий ночной ветерок подхватывал пряди ее волос и бросал их ей в лицо.
При подходящем ветре.
Что‑то трепетало у нее внутри, будто разворачивались, готовясь к полету, какие‑то крылья. Она встала с кресла, положила книгу на плетеный подлокотник и вошла в комнату. Спустилась по лестнице, шагнула на улицу. В ушах гудело, наверное, от возбуждения кровь быстрее побежала по жилам, а может, это просыпалось эхо давно умолкнувшей памяти – тихие голоса, глубокие, утробные, точно и впрямь исходили из толстеньких животиков, прямо из‑под диафрагм, затянули свою песню.
«А вдруг сегодня ветер как раз подходящий», – думала она, ступая на дорожку. Из‑за нефтяных вышек на горизонте выглядывала четвертинка луны. Эллен опустила руку в карман брюк и намотала на палец бечевку с узелками, которая лежала там. Стало совсем темно, для Круглых Людей уже, конечно, слишком поздно, и все же она не сомневалась: что‑то ждет ее на улице. Может быть, всего лишь воспоминания. А может, и чудо, которое как‑то пропустил Кристи.
Есть только один способ это проверить.
Перегрин Лори был остролиц, как хорек, – узкоплечий худенький подросток в джинсах и рваной футболке. Он сидел в дверном проеме, подтянув колени к подбородку, двухдюймовый «ирокез» из разноцветных волос топорщился ото лба до самого затылка, точно гребень на спине у ящерицы. Обхватив себя руками, он с трудом сдерживал слезы, так невыносимо жгло при каждом вдохе грудь, да и синяки на ребрах тоже давали о себе знать.
Чертовы жлобы на пляже. Эти уроды чуть его не прикончили, и некого винить, кроме самого себя. Шел себе, не спеша, через автостоянку, а тут как раз машина подъехала. Ему бы ноги сделать, но нет, куда там. Надо ведь было порисоваться, остановиться да еще смерить их холодным взглядом, когда они, пьяные, начали из машины вываливаться. А когда до него дошло, сколько их там и что именно они собираются с ним сделать, бежать было уже поздно. Все, что он мог сделать, это стоять и напускать на себя храбрый вид, хотя сердце колотилось как бешеное, и надеяться, что сможет отбрехаться, ибо в одиночку ему с этой бандой ни за что было не справиться.
Но они не разговаривать приехали. Набросились сразу. Он, правда, тоже кое‑кому врезать успел, но с самого начала знал, что все бесполезно. Не прошло и нескольких минут, как он уже лежал на земле, прикрывая от пьяных ударов живот и голову и матеря их на чем свет стоит каждый раз, когда ему удавалось набрать обжигающего воздуха в легкие.
Бугер выждал, когда он начнет корчиться от боли под ногами нападающих, и только тогда появился. Черный и весь какой‑то замасленный, с горящими глазами и ртом, полным острых длинных клыков, он выскочил из‑под пирса, который тянется вдоль всей автостоянки. Не было бы так больно дышать, он бы от души посмеялся над тем, как его обидчики шарахнулись от этой твари и с выпученными от ужаса глазами помчались к машине. Шофер рванул с места так резко, что только шины завизжали, но бугер все равно успел шарахнуть кулаком по заднему крылу.
Потом вернулся посмотреть, как он, – черная кошмарная башка склонилась над ним, принюхиваясь, когда он сел и начал вытирать с лица кровь, но отодвинулась, едва он протянул руку. Бугер вонял, как помойка, а выглядел и того хуже, – казалось, эту корявую приземистую тварь с кривой рожей, горящими как угли глазами и противной, липкой на вид шкурой только что выковырнули из какого‑то чудовищного носа. Форменный бугер, иначе и не назовешь. Живой, к тому же с когтями и зубами. Шляется за ним с тех самых пор, как он сбежал из дому...
Его родители были упертыми хиппи. Жили они в Западном Голливуде, и чем старше он становился, тем больше их стеснялся. Одно имечко чего стоит. Лори еще куда ни шло, но Перегрин... Не откуда‑нибудь, а прямо из книжки этой, «Властелин колец». Чтиво, конечно, классное, но ребенка‑то зачем так называть? Спасибо, что хоть не Фродо или Бильбо. Когда Лори подрос и научился думать собственной головой, первое, что он сделал, выбрал себе другое имя и с тех пор отзывался только на Риса. Правда, тоже из книжки, зато звучит круто. С такими предками, как у него, лишняя крутизна не помешает.
Его старик до сих пор волосы до пояса носит. И очечки круглые в металлической оправе, и музыку слушает такую же придурочную, как его видок. Старуха не намного лучше. Толстая, как китиха, волосы кудрявые, русые, такой же длины, что и у отца, только она их в косу заплетает. Бывало, домой поздно придешь, а там все травкой вперемешку с каким‑то дымом сладким провоняло, предки обдолбанные на тебя таращатся и несут что‑то про связь с космосом и прочее дерьмо в том же духе. А когда кто‑нибудь из взрослых начинал к нему приставать, как он, мол, выглядит да почему в школу не ходит, отец всегда отвечал, пусть делает что хочет.
Пусть делает что хочет. Господи. Да только дайте. Кто бы на его месте не ушел из дому при первой же возможности, когда там такое творится? И вот на тебе, не успел он от своих предков избавиться, как к нему этот бугер приклеился, шастает за ним повсюду, прячется по темным углам.
Поначалу Рис на него и не глядел толком, так только, краем глаза, но ему и этого хватило. Ночуя на пляжах или на скамейках в парке, он иногда просыпался от нестерпимой помоечной вони и успевал заметить, как что‑то мокрое и черное, пригибаясь, улепетывало во тьму. Прошло несколько недель, и тварь осмелела настолько, что стала усаживаться на корточки в десятке‑другом шагов от того места, где он устраивался на ночлег, и до утра не сводила с него горящих как угли глаз.
Рис не знал, кто это и чего ему надо. Присматривает оно за ним или приберегает себе на обед? Временами он был уверен, что все дело в разной наркоте, которой баловались его родители тогда, в шестидесятые, – им‑то, конечно, классно было, зато ему паршиво, ведь он родился, и все это началось, кислота, наверное, сдвинула что‑то у него в генах. Поэтому теперь у него едет крыша и ему кажется, будто за ним по пятам шляется этот сопящий бугер‑недомерок.
Чувак, как сказал бы его папаша.
Н‑да, только вот на вид этот отморозок вполне настоящий.
Рис заметил Эллен издалека и теперь старательно делал вид, будто с ним все в порядке, чтобы не привлечь ее внимания. Когда она остановилась прямо перед ним, он уставился на нее исподлобья.
– У тебя все хорошо? – спросила она, наклоняясь, чтобы лучше его разглядеть.
Испепеляющий взгляд был ей ответом. Длинные волосы, джинсы, цветастая блузка. Только этого ему и не хватало. Еще один обломок шестидесятых.
– Почему бы тебе не отвалить отсюда, а? – огрызнулся он.
Но показная бравада не обманула Эллен, она уже разглядела кровь на футболке, полускрытый в темноте синяк под глазом и боль, которую парнишка всеми силами старался скрыть.
– Где ты живешь? – последовал новый вопрос.
– Тебе какое дело?
Не обращая внимания на его угрюмую гримасу, она решительно взяла его за руку, чтобы помочь подняться.
– Да пошла... – начал было Рис, но быстро понял, что в его случае встать на ноги проще, чем сопротивляться.
– Пойдем, тебе надо почиститься, – сказала она.
– Флоренс тоже мне Найтингейл[9]выискалась, – пробурчал он, но она уже вела его обратно той же дорогой, по которой пришла.
Когда они уходили, что‑то мокрое и темное шевельнулось под пирсом. Бугер Риса распялил губы, тугие и упругие, как щупальца осьминога. Ряды острых клыков вспыхнули в свете фонарей. Зарделись раскаленные ненавистью глаза. Тварь на мягких кожистых лапах пошла за медленно двигавшейся парой, что‑то бурча себе под нос и цокая когтями по асфальту.
Брэмли Дейплом звали волшебника из «Семи суббот на неделе», третьего по счету рассказа в книжке Кристи Риделла «Как вызвать ветер». Этот невысокий сухопарый старичок был шустр, как котенок, худ, как щепка, а его загорелое сморщенное лицо напоминало сушеную фигу. Он носил очки в проволочной оправе с линзами без диоптрий, которые постоянно протирал при разговоре, а поговорить он любил.
– Важно не то, во что верят они, – объяснял он своей гостье, – а во что веришь ты.
Он умолк, когда смуглокожий гоблин, который присматривал у него за хозяйством, вошел в комнату, неся поднос с чаем и печеньем. Звали его Гун, он был довольно высок ростом для своей породы – три фута четыре дюйма – и постоянно щеголял в наряде, который подходил разве что обезьяне какого‑нибудь бродячего шарманщика: штаны в желтую и черную полоску, красный пиджачок с желтым кантом, крохотные черные шлепанцы и желтая с зеленым шляпа, которая криво сидела на его макушке, прижимая к ней торчащие в разные стороны темные кудряшки. Тонкие длинные конечности, выпирающий животик, надутые щеки, широкий нос и крохотные темные глазки придавали ему еще больше сходства с мартышкой.
Гостья разглядывала гоблина с нескрываемым изумлением, чем доставляла Брэмли живейшее удовольствие.
– Возьми хотя бы Гуна, к примеру, – произнес он наконец, – чем не доказательство моей правоты?
– Прошу прощения?
– Мы живем внутри реальности, которую договорились считать общепризнанной, иными словами, окружающие нас предметы существуют, потому что мы хотим, чтобы они существовали. Я верю в существование Гуна, Гун верит в собственное существование, да и ты, видя его с подносом в руках, вряд ли можешь усомниться в его существовании. В то же время, если принимать в расчет общественное мнение, то придется признать, что Гун – всего лишь продукт воспаленной писательской фантазии, литературный прием, художественное изображение того, чему нет места в известном нам мире.
При этих словах Гун бросил на Брэмли кислый взгляд, а гостья, пользуясь этим, подалась вперед, вытянула руку и легко, едва касаясь, провела пальцами по плечу гоблина. Потом медленно откинулась на спинку кресла и поудобнее устроилась на его подушках, таких мягких, что они, казалось, заключили ее в объятия.
– Значит... все, что мы придумываем, может появиться в реальности? – спросила она.
Мрачный взгляд Гуна устремился на нее.
Девушка училась в университете, где преподавал волшебник; она была на третьем курсе, изучала искусства и вид имела вполне богемный. На джинсах и под ногтями следы старой краски. Копна густых темно‑русых волос, куда более непокорных, чем редкие кудряшки Гуна. Неопределенной формы нос, тонкие оттопыренные губы, носки из грубой шерсти, левая пятка прохудилась, у двери – покрытые летописью царапин и пятен рабочие ботинки, из‑за пояса джинсов торчит подол рубахи. Только прозрачной голубизны глаза, живые и ясные, как‑то не вязались с этой нарочитой небрежностью.
Звали ее Джилли Копперкорн.
Брэмли покачал головой:
– Важно не придумывать. Важно знать, что такие, как Гун, существуют вне всяких сомнений.
– Да, но ведь кто‑то должен был сначала его выдумать, прежде чем он... – Девушка осеклась, заметив, как помрачнел Гун. – То есть...
Брэмли по‑прежнему качал головой.
– Без некоего подобия порядка все же не обойтись, – признал он, – ведь если бы мир состоял исключительно из вымышленных вселенных, перемешанных между собой, нас окружал бы хаос. Именно поэтому все зависит от нашего желания ну, скажем так, замечать некоторые вещи. Отличия. Отклонения от нормы. Такие, как Гун, – ну хватит уже дуться. – Последняя фраза предназначалась гоблину. – Тот мир, который мы знаем, – продолжал он, обращаясь уже к Джилли, – существует в основном в силу привычки. Просто мы договорились считать, что он состоит из определенных вещей: с раннего детства, когда сознание ребенка наиболее открыто впечатлениям окружающего мира, нас учили, что вот это – стол, и выглядит он так, там за окном – дерево, собака – это определенное животное, которое производит определенные звуки. Заодно нам сообщили, что Гуна и ему подобных просто нет, и вот результат: мы их не видим, не можем увидеть.
– Так значит, они не выдуманные? – переспросила Джилли.
Тут Гун не выдержал. Поставив поднос на стол, он хорошенько ущипнул Джилли за ногу. Девушка подпрыгнула на месте и глубже вжалась в подушки кресла, пытаясь отодвинуться подальше от ухмыляющегося гоблина и его не внушающих доверия зубов.
– Невежливо конечно, – заметил Брэмли, – зато доходчиво, правда?
Джилли поспешно закивала. Все с той же ухмылкой на лице Гун принялся разливать чай.
– Так как же, – снова спросила Джилли, – как же человеку... как же мне научиться видеть мир таким, какой он в действительности есть?
– Это не просто, – ответил волшебник. – Прежде всего надо знать, что именно ты ищешь, иначе никогда не найдешь, вот в чем дело.
Эллен закрыла книгу и откинулась на спинку кресла, размышляя о прочитанном, о Круглых Людях, о парнишке, который спал сейчас в ее постели. Надо знать, что именно ты ищешь. Может быть, потому‑то она и нашла сегодня Риса, хотя отправлялась искать Круглых Людей?
Она встала и подошла к двери спальни, чтобы взглянуть на него. Пришлось‑таки основательно с ним повозиться, прежде чем он позволил осмотреть и обработать свои синяки и раны и уложить его в постель. Заявил, что нисколько не голоден, и тут же уписал целую банку супа и больше половины буханки ржаного хлеба, который она купила днем. Ну и разумеется, он совсем не устал, что не помешало ему заснуть едва ли не раньше, чем его голова коснулась подушки.
Разглядывая Риса, Эллен покачала головой. С этим своим разноцветным гребнем парнишка сильно смахивает на петуха: так и кажется, что она подобрала на улице какой‑то гибрид птицы и подростка, который теперь мирно посапывает в ее постели, мало похожий на нормального человека. По крайней мере, Круглым Человеком его тоже не назовешь, мелькнуло у нее в голове при взгляде на прикрытый простыней тощий торс.
Она повернулась, чтобы уйти, как вдруг что‑то за окном привлекло ее внимание. Сквозь стекло на нее пялилась физиономия наподобие собачьей, и Эллен так и примерзла к месту. Этого не может быть, говорила она себе, здесь же третий этаж, а за окном ни балкона, ни карниза. Однако же было: вытянутая морда с горящими как угли красными глазами и оскаленным в свирепой усмешке частоколом острых зубов не исчезала.
Минуты шли, а Эллен стояла, не в силах ни пошевелиться, ни оторвать от наваждения взгляд. Глаза за стеклом горели голодным блеском. Злобой. Неприкрытой ненавистью. Но вот видение исчезло – не растаяло, как полагается галлюцинации, а просто убралось из поля ее зрения, словно соскользнув по стене, – и только тогда Эллен смогла сделать шаг.
Правда, сначала ей пришлось прислониться к дверному косяку – в голове стоял гул. Переведя дыхание, она подошла к окну, но там, разумеется, ничего не было. Общепризнанная реальность, так, кажется, выражался волшебник из книги Кристи? Явления, которые существуют потому, что мы хотим, чтобы они существовали. Но она‑то знала, что ни в каком даже самом страшном кошмаре ее воображение не способно породить чудовище, которое всего несколько мгновений тому назад разглядывало ее из ночной тьмы.
Она снова взглянула на паренька, который спал в ее постели. Сколько гнева у него внутри. Может быть, это он вызвал к жизни то, что она видела?
Эллен, сказала она себе, пятясь из спальни, не делай из мухи слона, тебе просто показалось. И все же что‑то было там, за окном. В глубине души она была в этом совершенно уверена.
В гостиной ей снова попалась на глаза книжка Риделла. Слова Брэмли Дейпла метались в ее мозгу, точно вспугнутые птицы... и это ощущение странности происходящего, от которого она никак не могла избавиться. Сначала ветер, потом ночь и Рис, скорчившийся в дверном проеме. А теперь еще эта штука в окне.
Прежде чем расстелить постель на диване в гостиной, Эллен налила себе бренди, старательно избегая смотреть на окна. Она знала, что ведет себя как маленькая девочка, понимала, что ей наверняка все померещилось, но что‑то таинственное витало в самом воздухе в тот вечер, и ей казалось, будто она ходит по краю обрыва, над которым висит серая туманная пелена. Один неверный шаг, и она соскользнет в пропасть. В кошмар.
Заснула она только после второй порции бренди.
А бугер все кружил вокруг дома, принюхивался к стенам, вскарабкивался время от времени наверх, заглядывал в окна. Что‑то не давало ему пробраться внутрь, какое‑то беспокойство в воздухе, похожее на ветер, но не ветер. Наконец он убрался, но не раньше чем в той части его существа, которая заменяла ему мозг, созрела мысль, что ключ ко всем замкам – само время. Часы и минуты откроют путь к тому, что пока кажется недоступным.
Длинные острые зубы твари сверкнули в усмешке. Время у него есть. Немного, но есть.
На утро Эллен проснулась с ломотой во всем теле после проведенной на раскладном диване ночи и с мыслью, чего это, скажите на милость, ей вздумалось притащить Риса домой. Пораскинув мозгами, она пришла к выводу, что весь вчерашний вечер прошел на грани сверхъестественного, частью которого и было появление парнишки. Сначала Кристи со своей книжкой. Потом эта рожа в окне. Да и Круглые Люди – сколько лет она о них не вспоминала.
Она решительно опустила ноги на пол и вышла на балкон. Легкая дымка еще не растаяла в утреннем воздухе. Серфингисты уже оседлали водны у самого пирса – всего несколько человек пока, но через час столько набежит, что и не сосчитаешь. Мусороуборочные машины ползут по пляжу, мерный рокот моторов вплетается в гул прибоя. Какие‑то люди терпеливо просеивают металлоискателями оставленные машинами груды отбросов, прежде чем специальные грузовики увезут их на свалку. Вдоль самой кромки прилива спиной вперед бежит человек, его силуэт четко вырисовывается на фоне океана.
Ничего необычного. Тогда откуда же это неотвязное чувство постороннего присутствия, словно какая‑то птица забралась внутрь ее и машет своими темными крыльями в ее мозгу? Из зеркала в ванной комнате на Эллен взглянули глаза этой птицы. Безумные глаза.
Дрожа, Эллен кое‑как покончила с умыванием. Когда Рис проснулся, она уже сидела на балконе в водолазке и шортах, с кружкой утреннего кофе в руках. Непривычное ощущение одержимости почти отпустило, события минувшей ночи постепенно начинали казаться полузабытым сном.
Когда Рис появился на балконе, Эллен не смогла сдержать улыбки при виде того, как забавно помялся во сне его ящеричий гребень. Волосы частью прилипли к голове, частью, наоборот, торчали под самыми невообразимыми углами. Упрямо сжатый рот шрамом белел среди поля короткой щетины, но глаза, еще слегка припухшие со сна, смягчали общее выражение лица.
– И часто ты это проделываешь? – спросил он, плюхаясь в соседнее кресло.
Что именно? Кофе по утрам пью?
– Бродяг подбираешь.
– Судя по твоему виду, тебе нужна была помощь.
Рис кивнул:
– Точно. Все мы братья и сестры на этом большом межзвездном корабле, который зовется Земля. Добрая самаритянка, я так сразу и понял.
Резкость его тона спугнула хорошее настроение Эллен. Птица, чей взгляд она совсем недавно видела в зеркале, снова встрепенулась, события прошедшей ночи всплыли в памяти. Что там говорил этот волшебник у Кристи? Вещи существуют только потому, что мы хотим, чтобы они существовали.
– Когда ты заснул, – сказала вдруг она, – мне показалось, я видела, как что‑то заглядывает в окно спальни...
И тут же умолкла, недоумевая, к чему она затеяла этот разговор. Но Рис неожиданно выпрямился в своем кресле, явно встревоженный.
– А на что оно было похоже, это «что‑то»? – спросил он.