Майкл Джон Гаррисон
Свет
Свет – 1
https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=11079225
«М. Джон Гаррисон. Свет»: Азбука, Азбука-Аттикус; Санкт-Петербург; 2015
ISBN 978-5-389-10258-3
Аннотация
Майкл Дж. Гаррисон — британский писатель-фантаст, умеющий гармонично соединять фантасмагорические картины, хореографически отточенное действие и глубокий психологизм.
Майкл Кэрни, гениальный ученый, разработчик квантовых компьютерных систем и по совместительству — серийный убийца. Когда-то он увидел Вечность и не смог развидеть.
Серия Мау Генлишер — пилот K-рабля «Белая кошка», уникального аппарата, созданного при помощи инопланетных технологий. Когда-то она увидела звездолет и возмечтала стать отважным капитаном. И теперь она — единое целое со своей «Кошкой», наполовину обесчеловеченное.
Эд Читаец — неутомимый путешественник, истоптавший Галактику вдоль и поперек, ныне пленник виртуальной реальности, чей разум настойчиво осаждают странные видения.
Разбросанные во времени и пространстве, эти судьбы прихотливо переплетаются во вселенной, законы которой больше похожи на правила игры, которые при желании можно нарушить. Великолепная космическая опера, сдобренная мистическим триллером и гангстерским боевиком, завораживающая и пугающая, как голос иного мира, затягивающая, как черная дыра.
М. Джон Гаррисон
Свет
С любовью — Кейт
М. John Harrison
LIGHT
Copyright © 2002 by М. John Harrison
First published by Gollancz, London
All rights reserved
© К. Фальков, перевод, 2015
© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015
Издательство АЗБУКА®
* * *
Гаррисон привносит гораздо больше мудрости и зрелости в научную фантастику, чем это принято у других писателей, и поднимает важные вопросы, которые выходят далеко за пределы прежних притязаний жанра. Наиболее интригующий из них: «По каким моральным критериям один сумасшедший ученый безумнее, чем легионы исследователей, которые целуют свои семьи каждое утро, уходя на работу, где проводят время за разработкой оружия массового уничтожения?» Это вечная загадка.
Bookmarks Magazine
Вызывающий, захватывающий дух и волнующий воображение… Этот роман представляет полный спектр литературных веяний… Работа высочайшего уровня.
Guardian
«Свет» с удивительной легкостью достигает того, что читатели ищут в лучших образцах жанра… Гаррисон привносит современную чувствительность в седое язычество научной фантастики.
The New York Times Book Review
Изумительно многогранное и ослепительное повествование… «Свет» представляет своего автора как остроумного, пугающе свободного и разностороннего стилиста и мыслителя, сравнимого с Уильямом Гибсоном в мастерстве создания слоев и поверхностей и описания того, как выглядит мир, отраженный в них… Поклонники научной фантастики и скептики в один голос рекомендуют направиться к этому Свету.
Independent
Эта космическая опера, в которую Гаррисон хитро вплетает аспекты астрофизики, фэнтези и гуманизма, переливается, как голограмма.
Publishers Weekly
Космическая опера в стиле нуар. Роман Гаррисона умно и тонко соединяет размышления о жизненном выборе и парадоксы квантовой механики, приоткрывая дверь в возможное будущее.
Booklist
Разочарованные действительностью
Год
Пока дело катилось к концу всего сущего, кто-то спросил Майкла Кэрни:
— Как ты хочешь провести первую минуту нового тысячелетия?
Это они такую послеобеденную игру в вопросы и ответы затеяли — в каком-то мрачном мидлендском городке, куда он прибыл с лекцией. Зимний дождь чертил кляксы на окнах столовой в частном доме, стекал по ним к оранжевому свету фонарей. Собравшиеся вокруг стола отвечали один за другим с великолепной предсказуемостью, кто-то лениво, кто-то сдержанно, но все — оптимистически. Собирались напиться до встречи под столом, заняться сексом, смотреть на фейерверки или наблюдать бесконечный рассвет с борта летящего лайнера. Но тут выискался смельчак:
— Вместе с чертовыми детишками, я полагаю.
Взрыв смеха, и следом:
— С кем-нибудь помоложе, чтобы сошел за одного из моих детей.
Опять смех. Общие аплодисменты.
Из дюжины людей за столом большинство строили планы в таком духе. Кэрни особо о них не думал и хотел, чтоб те это знали; он сердился на женщину, приведшую его сюда. Поэтому, когда очередь дошла до него, сказал:
— За рулем чужой машины на пути из одного знакомого города в другой. — Он выждал, пока сгустится тишина, потом с умыслом добавил: — И это должна быть отличная машина.
Раскатился смех.
— Ах, дорогой, — сказала одна, улыбнувшись ему через стол, — какой ты бука!
Кто-то сменил тему.
Кэрни позволил разговору идти своим чередом. Закурил и стал размышлять над идеей, которая его, пожалуй, удивила. В миг, когда она оформилась, когда он признался себе в этом, он понял ее деструктивность. Не в одиночестве или эгоцентризме было дело, не в общей картине происходящего здесь, в анклаве вежливого академического и политического самодовольства — в ребячестве. Проявления свободы, воплотившиеся в ней, — свободы теплой пустой машины, запаха пластика и сигарет, звука тихо играющей в ночи магнитолы, зеленого сияния приборной панели, общего чувства инструмента, применяемого по назначению с каждым поворотом трассы, — показались ему столь же ребяческими, сколь и удовлетворяющими. Такова была его жизнь до сегодняшнего дня.
На выходе спутница заметила:
— Не слишком-то взрослая мечта.
Кэрни изобразил свою самую мальчишескую улыбку:
— И правда не слишком.
Ее звали Клара. Ей было под сорок: рыжеволосая, тело в хорошей форме, хотя по лицу уже бежали морщинки и была заметна неудачная попытка хирурга их устранить. Ей приходилось усердно строить карьеру. Быть успешной матерью-одиночкой. Пробегать по пять миль каждое утро. Требовалось хорошо держаться в постели, наслаждаться сексом, нуждаться в нем, зная, как сказать в ночи мурлыкающим шепотком: «О да. Вот так, да. О да». Озадачена ли она, обнаружив себя в красно-кирпично-терракотовом викторианском отеле с мужчиной, которому все эти достижения по большому счету безразличны? Кэрни не знал. Он оглядывал блестящие белые стены коридора, напоминавшие ему время, проведенное в младшей школе.
— Как-то это грустно прозвучало, — сказал он.
Он взял ее за руку и повел вниз по лестнице, после чего затянул в пустую комнату с двумя-тремя бильярдными столами, а там убил так же стремительно, как и всех прочих. Она глядела на него: интерес в глазах успел смениться удивлением, прежде чем зрачки подернулись пленкой. Он был с ней знаком месяца четыре или около того. В начале их отношений она его описывала как «серийного одноженца»; оставалось надеяться, что теперь ей понятна ирония, если не лингвистическое преувеличение, этого термина.
На улице (передергивая плечами и раз за разом быстро вытирая рот тыльной стороной руки) он на миг словно бы заметил движение — тень на стене, намек на перемещение в оранжевом свете фонарей. Дождь, пороша и снежок летели с небес все разом. Ему показалось, что в месиве этом мечутся десятки светящихся мошек. Искры, подумал он. Везде искры. Он поднял воротник плаща и быстро пошел дальше. В поисках припаркованной машины он почти сразу потерялся в лабиринте пешеходных улиц и торговых павильонов, ведущем к железнодорожной станции. Поэтому предпочел сесть на поезд и несколько дней не возвращаться. Когда же вернулся, машина по-прежнему стояла там: красная «лянчия-интеграль», обладанию которой он, скорее, радовался.
* * *
Кэрни бросил багаж — старый лэптоп и два тома «Танца под музыку времени»[1]— на заднее сиденье «интеграля» и поехал обратно в Лондон, где оставил машину на улице в Южном Тоттенхэме, уверившись предварительно, что дверца не заперта, а ключ торчит в замке зажигания. Потом сел на метро и отправился в исследовательский институт, где проводил большую часть рабочего времени. По соображениям чересчур замысловатым, чтобы в них разбираться, учреждение это располагалось в переулке между Гоуэр-стрит и Тоттенхэм-Корт-роуд. Там они с физиком, по имени Брайан Тэйт, заставили три комнаты компьютерами системы «Беовульф», подключенными к экспериментальному оборудованию, с помощью которого Тэйт надеялся наконец выделить парные ионные взаимодействия из вездесущего магнитного шума. Теоретически это позволило бы разработать метод кодирования данных квантовыми событиями. Кэрни сомневался в успехе предприятия, но Тэйт располагал опытом работы в Кембридже, Массачусетском технологическом и (надо полагать, важнее всего) Лос-Аламосе, засим у того были свои соображения на успех.
Когда в этом здании нейробиологи работали с живыми котами, институт регулярно пытались поджечь наиболее ярые активисты из общества защиты животных. Сырым утром здание все еще источало слабый запах горелого дерева и пластмассы. Кэрни, зная, как возбухла по этому поводу ученая общественность, кропотливо довел до ее сведения, что числится активистом Фронта освобождения животных, а масла в огонь подлил, ввезя в страну пару котят восточной породы, черного котенка и белую кошечку. Они как раз перемещали дикарски тонкие тела на длинных лапках с грацией моделей на подиуме, принимая странные позы и постоянно норовя подвернуться Тэйту под ноги.
Кэрни поднял на руки кошечку. Та мгновение сопротивлялась, потом заурчала и позволила устроить себя на его плече. Котенок, глядя на Кэрни словно впервые, прижал уши и ретировался за лавку.
— Киски сегодня нервничают, — сказал Кэрни.
— Гордон Мэдоуз приходил. Малыши в курсе, что он их не любит.
— Гордон? А зачем?
— Интересовался, что у нас для доклада есть.
— Он так и спросил? — уточнил Кэрни и добавил, подождав, пока Тэйт рассмеется: — Для кого?
— Для кого-то из «Сони», я так думаю.
Теперь была очередь Кэрни расхохотаться.
— Гордон же болван, — сказал он.
— Гордон, — ответил Тэйт, — пробивает финансирование. Тебе это слово по буквам написать? Эф-и…
— Да пошел ты! — бросил Кэрни. — «Сони» Гордона проглотит и не поперхнется. — Он окинул взглядом оборудование. — Они, наверное, отчаялись. Мы на этой неделе что-то получили?
Тэйт пожал плечами:
— Как всегда, одна и та же проблема.
Он был высокий, смотрел мягко, а свободное время, когда такое выдавалось, посвящал разработке вычурной архитектурной системы, исполненной изгибов и завитков, которые, по мнению Тэйта, приближали к «природе». Жил он в Кройдоне с супругой на десять лет старше и с двумя детьми от предыдущего брака. Тэйт предпочитал — вероятно, в качестве напоминания о лос-аламосском прошлом — футболки боулинг-стиля, очки в роговой оправе и аккуратную стрижку, придававшую ему сходство с Бадди Холли.
— Можем замедлить темп фазового согласования кубитов. У нас пока получается лучше, чем у Кельпиньского, я на этой неделе вышел на множитель четыре с чем-то. — Он передернул плечами. — А потом шум берет свое. Никаких кубитов, никакого квантового компьютера.
— И все?
— И все. — Тэйт снял очки и потер переносицу. — А, и вот еще кое-что.
— Ну?
— Иди сюда, глянь.
Тэйт установил в дальнем углу комнаты, на каком-то подобии жертвенника, огромный тридцатидюймовый ультраплоский монитор. Отстучал что-то на клавиатуре, и монитор сделался льдисто-голубым. Где-то в распараллеленных лабиринтах система «Беовульф» принялась моделировать свободное от декогеренции подпространство — сиречь пространство Кельпиньского — состояний ионной пары. Тонкие высокоэнергетические выплески напоминали Кэрни полярное сияние.
— Это мы уже видели, — сказал он.
— Но ты смотри, — предупредил его Тэйт. — Как раз перед самым распадом. Я замедлил в миллион раз, но все равно тяжело это уловить… вот!
Каскад фракталов, в форме птичьего крыла и такой маленький, что Кэрни его с трудом уловил. Но кошечка-сиамка, у которой связь сенсорного аппарата с моторикой регулировалась иными биологическими соображениями, мигом слетела с его плеча. Приблизившись к опустевшему экрану, она стала месить по нему передними лапками, каждый раз замирая, словно в ожидании какой-то ответной реакции. Спустя миг котенок выбрался из своего укрытия и попытался присоединиться к ней. Она глянула на него сверху вниз и сердито мяукнула.
Тэйт рассмеялся и отключил экран.
— И вот так каждый раз, — прокомментировал он.
— Она видит нечто недоступное нам. Что бы это ни было, происходит оно вслед за тем, что наблюдаем мы.
— Там же ничего нет.
— А ты снова запусти.
— Артефакт какой-то, — настаивал Тэйт. — Это же не подлинные данные. Я бы тебе не показал, будь я иного мнения.
Кэрни рассмеялся.
— Это меня ободряет, — сказал он. — А можешь еще замедлить?
— Да могу, наверное. Но зачем в этом копаться? Просто баг.
— Попробуй, — сказал Кэрни. — По приколу.
Он потрепал кошку по холке. Та запрыгнула обратно на плечо.
— Хорошая девочка, — проговорил он отсутствующим тоном. Вытащил кое-что из выдвижного ящика стола, в том числе обесцвеченный временем кожаный футлярчик, где хранились кости, украденные двадцатью тремя годами раньше у Шрэндер. Он сунул туда руку. На ощупь кости казались теплыми. Кэрни сотрясла дрожь от внезапного четкого образа той женщины в Мидлендсе, как она становится на колени на постели и шепчет сама себе среди ночи: «Я столько всего хочу». Вслух, Тэйту, он сказал:
— Мне тут выйти на минутку надо.
— Только вернуться не забудь, — напомнил Тэйт. — У нас бы дело быстрее продвигалось, если б ты так часто не отлучался. Нам на пятки наступают эти, с холодными газами. У них получается стабилизировать состояния там, где не выходит у нас: если еще газанут, мы останемся позади, ты понял?
— Да понял я.
У двери Кэрни протянул напарнику белую кошку. Та дернулась в его руках. Ее братик продолжал созерцать пустой монитор.
— Ты имена им уже придумал?
Вид у Тэйта был озадаченный.
— Только девочке, — ответил он. — Я подумал, ее можно Жюстиной назвать.
— А что, прикольно, — согласился Кэрни.
Тем вечером, не желая оставаться один в пустом доме, он позвонил Анне, своей первой жене.
Золотоискатели
Год
Высоко в областях гало K-питан Серия Мау Генлишер на корабле «Белая кошка» выискивала себе подходящих клиентов.
Там, наверху, за тысячу световых лет от ядра Галактики,[2]Тракт Кефаучи растекался на полнеба, увенчанный огромным незримым плюмажем темной материи. Серии Мау нравился этот вид. Ей нравилось гало. Она любила рваные края самого Тракта (Пляж, таково было общепринятое их название), где древние, изъеденные коррозией дочеловеческие лаборатории плели узоры хаотических орбит: промплощадки и научные станции, заброшенные миллионы лет назад существами, которые понятия не имели, где они, и, стоило полагать, больше не знали, кто они. Им всем хотелось поближе взглянуть на Тракт. Некоторые умудрялись сдвинуть в нужные места целые планеты, но затем бросали это дело или вымирали. Некоторым удавалось сдвинуть в нужные места звездные системы — а потом они их теряли.
Но и не будь там всего этого хлама, гало оставалось бы сложным для навигатора районом. И следовательно, удачным полем охоты для Серии Мау: сейчас она лежала в засаде в классическом орбитальном межузловом пространстве системы белых карликов, поддерживая неньютоновское равновесие в ожидании добычи. Эти мгновения она любила особенно. Двигатели заглушены. Коммуникаторы отключены. Отключено вообще все, что мешало слушать.
Несколько часов назад она села на хвост маленькому конвою: тройке динаточных грузовозов гражданского класса с археологическими артефактами из пояса раскопок, что за двадцать световых отсюда по Пляжу. Скоростной вооруженный ялик «La Vie Féerique»[3]отогнал их в это мрачное местечко и оставил там, а тем временем на сцене появилась Серия Мау и взялась за работу. Математичка корабля в точности представляла, как их снова найти: они же скованы узами стандартных преобразований Тэйта — Кэрни и толком не понимают, какой нынче был день. Когда она вернулась, ялик, отягченный ответственной миссией, увел грузовозы в тень старого газового гиганта, пытаясь просчитать траекторию выхода из ловушки. Она с интересом наблюдала за ними. Она вела себя тихо, они гомонили. Она слышала их переговоры. Они начинали подозревать о ее присутствии. «Феерическая жизнь» выслала дронов. Актинические блестки света появились там, где автономники врезались в минные поля, расставленные ею в гравитационных субтечениях кластера за много дней до возвращения грузовозов.
— Ах, — молвила Серия Мау Генлишер, будто те могли ее слышать, — вам бы поостеречься тут, снаружи в пустоте.
С этими ее словами «Белая кошка» скользнула в облако небарионного мусора, раздавшееся под ее натиском не без слабого сопротивления, облекшее корпус призрачным мазком. В пустынной жилой секции корабля ожили несколько тревожных огоньков, помигали и отключились. С вещественной точки зрения, «Белой кошки» тут почитай что и не было, но теневые операторы оживились. Притянулись к иллюминаторам, перетеняя падавший на них свет так, чтобы картина принимала наиболее трагический оттенок, глядя на себя, как в зеркало, перешептывались, пробегая тонкими пальцами по ртам, взъерошивали пальцами волосы, шелестели сухими крыльями.
— О, если бы ты выросла такой, Золушка, — пожаловались они на древнем языке.
— Какое облегчение! — говорили они.
«Не дайте мне снова в это вляпаться», — подумала она.
— Назад на посты, — велела она им, — или хрен вы что увидите в ваши иллюминаторы.
— Мы всегда на постах…
— Уверяю, мы не хотели тебя рассердить, дорогуша.
— …всегда на своих постах, дорогая.
Словно по их сигналу, «Феерическая жизнь», быстро летевшая прочь от местного солнца, влепилась прямо в минное поле.
Мины состояли каждая из пары микрограммов антиматерии, заякоренных гидразиновыми ракетными двигателями на сантиметровой кремниевой пластинке. Интеллектом они не слишком превосходили мышку, но стоило им учуять жертву, как та могла уже прощаться с жизнью. Старая дилемма. Боязно двинуться — и боязно остановиться. Экипаж «Феерической жизни» понял, что с ними случилось, хотя понимать им оставалось недолго. Серия Мау слышала, как они в отчаянии вопят друг на друга, пока ялик раскалывается по продольной оси и разлетается на половинки. Почти тут же два грузовоза столкнулись, вынужденно сбросив прикрытие и вцепившись когтями динаточных движков в ткань пространства, — то была отчаянная, наскоро просчитанная попытка вырваться на траектории экстренного отхода. Третий грузовоз тихо сдал назад и уполз в облако космического мусора, окольцевавшее газовый гигант, где суденышко заглушило все системы и приготовилось выжидать, пока она оставит их в покое.
— Нет-нет, так дело не пойдет, — сказала Серия Мау, — ах ты ж маленький засранец!
Она возникла из ниоткуда у шлюзов хвостовой четвертьсекции корабля и позволила себя засечь, что возымело следствиями взрыв активности интерком-трафика и рывок прочь от угрозы. Этого-то ей и было надо, и попытке этой она положила конец оружием более серьезным, хоть и проще устроенным. Взрыв выхватил из мрака несколько маленьких астероидов и, на краткий миг, обломки ялика, уловленные в местный хаотический аттрактор, — те выписывали кульбиты в саване довольно симпатичного радиоактивного сияния.
— А что это значит? — спросила теневых операторов Серия Мау. — «Феерическая жизнь»?
Ответа не было.
Немного погодя она увекторилась с обломками и зависла в центре медленно крутящегося мусорного колеса из покореженных корпусных пластин, монолитных фрагментов динаточной машинерии и неторопливо навивавшегося кабеля длиной, казалось, во много миль.
— Кабель? — рассмеялась Серия Мау. — Что ж это за техника-то?
На Пляже много странного, и порой идеи, выжатые досуха миллион лет назад, возвращаются к жизни модифицированными под нужды таких вот неуклюжих засранцев. В том-то и дело, если разобраться: тут все работало. Куда ни глянь, что-нибудь да найдется. То был самый страшный кошмар. И заодно — источник наслаждения. Увлеченная этими мыслями, она повела «Белую кошку» дальше, где плавали в вакууме тела. Люди. Мужчины и женщины, примерно ее возраста, — тела раздуты и выморожены, конечности согнуты под странными эротичными углами, — медленно вертелись в облаке из своего скарба, а корабль рассекал этот телесный поток острым носом. Она повела корабль меж тел, доискиваясь на лицах чего-то еще, кроме тупого ужаса и покорности судьбе; она не понимала, чего точно. Улики. Улики ее присутствия.
— Улики моего присутствия, — пробормотала она вслух.
— Но вот же они, вокруг тебя, — зашептали теневые операторы, бросая на нее трагические взоры промеж кружевных пальцев. — Узри!
Они обнаружили единственного выжившего: пухлая белая фигура в вакуумном скафандре махала руками, как мельница лопастями, семенила по пустоте, сжималась в клубок и разгибала конечности, как вытащенная из моря подводная тварь, умножая боль — а может, лишь страх, дезориентацию и отрицание происходящего. «Надо полагать, — подумала Серия Мау, слушая его сигнал бедствия, — ты то и дело смыкаешь веки, говоря себе: если не шуметь, выберусь отсюда, но потом открываешь и снова понимаешь, куда попал. Этого уже достаточно, чтоб ты так вопил».
Она как раз собиралась прикончить уцелевшего, когда толика тени проскочила мимо. Еще один корабль. И крупный. По всему K-раблю заорали сирены. Теневые операторы дали поток. «Белая кошка» заметалась вправо-влево, исчезла из локального пространства, нырнув в пену квантовых событий, некоммутативных микрогеометрий и короткоживущих экзотических вакуумных состояний, опять возникла в километре от первоначальной позиции, активировав и изготовив к бою все орудия. Серия Мау с отвращением увидела, что незваный гость все еще затеняет ее. Он был так огромен, что мог оказаться не кем иным, как кораблем ее нанимателей. На всякий случай она врезала ему в нос. Командир ужасников раздраженно дернул судно, уходя от нее. Одновременно он отправил «Белой кошке» свою голографическую уловку. Двойник появился перед баком, где обитала Серия Мау: из сочленений желтоватых ног его очень правдоподобно вытекала какая-то жидкость, а все тело издавало частый скрип, причины которого оставались ей неясны. Костистая башка его пестрела куда большим числом щупалец, фасеточных глаз и потеков слизи, чем было бы ей по вкусу. Игнорировать его, однако, не представлялось возможным.
— Ты знаешь, кто мы, — произнесло существо.
— Думаешь, ты тут самый умный, что решил K-раблю нежданчик пристроить? — заорала Серия Мау.
Двойник примирительно заскрипел.
— Мы не хотели тебя напугать, — сказал он. — Мы не скрывали своего приближения. Но ты игнорировала наши сигналы с тех пор, как… — Он помедлил, словно подыскивая нужное слово, потом, явно растерявшись, неуверенно докончил: — Сделала это.
— Это же было минуту назад.
— Это было пять часов назад, — уточнил призрак. — С тех самых пор мы пытались до тебя достучаться.
Серия Мау так смутилась, что прервала связь и, пока двойник таял в коричневой дымке, размываясь в прозрачное самоподобие, увела «Белую кошку» в астероидную тучу немного поодаль — выкроить время на размышления. Ей стало стыдно. Зачем она так поступила? О чем только думала, оставляя себя беззащитной, бесчувственной на несколько живочасов? Пока она пыталась вспомнить ответы, математичка корабля ужасников снова ее затеребила, высылая в поисках ее местоположения два-три миллиарда запросов за наносекунду. Спустя секунду-другую она позволила себя обнаружить. Двойник незамедлительно восстановился.
— Что ты понимаешь, — спросила у него Серия Мау, — под идеей улики моего присутствия?
— Не очень-то много, — сказал двойник. — Ты поэтому так поступила? Оставить улику своего присутствия? Вообще говоря, мы диву давались, отчего ты столь безжалостно расправляешься с сородичами.
Серии Мау уже задавали этот вопрос.
— Они не мои сородичи, — ответила она.
— Они же люди.
Возблагодарив молчание, заслуженно принесенное этим доводом, она спросила спустя миг:
— Деньги где?
— А, деньги! Где обычно.
— Местная валюта меня не устраивает.
— Мы почти не используем местных валют, — сказал призрак, — хотя иногда участвуем в сделках, где они применяются. — Казалось, что из самых крупных сочленений его фигуры пошел газ. — Ты готова к новому бою? За сорок световых отсюда по Пляжу для тебя есть несколько заданий. Тебе будут противостоять боевые корабли. Настоящая война, а не засада на гражданских, как тут.
— Ох уж эта ваша война! — протянула она с пренебрежением. На видном ей отсюда участке Тракта Кефаучи велось одновременно пятьдесят войн, больших и малых, но все это была одна битва — сражение за добычу. Она не спрашивала, кто им враги. Она не хотела этого знать. Ужасники сами по себе странные существа. В общем-то, мотивы чужаков понять невозможно. «Мотивы, — подумала она, глядя на пучок глаз и конечностей перед собой, — порождены сенсорным восприятием. Umwelt.[4]Коту трудно понять мотивы комнатной мухи, которую он поймал».[5]Она еще немного поразмыслила. «Но мухе и того тяжелее», — решила она наконец.
— С меня пока достаточно, — сообщила она двойнику. — Я больше не стану сражаться за вас.
— Мы можем увеличить ставку.
— Без толку.
— Мы можем тебя принудить.
Серия Мау рассмеялась:
— Я удеру быстрее, чем у твоего рыдвана мыслишка провернется. Ну и как вы станете меня искать? Это же K-рабль.
Двойник выдержал рассчитанную паузу.
— Мы знаем, куда ты направишься, — сказало существо.
Серию Мау пробил холодок, но лишь на долю секунды. Она получила от ужасников что хотела. Ну что ж, поиграем. Она разорвала связь и открыла математическое пространство корабля.
— Ты только посмотри! — обрадовалась ей математичка. — Можем перейти сюда. Или сюда. Или, ты глянь, сюда. Куда угодно. Давай куда-нибудь отправимся!
Все получилось в точности по ее слову. Прежде чем корабль ужасников раскочегарился, Серия Мау уже пришпорила математичку, математичка пришпорила то, что у нее сходило за реальность, и «Белой кошки» в этом секторе пространства след простыл, не считая опадающей волны заряженных частиц.
— Вот видишь? — сказала Серия Мау. В конечном счете получилась обычная тягомотная поездочка. Сенсорные массивы «Белой кошки» — размахом в астрономическую единицу, но скатанные до полуторной фрактальной размерности, чтобы уместиться на двадцатиметровом клочке корпуса, — фиксировали только фотинный шепот. Несколько теневых операторов, мельтеша и суетясь, выбрались к иллюминаторам и уставились в динамический поток, будто потеряли там что-то. Вероятно, так оно и было.
— В настоящий момент, — возвестила математичка, — я занимаюсь решением уравнения Шрёдингера в каждой точке сетки десяти пространственных и четырех временных измерений. На такое никто больше не способен.
Нью-Венуспорт
Год
Тиг, по прозвищу Волдырь, управлял бакофермой на Пирпойнт-стрит.
Был он типичный новочеловек, высокий, белолицый, с характерной ударной волной оранжевых волос, придающей таким лицам выражение постоянного изумления жизнью. Бакоферма располагалась слишком далеко по Пирпойнт-стрит, чтобы приносить достаточный доход. В начале семисотых номеров, за банковским кварталом, ателье, дизайнерские лавки и дешевые хирургички промышляли на лицензиях вышедших из моды культиваров и разумных татух.
Сие значило, что Волдырь вынужден был заниматься и другими делами.
Он собирал дань для сестричек Крэй. Он выполнял роль спорадического посредника в том, что иногда называли «внепланетный импорт»: ввоз товаров и услуг, запрещенных земными военными контрактами. Он держал маленькую специализированную больничку с каналом поставок адреналов из местной дичи. Эти обязанности не отнимали у него слишком много времени. Большую часть дня он проводил на ферме, мастурбируя на голографическую порнуху каждые двадцать минут или около того; новочеловеки были выдающимися онанистами. Присматривал за баками. Остаток суток спал.
Как и большинство новочеловеков, Волдырь Тиг спал плохо. Ему постоянно вроде бы чего-то не хватало, чего-то недоступного на планетах земного типа, и в бодрствующем состоянии телесная нужда эта притуплялась скорее. (Даже в теплой тьме берлоги, которую Волдырь величал домом, он стонал и ворочался во сне, суча длинными тощими ногами. С женой его творилось то же самое.) Его мучили кошмары. В самых страшных снах ему мерещилось, как он пытается собрать дань для сестричек Крэй, а путает ему карты сама Пирпойнт-стрит — улица, которая во сне следила за ним, исполненная предательского и зловещего интеллекта.
Была середина утра. Пара толстых копов оттаскивали дергавшуюся в судорогах рикшу прочь от ее тележки. Девчонка брыкалась, как ретивая кобылка, вокруг губ выступал синюшный ободок, все от нее шарахались; потом рикшу утащили слишком далеко, и он потерял ее из виду. Уличная жизнь завела свою личную звуковушку, café électrique[6]разогревала очередное целеустремленное сердечко. Ступив на Пирпойнт примерно в середине улицы, Волдырь обнаружил, что номеров на домах тут нет, вообще ничего знакомого. Куда теперь повернуть к большим номерам — направо или налево? Он озадачился. Ощущение это плавно перешло в панику, и Волдырь, чувствуя себя зажатым в пасти трафика, стал наугад метаться из стороны в сторону. В результате ему так и не удалось продвинуться дальше чем на пару кварталов от перекрестка. Спустя некоторое время ему попались на глаза сестрички Крэй собственной персоной, совещавшиеся в ожидании дани рядом с дешевой харчевней. Он уверился, что те его заметили. Отвернулся. До ленча работу надо закончить, а он даже не брался. Наконец, собравшись с духом, он вошел в закусочную и спросил у первого встречного дорогу, и оказалось, что это вообще не Пирпойнт. Совсем другая улица. Ему теперь долгие часы отсюда выбираться к нужному месту. Он сам виноват. Он слишком поздно вышел.
Весь в слезах, Волдырь проснулся. Он бессилен был не отождествлять себя с умирающей рикшей. И что еще страшнее, в какой-то миг между бодрствованием и сном собранная дань превращалась в слезинки; этим, как он чувствовал, подытоживалось все предприятие. Он встал, утер рот рукавом и вышел на улицу. Вид у него был малость пришибленный, как у всех новочеловеков. В паре кварталов ниже госпиталя экзотических болезней он купил себе рыбы по-мурански с карри и съел одноразовой деревянной вилкой, поднеся пластиковый контейнер близко к подбородку и кидая еду в рот дергаными хищными движениями. Потом вернулся к себе на бакоферму и стал размышлять о Крэй.
Сестрички Крэй, Эви и Белла, начинали в цифровом ретропорно, специализируясь на таких реалистичных картинках, что сам акт совокупления, казалось, становился механическим и оттого интересным; потом, когда в 2397-м рухнул биржевой рынок, расширили бизнес, занявшись баками и прочими аферами в этом духе. Теперь у них водились деньжата. Волдырь не так боялся сестер, как восхищался ими. Стоило им заявиться к нему в лавку за данью или проверить товар, его словно звездным светом озаряло. Он мог бы в подробностях описать действия сестричек и подражал их манере говорить.
Поспав еще немного, Волдырь пустился в инспекционный обход фермы, проверять баки. Отчего-то он остановился у одного из них и прижал к нему руку. Бак казался теплым, словно там нарастала какая-то активность. Как яйцо.
* * *
В баке тем временем происходило вот что. Китаец Эд проснулся, и у него в доме ни фига не фурычило. Будильник не отключался, телевизор насупился серым экраном, а холодильник играл в молчанку. После первой чашки кофе дела пошли еще хуже: в дверь стукнули ребята окружного прокурора. На них были двубортные костюмы из акульей кожи и расстегнутые напоказ куртки — видно, что ребята при деньгах. Эд их помнил с той поры, как сам работал на окружного прокурора. Тупицы. Звали их Хансон и Отто Рэнк. Хансон — добродушный толстяк, а вот Рэнк — мудила. Никогда не спит. Говорят, у него планы на кресло самого прокурора. Двое уселись на табуретках у стойки на кухне, и Эд сварил им кофе.
— Привет, Китаец Эд, — сказал Хансон.
— Привет, Хансон, — сказал Эд.
— Ну, Эд, что тебе известно? — спросил Рэнк. — Мы слышали, ты делом Брэйди интересуешься.
Он улыбнулся. Наклонился вперед, пока лицо его не оказалось рядом с лицом Эда.
— Мы этим тоже интересуемся.
У Хансона вид был нервный. Он добавил:
— Мы в курсе, что ты был на месте преступления, Эд.
— Матюгальник завали, — бросил Рэнк немедленно. — Не стоит с ним это обсуждать. — Он ухмыльнулся Эду. — Ты почему от него не избавился, Эд?
— От кого?
Рэнк оглянулся на Хансона и покачал головой с таким видом, словно говорил: Ну ты видишь, что за дебил?
Эд сказал:
— Ладно, Рэнк, проехали. Еще яванского будешь?
— Нет, не проехали, — сказал Рэнк. Вытащив из кармана пригоршню медных пулек, он швырнул их на стойку.
— Кольт сорок пятого калибра, — сообщил он. — Военная игрушка. Разрывные пули. Для двух разных пушек.
Пульки звенели и плясали по стойке.
— Эд, ты не хочешь показать мне свои пушки? Два гребаных кольта, которые ты повсюду таскаешь, как детектив из тупого телесериала? Ты не хочешь нам их отдать, чтоб мы стволы сличили?
Эд оскалился:
— Для этого тебе нужно с меня их снять. Хочешь снять с меня эти пушки здесь и сейчас? Отто, ты думаешь, что справишься?
Хансон занервничал.
— Не надо, Эд, — промямлил он.
— Эд, если потребуется, мы уйдем и вернемся с гребаным ордером на обыск, а потом заберем у тебя эти стволы, — ответил Рэнк. Пожал плечами. — Надо будет, так тебя самого загребем. Твой дом обыщем. Твою жену, если она у тебя еще есть, до следующей субботы молотить раком будем. Ну так что, Эд, с тобой по-хорошему или по-плохому?
— По-любому, — ответствовал Эд.
— Не-а, не по-любому, — сказал Отто Рэнк. — Не в этот раз. Удивлен, что ты не в курсе.
Он пожал плечами.
— Хотя нет, — добавил он, — думаю, ты в курсе.
Он ткнул Эду в лицо пальцем, точно стволом.
— Попозже, — сказал он.
— Да пошел ты, Рэнк! — огрызнулся Эд.
Он понял, что дела швах, когда Рэнк в ответ лишь рассмеялся и ушел.
— Бля, Эд, ну зачем? — сказал Хансон. Пожал плечами. И тоже ушел.
Убедившись, что они свалили, Эд вышел на улицу к своей тачке, четырехцилиндровому «доджу» сорок седьмого года, куда кто-то присобачил клаксон от «кадди» пятьдесят второго. Завел мотор и посидел мгновение, прислушиваясь к мурлыканью четырехцилиндрового двигателя. Посмотрел на ладони.
— По-любому, суки! — прошептал он, вжал педаль газа в пол и помчался в даунтаун.
Надо было выяснить, что происходит. В офисе окружного прокурора у него была знакомая деваха, по фамилии Робинсон. Он ее раз уломал пойти с ним в бар к Салливану на перекус. Высокая, широкогубая, улыбчивая, с классными сиськами, и майонез с уголков рта так слизывает, что сразу думаешь: а вот бы она и тебе уголки рта эдак облизала. Эд знал, что сумеет ее и на это уговорить, если постарается как следует. Он сумеет, но в данный момент его больше занимало дело Брэйди и то, что об этом деле знали Рэнк и Хансон.
— Знаешь, Рита… — начал он.
— Не-не, Китаец Эд, ты не гони лошадей, — сказала Рита. Забарабанила пальцами по столешнице и выглянула в окно на людную улицу. Она приехала сюда из Детройта в поисках новых ощущений. А нашла просто еще один город, провонявший двуокись