Дорогой дневник,
Сегодня премьера и неделя с того дня, как мы с Холтом заключили пари на то, чтобы держать руки подальше друг от друга. С тех пор отношения между нами стали… странными.
Ну, еще более странными.
Наша динамичность отсутствовала даже во время игры. И поскольку каждый из нас стремился одержать верх в этом нелепом пари, наши поцелуи были сдержаны, а объятия – ложны. Облагороженная версия наших грязных, непристойных желаний.
Эрика тоже чувствовала это. Она думает, что каждодневные репетиции вымотали нас. Но это не ее вина. Дело в нас. И я действительно не знаю, как все исправить, кроме как переспать с Холтом.
И если добавить к вышесказанному тошноту от предпремьерных нервов, можно сказать, что я в легком ужасе. (И когда я говорю «в легком» – это означает «в полном». А когда я говорю «в полном» – это означает, что будет чудом, если я отыграю на сцене, не ударившись в грандиозную истерику, которую будут сопровождать крики и/или рыдания и/или отчаянное цепляние за сценический занавес, в то время как помощник режиссера будет пытаться вытолкнуть меня на сцену).
Боже, пожалуйста, позволь мне пережить этот вечер, не выставив себя полной дурой. Позволь мне показать класс.
Умоляю тебя.
По дороге в театр, я затягиваюсь сигаретой. Мои навыки курения улучшаются. Не уверена, хорошо это или плохо, но это успокаивает мои нервы.
Спектакль начинается в девятнадцать тридцать. Сейчас три часа дня. Я надеюсь, пребывание в театре поможет мне сосредоточиться и ослабит тяжесть в груди.
В любом случае, таков план.
Список того, что нужно сделать в ближайшие несколько часов: заняться йогой и тайцзы; пройтись среди декораций; забраться в голову Джульетты; разнести открытки на удачу и подарки по гримерным; одеться; постараться не блевать; выйти на сцену не подгоняемая хлыстом; блеснуть.
|
|
Проще простого.
Список того, что не нужно делать: быть одержимой Холтом; блевать; с визгом выбегать из театра.
Непросто.
Когда я захожу внутрь, я иду прямиком в свою гримерную.
Большинство гримерных находятся за сценой, но на бельэтаже также расположено полдюжины. Эрика выделила их ведущим актерам. Я делю гримерную с Айей и Маришкой, а Итан – с Коннором и Джеком.
Я открываю сумку и достаю косметику и аксессуары для волос. Потом натягиваю на себя легинсы и свою счастливую футболку с принтом феи Динь-Динь, после чего спускаюсь вниз.
В помещении тепло и слабое мерцание, исходящее от рабочего освещения, отбрасывает длинные, зловещие тени от декораций.
Замечательно. Не хватало только, чтобы мое тело сковал страх, как будто я недостаточно волнуюсь.
Я делаю глубокий вдох и иду вдоль декораций. Провожу ладонью по камню из пенопласта и по деревянной панели, вглядываюсь в многочисленные ряды пустых сидений. Я стараюсь игнорировать мурашки, что пробегают по моим рукам, когда чувствую свечение нескольких сотен пар фантомных глаз.
Я хочу показать класс сегодня.
Я хочу, чтобы Холт показал класс.
Успех всей пьесы зависит от нашей собранности, а у меня нет ни малейшего представления, как это осуществить.
Я становлюсь посередине сцены и глубоко вдыхаю, делая упражнения по йоге. Растягиваю мышцы. Сосредотачиваюсь.
Через некоторое время, йога постепенно переходит в тайзцы. Я закрываю глаза и концентрируюсь на дыхании. Вдох. Выдох. Медленные движения. Синхронизация воздуха и движений. Выдыхаю страх. Вдыхаю уверенность.
|
|
Я концентрируюсь на изображениях, которые доставляют мне удовольствие. Неизбежно, мои мысли обращаются к Холту. Выразительная линия его подбородка покрыта легкой щетиной, так мужественно и сексуально. Его губы, невыносимо шелковистые и мягкие. Его глаза. Огненные. Встревоженные. Испуганные и в то же время вселяющие страх.
Все мое тело оживает, пока я думаю о нем.
Держаться на расстоянии было пыткой. Я стараюсь не задерживать на нем взгляд подолгу, даже во время игры, иначе боль становится невыносимой. Я сосредотачиваюсь на стене позади него, либо на какой-нибудь части декорации, либо на его волосах. На чем угодно, только не на его убийственных глазах, вызывающих во мне желание часами делать с ним очень, очень плохие вещи.
Когда я выдыхаю в последний раз, мною овладевает спокойствие. Средоточие и готовность.
Когда же я открываю глаза, я чуть не наделываю себе прямо в штаны, потому что лицо Холта лишь в нескольких дюймах от меня.
— Господи, боже мой! — вскрикиваю я, размахивая руками, словно парящий в небе осьминог.
Холт отпрыгивает на несколько метров назад и хватается рукой за грудь.
— Черт, Тейлор! Ты до чертиков напугала меня! Господи Иисусе!
— Я напугала тебя?! — Я подхожу к нему и с размаху бью в грудь. — Я из-за тебя чуть не обмочилась!
Он начинает заливаться смехом.
— Это не смешно! — говорю я, ударяя его в грудь.
— Еще как смешно, — отвечает он, пятясь назад, пока я колочу его.
|
|
— Каким больным на голову надо быть, чтобы так к кому-то подкрадываться?!
— Я не хотел тебя беспокоить, — говорит он, пытаясь поймать мои ловкие руки. — Черт, прекрати бить меня.
Он притягивает мои руки к своей груди, но у меня и так достаточно проблем с моим бешено стучащим сердцем, чтобы обратить внимание на то, какие его мышцы теплые и упругие под моими пальцами.
Я высвобождаюсь из его хватки, потом направляюсь к спальному гарнитуру и плюхаюсь на кровать.
— Какого черта ты здесь делаешь? Я думала, что одна.
Он становится передо мной, его смех стихает, и он засовывает руки в карманы.
— Я тоже так думал. Мне нравится находиться в театре за несколько часов до начала спектакля. Помогает успокоиться.
Провожу рукой по волосам.
— Да? И как ты себя теперь чувствуешь, Сеньор Тактика Запугивания? Спокойно?
— Как бы это забавно ни вышло, в мои намерения не входило пугать тебя. Я просто хотел… посмотреть.
Как только шок отступает, я замечаю во что он одет.
На нем белая майка-алкоголичка, удлиненные темные шорты для бега, и серебристо-черные кроссовки фирмы «Nike».
Какого черта?
Ему запрещено так одеваться.
В смысле… Это же просто… Он…
Боже мой, только взгляните на него!
Широкие плечи. Красивые руки. Широкая грудь. Узкая талия. Мускулистые икры.
Нечестно! Непристойно сексуально. Не допускается!
— Почему ты так на меня смотришь? — спрашивает он, переминаясь с ноги на ногу.
— Как? — умудряюсь я спросить сквозь взгляд, затуманенный страстью.
— Так, будто хочешь отшлепать меня.
На последней фразе я едва ли не давлюсь собственным языком. Я кашляю и брызжу слюной во все стороны.
— Почему ты нацепил на себя это?
Он окидывает себя взглядом и пожимает плечами.
— Я прибежал сюда. Подумал, что это может помочь привести мысли в порядок.
Образ бегущего Холта овладевает моим разумом: руки приподнимаются в движении, лицо пылает, ноги делают маховые движения, волосы развеваются на ветру.
— Ты… прибежал?
— Ага.
— В этом?
Он снова оглядывает себя и хмурится.
— Да. В чем проблема? Это просто майка и шорты.
— Просто… Ты думаешь, что это… просто… Нет! Плохой Холт! — Мой мозг перегружен.
Он смотрит на меня, как на помешанную, но я по-прежнему не могу отвести взгляд.
Какой гений решил назвать эту часть гардероба «алкоголичкой»[26]. Это не алкоголичка. Это вагино-возбудитель. Слюно-пускатель. Трусико-уничтожитель.
Черт побери.
— Тейлор?
Он делает несколько шагов вперед и вся страсть, что я подавляла, затопляет мое тело. Я спрыгиваю с кровати и отступаю назад.
Я не проиграю это чертово пари только потому, что он решил вырядиться как аппетитное лакомство. Не проиграю, будь он неладен.
Мне нужно убраться как можно дальше, пока желание повалить его на сцене и надругаться над ним не исчезнет.
— Мне надо идти… заняться кое-чем, — говорю я, пока спотыкаясь, спускаюсь со сцены.
— Тейлор? — кричит он мне вдогонку, но я не останавливаюсь. Я не могу позволить себе посмотреть снова на эти плечи. Бицепсы. Руки.
Чтоб меня!
Я влетаю в свою гримерную и захлопываю за собой дверь, после чего провожу следующие два часа, выполняя дыхательные упражнение. Все это время я говорю себе, что умолять Холта о сексе в день премьеры – очень неудачная мысль.
В половине шестого я начинаю готовиться. Я хочу сделать это быстро, чтобы успеть разнести открытки и подарки по гримерным еще до прихода ребят.
Традиционно сложилось, что в день премьеры члены актерского состава и производственной группы дарят друг другу открытки на удачу. К моим открыткам также прилагаются маленькие шоколадки в форме сердец – олицетворение любви, главной темы нашего спектакля.
Да, это банально, но я не купаюсь в деньгах, а шоколадки дешевые.
Я заканчиваю наносить макияж, расчесываю волосы, затягиваю покрепче свой счастливый шелковый халат, и беру сумку, в которой лежат шоколадки. Я быстро перехожу от одной гримерной к другой, все время сетуя про себя, что так и не придумала как подписать открытку Холта. Все что я пока написала, это «Дорогой Итан». А после, вдохновение покинуло меня.
«Удачи на премьере», звучит избито и безлично, а «Пожалуйста, займись со мной сексом» – кажется просто неправильным. Мне нужно придумать что-то нейтральное, но легче сказать, чем сделать.
Большинство открыток уже доставлены, когда я подхожу к его гримерной. Я просовываю голову внутрь. В комнате пусто.
Действуя быстро, я прокрадываюсь внутрь и подкладываю открытки Коннору и Джеку, говоря себе, что открытку Холта подпишу позже.
Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, он появляется в дверном проеме, его лицо скрывается в тени темного коридора.
— А для меня открытки нет? — спрашивает он, и что-то в его голосе не так.
— Э-э… будет. Я просто еще не подписала.
Я направляюсь к двери, но он заходит внутрь, загораживая мне путь. На нем все еще трусико-уничтожитель. Его плечи выглядят потрясающе. Мне хочется укусить их.
— Ты подписала открытки всем кроме меня, Тейлор? Я недостаточно хорош, чтобы получить открытку от тебя?
Его лицо мрачное и слегка покрыто капельками пота.
— Холт? С тобой все нормально?
— Милый халатик, — замечает он, глазея на мою грудь. Он дотрагивается до пояса на моей талии. — Под ним что-нибудь есть?
— Только мое изысканное, ультрамодное бежевое трико, — говорю я, отстраняя его руку. — Не подглядывай. Ты уже все видел.
— Слишком много раз.
— Все не так плохо, да?
Он снова хватается за пояс.
— Ни в том случае, если ты хочешь, чтобы я продолжал игнорировать тебя и твое восхитительное тело. — Он пропускает шелковистую ткань меж своих пальцев. — Я старался так сильно вести себя хорошо и уважительно. Гораздо легче было б не быть таким.
Энергия, что отсутствовала между нами всю неделю, вернулась под высоким напряжением. Чрезвычайно притягательная.
У меня перехватывает дыхание.
— Это ты установил границы. Я хочу в точности того же, что и ты.
Он выдыхает, и оборачивая шелковый пояс вокруг своего запястья, придвигается ближе.
— Тебе запрещено говорить такие вещи.
Его голос напряжен. Руки дрожат. Маленькие капельки пота, выступившие на его лбу, распространились ниже и теперь поблескивают на его шее и плечах.
— Серьезно, ты в порядке? — спрашиваю я, когда он сглатывает и морщится.
Я едва ли успеваю договорить, когда он хватается за живот, потом отшатывается назад и валится на диван.
— Черт.
— Холт?
После нескольких глубоких вдохов, он откидывает голову назад и закрывает глаза.
— Это просто нервы, ясно? Нервы серьезно шалят.
— Из-за шоу?
— Да, в том числе.
Он медленно и спокойно выдыхает.
— Мое волнение отражается на состоянии моего желудка. У меня начинаются спазмы и тошнота. Я такой слабак.
— Вовсе нет, — говорю я. — Я понимаю, что ты чувствуешь.
Он потирает лицо.
— Если только у тебя есть отец, который собирается прийти на твой спектакль, только чтобы сказать, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь кривляясь на сцене, так что нет… тебе этого не понять.
— Твой отец не одобряет твой выбор профессии?
— Это еще огромное преуменьшение.
— Ох.
Он опускает голову и впивается пальцами в волосы.
— Это неважно. Я, в любом случае, облажаюсь сегодня и он оттянется по полной, когда скажет: «Я же тебе говорил».
— Ты не облажаешься, — говорю я.
— Мы были просто ужасны всю неделю. Ты знаешь это не хуже меня.
— Не ужасны, а… немного не в себе. — Он стреляет в меня взглядом. — Ладно, мы были отвратительны. Но только потому, что мы так сильно пытаемся отрицать наше влечение, что это влияет на нашу игру. Нельзя закрываться в себе и хотеть, чтобы наши герои выглядели так, словно не могут жить друг без друга. Это невозможно.
— И что ты предлагаешь? — спрашивает он. — Повалить тебя на этот жуткий диван, чтобы мы смогли правдоподобно сыграть влюбленных?
— Ну, это было бы неплохо…
— Тейлор…
— Ладно, ладно. Мы не должны поддаваться нашим желаниям вне сцены. Но на сцене? Мы должны позволить нашей связи возникнуть. Больше никакой борьбы. Потому что, когда мы открываемся и впускаем друг друга внутрь, именно в этот момент и творится волшебство.
Вид у него скептический.
— Только на сцене? По-твоему, будет легко просто включить и выключить это?
— Нет, я так не думаю, — говорю я, садясь перед ним на колени, чтобы наши лица были на одном уровне. — Но тут судьба целого актерского состава зависит от нашей собранности, и только мы можем сделать так, чтобы шоу увенчалось успехом. Если мы дадим маху, то потянем за собой всех. Поэтому давай просто покончим с этим, а отрицанием своих чувств ко мне ты еще сможешь заняться на следующей неделе, хорошо?
На мгновение мне кажется, что он вот-вот прикоснется к моему лицу. Но вместо этого он пробегается пальцами вниз по передней части моего халата. Мое дыхание сбивается.
— Ладно. Твоя взяла. Если я смогу остановить сеансы рвоты каждые пять секунд, я откроюсь тебе.
От тона его голоса волосы на моих руках становятся дыбом.
— Я знаю несколько методов фокусировки, которые могут тебе помочь, — говорю я, пока он продолжает поглаживать мой халат.
— Сначала мне нужно принять душ и приготовиться.
— Нет проблем, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Я вернусь за полчаса до начала спектакля и когда мы закончим, мы будем так чертовски хорошо сосредоточены, что прижмем наших героев к стенке.
Он вздыхает и качает головой.
— Что? — спрашиваю я.
— Ничего.
— Скажи мне.
— Я сейчас мысленно представляю, как прижимаю тебя к стенке. Тебе лучше уйти.
Я начинаю смеяться, но животный голод в его глазах говорит мне, что он абсолютно серьезен.
Он встает, и мое сердце пускается в галоп.
Боже. Он собирается сделать это. Он собирается прижать меня к стенке.
Я задерживаю дыхание, когда он делает шаг вперед.
К моему разочарованию, он обходит меня, хватает полотенце со спинки стула и направляется в ванную.
— Иди отсюда, Тейлор, — бросает он через плечо, — пока я не забыл, почему до сих пор не сорвал с тебя этот чертов халат.
В восемнадцать пятнадцать весь театр уже стоит на ушах. Вся моя гримерная усеяна открытками и подарками. Мои родители прислали мне огромный букет цветов с открыткой, в которой говорится, как они горды мной и как бы им хотелось быть здесь.
Мне бы тоже этого хотелось. Это моя первая большая роль, а никого из любимых мне людей нет среди зрителей.
Я иду на сцену, чтобы в последний раз проверить наличие своих реквизитов. Все мимо кого я прохожу, желают мне удачи и обнимают, но особой уверенности это не придает. Меня подташнивает, и мое волнение только стабильно нарастает по мере приближения начала спектакля.
К тому времени, когда я возвращаюсь в гримерную Холта, я чувствую, как сэндвич с курицей, съеденный мною на обед, поднимает в животе бунт подобно бунту в «Мятеже на Баунти»[27].
Я делаю глубокий вдох и стучусь в дверь. Джек отзывается и разрешает мне войти.
— Привет, — говорю я, медля у двери.
— Привет, милая Джульетта, — отвечает Джек, заканчивая припудриваться. — Наш красавчик в ванной.
— До сих пор?
Слышатся приглушенные звуки рвоты.
Джек съеживается.
— Да. — Он встает и обнимает меня. — Повеселись, целуя его сегодня.
Он ободрительно сжимает мое плечо, и затем закрывает за собой дверь.
Я подхожу к ванной и стучусь.
— Уходи, — слабо отвечает Холт.
— Это я, — говорю я у двери. — Можно войти?
— Нет, — откликается он надтреснутым голосом. — Я чертовски отвратителен.
— Ну, мне не привыкать.
Я открываю дверь и захожу в ванную. Воздух пропитан едким запахом желчи, и я чуть ли не давлюсь. Потом я вижу Холта, привалившегося к стене, его лицо бледное и липкое от пота.
— О, черт, ты в порядке? — Я приседаю напротив него. — Дерьмово выглядишь.
И что плохо для чувства моего собственного достоинства, я все еще нахожу его невероятно привлекательным.
— А я-то думал, что ты попытаешься приободрить меня, — говорит он, притягивая ноги к груди. — Если же ты собираешься просто обзываться, то вали, я могу побыть жалким и в одиночестве.
— Я собираюсь помочь тебе, — говорю я. — Но тебе лучше следовать тому, что я буду говорить. Никаких вопросов.
— Ладно, фиг с ним. Только останови это.
Он уже в сценическом костюме. Белая рубашка на пуговицах с закатанными рукавами. Несколько верхних пуговиц расстегнуты, приоткрывая соблазнительный вид на его грудь. Также на нем были черные джинсы и ботинки.
Я беру его за левую ногу и начинаю развязывать шнурки.
Он напрягается.
— Какого хрена?
— Никаких вопросов, помнишь?
— Хорошо, но правила вступят в силу только, после того, как ты скажешь, что будешь делать.
— Мне нужно снять твою обувь.
— Зачем?
— Это уже другой вопрос.
— Тейлор…
— Потому что мне нужно помассировать тебе ступни.
Он выдергивает свою ногу и мотает головой.
— Нет уж. Так не пойдет. Мои ноги противные.
— Уверена, я это вынесу.
— Ага, ну а я вот – нет.
— Холт, — раздраженно говорю я. — Ты хочешь выйти на сцену и поразить всех или же хочешь потерпеть полное фиаско, и дать своему отцу повод сказать, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь?
Его лицо мрачнеет.
Мне не по себе от того, что я играю нечестно, но какого черта? Ему надо подобрать сопли.
Он гневно фыркает и пихает в меня свою ногу. Я тотчас расшнуровываю ботинок и стягиваю его вместе с носком.
Несколько секунд я просто смотрю.
У него красивая ступня. Идеальная. Ему бы обувь рекламировать.
Я бросаю на него взгляд, и он пожимает плечами.
— Они уродливые. Слишком длинные. Пальцы костлявые.
— Ты ненормальный.
Я притягиваю его модельную ногу на колени, и он морщится.
— Доверься мне, хорошо? Моя мама – эксперт по разным методам альтернативной терапии, и хоть я думаю, что большинство из них притянуты за уши, рефлексология мне всегда помогала. К двенадцати годам я уже знала все о рефлекторных точках, так что расслабься. Я не сделаю тебе больно. Не сильно.
Он вздрагивает, когда я нажимаю большими пальцами на точку на своде стопы.
— Больно? — спрашиваю я. Если орган воспален, рефлекторные точки могут быть чувствительными. Тому подтверждение состояние моей рефлекторной точки, которая связана с маткой, в период критических дней.
— Нет, — говорит он. — Я… хм.
— Что?
Он вздыхает и откровенно испепеляет меня взглядом.
— Не смей подкалывать меня, но я очень боюсь щекотки, понятно?
Я тихонько прыскаю.
— Боишься щекотки?
— Да.
— Ты? Такой весь из себя брутальный, живущий под девизом «Отвалите все!»?
Он сверкает глазами.
— Отвали.
— Ну, что я говорила?
Он выдыхает и хватается за живот
— Просто продолжай.
Я улыбаюсь и снова начинаю массировать. Одна часть моего мозга отмечает, что его боязнь щекотки умилительна, а другая – концентрирует усилия на приведении его в божеский вид, чтобы он мог выйти на сцену через полчаса.
Уже спустя несколько минут его дыхание замедляется.
— Легче становится? — спрашиваю я, массируя его стопу и надавливая на точки, отвечающие за кишечник, толстую кишку и поджелудочную железу.
— Да. — Он вздыхает. — Спазмы немного уменьшились.
Я продолжаю совершать пальцами круговые движения, его нога становится тяжелее, по мере того как он расслабляется.
Его стопа большая. Я невольно вспоминаю о пустячном факте, утверждающем, что размер ноги сопоставим с размером пениса.
Я пытаюсь сконцентрироваться на своих действиях. Рассуждения о его пенисе в такой момент могут привести к катастрофе.
Я массирую еще несколько минут, пока с его лица не сходит измученное выражение. Потом натягиваю обратно на его ногу носок с ботинком, и наблюдаю как он зашнуровывает его.
— Спасибо, — говорит он, благодарно улыбаясь. — Мне стало лучше.
— Настолько чтобы убраться из этой вонючей ванной?
— Да. — Он встает и подходит к раковине, на которой лежат зубная щетка, зубная паста и жидкость для полоскания рта. — Э-э… дай мне минуту, хорошо? Не хочу, чтобы ты целовалась с кем-то, кто на вкус как срыгнутый сэндвич с индейкой.
Я торопливо мою руки, прежде чем он прогоняет меня. Я сажусь на диван и слушаю звуки самого тщательного очищения полости рта с тех пор, как изобрели зубную щетку. Он заканчивает, ставя мировой рекорд по продолжительности полоскания рта. Я качаю головой, когда осознаю, что даже звуки полоскания, исходящие от него, звучат сексуально.
Я определенно взбудоражена.
Наконец он выходит, благоухая запахом свежей мяты. Я жестом велю ему сесть на пол по-турецки.
Я немного успокаиваюсь оттого, что помогаю ему, но все также не чувствую уверенности в том, что смогу показать сегодня хорошее выступление.
Словно почувствовав мое волнение, Холт указывает на мои ноги.
— Э-э… ты хочешь, чтобы я… ну знаешь… помог тебе или сделал что-нибудь еще?
Он так смущенно выглядит, пока говорит это, что я едва не выпаливаю «да», чтобы просто досадить ему.
— Я пас, — говорю я. — У нас не так много времени. Давай просто сосредоточимся, чтобы мы могли выйти туда и поразить публику.
Он кивает с благодарным видом.
Я говорю ему закрыть глаза и сосредоточиться на изображении, которое его успокаивает. Я же стараюсь представить себе обычную белую простыню, развевающуюся на ветру. Это прием, который использует Мерил Стрип, чтобы успокоиться. Обычно мне это помогает, но не сегодня.
Я слишком сильно ощущаю присутствие Холта рядом с собой. Его запах и энергия заставляют мое тело гудеть и дрожать, не оставляя ни малейшей надежды на достижение душевного покоя.
Не думаю, что он преуспевает больше моего, его дыхание прерывисто и неровно. Он досадно стонет и говорит:
— Ничего не получается.
Я открываю глаза.
Он пристально смотрит на меня.
— Ты так близко и так далеко.
В этот момент микрофон у двери щелкает, и помощник режиссера говорит:
— Дамы и господа, коллектив спектакля «Ромео и Джульетта», до начала спектакля пятнадцать минут. У вас пятнадцать минут, чтобы занять свои позиции. Спасибо.
Уверена, мое лицо яркое воплощение слова «паника».
Я не готова. И близко не готова. Я не сосредоточена. Не погружена в роль.
Где, черт побери, Джульетта? Я не могу найти ее.
Я вскакиваю и принимаюсь метаться по гримерной.
— Мы должны были начать раньше. Мы были здесь весь день, черт бы меня побрал!
— Тейлор, успокойся. Мы справимся. — Его голос на удивление спокойный.
— Нет, не справимся, — говорю я, встряхивая руками и мотая головой. — У нас недостаточно времени.
— Просто дыши.
Я подхожу к двери и прислоняюсь к ней лбом, делая неровные глубокие вдохи.
В моем воображении начинает вырисовываться зал, в котором зрители занимают свои места и просматривают программки, полные волнения и предвкушения перед спектаклем, который с треском провалится. Их ждет большое разочарование.
— Мне нужно идти, — говорю я, хватаясь за дверную ручку.
— Куда?
— Подальше. Мне нужно заняться… йогой… или чем-нибудь еще.
Я поворачиваю дверную ручку.
Он накрывает мою руку своей.
— Тейлор, прекрати.
Я открываю дверь, он захлопывает ее.
— Холт! Открой дверь!
— Нет. Успокойся. У тебя паника.
— Конечно, у меня паника! — говорю я, поворачиваясь к нему. — Спектакль начнется меньше чем через пятнадцать минут, а у меня нет ни малейшего представления, что я, черт побери, делаю!
— Тейлор…
Его руки ложатся на мои плечи. Я игнорирую их.
— Это моя первая большая роль. Эрика сказала, что режиссеры и продюсеры с Бродвея будут среди зрителей.
— Остановись… — Он берет мое лицо в ладони. Я игнорирую его.
— Там будут критики, ради всего святого! Они скажут, что я посмешище. Я. Посмешище.
— Кэсси… — Он легкими движениями поглаживает мои щеки. Я игнорирую это.
— Они выпустят статьи о том, как ужасно я сыграла, и потом весь мир узнает, какая я бездарность и…
И затем он целует меня.
Это я уже не могу игнорировать.
Он придавливает меня своим весом и стонет, нежно посасывая мои губы. Я шумно вдыхаю полной грудью, и все мое тело пробуждается к жизни.
Я слышу свой стон и целую его в ответ, неистово и отчаянно, пытаясь найти утешение в его восхитительных губах.
Он замирает, потом отстраняется и ошеломленно смотрит на меня.
— Ох… черт побери.
Мы оба тяжело дышим и смотрим друг на друга.
— Ты поцеловал меня.
— Я не собирался. Ты запаниковала. Я хотел угомонить тебя.
— Засунув язык мне в рот?
— Я не использовал язык.
— Я все еще немного волнуюсь. Может небольшое участие языка не помешало бы.
Он вздыхает и смотрит вниз. Его руки все еще на моем лице, тело прижато к моему.
— Боже. Я только что проиграл пари.
— Да, проиграл.
— Так и трахнуться не долго.
— Я не против.
Он отходит назад и взъерошивает свои волосы.
— Дамы и господа, десять минут до начала. Десять минут, спасибо.
Паника вновь овладевает нами.
Необходимо что-то предпринять. Сейчас же.
— У меня есть безумная идея, — говорит он.
— Это как-то связано с твоим языком?
— Нет.
— Блин.
Он хватает меня за руку.
— Иди сюда, — говорит он, и тянет меня к дивану.
Он садится и привлекает меня к себе. Я понимаю, что он хочет сделать и забираюсь к нему на колени, располагая ноги по обеим сторонам от его бедер. Я плотно прижимаюсь к нему, воспроизводя нашу позицию в сцене смерти. Стоит нашим тела соединится, как мы оба со стоном выдыхаем.
Я зарываюсь лицом в его шею и просто дышу, и вдруг каждая частичка паники во мне тает.
Он издает стон и крепче сжимает меня в кольце своих рук.
— Это лучшее упражнение по концентрации, — бормочу я напротив его кожи.
Запускаю пальцы в его волосы и начинаю массировать ему голову. Он стонет и сползает вниз, подаваясь бедрами вперед.
— Черт, как же хорошо.
Урчание в моем животе ослабевает, сменяясь покалывающим предвкушением.
Он теснее прижимается ко мне, и я удивляюсь тому, как идеально мы подходим друг другу. Он знает, как правильно обнимать меня, а я знаю, как успокоить его. Это интуитивное. Наши тела общаются между собой, и слова с нашей стороны излишни.
Это неправильно, что мы не вместе. Как бы мне хотелось знать, что его сдерживает.
— Ты когда-нибудь расскажешь мне о своей бывшей? — спрашиваю я.
— О какой именно?
— О любой.
— Не планировал.
— Так, значит, ты просто больше никогда не будешь ни с кем встречаться?
— Таков план.
— Тупой план.
Его руки еще плотнее смыкаются вокруг меня.
— Лучше, чем снова причинить кому-то боль.
— Ромео, нет, — говорю я, заимствуя реплику Меркуцио, — от танцев не уйдешь.
Он нежно поглаживает мою спину.
— Уволь меня. Вы в лёгких бальных туфлях, а я придавлен тяжестью к земле.
Микрофон щелкает снова.
— Дамы и господа, до начала пять минут. Пять минут, спасибо.
Мы остаемся в объятиях друг друга еще какое-то время, обмениваясь энергией. К тому времени, когда раздается последний звонок, я уже чувствую себя частью него.
Я пугающе спокойна.
— Дамы и господа, коллектив Ромео и Джульетты, приглашаем вас на сцену. Пожалуйста, займите свои места для первого акта. Спасибо.
Мы тихо высвобождаемся из объятий и встаем. Он берет меня за руку, потом открывает дверь гримерной и ведет меня вниз.
За кулисами все уже стоят на своих позициях. Напряжение и предвкушение плотно витают в воздухе. Несколько человек оглядывают нас, когда мы проходим мимо и вздергивают брови, когда замечают, что Холт держит меня за руку.
Мне нет до них дела. Я чувствую себя электрическим трансформатором, гудящим от энергии. Я искоса смотрю на Холта, его лицо спокойно, но в то же время напряжено. В нем есть дух супергероя, который обладает сдерживаемой силой и скрытой властью. Там, где его пальцы смыкаются на моей коже, энергия пронизывает меня, и я понимаю, что мы готовы. Наши герои витают над поверхностью в ожидании момента овладеть нами, как только мы выйдем на сцену.
Потом сценическое освещение сменяется и воцаряется тишина, после чего до нас начинают доноситься реплики из пролога.
— Две равно уважаемых семьи, в Вероне, где встречают нас событья, ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья. Друг друга любят дети главарей, но им судьба подстраивает козни, и гибель их у гробовых дверей кладет конец непримиримой розни.
Когда я тревожно выдыхаю, Холт увлекает меня в темный угол за занавесом и поворачивается ко мне, воплощая каждую частичку моего Ромео.
— Готова? — тихо спрашивает он.
— Я в полном порядке, — говорю я с абсолютной уверенностью.
Доносятся звуки борьбы между слугами Монтекки и Капулетти, и я понимаю, что уже скоро его выход.
— Я тоже. Давай покажем им Ромео и Джульетту, которых они никогда не забудут.
В ответ я способна лишь кивнуть, потому что он самое прекрасное создание на свете.
Он оставляет меня, чтобы занять место на ярко освещенной сцене, и в этот миг фантазия становится реальностью.
НОВЫЕ РОЛИ
Наши дни
Нью-Йорк
К тому времени, когда мы с Холтом возвращаемся к нашему столику после инцидента в уборной, в углу зала уже играет джазовый ансамбль. Под аккомпанемент жалобных звуков саксофона прокуренный голос певца заводит первый куплет песни «Простой парень». (англ. Nature Boy)
«Жил был паренек… очень странный, очаровательный паренек…»
Я мысленно отключаюсь от всего.
Хватит сколько эмоций я испытала за этот вечер.
Холт смотрит на меня и по колючей нервозности, которая пробегает вдоль моей спины, я знаю, что он собирается сказать что-то такое, отчего мне станет неловко.
— Потанцуй со мной, — тихо говорит он.
Это не вопрос.
— Э-э… с чего бы?
Он улыбается и бросает короткий взгляд на танцующие парочки на танцплощадке, и потом снова смотрит на меня.
— Потому что мне надо много чего тебе сказать, но я не хочу, чтобы нас разделял этот чертов стол. — Он отпивает глоток вина и смотрит на свои пальцы. — Я хочу быть рядом с тобой.
Лишь одна мысль об этом вызывает во мне злость. Не потому что мне не хочется танцевать с ним, а потому что мне хочется этого так сильно, что это причиняет боль.
Я делаю глоток вина. Большой. Но все бессмысленно. В целом мире не хватит вина для этого разговора.
Словно в замедленной съемке фильма ужасов, я наблюдаю, как он встает и, обойдя стол, подходит ко мне.
— Не думаю, что нам стоит это делать, — говорю я.
Он протягивает мне руку.
— Пожалуйста, Кэсси.
Я смотрю на его руку. Идеальную, теплую руку. Затем смотрю ему в лицо. В его глазах горит такая хрупкая надежда, что я нахожу невозможным отказать.
Я кладу руку в его ладонь и наши пальцы сплетаются друг с другом. Смыкаются вместе идеальнее, чем им следовало бы.
Он ведет меня на танцплощадку и притягивает в свои объятия. Я невольно вздыхаю от неожиданности.
— Помнишь наш первый танец? — спрашивает он, касаясь губами моего уха.
— Нет, — говорю я, потому что хочу услышать его версию событий.
— Это было в тот вечер, когда мы снимались в рекламном ролике для ночного клуба на сорок шестой Уэст-стрит, помнишь? Ты, я, Лукас и Зои были отобраны на главные роли. Мы должны были сыграть молодых, стильных и влюбленных.
— Да, но я была в паре с Лукасом, а ты со Шлюшкой-барби. Она облапала тебя с головы до ног.
— Ты ужасно ревновала.
— И это говорит парень, который весь вечер вел себя так, словно хотел оторвать руки Лукасу.
— Он трогал тебя за задницу.
— Он был твоим другом.
Его взгляд падает на наши сомкнутые руки.
— Я никогда не считал друзьями тех, кто трогал тебя таким образом.
— Ты пытался ударить его.
Он замолкает на пару секунд, и после говорит:
— Я не горжусь своим поведением в тот вечер. Это заставило меня понять, что ты заслуживаешь гораздо большего, а не закомплексованного, ревнивого засранца.
Я хорошо помню его ревность. Поначалу его чувство собственничества казалось мне сексуальным. В конце же, это стало последней каплей в стакане воды.
— В тот вечер, — говорит он, — я так хотел быть другим. Больше всего на свете, я хотел быть другим. Но не смог.
Он кружит меня в танце и затем вновь притягивает к себе, обивая рукой мою талию.
— Поэтому ты уничтожил нас.
Он обнимает меня крепче.
— Я думал, что уходя из твоей жизни, избавляю тебя от язвы в виде меня.
— Ты никогда не был таким в моих глазах.
— Знаю, в этом и заключалась проблема. Ты не замечала вред, который я наносил, даже в момент, когда это происходило.
Некоторое время мы танцуем, потерянные каждый в собственных мыслях.
Через несколько минут, он отстраняется и смотрит на меня.
— Знаешь, когда я выпрашивал у Марко эту роль, я даже не читал сценарий. Мне было плевать на роль, если это значило, что мы вместе будем играть на сцене. Потом я увидел тебя впервые за столь долгое время, и… все наше прошлое нахлынуло обратно. Чувство того, каково это быть рядом с тобой. То, как ты можешь свести меня с ума одним лишь взглядом. Я надеялся, что когда ты увидишь меня, то вспомнишь, что в наших отношениях бывали и хорошие времена. Надеялся, что ты скучала по мне ничуть не меньше моего. Но ты была в таком гневе…
— На то были причины.
— Я знаю, — говорит он, продолжая вести танец, несмотря на то, что музыка уже смолкла. — Я этого ожидал.
— И заслужил.
— Но когда мы репетировали поцелуй, я…
Он останавливается и откидывает волосы с моей шеи назад, лаская пальцами кожу.
— Думаю, часть меня надеялась, что поцелуй заставит тебя забыть все, что ты вынесла из-за меня. Что я смогу без слов выразить свои чувства к тебе, и ты просто волшебным образом простишь меня.
— Все не так-то просто. — Я сжимаю в кулаке его рубашку, желая оттолкнуть и одновременно прижать к себе.
— Я понимаю это. Но знаешь, что убивает меня? — Безысходность резкими нотками отдает в его голосе. — Что убивает меня каждый день, когда я прихожу на репетиции? То, что я могу лежать с тобой в постели, целовать тебя, притворяться, что мы занимаемся любовью и… все также скучать по тебе. Потому что это все не по-настоящему. А я так хочу этого. Всей душой.
Я пытаюсь сглотнуть, но у меня не получается. Хочу отвернуться, но это невозможно.
Калейдоскоп сожалений заполняет его глаза.
— Кэсси, я чувствовал себя призраком пока был вдали от тебя. Чувствовал. Теперь же я хочу почувствовать себя вновь человеком.
Он всматривается в мое лицо, но я больше не могу на него смотреть. Все линии разлома внутри меня приходят в движение.
Эмоции слишком переполняют меня, чтобы что-то сказать. Он понимающе кивает и привлекает меня обратно в свои объятия.
Мы вновь начинаем двигаться в танце. Мы даже не танцуем, просто покачиваемся из стороны в сторону. Не делаем шаги вперед или назад. Просто двигаемся.