Конечно, подумал он. Ее муж.
— Я любил ее, — сказал он. — Потом ненавидел. Потом снова любил. Ей требовалось больше, чем я мог ей дать.
— Вы давали ей то, что могли.
— Только не в конце. Я не был достаточно сильным. Я сорвался. Когда она умирала.
— Вам ведь тоже пришлось несладко.
— Она знала, что я сделал. Никогда не сказала ни слова, но знала. — Он почувствовал себя загнанным в ловушку. Стены надвигались на него. Он надел очки. Оттолкнувшись от стола, подошел к раковине, ополоснул стакан Выглянул в окно. Оно выходило не на Холл, а к лесу. Она посадила большой огород. Отремонтировала старую теплицу. Возле теплицы стояла тачка, похоже с навозом. Он представил, как она разбрасывает его по участку сильными, резкими движениями. Она вспотела, как сегодня. Остановилась, вытерла лоб рукавом. Конечно, она не надевает рукавицы, чтобы ощущать деревянную ручку совковой лопаты и тепло, поднимающееся от нагретой солнцем земли. Когда захочет пить, вода потечет по уголкам ее рта к шее, потом между грудей
Он заставил себя отвернуться от окна и посмотрел на нее:
— У вас есть дробовик, миссис Спенс.
— Да. — Она оставалась на месте, хотя и переменила позу, положив локоть на стол, а другой рукой ухватившись за колено.
— Вы стреляли из него прошлой ночью?
— Да.
— Зачем?
— Эта земля частная, констебль. Столбы стоят через каждые сто ярдов.
— Тут проходит общая пешеходная тропа. Вам это хорошо известно. Хозяевам земли тоже.
— Те мальчишки находились не на тропе, которая ведет на Kojerc-Фелл. Не возвращались они и в деревню. Они были в лесу за коттеджем и пробирались к Холлу.
— Вы в этом уверены?
— Конечно. Я же слышала их голоса!
— Вы предупреждали их?
— Дважды.
— Вам не пришло в голову позвонить по телефону и вызвать помощь?
— Я не нуждалась в помощи. Мне нужно было от них отделаться. И эту задачу, признайтесь, я решила.
— С помощью ружья. Пальнули в деревья дробью, которая…
— Солью. — Она провела большим и средним пальцами по волосам, откинув их назад. Этот жест говорил скорей о нетерпении, чем о суете. — Ружье было заряжено солью, мистер Шеферд.
— А вы когда-нибудь заряжаете его чем-то еще?
— Временами да. Но в этих случаях я не стреляю в детей.
Тут он впервые обратил внимание, что в ушах у нее серьги, маленькие золотые точки, которые сверкнули, когда она наклонила голову. Это было ее единственное ювелирное украшение, если не считать обручального кольца, совсем простого, как и его собственное, и тонкого, как грифель карандаша. Оно тоже блеснуло, когда ее пальцы беспокойно забарабанили по колену. Она была без сапог, в одних носках, и он обратил внимание, что у нее длинные ноги.
— Миссис Спенс, ружье — опасная игрушка в руках неопытного человека.
— Если бы я хотела кого-то ранить, поверьте мне, я бы это сделала, мистер Шеферд, — заявила она.
Она встала. Он ожидал, что она пройдет через кухню, поставит свой стакан в раковину, а графин в шкаф. Но она сказала:
— Пойдемте со мной.
Он проследовал за ней в гостиную, где он уже был, когда шел на кухню.
Вечерний свет падал полосами на ковер, вспыхивал на ней, когда она шла к старинному сосновому туалетному столику, стоящему у стены. Она выдвинула верхний левый ящик, достала небольшой сверток, перевязанный бечевкой. Развязала бечевку и развернула полотенечную ткань. Там оказалось оружие. Хорошо смазанный револьвер.
— Пойдемте со мной, — еще раз повторила она.
Он пошел за ней к входной двери. Она была по-прежнему распахнута, и прохладный мартовский бриз шевелил ее волосы. По другую сторону двора стоял пустой Холл — разбитые окна, загороженные досками, ржавые водосточные трубы, выщербленные каменные стены. Она сказала:
— Вторая труба справа. Левый угол. — Она прицелилась и выстрелила. Терракотовый край отлетел от второй трубы, словно новая пуля.
Она снова сказала:
— Если бы я целилась в кого-то, не промахнулась бы, мистер Шеферд.
Она вернулась в гостиную и положила оружие на тряпку, лежавшую на столике, между швейной корзинкой и коллекцией фотографий ее дочери.
— У вас есть разрешение на оружие? — спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Не было необходимости.
— Так требует закон.
— Но я приобрела его незаконным образом.
Она стояла спиной к столику. Он остановился в дверях, раздумывая, что сказать. Сделать ли то, что требует от него закон. Оружие нелегальное, она им владеет, и он обязан конфисковать его, а ее обвинить в нарушении закона. Вместо этого он сказал:
— Зачем оно вам?
— В основном для тренировки в стрельбе. И еще для защиты.
— От кого?
— От любого, кого не отпугнет крик или залп из дробовика. Это такая форма личной безопасности.
— Вы не кажетесь беззащитной.
— Любой, у кого в доме есть ребенок, беззащитен в той или иной мере. Особенно одинокая женщина.
— Вы всегда держите его заряженным?
— Да.
— Глупо. У вас могут быть неприятности. В уголках ее губ мелькнула улыбка.
— Возможно. Только я никогда не стреляла из него при посторонних, до сегодняшнего дня. Меня видела с револьвером только Мэгги.
— Глупо, что вы показали его мне.
— Да. Глупо.
— Зачем вы это сделали?
— По той же причине, по которой приобрела его. Для самозащиты, констебль.
Он смотрел на нее, чувствуя, как учащенно бьется сердце.
Где-то в доме капала вода, из-за дверей доносилось пронзительное птичье чириканье. Он видел, как вздымается ее грудь, видел кожу, видневшуюся в распахнутом вороте рубашки, бедра, обтянутые джинсами. Она была жилистая и потная. Он не мог ее вот так оставить.
В голове у него все перепуталось, он сделал два больших шага, и она встретила его в середине комнаты. Он обнял ее, его пальцы погрузились в ее волосы, их губы встретились. Никогда еще он не хотел женщину так сильно. Если бы она хоть немного воспротивилась, он принудил бы ее силой, но она и не думала сопротивляться. Ее руки касались его волос, его горла, груди, а потом обняли его, когда он прижал ее еще крепче, мял ее ягодицы и терся, терся, терся о нее. Он слышал, как покатились пуговицы, отлетевшие от ее рубашки, когда он стаскивал ее, стремясь добраться до ее груди. А потом сам оказался без рубашки, и ее губы накрыли его рот, целуя и покусывая дорожку до его талии, после чего она встала на колени, повозилась с его ремнем и спустила вниз брюки.
Господи Иисусе, подумал он. Господи Господи Господи. Он боялся лишь, что взорвется в ее рот или что она отпустит его, прежде чем он это сделает.
Глава 9
Независимая и сильная Джульет была полной противоположностью нежной, податливой Энни. Возможно, именно это и привлекло Колина. Овладеть ею было просто, она сама этого жаждала, зато понять было совсем не просто. Во время первого часа их любовных упражнений в тот мартовский вечер она произнесла только два слова: Боже и сильней, второе повторила трижды. Когда же они достаточно получили друг от друга, уже после того, как перебрались из гостиной наверх, в ее спальню, где занимались любовью и на полу, и на кровати, она повернулась на бок, подложила одну руку под голову и спросила:
— Какое у вас христианское имя, мистер Шеферд, или мне и дальше вас так называть?
Он провел пальцем по тонкому, белому шраму на коже, который проходил по животу и был единственным признаком — помимо самого ребенка, — что она рожала. Он чувствовал, что жизни не хватит, чтобы достаточно хорошо познать каждый дюйм ее тела, и когда лежал рядом с ней, овладев ею уже четыре раза, ему мучительно захотелось ее опять. Он никогда не занимался этим с Энни чаще чем раз в сутки. Ему и в голову не приходило, что может быть иначе. И если жену он любил сладко и нежно, испытывая одновременно покой и смутное ощущение своего долга перед ней, любовные упражнения с Джульет воспламеняли его до такой степени, что он никак не мог насытиться. Проведя с ней вечер, ночь и день, он улавливал ее запах — на своих руках, одежде, когда причесывал волосы — и обнаруживал, что хочет ее, звонил ей, произнося только ее имя, и слышал в ответ ее низкий голос: «Да. Когда?»
Но сейчас, когда она спросила, как его называть, он просто ответил:. — Колин.
— Как тебя называла твоя жена?
— Кол. А твой муж?
— Меня зовут Джульет.
— А твой муж?
— Его имя?
— Как он называл тебя?
Она провела пальцами по его бровям, по изгибу его уха, по его губам.
— Ты ужасно молодой, — последовал ответ.
— Мне тридцать три. А тебе?
Она печально улыбнулась, едва шевельнув губами:
— Я старше. Достаточно старая, чтобы быть…
— Кем?
— Мудрей, чем я есть. Намного мудрей, чем я была сегодня после полудня.
Его эго ответило:
— Ты ведь хотела этого, правда?
— О да. Как только увидела тебя сидящего в «ровере». Да. Я хотела. Этого. Тебя. Как хочешь понимай.
— Ты дала мне выпить какое-то снадобье? Она поднесла руку ко рту, положила между губ указательный палец, мягко пососала его. У него перехватило дыхание. Она вытащила палец изо рта и засмеялась:
— Вам и не требуется снадобье, мистер Шеферд.
— Сколько тебе лет?
— Я слишком стара для того, чтобы быть чем-то большим, чем одним вечером.
— Ты ведь говоришь не всерьез.
— Увы, я вынуждена.
Со временем он переборол ее замкнутость. Она назвала свой возраст, сорок три, и уступала их обоюдному желанию. Но когда он говорил о будущем, она превращалась в камень. Ее ответ был все время один и тот же:
— Тебе нужна семья. Дети Ты должен быть отцом Я не могу тебе это дать.
— Послушай. Женщины и старше тебя рожают.
— У меня уже есть ребенок, Колин.
В самом деле. Мэгги была тем уравнением, которое требовалось решить, если он хотел завоевать ее мать, и он это понимал. Однако она была неуловимой, этот ребенок-призрак, мрачно наблюдавший за ним с противоположной стороны двора, когда он выходил из коттеджа в тот первый день. Она сжимала в руках облезлого кота, ее глаза были серьезными Она знает, подумал он. Он кивнул ей и назвал по имени, но она исчезла за утлом здания. Правда, с тех пор она была более вежливой — настоящий образец хорошего воспитания, — но он читал на ее лице осуждение и мог бы предсказать способ, которым она отплатит матери, задолго до того, как Джульет поймет, с чего началось увлечение Мэгги этим юнцом Ником Уэром.
Он мог бы как-нибудь помочь. Ведь он знал Ника Уэра, был хорошо знаком с родителями мальчика. Он мог бы оказаться полезным, позволь ему Джульет.
Вместо этого она впустила викария в их жизнь. И Робину Сейджу удалось создать то, что не удавалось самому Колину: хрупкий союз с Мэгги. Он видел, как они разговаривали возле церкви, шли в деревню, тяжелая рука викария лежала на плече девочки. Он видел, как они сидели на стене кладбища, спиной к дороге, лицом к Коутс-Феллу и рука викария взмывала в воздух, описывая изгиб местности или что-то еще. Он отмечал визиты Мэгги к викарию. А потом заговорил о них с Джульет.
— Ничего страшного, — ответила Джульет. — Она ищет своего отца. Она знает, что ты им быть не можешь — она считает тебя слишком молодым, да ты никогда и не уезжал из Ланкашира — вот она и приспосабливает для этой роли мистера Сейджа. Она считает, что отец ищет ее повсюду. Почему бы ему не оказаться викарием?
Это дало ему повод спросить:
— Кто ее отец?
На ее лице появилось знакомое выражение замкнутости. Иногда он удивлялся, не является ли ее молчание уловкой, с помощью которой она поддерживает его уровень страсти к ней, оставаясь более интригующей, чем другие женщины, и таким образом провоцируя его доказывать совершенно несуществующее превосходство над ней при помощи их совместных упражнений в ее постели. Но ее, казалось, не удивляли и не волновали эти его предположения, она только говорила: «Ничто не длится вечно, Колин», — когда, отчаянно стремясь узнать правду, он делал вид, будто уходит от нее. Чего он на самом деле никогда не сделает, не сможет сделать, и он хорошо это знал.
— Кто же он, Джульет? Ведь он не умер, верно?
Лишь однажды она проговорилась. Случилось это июньской ночью; лунный свет омывал ее кожу, рисуя на ней пятнистый узор летней листвы за окном. Она сказала:
— Мэгги хочется так думать.
— Это правда?
Она прикрыла глаза. Он взял ее руку, поцеловал ладонь и приложил к своей груди.
— Джульет, это правда?
— Пожалуй, да.
— Пожалуй? Ты все еще состоишь с ним в браке?
— Колин. Пожалуйста.
— Ты была когда-нибудь замужем за ним?
Она снова закрыла глаза. Он увидел блеснувшие под ресницами слезы, но не понял причину ее боли и грусти. Потом сказал:
— О Господи. Джульет. Тебя изнасиловали? И Мэгги… Неужели кто-то…
— Не оскорбляй меня, — прошептала она.
— Ты никогда не была замужем, да?
— Пожалуйста, Колин.
Впрочем, этот факт не имел никакого значения. Она все равно не выйдет за него. Слишком стара для тебя — говорила Джульет не раз.
А вот для викария не слишком стара.
Стоя в своем доме, прижавшись лбом к холодной входной двери, еще долго после того, как затих шум отцовской машины, Колин Шеферд чувствовал, как скачет в его черепной коробке вопрос инспектора Линли: «Возможно ли, констебль, чтобы она могла сделать его любовником после такого короткого знакомства?»
Он крепко, до боли, зажмурился.
Не важно, что мистер Сейдж отправился в Ко-утс-Холл для того лишь, чтобы поговорить про Мэгги? Деревенский констебль тоже поехал туда предостеречь женщину от стрельбы из ружья, а уже меньше чем через час лихорадочно срывал с нее одежды, охваченный страстью. И она не протестовала. Не пыталась его остановить. Если уж на то пошло, она была не менее агрессивной, чем он сам. Что же она за женщина?
Она сирена, подумал он и попытался избавиться от отцовского голоса:
— Баб надо крепко держать. Дай им волю, обведут вокруг пальца.
Может, она сделала с ним именно это? И с Сей-джем тоже? Она говорила, что он ее навещает, чтобы поговорить о Мэгги. Он приходил к ней с добром, по ее словам, и ей нужно было его выслушать. У нее испортились отношения с дочерью, не хватало никакого терпения, разговоры заводили в тупик, и если бы викарий мог ей помочь, почему бы его не выслушать?
Тут она вгляделась в его лицо:
— Ты не веришь мне, Колин, да?
Нет. Ни на дюйм. Ни на мгновение пребывания наедине с другим мужчиной в этом отрезанном от мира коттедже, где само одиночество взывало к совращению. Тем не менее он ответил:
— Что ты? Конечно верю.
— Ты можешь зайти, если хочешь. Сядешь между нами за стол. Убедишься, что я не хватаю его под столом за коленку.
— Не хочу.
— Тогда что же?
— Я просто хочу, чтобы наши отношения стали нормальными. Чтобы не надо было прятаться.
— Это невозможно.
А теперь у них не будет вообще никаких отношений, до тех пор, пока Скотленд-Ярд не перестанет ее подозревать. Если даже отбросить в сторону разницу в их возрасте, он все равно не может спать с Джульет Спенс, не потеряв свой авторитет в Уин-сло. Уехать из деревни и жениться на Джульет он тоже не мог из-за ее дочки. Он оказался в капкане собственных замыслов. Только сотрудники Нью-Скотленд-Ярда могли его освободить.
Над его головой зазвенел дверной звонок, так неожиданно и пронзительно, что он вздрогнул. Залаял пес. Колин дождался, когда он выбежит из гостиной.
— Тихо, — приказал он. — Сидеть. — Лео наклонил голову и стал ждать. Колин отпер дверь.
Солнце зашло. Стало быстро темнеть. Огонь на крыльце, который он зажег в ожидании лондонских гостей, теперь освещал жесткие кудри Полли Яркин.
Она придерживала рукой ворот своего старенького синего пальто. Длинная шерстяная юбка болталась у щиколоток, выглядывавших из поношенных ботинок. Полли переминалась с ноги на ногу.
— Понимаешь… я заканчивала уборку в доме викария… и тут заметила… — Она виновато улыбнулась и бросила взгляд в сторону Клитероской дороги — Я видела тех двух джентльменов. Бен из паба сказал про Скотленд-Ярд. Я ничего не знала, но Бен позвонил — ведь он церковный староста — и сказал, что они, возможно, захотят пройтись по дому викария. Велел мне ждать. Но они так и не зашли. Все в порядке?
Одна рука Полли еще крепче сжала ворот, другая теребила свисающие концы шарфа. Он заметил на нем имя ее матери и сообразил, что это сувенир, рекламирующий бизнес Риты в Блэкпуле. Мать Полли прошлась по шарфам, круглым пивным подставкам, спичечным коробкам — словно владела каким-нибудь шикарным отелем — и даже некоторое время бесплатно раздавала палочки для еды, когда была «уверена на все сто», что волна туристов с Востока вот-вот захлестнет Ланкашир. Рита Яркин — она же Рита Руларски — была прирожденным менеджером.
— Колин?
Он поймал себя на том, что уставился на шарф, удивляясь, почему Рита выбрала неоновый лимонный цвет и украсила его алыми ромбами. Он пошевелился, глянул вниз. Лео дружелюбно вилял хвостом. Пес узнал Полли.
— Все в порядке? — спросила она опять. — Я видела, как уезжал твой отец, и заговорила с ним — я как раз подметала крыльцо, — но он, наверное, не слышал, потому что ничего мне не ответил. Вот я и подумала: может, что-то случилось?
Он сообразил, что нехорошо оставлять Полли на пороге, на холоде. Ведь он знал ее с детства, к тому же она зашла к нему с добрыми намерениями.
— Заходи.
Он закрыл за ней дверь. Она остановилась в коридоре, комкая свой шарф, скатывая, скатывая, скатывая его в руках, а потом сунула в карман.
— У меня грязные и старые ботинки.
— Ничего страшного.
— Может, я сниму их здесь?
— Не нужно, ведь ты в них шла только от викария.
Он вернулся в гостиную. Пес плелся следом. Огонь еще горел, и он подложил еще одно полено и с минуту понаблюдал, как оно занялось. Жар достигал его лица, нестерпимо жег кожу, но он не отошел.
За спиной он слышал нерешительные шаги Полли. Ее башмаки скрипели. Одежда шуршала.
— Давно я здесь не была, — чинно произнесла она.
Конечно, она обнаружила здесь большие изменения. Исчезло то, что принадлежало Энни. Мебель, обитая вощеным ситцем. Гравюры на стене. Ковер. Теперь тут стояли дешевые безвкусные вещи, необходимые в обиходе. После смерти Энни он утратил всякий интерес к домашнему уюту.
Он ожидал, что она скажет что-то по этому поводу, но она промолчала. Наконец он отвернулся от огня. Она не сняла пальто. Зашла в гостиную и остановилась недалеко от порога, робко улыбаясь ему.
— Холодновато у тебя, — сказала она.
— Иди ближе к огню.
— Угу. Пожалуй что. — Она протянула ладони к пламени, расстегнула пальто. На ней был просторный лавандовый пуловер, резко контрастирующий с ее рыжими волосами и красной юбкой, пахнувшей нафталином. — У тебя все в порядке, Колин?
Он знал ее достаточно хорошо и понимал, что она будет повторять этот вопрос, пока не получит ответа.
— Нормально. Может, выпьешь чего-нибудь? Ее лицо оживилось.
— Угу.
— Херес?
Она кивнула. Он подошел к столику и немного налил ей в маленький стаканчик. Себе наливать не стал. Она опустилась на колени у огня и гладила собаку. Взяв у него стаканчик, не поднялась, касаясь юбкой каблуков ботинок. На них виднелась засохшая корка глины. Кусочки ее уже валялись на полу.
Ему не хотелось составить ей компанию, хотя это было бы вполне естественно. Много раз до смерти Энни они втроем сидели перед этим самым камином, но тогда все было иначе: никакого греха в этом не было. Поэтому он сел на краешек кресла, положив руки на колени и сцепив пальцы, словно выставил перед собой барьер.
— Кто им позвонил? — спросила она.
— В Скотленд-Ярд? Тот, что с костылями, вероятно, позвонил второму. Он приехал сюда, чтобы повидаться с мистером Сейджем.
— Чего они хотят?
— Возобновить дело.
— Они так сказали?
— И без того ясно.
— Они что-то знают?… Что-нибудь новое?
— Им и не нужно нового. Достаточно того, чтобы у них возникли сомнения. Они поделились ими с криминальным отделом Клитеро или полицейским управлением в Хаттон-Престоне. И намерены начать проверку.
— Ты беспокоишься?
— С какой стати?
Она перевела взгляд с него на стаканчик. Ей все-таки нужно глотнуть хереса. А то как-то неудобно.
— Твой отец слишком суров к тебе, — сказала она. — Но он всегда был таким, верно? И сейчас пользуется случаем, чтобы попить из тебя кровь. Когда он уезжал, был весь красный от злости.
— Меня это мало волнует, если хочешь знать.
— Вот и хорошо, правда? — Она крутила на ладони маленький стаканчик. Лео зевнул и положил голову ей на бедро. — Он всегда меня любил, — заметила она, — еще щенком. Хороший пес твой Лео.
Колин не ответил. Он смотрел, как огонь отбрасывает блики на ее волосы и золотит ее кожу. Она была по-своему привлекательной. И тот факт, что она не сознавала этого, тоже был частью ее обаяния. В нем всколыхнулись воспоминания, которые он долго пытался забыть.
Она взглянула на него. Он отвел взгляд. Она сказала приглушенным, неуверенным голосом:
— Прошлой ночью я бросала для тебя круг, Колин. Марсу. Для крепости. Рита хотела, чтобы я просила за себя, но я не стала. Я сделала это для тебя. Я желаю тебе только добра, Колин.
— Полли…
— Я ведь все помню. Мы так дружили, правда? Ходили гулять к водохранилищу. Смотрели кино в Бернли Один раз даже ездили в Блэкпул.
— С Энни
— Мы ведь дружили, я и ты.
Он уставился на свои руки, чтобы не встречаться с ней взглядом.
— Дружили. Но все испортили.
— Нет, неправда. Мы всего лишь…
— Энни знала. Как только я вошел в спальню, она поняла. Она умела читать мои мысли. Спросила: как прошел ваш пикник, весело было? Ты подышал свежим воздухом, Кол? Она все поняла.
— Мы вовсе не собирались ее обидеть.
— Она никогда не просила, чтобы я хранил ей верность. Тебе это известно? Она не ожидала этого, зная, что скоро умрет. Однажды ночью она взяла меня за руку и сказала — береги себя, Кол, я знаю, каково тебе сейчас, как бы мне хотелось, чтобы все вернулось и стало как прежде, но это уже невозможно, мой милый муж, поэтому береги себя, я не стану обижаться, если у тебя появится женщина.
— Тогда почему же ты не…
— Потому что в ту ночь я поклялся себе — что бы ни случилось, — я не предам ее. И предал Да еще с тобой. Ее подругой.
— Мы ведь не хотели… Просто так получилось. Он снова взглянул на нее. По-видимому, он слишком резко вскинул голову — от неожиданности она растерянно заморгала. Немного хереса выплеснулось прямо на ее юбку. Лео с интересом понюхал.
— Какое это имеет значение? — хмуро произнес он. — Энни умирала. А мы развлекались в амбаре на пустоши. Теперь уже ничего не изменишь. Что было, то было.
— Но ведь она тебе сказала…
— Нет. Не… с… ее… подругой
Глаза Полли сверкнули, но слез в них не появилось.
— В тот день ты отвернулся от меня, Колин, не смотрел на меня, не прикасался ко мне и почти не говорил. Сколько еще времени мне мучиться из-за того, что случилось? И вот теперь ты… — Она всхлипнула.
— Что теперь я? Она опустила глаза.
— Теперь я? Что теперь?
Ее ответ прозвучал как заклинание.
— Я сожгла для тебя кедр, Колин. Положила пепел на могилу. Положила на пепел кольцевой камень. Дала Энни кольцевой камень. Он лежит на ее могиле. Можешь посмотреть, если хочешь. Я отдала кольцевой камень. Я сделала это ради Энни.
— Что теперь? — опять спросил он.
Она наклонилась к псу и потерлась щекой о его голову.
— Ответь мне, Полли. Она подняла голову:
— Теперь ты наказываешь меня снова.
— Как?
— И это несправедливо, потому что я люблю тебя, Колин. Я полюбила тебя раньше. Я любила тебя дольше, чем ее.
— Ее? Кого? Как я тебя наказываю?
— Я знаю тебя лучше, чем все остальные. Я нужна тебе. Вот увидишь. Даже мистер Сейдж говорил мне об этом.
От этих слов по телу у него поползли мурашки.
— Что он тебе говорил?
— Что я тебе нужна, что ты пока этого не знаешь, но скоро поймешь, если я останусь тебе верна. А я хранила тебе верность. Все эти годы. Всегда. Я живу ради тебя, Колин.
Ее клятвы верности его мало интересовали, зато слова «даже мистер Сейдж говорил» требовали разъяснения и действия.
— Сейдж говорил с тобой про Джульет, да? — спросил Колин. — Что же он говорил?
— Ничего.
— Он давал тебе какие-то заверения? Какие? Что она прекратит наши отношения?
— Нет.
— Ты что-то знаешь.
— Ничего не знаю.
— Скажи мне.
— Мне нечего…
Он встал. Их разделяли три фута, но она все равно испуганно отпрянула. Лео поднял голову, насторожил уши и заворчал. Полли поставила стаканчик с хересом на пол возле очага, но не выпускала из рук.
— Что тебе известно о Джульет?
— Ничего. Я уже сказала. Ровно ничего.
— А о Мэгги?
— Тоже.
— А об ее отце? Робин Сейдж говорил тебе что-нибудь о нем?
— Нет!
— Но вы же говорили обо мне и Джульет, не так ли? Он давал тебе заверения. Как тебе удавалось получать от него информацию, Полли?
Она вскинула голову, и ее волосы рассыпались по плечам.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты спала с ним? Ты каждый день находилась в доме викария по нескольку часов. Ты не пыталась его околдовать?
— Никогда!
— Ты увидела какую-то возможность испортить наши отношения? Это он подсказал тебе ее?
— Нет! Колин…
— Это ты убила его, Полли? А всю вину свалили на Джульет?
Она вскочила на ноги, расставила их и уперлась кулаками в бедра.
— Теперь послушай. Это она тебя околдовала и помыкает тобой. Убила викария, и все сошло ей с рук. А ты настолько ослеплен похотью, что ничего не видишь.
— Это был несчастный случай.
— Это было убийство, убийство, убийство, и сделала это она, и все об этом знают. А тебя считают дураком, потому что ты ей веришь. И знают, почему ты ей веришь. Знают, что ты получаешь от нее, знают даже когда. Не кажется ли тебе, что она делала с нашим дорогим викарием то же самое?
Викарий… викарий… Колин тут же почувствовал жар. Его мускулы напряглись. Он занес руку для удара.
Полли вскрикнула, отшатнулась. Задела ботинком стаканчик с хересом. Он полетел к камину и раскололся о решетку. Херес пролился и зашипел. Пес залаял.
Колин стоял с занесенной для удара рукой. Полли была не Полли, он не он, а прошлое и настоящее ревели вокруг него словно зимний ветер. Рука занесена, лицо искажено так, как он видел тысячу раз у других, но сам никогда ничего подобного не испытывал, такое ему и в дурном сне не могло присниться. Поднять руку на женщину? Да какой он после этого мужчина?
Лео заливался лаем.
— Тихо! — рявкнул Колин.
Полли поежилась. Отступила еще на шаг. Подол ее юбки коснулся пламени. Колин схватил ее за руку, чтобы оттащить от огня. Она вырвалась. Лео попятился. Его когти застучали по полу.
Колин держал руку на уровне груди. Глядел на трясущиеся пальцы и ладонь. Его рука упала вниз, будто свинцовая.
— Полли.
— Я бросала круг для тебя. И для Энни тоже.
— Полли. Прости. Я плохо соображаю. Совсем не соображаю.
Она стала застегивать пальто дрожащими пальцами. Он хотел ей помочь, но остановился, когда она крикнула Нет! словно снова ожидая удара.
— Полли… — В его голосе прозвучало отчаяние.
— Она лишила тебя разума, — сказала Полли. — Ты не в состоянии трезво мыслить.
Она вытащила шарф, кое-как сложила его и накинула на голову, завязав под подбородком концы. Не глядя на Колина, она прошла мимо него, скрипя своими старыми ботинками. У двери остановилась и, не оглянувшись, отчеканивая каждое слово, сказала:
— Может, ты и развлекался со мной в тот день в амбаре, — но я занималась с тобой любовью.
— Прямо на софе в гостиной? — ахнула Джози Рэгг, вытаращив глаза. — Прямо здесь? И твои мать с отцом были дома? Не ври! — Она приблизила лицо к зеркалу над раковиной и принялась неумело орудовать щеточкой. Капля туши повисла на ресницах и попала на глазное яблоко. Она заморгала и прищурилась. — Ой-ой-ой, как щиплет! Проклятая краска! Ты только посмотри, что я сделала. — Она вытерла тушь салфеткой, размазав ее по лицу. — Не верю я тебе. Все ты придумала.
Пам Райе балансировала на краю ванны и, запрокидывая голову, пускала в потолок сигаретный дым. Мэгги не сомневалась, что эту позу Пам позаимствовала из какого-то старого американского фильма. Бетт Дэвис. Джоан Кроуфорд. Возможно, Лорен Бэколл.
— Если не веришь, погляди сама на пятно, — сказала Пам.
Джози нахмурилась:
— На какое пятно?
Пам стряхнула пепел в ванну и покачала головой:
— Боже, да ты ничегошеньки не знаешь, да, Джозефина Жердина?
— Я все знаю.
— Неужели? Хорошо, тогда скажи мне, про какое пятно я говорю.
Джози медлила. Мэгги видела, что она пытается придумать внятный ответ, хотя делала вид, будто занята своими глазами. Глаза оказались ее второй неудачей за последние сутки. Накануне вечером она испортила себе ногти, заказав по почте набор акриловой краски, после того, как мать не отпустила ее в Блэкпул к маникюрше, накладывающей искусственные ногти. В результате попытки Джози удлинить собственные огрызки настолько, чтобы, по ее словам, парни падали штабелями, получилось нечто похожее на грязные собачьи когти.