Очы Бала. Алтайский эпос. Песнь первая
… Для младшей девушки — сестры
Небесноликой Очыры —
Оседлан конь Очы-Дьерен,
Чья грудь мощнее горных стен.
Сестрица младшая — смела,
Прекраснолица, весела.
Ее охотничья стрела
Отменно меткою была.
Алтаем золотым она
Для вечной жизни создана.
С рожденья имя обрела,
Звалась она — Очы-Бала…
…Сестра, закончив эту речь,
Добычу сбросила с седла,
Семидесятигранный меч
К луне и солнцу подняла,
Клыкастый конь ее заржал,
Как будто гром или обвал.
Как свет летит Очы-Бала
К войскам злодея Ак-Дьала.
Бронзовошубые войска
В сестрицу начали стрелять,
И златошубые войска
Девицу стали окружать.
Как меч, как луч, Очы-Бала
Войска на склоне рассекла,
Великая Очы-Бала
Врагов, как молния, прожгла…
Некоторое время спустя я наткнулась на рисунок с названием «Очы Бала», где изображена крепкая алтайская девушка. Округлыми в рисунке были: голова героини, чаша, которую удерживала Очы Бала в правой руке, кулак правой руки, что удерживал рукоять меча, щит, что стоял, закрывая нижнюю часть тела девушки. Очень все символично и, на мой взгляд, перекликается с наскальным женским изображением Калбак-Таша. Чашечные углубление на месте головы, правой руки и чаши-пиалы; кулака левой руки и рукояти меча. Сам меч – линия, идущая на наскальном изображении от окончания левой до низа рисунка. Видимо, образ женщины-защитницы, женщины –воительницы, стоявшей на страже родной земли и своего племени в народном сознании был значим и важен во все времена: и в эпоху бронзы и в средневековье.
Путешествия продолжаются... Ольга Шадрина, фото автора
Отважная Очы-Бала,
Оглядываясь, поняла —
Окончен путь, — вокруг видна
Огненно-льдистая страна.
Тут коротает дни свои,
Тут правит злобный Кан-Тадьи.
Пасутся табуны — густы,
Пестры, как летние кусты.
Темней тайги — его народ
Тут, получается, живет.
Хрипят заливы черных вод,
Хребет стоит, страну храня,
То застывая, точно лед,
То растекаясь от огня.
Каана дома не видать,
Каан охотится опять.
Заметила Очы-Бала:
Огонь погасший вновь горит,
Вновь воскрешенный Ак-Дьала
В аиле каменном сидит.
Остерегаясь близких бед,
По-лисьи конь запутал след.
Красавица Очы-Бала,
Как заяц, осторожно шла,
Остерегаясь, след вела
Она к аилу Ак-Дьала.
На перепутье ста дорог,
Неописуемо высок —
Вершиной солнце заслонил
Великий каменный аил,
С охраной из богатырей
Сияют семь его дверей,
Стогранный коновязи столб
Связал и высь, и глубину,
Сквозь тучи серые прошел,
Сокрыл верхушкою луну.
Тут семь десятков молодух
Встречать красавицу бегут,
Тут шесть десятков молодцов
Вести коня ее идут.
Подъехала Очы-Бала,
Проворно спрыгнула с седла,
Молодок руки отвела,
Мужам поводья не дала,
Коня сама Очы-Бала
До коновязи довела.
И, опершись на белый меч
И лук не сняв с могучих плеч,
Берет просторный тажуур,
Бездонно-черный тажуур,
Сосуд из бурого свинца
Гудит от бурного винца,
Сосуд тяжелый золотой
Налит веселой аракой.
И в двух мешках висят на ней,
Горя, как тысячи огней, —
Крутая золота гора,
Курган монет из серебра.
Неся все это, наконец
Девица входит во дворец.
Просторней девяти долин
Пред нею зал, а в зале том
Свирепый злобный властелин
Сидит на троне золотом.
Так, завершив дела свои,
Тут отдыхает Кан-Тадьи.
На шее толстой, как бревно,
Огромной головы котел,
В провале рта его — темно,
Зубов кровавый частокол.
Два глаза кровью затекли,
Усы его и борода
Стекают дымом до земли,
Два уха сделаны из льда.
Лоб властелина как бугор,
Лицо — изрытый косогор.
Каан в обличии таком
Сидел на троне золотом.
Сестрица младшая взяла
С вином просторный тажуур,
Отважная Очы-Бала
Открыла черный тажуур.
На правое колено встав,
Шесть дней без отдыха поет -
Деревья голые — в листах,
Долина чахлая — цветет...
Но с глаз ее упал туман, —
Нет в медном зале никого,
На желтом троне не каан —
Изображение его.
Сестра была изумлена,
Ступила в новый зал она.
Здесь много разного добра —
И золота и серебра,
Здесь слитки с голову быка,
Здесь слитки с голову козла,
Меха лежат, как облака,
Висит оружье — без числа.
С железным тополем в руке,
С копьем тяжелым в кулаке,
За золотым столом один
Зловещий виден властелин.
Гремит он счетами — учет
Богатырям своим ведет,
Готовит воинство в поход,
Народам делает расчет.
На земли девушек-сестер
Направил свой кровавый взор.
Увидев властелина тут,
Открыла девушка сосуд,
Покрытый вязью золотой,
Вином наполнила чочой,
На правое колено встав,
Пять дней без отдыха поет, —
Цветы густеют на кустах,
На скалах танталай 25 цветет.
Как золотой песок, как мед,
Напев красавицы течет...
И вновь с очей упал туман,
И снова в зале — никого,
И вновь пред нею не каан —
Изображение его.
И видит девушка теперь
Порог высокий золотой,
И раскрывает настежь дверь,
И в зале, светом залитой,
Увидела Очы-Бала:
Воитель мрачный Ак-Дьала,
Каана злого сын живой,
Сидит в кольчуге боевой,
И возле сына своего
Хлопочет-ходит мать его.
Сестрица к старой подошла,
Поцеловала-обняла,
Спросила: как идут дела,
Обилен и здоров ли скот,
Богат и весел ли народ?
Затем, наполнив аракой
Чочой узорный золотой,
Его с почтеньем подает,
Красиво, ласково поет.
Алтын-Шуру чочой взяла —
Крепка у гостьи арака,
Чочой не принял Ак-Дьала,
Сынок не сделал ни глотка...
Девица славная опять
Дворец покинула, она
Пошла гнедого отвязать,
Пустить на волю скакуна.
Вот — беркутом трехкрылым конь
Взмыл в глубину седых небес,
Под самый солнечный огонь
Поднялся с шумом и исчез.
Безжалостные удальцы,
Увидев беркута, дрожат.
Бесчисленные молодцы,
Услышав беркута, лежат.
Их шум великий повалил,
Лишил сознания и сил,
И вдоль, и поперек земли
Лежат воители в пыли.
Великая Очы-Бала
В аил каана вновь вошла,
В узорной вязи, золотой
Вином наполнила чочой,
Перед старухою она
Стоит почтительно скромна.
И за чочоем пьет чочой
Старуха — только наливай,
Спьяна не двинет головой —
Свалилась на пол абакай26.
Подскакивают десять слуг,
Подхватывают абакай,
В постель просторную, как луг,
Укладывают абакай.
Прикрыли мягкою дохой,
Спустили полог меховой.
Прекрасная Очы-Бала
Перед кааном Ак-Дьала
Печально, горестно поет,
Покорно чашку подает.
Постигнув смысл печальных слов,
Узнавший девушку давно,
Сидел он — злобен и суров,
С вином чочой не принял, но
Так песня горькая грустна,
Как яд в душе горит она,
От песни жалобной такой —
Все тело налито тоской.
«Вина глоточек никогда
Не делал воину вреда,
Что пил, однако, что не пил...
Чуть-чуть он мне прибавит сил,
Утихнет, может быть, тоска?
И — за погибшие войска —
Принять придется золотой
От этой девушки чочой...»
Злясь на себя, кривя душой,
Поскольку устоять не смог,
Он, с песней поданный, чочой
Опорожнил в один глоток,
Однако с чашечки одной
Он закачался, как хмельной.
Сестрица очи подняла,
Сдержать усмешки не смогла,
Сосуд просторный черный взяв,
Смеясь над сыном, льет она
Составленный из сотни трав
Настой зеленого вина.
Перед глазами Ак-Дьала
Летает, кружится чочой,
Гудит в ушах богатыря,
Течет напев, как мед густой.
От песни звонкой, как весна,
Играет сердце у него,
От песни плавной, как волна,
Все изнывает существо.
Как верный меч хватал в бою —
Качаясь, он схватил чочой,
Коварность проклинал свою,
Нрав кровожадный проклял свой.
Сидит воитель — вдвое пьян,
Стал разговорчивым каан,
Как будто в скачке победил,
Коня лихого укротил, —
Кровь разыгралась, жаркий пот,
Как сало жидкое, течет.
Раскрыл все тайны гостье он
И сам был этим удивлен.
Отважная Очы-Бала
Открыто речи повела,
Тяжелый, полный, золотой
Теперь сосуд она взяла,
Тягучий травяной настой
Теперь каану налила.
Веселый запах над вином
Витает ласковым огнем,
Он обжигает — не горяч,
Он свет ломает, как алмаз,
Никто, коль бодрствует и зряч,
Не отведет от чашки глаз.
Над головою Ак-Дьала —
Напев, исполненный тепла,
Могуче тело Ак-Дьала
Мужская сила обожгла.
Сидит красавица, она
Светла, как полная луна,
Живое, сладкое вино —
Желанно с нею заодно.
Чуть-чуть подумав, знает он,
Что шутит девушка над ним,
Чочой меж тем хватает он
И жадно пьет — глотком одним.
Остыл его усталый взгляд,
Он шевелит рукой едва,
На грудь упала голова,
И кости все его болят,
И боль течет вдоль старых ран.
Качаясь, охает каан,
Туман глаза его закрыл,
Тоскливо он проговорил:
«Погасло сердце у меня,
Полна вся внутренность огня,
Где чудодейственный тьада27,
Что оживлял меня всегда?
Где плат, холодный как вода,
Что воскрешал меня всегда?
Быстрей, будь недруг ты иль друг, —
Открой окованный сундук,
Пока я жив, тьада найди
И приложи к моей груди!
И заверни меня в платок,
Чтоб я опять воскреснуть смог!..»
Стремительно Очы-Бала
Сундук окованный нашла,
Сундук спокойная сестра
Неторопливо отперла —
Там воскрешающий платок,
Как небо летнее широк,
Тьада, врачующий больных,
Лежал — черней небес ночных,
Живая тайная стрела
На дне припрятана была,
Еще увидела сестра
Кольцо литого серебра,
Сокрыта в том кольце была
Душа каана Ак-Дьала.
И кроме прочего добра
Была в чугунном сундуке
Всесветно мудрая сутра
На всемогущем языке...
Сестра все это собрала,
Сложила в кожаный мешок,
Сундук искусно заперла,
Чтобы никто понять не мог, —
Сундук, как прежде, непростой
Или давно стоит пустой.
И тут же Кан-Тадьи сынок,
Не устояв, свалился с ног,
Богатыри толпой бегут,
В постель воителя несут,
Доспехи сняли с удальца,
Отерли пот с его лица,
Укрыли шубой дорогой,
Спустили полог меховой.
Дворец покинула опять
Очы-Бала, теперь она
Спешит со дна небес призвать
Очы-Дьерена скакуна.
Уздечки звон понесся вдаль,
Ответный докатился гул,
И беркут серый, словно сталь,
Спустился, крылья распахнул.
Златую душу Ак-Дьала
Коню хозяйка отдала,
Вручила кожаный мешок,
Сказала славная ему:
«Чтоб попытавшийся не смог
Поймать тебя — лети во тьму,
Пробей заоблачную высь,
В звезду дневную превратись.
Когда вернется Кан-Тадьи
Вновь во владения свои,
Какую смерть замыслит зверь
Еще не ведаю теперь,
Что в голову придет врагу —
Пока узнать я не могу.
Видать, прервутся дни мои,
Ведь где хранится Кан-Тадьи
Душа, исполненная зла,
Дознаться так и не смогла.
Умру — ты птицею лети,
Убьют — сторицей отомсти.
Меня для жизни воскреси,
Ум и дыхание верни...
Седло с уздечкой унеси,
Добро до времени храни!»
Такой наказ коню дала
Отважная Очы-Бала.
В когтях уносит два мешка
Великий беркут в облака.
И все воители страны
Испуганы, удивлены.
Что делать им с девицей той-
Могучей, смелой, молодой?
Под шубы спрятались опять
И Кан-Тадьи решили ждать...
Сестрица ведала без книг —
Страна недобрая вокруг,
Поспешно обернулась вмиг
Простушкой девушкою вдруг.
Простушка девушка была
Лицом улыбчивым кругла,
Косички девушки — тонки,
Движенья девушки — легки,
Снует-хлопочет во дворце
С улыбкой тихой на лице.
Трехкрылый беркут в вышине,
У неба синего на дне,
Куда никто не долетал,
Звездою голубою стал
И с поднебесья наблюдал
Земные тропы и пути,
Чтоб незаметно не попал
В свои владенья Кан-Тадьи.
Становится в ночи конем,
С небес спускается в траву,
Звездой становится он днем,
Взлетает снова в синеву.
Конь постоянно на виду,
Но кто увидит днем звезду.
Что конь пасется по ночам —
Зверь ни один не замечал...
«Нет богатырского коня,
И богатырши нет самой, —
Растаяла средь бела дня,
Решила кочевать домой?
Сынка споила допьяна,
Свалила набок абакай,
Страшась властителя, она
Скорей вернулась на Алтай?
Отъехала Очы-Бала —
Опять спокойно будем жить,
Она как будто не была —
О ней забудем говорить.
Про гостью собственной семьи
Пусть сам узнает Кан-Тадьи...» —
Так говорили удальцы,
С земли вставая впопыхах,
Так толковали молодцы,
Закончив прятаться в мехах...
Простушка ищет средь девиц
Себе подобных молодиц —
Одних научит ладно шить,
Других — коров легко доить.
Сидят толпою дотемна —
Едва подоят семь коров,
Простушка девушка одна
Подоит семьдесят коров.
Галдят толпою дотемна —
Едва подоят семь овец,
Простушка девушка, она
Подоит семьдесят овец.
Глядишь — уже простушкой сшит
Такой вместительный аркыт28,
Что весь собравшийся народ
Чегень29 потом неделю пьет,
Пьет две недели араку,
Ест до отвала свежий сыр,
Забыл про горе и тоску,
Завел на брюхе толстый жир.
Алыпы, знавшие войну,
Теперь раздались в ширину,
Кто был душой как злобный зверь,
Размяк, обмаслился теперь.
Не успевая пить и есть —
Кто пьян проснется — этим сыт,
Все молодцы забыли честь,
Все удальцы забыли стыд.
Меж тем догадка никому
На жирный разум не пришла,
Не видно пьяному уму —
Что так хитрит Очы-Бала...
А нищий, скученный народ,
Больной измученный народ,
Лишенный девушкой забот,
Благодарения поет.
Все больше у нее подруг,
И что ни день — то шире круг
Знакомых девушек у той
Служанки вроде бы простой.
Отборных ладных молодиц,
Чьи лица — радостная медь,
Красивых ласковых девиц
Протяжно научила петь.
Парней простушка собрала,
Бездельничавших до сих пор,
Им, научив играть, дала
Стальной комыс, лесной шоор30
Простушка, выбрав из парней
Тех, кто способней и умней,
Семь дней учила их писать,
Шесть дней учила их читать.
...Однажды мать Алтын-Шуру
Проснулась рано поутру,
С постели соболиной встав,
Суставы старые размяв,
Проворных слуг она зовет,
Чтобы еду тащили ей,
И слушать песни, без забот
Усаживается плотней.
Единственного позвала
Обедать сына Ак-Дьала.
Лежит на блюдце золотом
Мясная жирная гора,
С неиссякаемым вином
Стоит бадья из серебра.
Сидят сынок с Алтын-Шуру,
Не беспокоясь пьют-едят,
Народа слушают игру,
На пляски девушек глядят.
Танцует девушка — стройна,
Сравнима с летнею луной,
Поет кукушкою она,
Гудит на дудке травяной.
Слова ее пьяней вина,
Сама — как облако легка,
На самом деле — кто она —
Никто не ведает пока.
Все видят, что среди людей
Великой богатырши нет,
Все знают, что среди коней
Пропал Очы-Дьерена след.
Народы Алтая донесли до нашего времени в различных жанрах своего фольклора исключительно интересные образцы устного творчества, идущие из глубин веков и имеющие древнейшие традиции и истоки.