Виктор, слегка смутившись, хотел было обратить всё в шутку, ответить что-нибудь, тоже нежное и ласковое, но слова внезапно замерли у него на губах. Застряли в горле. Он словно поперхнулся.
Ему вдруг снова вспомнился его навязчивый, постоянный кошмар всех последних дней: та потная, сальная, полупьяная вульгарно хохочущая женщина, баба — то ли его собственная мать, то ли ведьма, дьяволица — и он вздрогнул, передернулся весь от омерзения.
Что-то было не так! Во всем происходящем была какая-то невыносимая, чудовищная фальшь. Как будто это не он сейчас занимался любовью с собственной женой, а кто-то другой. Кто-то посторонний, чужой. Кто-то, несравненно более опытный и умелый, чем он. Сам бы он так никогда не смог, не сумел.
Словно с женой его только что всеми возможными, мыслимыми и немыслимыми способами совокуплялись прямо у него на глазах, а он смотрел на это со стороны и наслаждался. Испытывал от этого зрелища какое-то противоестественное, извращенное и вместе с тем сладостное, томящее душу наслаждение.
Но в этой тягучей сладострастности, в этом изысканно-порочном, изощренном наслаждении временами явственно чувствовался какой-то едва уловимый, еще более сладковатый тошнотворный привкус. Как будто он уже начал пожирать те плавающие в густом сиропе, отвратительные, осклизлые куски. Мертвечину.
II. 3
Маша чмокнула его в губы и, весело щебеча, убежала в ванную, а Виктор остался лежать в постели, пытаясь успокоиться и привести в порядок свои растрепанные мысли и нервы. Ему было явно не по себе. Как-то жутко.
Он неожиданно почувствовал себя попавшим в ловушку. В искусно расставленную ловушку. В капкан. В паутину. Весь мир был затянут серой, липкой, влажно поблескивающей паутиной, в которой он все больше и больше запутывался.
|
|
(У Виктора внезапно возникло неприятное ощущение, что все это с ним когда-то уже было. Его словно что-то вдруг кольнуло. Паутина… паук… Что-то знакомое… что-то до боли знакомое!.. Что-то ведь такое уже было?.. Или нет?.. А-а!.. Черт! Не все ли равно! Было — не было… Все равно теперь уже не вспомнить! Ладно, проехали.)
В голове царили полнейший сумбур и сумятица.
Маша… его новые с ней отношения, фактическое примирение, о котором он вчера еще так мечтал… кошмары эти бесконечные… ребенок… И над всем этим его проклятый сон!
Он старался о нем не думать, забыть, изгнать навсегда из памяти, но подсознательно понимал уже, что все это бесполезно. Забыть не удастся. Ощущения, которые он испытывал во сне, забыть было невозможно. Мысленно он постоянно возвращался к ним снова и снова.
Он был уже отравлен. Словно наркоман, однажды попробовавший наркотик, и теперь пытающийся о нем забыть. Пытающийся с собой бороться. Чем кончится эта борьба — очевидно. Результат заранее известен и легко предсказуем. Сейчас это лишь вопрос времени. Сколько он еще продержится? Сутки? День? Час?!..
Самое ужасное было то, что он совершенно отчетливо понимал, что все теперь зависит только от него одного. Маша не в счет. Её он, с его новыми, вновь открывшимися талантами и способностями, сможет убедить теперь в чем угодно. Заставить делать все, что ему заблагорассудиться. Противиться ему она не сможет.
Да и никто не сможет! Ни одна женщина. Волею бога или дьявола он получил отныне над женщиной, над ее телом и душой, абсолютную власть. Превратился в того самого идеального любовника, о котором каждая на свете женщина всегда втайне мечтает.
|
|
Он мог свести с ума, довести до безумия, до исступления одним только мимолетным прикосновением, небрежной, подаренной мимоходом лаской. Мог заставить женщину забыть всё: честь, стыд, семью, детей! От всего отречься за один только его взгляд, поцелуй, за одну только ночь, с ним проведенную. С радостью, все бросить и, закрыв глаза, отправиться за ним. Куда угодно! Хоть в преисподнюю!
В его теперешнем умении, искусстве было что-то дьявольское, нечеловеческое. Оно словно пришло из какого-то другого, иного, древнего мира, давным-давно исчезнувшего и ныне прочно, прочно, прочно уже позабытого.
Мира гаремов и одалисок; ленивых, обволакивающих грез и дурманящих, пряных, дразнящих искушений. Сладкой любовной истомы и томной, знойной, безумной неги.
Мира шехерезад, шахов, прекрасных наложниц и сказок 1001 ночи. Навуходоносорое и гильгамешей, безжалостных чингисханов и тамерланов, пресыщенных китайских императоров и сладострастных багдадских султанов. Повелителей вселенной! Ненасытных и развратных мессалин; скользящих в вечном танце обольстительно-изящно-хрупких, неотразимых, соблазнительно-порочных соломей и величественно-царственных, божественно-невозмутимых, равнодушно-загадочных клеопатр. Мрачного замка Тамары. Мира мудрых соломонов, безрассудных антониев, неистово-жестоких неронов и калигул и изысканно-рафицированного, утонченно-холодного разврата цезарей борджиа. «Тысячи тысяч жен знал я…» Мира «Песни песней». «Груди твои, как два белых козленка, лоно твое…» Вавилона, Содома и Гоморры.
|
|
Мира вечного наслаждения и вечного блаженства, безграничной, безбрежной, безудержной, слепой и пламенной страсти; искреннейшей, ярчайшей, чистейшей, беззаветной и жертвенной преданности и любви («сильна, как смерть») — и бездонного, чернейшего, горчайшего, ледяного порока, предательства, греха и разврата («и разверглись небеса, и обрушился огненный дождь…»).
Ибо только там, в этом мире, в царстве порока и наслаждения, можно было научиться всему тому, что он теперь умел. Узнать о женщине то, что теперь знал он.
Обычно человеческого опыта было бы для этого недостаточно. Жизнь человеческая слишком коротка.
Иными словами, то, чего он хотел, к чему стремился, о чем мечтал, он мог получить теперь в любой момент. Стоит лишь протянуть руку.
И еще ребенок!… Мысль, что он сможет таким образом зачать ребенка, его так и не оставляла. Он действительно в глубине души в это верил. Искренне верил!
«Что, если это и есть то чудо, о котором я мечтал?» — опять пришло ему в голову.
А если оно действительно случится, это чудо, то не явится ли это само по себе оправданием всему, чему угодно? Сексу хоть с собакой, хоть с лягушкой? Да и что такое собака? Это же даже не человек! Нечто вроде фаллоимитатора. Если бы Маше прописали таблетки из спермы собаки, она бы ведь их пила, не задумываясь. Даже вопросов и сомнений бы ни у кого не возникало! Или, скажем, вагинальные свечи…
Так в чем разница?!
Виктор снова ощутил себя попавшим в капкан. В паутину. Мухой, бьющейся в этой паутине. И все больше и больше в ней запутывающейся.
Его словно вели к какой-то цели, услужливо предоставляя для этого и средства, и оправдания. Только протяни руку и возьми. Скажи: да! Уступи искушению! Да и зачем противиться? Чего ради? Ему предлагают всё даром, не требуя ничего взамен.
Виктор внезапно почувствовал, что волна сладостного безумия из его сна его вновь захлестывает, и он просто не в силах ей сопротивляться. Ему ярко представились Маша… он… Джек…
Как он смотрит, как Маша, стоя на коленях, наклонившись вперед и выгнувшись, совокупляется с Джеком, а ее голова лежит в это время у него, у Виктора на коленях, и он гладит ее и шепчет ей что-то ласковое; как потом он сам спокойно, не торопясь, переворачивает ее на спину, раздвигает ей ноги и …
Виктор вздрогнул и опомнился. Нет! Нет!! Это нельзя делать! Нельзя!! Это грех! Страшный грех. Смертный. Он никогда не сможет этого забыть! И Маша не сможет. К черту все эти объяснения! Это дьявол ему их нашептывает. Лукавый! Отец лжи. Нельзя с ним спорить! Нужно просто сказать: отойди от меня, сатана. Как это Христос сделал.
Да, но ребенок?.. Ребенок!?.. А если все-таки?.. Это ведь последняя надежда! Да, это было бы чудо, но разве то, что с ним уже произошло — разве это не чудо? Все эти его неизвестно откуда взявшиеся умения и таланты — разве это не есть самое настоящее чудо?
И если, кстати, они вдруг так же внезапно исчезнут, эти таланты, что с ним будет? Как Маша отнесётся к этому обратному и отнюдь теперь уже не сказочному превращению? Что он снова превратится в обычного, никчемного и ничего толком не умеющего неудачника? Из идеального любовника, из бога, из Казановы! (Виктор почувствовал, что при этой мысли его прошиб холодный пот.)
Да и, опять же, ребёнок… Осмелится ли он ей когда-нибудь рассказать, что надежда была, а он от неё отказался. Не воспользовался. Даже с ней не посоветовавшись.
(А чего «советоваться»?! Обманывать себя?.. Перекладывать на неё ответственность?.. Она же сейчас полностью в его руках. В его власти. Он может убедить её в чем угодно. Стоит только чуть-чуть погладить… провести рукой… вот тут… и тут… Тьфу, чёрт! Дьявол!! Сгинь-сгинь-сгинь!)
Значит, между ними теперь всегда будет ложь? Тогда в чём разница? И что лучше?
Виктор почувствовал, что он окончательно запутался. И ничего уже не понимает. Что хорошо, а что плохо. Что добро, а что зло. Чего он хочет.
(Ну, чего он хочет-то… Маша… Джек… Виктор яростно потряс головой, отгоняя наваждение. Нет! Нет! Нет! Нельзя!! Этого нельзя делать!! Нельзя-нельзя-нельзя!)
— Как ты, милый, не соскучился? — Виктор и не заметил, как Маша вошла в комнату. Рядом с ней шёл Джек.
— Зачем ты его привела? — только и смог, с трудом, запинаясь, вымолвить Виктор, переводя взгляд с обнаженной Маши на Джека и обратно.
— Ну, я подумала, что ему там скучно одному… — каким-то неестественно-низким, томным голосом протянула Маша и вдруг, пристально глядя в глаза Виктору, медленно потёрлась бедром о шею собаки. Виктор, холодея, смотрел на Машу. Он узнал этот жест. Это был жест из его сна. — Да, Джек? — всё так же не отводя взгляда, негромко нараспев произнесла Маша, неспешно присела на корточки, обняла Джека, прижалась к нему, потёрлась грудью и, по-прежнему глядя Виктору прямо в глаза, облизала кончиком языка губы и медленно-медленно раздвинула колени.
Виктор как во сне встал, приблизился вплотную к жене и положил руку ей на голову…
Когда Виктор вслед за Джеком вошёл в Машу, он вздрогнул от неожиданности, ощутив там, внутри, в глубине вагины своей жены обжигающий ледяной холод.
«Семя у бесов холодное», — предостерегающе всплыли у него в памяти слова какого-то старинного фолианта, некогда случайно им прочитанного, и Виктор вдруг ясно, как при ударе молнии увидел, вспомнил конец своего сна.
Маша кормит грудью их ребёнка и с тихой, материнской нежностью им любуется; а он вдруг замечает на голове у младенца какую-то странную, тёмную метку, какой-то, растущий у него на темени, островок чёрных, блестящих и жестких на вид волос.
«Как шерсть у Джека», — мелькнуло у него в голове, а в следующее мгновение хлынувшая волна нестерпимого блаженства затопила всё его существо, и он привстав на руках и откинув голову назад, закричал, от восторга и наслаждения.
А ещё через миг, метнувшийся откуда-то сбоку Джек, одним движением могучих челюстей разорвал ему горло, и Виктор, не успев даже понять, что произошло, рухнул ничком на жену, заливая её кровью.
Маша полежала немного, не торопясь оттолкнула тело мужа, встала и, вся залитая его кровью, спокойно направилась в ванную, небрежно потрепав на ходу голову Джека.
* * * * *
Когда в комнату вошли вызванные Машей милиционеры, сидевший до этого спокойно Джек вдруг вскочил, бросился к окну и, разбив стекло, выпрыгнул на улицу. Подбежавшие к окну люди не увидели внизу ничего. Собака исчезла.
Хотя, с другой стороны, всего лишь третий этаж и мягкая клумба внизу…
* * * * *
Ровно через девять месяцев Маша родила. Мальчика.
— Счастливый будет! — улыбаясь, сказала ей сестра, подавая ребенка и показывая на маленькие чёрные волосики на темечке у малыша. — Слышали, кстати? Сегодня сильнейшая магнитная буря. Даже северное сияние ночью видно будет! Впервые за всю историю. Так что Вы поосторожней!
— Да… — медленно ответила Маша и как-то странно взглянула на стоящую перед ней женщину в белом халате. Та вздрогнула, побледнела и перестала улыбаться. — Сиянье… Я знаю… Знаю… Слышала.
СЫН ЛЮЦИФЕРА. День 1-й.
И сказал Люцифер:
— Ты сын Мой, плоть от плоти. Я буду учить тебя, и ты будешь Меня слушать, если захочешь. Я ни к чему не буду тебя принуждать и ничего не буду тебе навязывать. Ты сам сделаешь свой выбор, и он будет свободным.
Ты сам решишь, за кем следовать: за Мной или за Ним.
И как ты решишь, так и будет.
Но сначала ты должен ответить Мне. Согласен ли ты Меня слушать? Согласен ли ты со Мной разговаривать? Согласен ли ты у Меня учиться?
Ибо сказано. Сатана — отец лжи. Нельзя с ним разговаривать, нельзя с ним спорить.
И ответил Люциферу Его Сын:
— Я буду Тебя слушать. Если я могу слушать Его, то почему я не могу слушать Тебя? Разве Ты убедительнее Его?
Я буду с Тобой разговаривать. Если я могу разговаривать с Ним, то почему я не могу разговаривать с Тобой? Разве Ты красноречивее Его?
И я буду у Тебя учиться. Я человек, и я смогу отличить правду от лжи.
А если нет — то как я смогу сделать свой выбор? Тогда никакой свободы выбора вообще не существует! Слепой не может сам выбирать себе дорогу.
Хорошо, — ответил Люцифер, — спрашивай.
И спросил у Люцифера Его Сын:
— Христос, Сын Божий, страдал и умер на кресте. Должен ли буду и я, Твой Сын, страдать и умереть?
И ответил Люцифер Своему Сыну:
— Христос знал, что он Сын Божий. Так в чем же тогда его подвиг? Он просто играл. Смерть была для него лишь игрой. Он знал, что это не навсегда, не всерьез. Он знал, что вернется.
Да, он страдал и мучился на кресте, но любые страдания, любые муки можно вытерпеть, если знаешь, что это просто игра, своего рода испытание силы духа.
Да и что такое муки? Тысячи и тысячи людей распинали, еще тысячи и тысячи терпели и гораздо более жестокие, изощренные муки. И многие вели себя при этом достойно. Даже перед лицом смерти. Причем настоящей смерти, а не игрушечной, не понарошку.
Ну и что? Кто их сейчас помнит? Кто ими восхищается? Где они? Канули во всепоглощающую бездну времени. Без следа.
Иными словами, сами по себе муки и страдания еще ничего не значат и ничего не стоят. Тебе незачем их терпеть.
И Г Р А
«Не судите да и не судимы будете».
Евангелие от Матфея.
Сидорова разбудил резкий телефонный звонок.
— Да? — хриплым со сна голосом сразу же быстро спросил он, стараясь говорить тихо и прикрывая ладонью трубку, чтобы не разбудить спящую рядом жену. Спросонья он ничего еще толком не соображал и действовал просто на автомате.
— Константин Викторович? — вежливо поинтересовался приятный и спокойный женский голос.
Да, несколько удивленно ответил Сидоров, постепенно просыпаясь.
— Здравствуйте! Я представитель компьютерной фирмы, женщина на том конце провода перешла на английский и произнесла какое-то длинное и сложное название, которое Сидоров не разобрал, да и не пытался. Что-то там «интэнэйшнл». Извините, пожалуйста, за столь ранний звонок. (Сидоров машинально взглянул на стоявший рядом будильник. Черт! Семь часов еще только!), но мы боялись днем Вас не застать, снова заговорила она по-русски. Поздравляю Вас! Вы стали победителем нашей ежегодной лотереи и выиграли главный приз…
Вы знаете, я не участвовал ни в какой лотерее, сразу же бесцеремонно прервал свою собеседницу Сидоров. Не надо мне никаких призов! Пожалуйста, больше сюда не звоните!
Он в ярости швырнул трубку и некоторое время лежал, медленно остывая.
Приз! Знаем мы эти призы! «Наша чудо-сковородка с фантастической скидкой! Только для вас!» И с этим своим бредом они меня в субботу, в 7 утра специально разбудили! Сволочи! Убивать за это надо! Этой самой сковородкой!
Телефон зазвонил снова. Твою мать! Сидоров несколько мгновений злобно на него смотрел, потом снова схватил трубку.
(«Что там, милый?» сонно проговорила за спиной Настенька и слабо зашевелилась.)
— Да!
Константин Викторович, не бросайте, пожалуйста, трубку.
Послу… раскрыл рот Сидоров.
Это не чудо-сковородка. (Сидоров так и остался лежать с раскрытым ртом.) Это настоящий приз. Причем очень дорогой. Около пятидесяти… (представительница фирмы была все так же невозмутимо-спокойна) …тысяч долларов. (Сидоров с изумлением посмотрел на трубку, захлопнул рот и судорожно сглотнул.) Просто скажите, куда Вам его подвезти и когда именно. Назовите любое удобное для Вас место и время.
А что это такое? Сидоров все еще ничему не верил, но искушение было слишком велико. И откуда это она, интересно, про сковородку узнала? Случайно так в точку попала? Или я сам спросонья, может, что-то вслух сказал? Гм!.. Не помню уже… Ну, ладно.
Новейший игровой компьютер. Продукция нашей фирмы. Экспериментальная разработка. Моделирование виртуальной реальности…
(Сидоров со все возрастающим изумлением слушал эту неторопливо льющуюся, уверенную плавную речь. Н-да… Что-то слишком уж сложно для обычного кидалова. А что, если?.. Да нет! Не может быть! 50 тыс. баксов мне сейчас подарят! Ага! Как же! Держи карман шире! Это только в сказках бывает. Или в фильмах.
Но какая-то слабенькая, робкая надежда уже зашевелилась против воли в его душе.
А вдруг?! Выигрывают же люди?)
…Впрочем, мастер Вам все подробно объяснит, продолжала между тем все так же бесстрастно и спокойно вещать его невидимая собеседница. Итак, куда же он должен подъехать и когда именно?
— А можно, я лучше сам к вам подъеду? предпринял последнюю попытку Сидоров. А вдруг все-таки жулики? Впустишь тут неизвестно кого… хотя, с другой стороны, они же вроде конкретно домой не просятся. Просто: назовите любое место. Вот черт! Ничего не понимаю! «Куда привезти Вам 50 тыс. долларов и когда именно? Как Вам удобнее?» Чушь собачья!
— Нет, Константин Викторович, равнодушно ответили между тем ему на том конце провода. Аппаратура сложная. Мастер должен на месте ее настраивать. Так куда все-таки подъехать?
Хорошо, сдался Сидоров. Давайте, скажем… Э-э… Ну, скажем, сегодня в два часа. Улица… Сидоров продиктовал свой домашний адрес.
Прекрасно. Итак, улица… женщина отчетливо повторила только что продиктованный ей адрес. Мастер приедет к Вам сегодня, ровно в 14.00. Ждите. До свидания.
До свидания, автоматически ответил Сидоров и услышал короткие гудки.
Он аккуратно положил трубку и откинулся на подушку, испытывая ощущения человека, которому только что сообщили, что он вдруг сказочно разбогател. 50 тыс. долларов были для Сидорова суммой, совершенно немыслимой.
Если бы это оказалось правдой… И нам действительно этот навороченный компьютер подарят…
При одной только этой мысли у него даже дыхание захватило. Естественно, оставлять его себе он вовсе не собирался. Поиграться недельку и продать! (А можно и вообще сразу!) Даже если и не за 50, а скажем, всего только за 40 тысяч…
Если он полтинник стоит, за сороковку-то уж, наверное, по-любому уйдет. 40 тысяч долларов! С ума сойти! Вот дьявол!
Сидоров даже закряхтел и заворочался на кровати от охватившего его возбуждения. Неужели правда? И чего это я им на два часа сказал? Вот дурак! Надо было немедленно назначать, прямо сейчас! Вот сию же самую секунду! Привозите!!
Сидоров чуть не застонал от нетерпения и раздражения на самого себя, беспомощно посмотрел по сторонам и потом перевел взгляд на лежащую рядом жену. Ему нужно было срочно выговориться, с кем-то поделиться переполнявшими его чувствами.
— Настенька, он легонько потряс ее за плечо. Просыпайся…
А?.. сонным голосом пробормотала жена. Что такое?
Просыпайся-просыпайся! Тут такие новости! торопливо зачастил Сидоров.
Какие новости?.. все так же сонно и без всякого выражения переспросила Настенька, прямо на глазах снова засыпая.
Не спи! Сидоров потряс жену за плечо чуть сильнее.
Та вздрогнула, открыла глаза и, увидев склонившегося над ней мужа, легко улыбнулась.
— Что, милый?
Ты представляешь, мне только что позвонили по телефону и сказали, что я выиграл 50 тысяч долларов!
50 тысяч долларов? удивленно переспросила Настенька и недоверчиво посмотрела на Сидорова. Какие еще 50 тысяч долларов? Кто позвонил?
Сам не знаю! — возбужденно пожал плечами тот. Какая-то компьютерная фирма. По-моему, америкосы. Якобы я выиграл у них в какую-то там лотерею, и теперь мне полагается приз! Какой-то ихний последний компьютер супернавороченный за 50 тыщ баксов! Представляешь?!
И что?
Что-что!.. Ничего. Сегодня в 2 часа привезут. Мастер приедет настраивать.
Сегодня в 2 часа? Куда привезут? Сюда?
Ну да! Прямо сюда. Я сам адрес им по телефону продиктовал и время назначил. Надо было раньше, конечно! Сам не знаю, чего это я так лоханулся? Прямо сейчас надо было! Немедленно!
А перезвонить им нельзя? У нас же определитель стоит?
Настенька, как и все женщины, в некоторых ситуациях вела себя удивительно практично. Сидоров сам как-то даже и не подумал о такой простейшей и совершенно очевидной возможности.
Умничка! восхищенно поцеловал он жену, вскочил с кровати и бросился к телефону. Тьфу ты! разочарованно протянул он мгновением позже. Номер не высветился…
Ну, не расстраивайся так, котик. Ничего страшного. Подождем, Настенька, ласково улыбаясь, смотрела на него снизу вверх. Иди лучше ко мне. А то я уже замерзла… мягко и чуть-чуть игриво добавила она.
Сидоров, тоже невольно улыбаясь, стоял у кровати, смотрел на жену и чувствовал, как его переполняет нежность. Захлестывает! Как сердце буквально рвется на части от любви, и к горлу подкатывает ком.
Он был безумно влюблен в свою жену, влюблен, как мальчишка. Любил ее, боготворил… Нет, все не то! Он чувствовал, что нет в языке человеческом таких слов, чтобы передать хоть как-то его чувства. Как нет слов, чтобы описать ветер, огонь, воду… Ему казалось, что от его жены, от его Настеньки исходит какой-то тихий, мягкий внутренний свет, какое-то душевное тепло. И он искренно удивлялся, когда замечал, что другие этого не видят, не чувствуют.
Ему нравилось в ней все. Каждая ее черточка, каждое движение, каждый жест. Как она говорит, смотрит, смеется. Они женаты были уже почти два года, а его любовь, страсть к ней не только не слабели, а как будто даже напротив, росли, усиливались. Она всегда, с самой первой их встречи казалась ему каким-то совершенно особым, высшим, неземным существом, словно случайно залетевшим сюда из совсем-совсем другого мира неведомого, загадочного и прекрасного. Абсолютно не похожей на всех остальных, обычных, земных женщин. Словно слепленной из какого-то иного теста.
Грин… Ассоль… «Алые паруса»… Или даже нет! некоторые его самые первые, ранние, пронзительно-нежные рассказы. Где мужчин и женщин иногда и совсем не называют по именам. Просто Он и Она.
Гумилев… Звенящие, как хрусталь, как льдинки в бокале, удивительные, невероятные, кристально-прозрачные строки:
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд.
И руки особенно тонки, колени обняв…
Послушай! Далеко-далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Сидоров порой твердил про себя эти прекрасные, невыразимо-печальные бессмертные стихи, но чувствовал, что даже и их ему недостаточно. Даже и они казались ему недостаточно глубокими и нежными.
Его чувства к Настеньке были еще сильнее, еще глубже, еще возвышенней. Он благодарил судьбу за то, что ему посчастливилось встретить в жизни такую любовь, и одновременно боялся своего счастья.
Ведь если с Ней, с его Настенькой что-нибудь случится… Он просто не представлял себе, что с ним тогда будет. Не мог представить.
Мир рухнет, и солнце погаснет! Время остановится и прекратит свое течение.
Да нет! Этого же просто не может быть. Никогда. Бог милостив. Он этого не допустит.
И он лег рядом со своей женой, обнял ее и начал целовать, ласкать и шептать все то, что всегда, во все времена, шепчут мужчины женщинам, которых любят. И они были близки друг с другом, как только могут быть близки друг с другом люди, как только могут быть близки друг с другом муж и жена. И они кричали от наслаждения, и они были молоды, и они были счастливы. И он любил ее, а она любила его. И не было в тот момент на земле людей, счастливей их. И они верили, что так будет всегда. Что так будет вечно. Что счастье их никогда не прервется. Ведь Бог милостив. Он этого не допустит.
2.
Ровно в два часа дня, ни минутой не раньше и не позже, в дверь позвонили. Сидоров, который маялся с утра и давно уже, сгорая от нетерпения, ждал этого звонка (а последние минут пятнадцать так просто не отходил от двери!), сразу же открыл.
(Он вообще весь день не находил себе места, ничем не мог заниматься и лишь бесцельно слонялся по комнатам из угла в угол. Никогда еще время не тянулось для него так медленно. Казалось, стрелки часов замерли, прилипли к циферблату и почти не движутся. А с часу дня что они и совсем остановились.
Настенька же, между тем, напротив, восприняла все, как ни странно, гораздо равнодушней и хладнокровней спокойно занималась своими домашними делами и лишь, время от времени, добродушно посмеивалась над мужем, глядя, как он целый день мечется по квартире как угорелый.)
На пороге стоял корректный, хорошо одетый молодой мужчина лет тридцати пяти с какой-то коробкой в руках.
— Здравствуйте! Константин Викторович? вежливо поинтересовался он. Я из фирмы… он произнес по-английски что-то длинное. Судя по всему, то же самое, что Сидоров слышал утром от женщины. Запомнившееся ему «интэнэйшнл», по крайней мере, там точно присутствовало.
— Да-да, пожалуйста. Проходите, Сидоров посторонился, давая гостю пройти. Мужчина вошел и остановился, вопросительно глядя на Сидорова.
— Вот сюда, пожалуйста. Заходите, заторопился тот, показывая рукой на дверь комнаты, где стоял его письменный стол, и где он обычно занимался. (Сидоров учился на третьем курсе одного из столичных вузов.) — Да не разувайтесь, — добавил он, видя, что гость в нерешительности медлит и ищет взглядом тапочки. Ничего страшного.
Мужчина вошел в указанную ему комнату, бегло огляделся и, держа перед собой коробку, сразу же направился к письменному столу.
— Сюда, наверное? полуутвердительно на ходу спросил он, кивая на стол и мельком бросив взгляд на Сидорова.
— Да, ставьте на стол, сразу же с готовностью, каким-то слегка заискивающим голосом подтвердил Сидоров, глядя во все глаза на коробку и чувствуя себя ребенком, к которому пришел Дед Мороз с подарками.
Мужчина молча поставил коробку на стол и начал аккуратно и профессионально, быстрыми и точными движениями ее распаковывать.
— Здравствуйте! Сидоров и не заметил, как Настенька вошла в комнату.
— Здравствуйте, мужчина на секунду приостановился и поднял на нее глаза. Настенька подошла и встала рядом с мужем. Мужчина некоторое время молча на них смотрел, потом опустил глаза и снова занялся своей коробкой.
Еще несколько движений и он бережно достал оттуда какую-то непонятную черную полусферу. Сидоров, замирая от любопытства, подошел поближе и увидел, что это нечто вроде мотоциклетного шлема, только на вид менее массивное и гораздо более изящное.
— Где у вас тут розетка? А-а!.. вон, вижу, мужчина размотал шнур, сунул его в розетку и пощелкал на шлеме какими-то кнопками. Теперь его надо настроить. Садитесь, пожалуйста, в кресло и наденьте его. Вот так, он показал Сидорову, как одевать шлем. Да, вот так. Все нормально? Удобно? (Шлем сидел на Сидорове, как влитой. Он абсолютно не чувствовался и практически ничего не весил. Как будто его вообще на голове не было). Хорошо, можете снимать. Теперь Вы, пожалуйста, мужчина приглашающе посмотрел на Настеньку. Та, неуверенно улыбаясь, в нерешительности взглянула на Сидорова, который в ответ лишь пожал плечами и ободряюще кивнул, и так же нерешительно села в кресло. Мужчина протянул ей шлем, и Настенька медленно и аккуратно, чтобы не помять прическу, его одела.
— Всё, можете снимать.
Всё? Что, уже?
Да-да, снимайте.
Настенька все таки же тщательно и неторопливо сняла шлем и протянула его стоящему перед ней представителю фирмы. Тот взял его у нее из рук, что-то на нем нажал и положил на стол.
— Ну вот, подготовка закончена. Сейчас система загружается. Реально это займет часа три-четыре. Когда все закончится, погаснет вот эта красная лампочка… Да-да, вот эта. Видите, сейчас она горит. Как только погаснет можете работать.
Так, что еще… Работает либо от сети, либо от аккумулятора. Аккумулятора хватает на сутки. Потом надо подзаряжать. Вообще-то лучше пусть он у вас все время будет в сеть включен, когда вы им не пользуетесь. Чтобы аккумулятор не разряжался. Кнопок никаких нажимать не надо. Кончили работать, сняли, положили на стол и все.
Система постоянно самонастраивается и модифицируется с учетом поступающей внешней информации. (Сидоров с каким-то прямо-таки благоговейным трепетом взирал на лежащее перед ним на столе чудо современной компьютерной техники. Это надо же: «самонастраивается», «модифицируется»… Ну, и ну! Ладно, посмотрим).