Зачарованный город
1.
Город, в котором живут тысячи людей. Тысячи теней, тысячи вздохов, тысячи взглядов, тысячи разговоров.
Плавно пикирует красный голубь с крыши высокого здания.
Золотые цилиндры, стремящиеся в небо: медь и сталь сплетаются в причудливые узоры вокруг стен. Сотни проводов и стеклянных труб, внутри которых скользит сама магия; движение, движение, движение и гул, и шепот, и голоса, и золото стремится вверх.
Вверх, где живет Бог. Кажется, так раньше называли нечто всемогущее, нечто всепонимающее, нечто доброе, судящее и определяющее.
В древней религии были законы, по которым нельзя давать ответы на некоторые вопросы. Например, зачем Бог создал мир. Или еще лучше – кто создал Бога?
Прошли века, и Бога создали люди.
Наверное, они смеялись от счастья, когда все получилось так, как они задумали. Когда сверили все расчеты, когда осознали, что Бог функционирует… Хотя, конечно, тогда они еще не называли созданное Богом. Называли, наверное, хитрой аббревиатурой, которые обычно придумывают для пущей серьезности или важности, когда хотят пустить пыль в глаза.
Абстрактный город золотых цилиндров, опутанный стальными сетями музыкальный инструмент.
Духовой музыкальный инструмент, кажется, он называется «орган». Я видел такой в детстве.
Я приехал сюда с определенной целью, и планировал путешествие не год и не два. В Хиганбану не дают визы, сюда не приехать без приглашения. Если ты никто и звать тебя никак – в Хиганбану вход тебе закрыт. В священное место не проникнуть чужаку.
Это и правда бы было так, если бы город имел хорошую охрану, у которой нет слабых мест.
Охрана представляла собой три или четыре патруля: группы сонных людей в линялых бежевых плащах. Охранники, тихо поругиваясь на погоду, слонялись вдоль стен или возлежали на склонах насыпи. А кое-кто даже пробовал купаться в городском рву.
Сегодняшний день был праздничным, и патрули расслабились пуще прежнего. Мне даже не приходится показывать свои документы.
Хиганбана покорена. Я, расслабившись, добредаю до центральной площади, окончательно уверяюсь в том, что глаза привыкли к теплой позолоте, и замечаю себе под нос:
— Людей нет, воды нет, все светится.
Потом смотрю на полы своего синего плаща и добавляю:
— И я тоже.
Удивительно, но только теперь до меня доходит, насколько я хочу пить. Кафе и рестораны закрыты, и я направляюсь в сторону городской ратуши, шпиль которой четко вырисовывается на фоне бледного раскаленного неба к западу от центральной площади.
И — о чудо — на площади оказывается фонтан. Он отключен и воды в нем нет.
— Сволочи, — решаю я, и мои молчаливые слушатели – стены и брусчатка – внимают разнообразным тихим ругательствам.
Слушают, и, вполне возможно, запоминают. Хорошо, что стены не мстительны. Однако, Хиганбана – город Бога, и хоть и говорят, что он лишен эмоциональных реакций, я чувствую, что мне как-то не по себе. Я долго готовился, я добился цели. И злюсь только потому, что забыл наполнить водой и вторую фляжку.
— Ты бы не мог заткнуться, — дверь ратуши открывается и оттуда высовывается чье-то недовольное лицо, — если ты подыхаешь от жажды, то можно ради интереса зайти сюда. Я смотритель ратуши в день солнцестояния, единственный, кто может тебе помочь. Как понимаешь, остальным не до прогулок.
Я страшно рад его видеть, но сухо заявляю:
— Странно жить так по-дурацки, как вы живете. У вас не случается набегов грабителей раз в год, причем крупных таких набегов?
Смотритель приоткрывает дверь пошире и удручающе кивает.
— Спорим, этот день в году — сегодня... — я шагаю к ратуше, — ладно, давай уже свою воду...
Я вхожу и рассматриваю благодетеля. Смотритель оказался толст и немолод, с черными торчащими в разные стороны волосами и в очках.
Представляться он отказался категорически, как и вообще говорить о себе что-то вразумительное. Он провел меня на кухню, где я кинул плащ на стул и приступил к поглощению воды из стоявшего на столе графина, и как я ни стараюсь, делать это тихо и медленно у меня не выходит.
Я нервничаю.
Смотритель усаживается на массивный табурет у окна, берет с подоконника бутылку из красного стекла и пьет из нее.
Я как раз приканчиваю графин и спрашиваю:
— Дурной пример заразителен?
— Еще бы. В такую погоду можно только сидеть в тени, купаться и пить...
— Не говорите, — я сажусь на стул и выдыхаю.
Смотритель внимательно глядит на мои кожаные штаны и изрекает:
— Ну, то, что ты ненормальный, это я уже понял... так какого черта ты сюда приперся?
— По государственной важности делу, — отвечаю я, — у меня частный контракт с правительством Германии. Слышали про такую страну?
Смотритель тоскливо пялится в окно. Я понимаю, что он слышал, и много раз, и не только о Германии, но и о всяких других странах тоже. Увы, жителям Хиганбаны, как и других Затерянных городов, запрещено их покидать. Я бы об этом сильно не жалел, но человек стремится к свободе, хоть и не знает, что ему с ней делать. Смотритель открывает рот и мямлит:
— Шел бы ты отсюда, парень. Вот ведь... Всегда наш город привлекал психованных...
Я срываюсь с места и уже через секунду оказываюсь напротив смотрителя:
— Ты меня за кого принимаешь? Что я, развлекаться сюда притащился? Смотри, — я вытаскиваю из кармана штанов серебристый камень необычной огранки, оправленный в белый матовый металл.
— Значит, ты тоже относишься к этому же отряду? — хмурится смотритель.
— Еще чего, — я убираю камень в карман, — я на вольных хлебах. Впрочем, мне уже пора идти, — он разворачиваюсь и подхватываю со стула плащ. Во мне борется жалость и зависть к этому добросердечному человеку, который напоил меня водой, и оба эти чувства заглушают благодарность. Я противен сам себе.
— Раз такое дело, удачи, — задумчиво говорит смотритель.
— Благодарю.
— Пока, хаотик, — кивает смотритель.
Горожане вечно нас так называют. Не только обитатели Хиганбаны, но и других зачарованных городов: по их мнению, окружающий мир объят хаосом. Я обычно возражаю, что между порядком и хаосом нет никакой разницы.
Я спокойно обвожу взглядом центральную площадь Хиганбаны. Она прекрасна.
Этот город отдавал солнечный свет после заката. Недолгое время в сумерках мерцало золотыми искрами все: потрескавшаяся штукатурка стен, брусчатка мостовых, фонарные столбы и крыши домов.
Неповторимое странное сияние, магия, пережившая не одну сотню лет.
Именно из-за нее фонари в Зачарованном городе зажигались через полчаса после заката. Пусть теперь, в начале нового века, улицы Хиганбаны окутывали паутиной провода и всюду грохотали повозки, она оставалась невероятно прекрасной.
Впрочем, у меня не так много времени, чтобы любоваться городом.
Пора нанести визит женщине, которую я не видел много лет. Я тыкаю пальцем в навигатор: карта моментально подгружается благодаря спутниковой связи. Я улыбаюсь и нахожу дом госпожи Элизарезз: до него идти минут десять, по правую руку будет башня Бога, и я отправляюсь в путь. Перья красных голубей переливаются огнем в золотистых лучах, и я не могу сдержать восхищения.
Элизарезз не сразу открывает дверь. Она старше меня лет на восемь, но выглядит немолодо. Все так же прекрасна, и в черных волосах нет седых проблесков. Я вспоминаю то время, когда боялся Элизарезз так, что лишний раз не смотрел в ее глаза.
— Хаотик, — бормочет она, впуская меня на порог. – Добрый вечер, Гарленд. Долго же тебя носило.
Я пропускаю «хаотика» мимо ушей и прохожу в комнату.
— Рад видеть вас, Старшая, — говорю я. Она лишь фыркает.
Элизарезз уходит на кухню готовить ужин, а я вжимаюсь в старый диван в гостиной. Здесь все, как в домах-музеях, посвященных викторианской эпохе: часы с кукушкой, коллекция фарфора в шкафу, невероятно изящный подсвечник на каминной полке. Я удивлен, что Элизарезз не носит платье с турнюром и чепец, но она одевается скорее как славянка, в простой коричневый сарафан, подпоясанный лентой.
Я жду Старшую и смотрю в окно.
А за окном падает с деревьев золотая пыльца.
Свет фонарей мутный, я вижу только мерцающие ореолы, в которых, как в волшебных зеркалах, видны стены домов, ажурные ветви деревьев, роящиеся полупрозрачные насекомые — ночные бабочки и мотыльки. Я понимаю, почему они не ищут укромный уголок и не спят, пока солнце скрывается за горизонтом. Когда твой век так короток, к чему тратить время на сон?
Дом такой старый, что помнит время, когда вокруг была деревня, а чуть к северу — лес. Элизарезз рассказывала об этом в своих письмах. Она перебралась сюда сразу после того, как я закончил обучение: рубанула с плеча в своей манере.
Все-таки этот дом особенный. Он вызолочен сонными рассветами и долгими закатами. Он пережил тысячи их, а потом сюда приехала жить она. Наверное, с тех пор лучи солнца, которые заливают окна с рассветом, стали такими тревожно-бордовыми. Впрочем, я становлюсь сентиментальным.
Я отворачиваюсь от окна и провожу рукой по книжной полке. В первую очередь я пришел сюда за книгами. Вот за этой точно — «История Зачарованных городов рубежа XVI–XVII веков». Тогда был найден некий артефакт, позволяющий увеличить силу огненного мага до невероятия. Увеличить так, что от одного заклинания огонь поглотит город размером с Хиганбану полностью. «А небо будет стонать пеплом и просить пощады» — так писал один из ученых в книге по Общей истории.
Я мог бы спросить обо всем этом подробнее у Элизарезз. Но я знал: она поморщится и скажет, что этой книжке не верит, писал ее дилетант, и вообще историю легко исказить и приукрасить, и еще добавит, что некоторым неплохо бы изучить ту область магической науки, к которой есть способности, а потом уже лезть в чужие. Так что проще прочитать самому. Элизарезз знала, что в магии я полный ноль, а иначе давно бы уже уехал в любой из Зачарованных. Но она любила меня по-своему, в грубоватой, странной манере, и давать повод для нелепой надежды – в ее стиле.
Элизарезз закончила накрывать на стол — идеально чистое стекло фужеров ловит оранжевые отблески камина. У меня был абсолютно такой же сервиз, пока я не взорвал его во время магической практики. Это было в один из тех периодов, когда отец уходил из дома, оставляя нас с сестрой на попечение соседки, вечно возящейся со своими железяками.
Впрочем, лучше не думать об этом. Почему-то, вспоминая прошлое, я начинаю цепляться за бесконечные «если бы». Забывая о том, что время линейно.
Старшая делает неуловимый жест рукой — и все свечи, находящиеся в комнате, вспыхивают, а огонь в камине чуть гаснет. Огненная магия красива, заклинания и жесты чертовски изящны.
Я сажусь напротив Элизарезз и наблюдаю, как она неторопливо разливает подогретое вино по бокалам, затем убирает темные волосы с глаз. Она скучающе произносит:
— Настал миг, который ты весь вечер ждал — начало ужина.
— Не то чтобы я был такой голодный... — вздыхаю я.
— Да, и пришел сюда исключительно за книгами, а не для того, чтобы за мой счет набить желудок.
Больно надо спорить. Таких перепалок у нас было миллионы. Я знаю, что Старшая любит готовить, и знает, что кто-кто, а уж я ее мастерство оценю.
Ужин продолжается в полной тишине — Элизарезз невозмутимо поглощает содержимое маленьких серебряных тарелочек, принесенных пожилой домоправительницей. Изредка бросает холодные взгляды в окно и на меня. Я быстро управляюсь с морепродуктами и странными пирожками, слепленными из зеленоватой крупы, и чищу мандарины. Корки в одну кучку, дольки — в другую. А потом начинаю пить вино, сегодня более терпкое, чем обычно, и заедать мандаринами. Элизарезз роняет, что это пошло, но я лишь пожимаю плечами и изучаю ленивые языки пламени у нее за спиной.
Старшая любит меня подкалывать и строить. Но внутри она спокойна и будто постоянно уставшая, и при этом повелевает, если можно так пафосно выразиться, самой разрушительной и непредсказуемой стихией из всех, что изучает магия. Контраст, который удивляет меня с детства, с нашей самой первой встречи, еще тогда, когда Кристина была жива. О ней мне совсем не хочется думать, и я комкаю салфетку и бросаю ее на стол:
— Что ж, спасибо. Я могу забрать книгу?
Элизарезз кивает:
— Да. Но ты ведь не только посмотреть на старую учительницу приехал?
— У меня контракт, я же писал тебе, — замечаю я. – Завтра трудный день. Сейчас доем и отправлюсь на поиски гостиницы...
Старшая перебивает:
— Уже полночь, оставайся здесь. Как-никак я за тебя отвечаю, а местность вокруг незнакомая... Ты сам видел охрану Хиганбаны: они ленивы и сонны, но если захотят тебя выдворить — найдут, к чему придраться.
— Но согласись, я выбрал идеальный день для приезда, — ухмыляюсь я.
Элизарезз изящно вытирает губы салфеткой и показывает рукой в угол комнаты:
— Диван к твоим услугам.
Пока со стола убирают, я нахожу вновь на полке нужную книгу — бордовая обложка, серебристый обрез. Перебираюсь на диван и разворачиваюсь лицом к камину, немного почитаю перед тем, как он окончательно потухнет.
Элизарезз едва заметно хмурится и делает резкое движение рукой в сторону камина. Огонь гаснет полностью.
— Нечего глаза портить, — раздается в темноте, — спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечаю я, стараясь, чтобы это звучало как «пошла ты». Я бесконечно уважаю эту женщину, но мне уже не семнадцать.
Я поудобнее заворачиваюсь в плащ и медленно соскальзываю в очередной запутанный, переливающийся осенним золотом сон.
Я так далеко от дома.
2.
Парни из Отряда говаривали, что Хиганбанский Бог – вообще-то, женщина. Старина Луи Кессен проводил метатехнические ритуалы на крыше Политеха, где каждый желающий мог пустить немного кровушки во славу «Богини». Рене и Джейкоб неоднократно, по их словам, видели «Хиганбанского ангела» во сне и медитационном трансе и общались с ней. Я этим россказням не верил, потому что Бог не может преодолеть ментальный барьер, который окружает Хиганбану.
Так вот, касаемо этого ментального барьера... Элизарезз переслала мне записку некоего Рейна Баума, инженера. Этот инженер участвовал в разработке «Хиганбанского Бога». Россказнями о снах с участием золотокожей Богини Баум был не просто впечатлен. Он, по его словам, «с яростью захлопнул крышку ноутбука», когда уже на десятой борде читал про эротические фантазии «этих недоумков». Баум материл последними словами Кессена – уж насколько я не ханжа в вопросах обсценной лексики, но даже меня его выраженьица покоробили.
Баум был в ярости. Между строк сквозила боль отца, дочь которого вернулась домой с синяками на запястьях; ярость язычника, священных идолов которого свергли христиане. Сквозил и страх. Если Бог способен преодолеть ментальный барьер Хиганбаны, весь прочий, «хаотический» мир находится в огромной опасности.
«Боги и другие порождения Зачарованных городов дестабилизируют Землю». Когда я ходил на уроки Старшей еще будучи подростком, эта фраза была написана мелом на доске.
Я просыпаюсь, когда Элизарезз еще спит. Размышляя о ее уроках и о маленькой квартирке на окраине Гента, заставленной фикусами и папками для бумаг, я обуваюсь и выскальзываю на цыпочках из квартиры. Книги – пара исторических брошюр и та, роскошная, об огненной магии – со мной.
Город уже проснулся. Сотни лавочек распахнули двери, люди спешат на работу, облаченные в причудливую смесь современной «хаотической» одежды и чего-то совсем средневекового – кожаные плащи и джинсы, треуголки и кеды. Я вижу приоткрытую дверь бара «Омния», захожу внутрь и усаживаюсь за стойку.
Молодой бармен качает головой:
— Прости, друг, кухня открывается в восемь. Могу только лимонад предложить.
— Я буду настойку на сосновых шишках, — неловко бормочу я. Парень щелкает себя пальцем по лбу, и через секунду достает из-под кассового аппарата клочок бумаги.
— Элизарезз мне должна, — совсем другим тоном говорит бармен. Я пожимаю плечами и разворачиваю бумажку с адресом. Говорят, Бауму приходится несладко: информацию о его местонахождении можно узнать только через агентов. Этот бармен, скорее всего, такой же отщепенец Отряда, как и я, только выбрал другую сторону относительно барьера.
— Удачи, хаотик, — говорит бармен и я выметаюсь наружу.
Баум живет недалеко. Хотя здесь все недалеко друг от друга. В Хиганбане проживает всего пятьдесят тысяч человек, она компактна и, если бы находилась вся целиком внутри крупного мегаполиса, сошла за деловой центр. Очень яркий, сияющий золотом и помпезный, но такой же строгий и стремящийся к небесам.
Я сворачиваю с одной улицы на другую, сверяясь с навигатором.
Наконец, вижу покосившийся деревянный дом, похожий на сарай. Он неловко прислонен к двухэтажному строению с черепичной крышей: с нее на крышу сарая спускается лестница. Очень удобно, если нужно сбежать.
В мутных окошках сарая ничего не разглядеть. Я деликатно стучу. Внутри сарая слышится шорох, я прижимаюсь к двери и говорю вторую кодовую фразу, которой научила Элизарезз (и она тоже связана с деревьями):
— Я привез березовые поленья, которые вы заказывали.
Дверь распахивается, и я мгновенно оказываюсь внутри. Бауму на вид лет сорок, он помят, носит огромные очки. Карикатурен до того, что я выискиваю на его носу следы чернил. Дышит глубоко и часто.
— Сколько раз твердил Элизарезз, что эта фраза подозрительная, — гулко заявляет он и освобождает от одежды стул у окна. – Какие поленья?! Весь город электрифицирован. Деревья здесь не растут. Если и есть любители топить печки, то дрова из внешних земель стоят сто-олько...
Он машет рукой. Мы садимся у окна за маленький столик, обтянутый клеенкой. Баум вздыхает и выжидающе смотрит на меня. Я понимаю, что теперь мне можно открывать рот.
— Как вы поняли, господин Баум, я Грант Гарленд, наемник Единого отряда. – Я быстро показываю ему кристалл в оправе – символ отряда и носитель уникальной информации, и продолжаю, — мы с моей Старшей долгое время переписывались о вас, она отправляла мне ваши послания.
— И что вы думаете? – Рейн подуспокоился и начал дышать ровнее.
— Я бы подумал, что вы драматизируете, если бы не знал Луи Кессена лично. Этот пройдоха посвятил Зачарованным городам и их артефактам всю жизнь. Он копает... и докапывается.
Баум начинает шарить по карманам, достает маленькую самодельную трубочку и набивает ее табаком. Медленно закуривает. Комнатушку наполняет преотвратительнейший запах.
— Более того, некоторых экспериментаторов я знаю лично. Например, Джейкоб Валмаа. Элизарезз была и его Старшей. Мы вместе готовились поступать в Отряд, пока я... – я заминаюсь, кашляю, — пока я не решил остаться на вольных хлебах. У меня нет причин не доверять Джейкобу. Он реально видел Бога.
Баум молча курит, разрешая мне продолжать.
— Сейчас... Хиганбанский Бог находится вне пределов нашего познания, — Рейн Баум чуть морщится – ах, он со мной не согласен, ну что ж, — и я понимаю ваше желание покинуть Хиганбану и пытаться остановить попытки Кессена и ему подобных.
— Вы не понимаете, — роняет Рейн, — если бы я мог остаться здесь, я бы остался! Конфликты в институте стали слишком частыми. Меня буквально выживают из него. Говорят, что я параноик, и Бог не может распространяться вне города. Все свидетельства, которые я с огромным трудом нахожу в сети – не забывайте, интернет здесь запрещен! – высмеяли даже мои самые близкие друзья. Если бы не госпожа Элизарезз, такая же бунтарка, как и я, по своей природе... Я бы отчаялся.
Я выслушиваю его тираду, пытаясь рассмотреть сквозь грязное стекло хотя бы крошечный кусочек улицы. Жить в подобном сарае опасно: если Бауму грозит беда, он даже не успеет рассмотреть нападающих. Все эти кодовые фразы — просто комедия.
— Разумеется, мне нужно оказаться по ту сторону ментального барьера, — горько говорит Рейн Баум. – Какое счастье и удача, что Элизарезз – Старшая. Она потрясающий человек. Я верю, что своих учеников она воспитала превосходно.
Я понимаю, что должен изобразить скромность, но Элизарезз и впрямь лучшая из многих. Я киваю:
— Господин Баум, я сделаю все, что в моих руках, чтобы перевести вас. Вы знаете, что попасть в город проще, чем его покинуть: путь в Хиганбану преграждает стража, путь из нее – антиэнтропийный след, который накапливается на нас, хаотиках. А что касается вас, местных... Здесь все куда сложнее.
Баум кивает: я не говорю ему ничего нового. Но он невротического склада, а значит, я должен четко и подробно изложить план, успокоить, настроить на свою эмоциональную волну. Это одна из главных вещей, которым учат Старшие.
— Однако, мы с вами будем придерживаться схемы, которую разработал великий Ван Юнпо еще при создании самого первого Отряда. После прохода через ментальный барьер нас ждет путь по пересеченной местности длиной пятнадцать километров. Затем я передам вас своим немецким коллегам, которые и оплатили вашу экстрадицию.
Я достаю блокнот и делаю вид, будто что-то в нем помечаю. Рейн заинтересован: он смотрит на многочисленные закладки, вложенные в блокнот распечатки и карты. Я ими редко пользуюсь, но жителей Зачарованных городов они увлекают куда больше электронной техники.
— Я предлагаю вам стартовать сегодня в восемь вечера, после захода солнца.
— Начнутся выбросы, — кивает Баум. Романтическую золотую пыльцу и свет, что окутывают Хиганбану вечером, инженер называет «выбросами».
— Выбросы шифруют ваш след, — я подхватываю его манеру, чтобы еще больше настроить на себя, — если вы читали Александру Голдберг, то наверняка помните...
—...Что на выбросах был построен ее побег из Лиополиса, — заканчивает мою фразу Рейн. Он улыбается. Великолепно: я попал в точку, вспомнив книгу, которую он знает. Баум сложный, но не самый сложный из всех, кого я выводил. Я справлюсь. Даже все неучтенные факторы – козни коллег, не до конца понятные касперовы следы, которые я толком не мог пока считать – не так уж опасны.
Я довольно усмехаюсь.
Баум предлагает мне поесть, и я перекусываю зачерствелыми булочками. Сам он начинает сборы: я выдаю ему фирменный «отрядовский» бланк со списком вещей, которые он может взять с собой. Рейн копается в ящиках с книгами и всяким барахлом и снова начинает нервничать. Я решаю не наседать на него, а дать инженеру время побыть наедине со своим прошлым и отправляюсь на прогулку.
Я не обнаруживаю вокруг сарая следящих устройств. Ничего подозрительного нет и в помине. Окна соседних зданий темны: жители заняты работой, квартиры пустуют. Увы, я самый слабый в плане магии среди всех учеников Элизарезз, и не могу почувствовать метафизических схем. Приходится опираться на старую добрую психологию, да парочку технических приемов.
К шести я возвращаюсь к сараю Баума. Тот уже упаковал вещи в большой тканевый рюкзак.
— Я вижу, что вы отлично справились, — говорю я. Рейн кажется печальным, он сидит на своем стульчике у окна и рассматривает потертые плакаты на стенах. Я бы не стал скучать по такому жилищу ни секунды. Время поддержать Баума. Я достаю из сумки книгу об огненной магии и протягиваю ее инженеру.
— Как вам удалось заполучить ее у Элизарезз? – его глаза будто освещает невидимый свет, Рейн с трудом открывает обложку, поскольку пальцы трясутся.
— Ее можно уговорить, — простодушно отвечаю я, прекрасно зная, что Бауму не важен ответ.
Мы с ним пьем кофе, еще раз проверяем комнату. На часах без пятнадцать семь, и я и Баум покидаем сарай и идем внутрь города.
Я веду Баума к часовой башне. Это высокое здание, выглядящее, как шпиль, на вершине которого находятся крупные часы, также выполняющие функцию ментального и метафизического датчика. Датчик передает информацию директору: директором Хиганбаны является госпожа Санкта Десятая, предки которой участвовали в разгерметизации Хиганбаны еще пятьсот лет назад.
Мы подходим к башне, и я нахожу возле нее утопленный в асфальте круглый люк. Он закрыт на замок, но мне хватает тридцати секунд, чтобы взломать его отмычкой. Место не людное, а стража ленива, как всегда. Еще до того, как они повернулись в нашу сторону, я ныряю в люк и утаскиваю Баума вместе с его рюкзаком под землю.
Мы долго спускаемся вниз. Наконец, мои ноги касаются тоннеля, и я включаю фонарик.
Баум смотрит на меня ошалело.
— Нам придется идти по тоннелю? Как... Крысам?
— К сожалению, моя работа полулегальна, и вы это знаете, — я напускаю самоуверенность и шагаю вперед. Оборачиваюсь, давая Рейну возможность продемонстрировать свое нахмуренное лицо, — то, что вне закона, иногда требует дискомфорта. Не беспокойтесь, долго мы здесь не пробудем.
Я коридорами веду Баума к месту в точности под башней. В нужной точке достаю сканер, вытаскиваю из него щуп и втыкаю его в трещину в бетонном потолке.
— Вы уже выводили людей из Хиганбаны, не так ли? – вдруг спрашивает Баум. Я понимаю, что Элизарезз много ему рассказывала обо мне, но сейчас Рейну важно услышать чей-то голос. Моя задача успокоить его любым способом, и я терпеливо отвечаю:
— Да, троих. Еще двоих из Лисополиса и одного из Ледянска.
— Говорят, Ледянск охраняется войсками Союза...
— Да, задача была не из простых, — я вытаскиваю щуп и подключаю сканер к портативной лаборатории размером с кофеварку. Усаживаюсь на корточки и запускаю центрифугу.
— У вас столько техники с собой... И как все влезло в сумку...
Я вижу, что ему не по себе.
— Все будет хорошо, Баум, — я перестаю заниматься сканером и смотрю ему в глаза. Рейн трясет головой:
— Не подумайте, что я боюсь, — заявляет он. Я говорю:
— Рейн, я наемник Отряда, а значит – высокочувствительный эмпат. Вы прекрасно знаете, что ваше эмоциональное состояние важно во время преодоления ментального барьера. Я помогу вам.
Баум сосредоточенно молчит, пока я вожусь с лабораторией. Запускаю создание микса, и пока центрифуга крутится, готовлю для присоединения шприц.
— Это еще зачем? – Рейн снова напрягается.
— Это состав для шифровки... Вас, — я жду, пока жидкость из центрифуги наполнит шприц. Баум бледнеет, — мы же не хотим, чтобы Санкта нас поймала. Я считываю сегодняшнюю шифровку датчика, чтобы настроить ваш организм...
— Да понял, понял, — бурчит Баум. Я вижу, насколько ему дискомфортно, но что еще хуже, он презирает себя за слабость и за то, что демонстрирует ее незнакомцу. Я встаю, и, насвистывая, показываю Бауму, чтобы он закатал рукав и приготовился.
Пока я ввожу в его кровь шифратор, Рейн хмурится. Как только я убираю шприц, я слышу в конце коридора легкий гул – будто кто-то очень аккуратно, профессионально открывает люк. Я умею делать так, чтобы взломанный замок выглядел закрытым. Значит...
— Рейн, мы с вами должны будем пробежаться, — я подхватываю с земли оборудование, беру Баума под локоть и гашу фонарь. Мы быстро-быстро идем вперед: я ступаю неслышно, но Рейн топает слишком громко. Запах его пота меняется.
— Я же говорил, что за мной следят, — стонет он.
— Вы можете назвать конкретные имена? Организации?
— Если мог, назвал бы.
Мы быстро идем вперед. Я хорошо знаю это место, и довольно быстро довожу Баума до выхода – такой же лестницы наверх. Мы лезем. Сзади слышны еле различимые шаги, и я сам начинаю чуть нервничать, то ли заражаясь от Баума – стыд и позор! – то ли подсознательно понимая, что гладким это дело не будет. Я вожусь с отмычкой чуть дольше положенного, и когда замок открывается, мешкаю – роняю его. Баум шипит внизу. Я выныриваю наружу, выпихиваю Баума, пластом валюсь на кафельный пол. Я хорошо знаю это место – лаборатория номер шесть Инженерного института.
— Как вы догадались, что замок будет навешен изнутри? – спрашивает Баум.
— Я знаю эти ходы, — устало отвечаю я, пытаясь сообразить, как заколотить люк снаружи, раз я потерял замок. Ничего не придумав, я вновь хватаю Баума под локоть и выбегаю с ним в коридор.
— Но постойте... Это же мой институт! – ахает Баум. Мы бежим мимо доски почета, мимо фикусов, наконец залетаем в лифт. Его двери закрываются, и я перевожу дух.
— Ваш институт – самое крупное сооружение на территории Хиганбаны. Неудивительно, что он просто пронизан тайными ходами и выходами, — отвечаю я. – Как вы себя чувствуете?
— Нормально, — Баум чуть успокаивается. Его зрачки не расширены, кожа лица ровного цвета, дыхание размеренное. Шифратор оказывает побочные эффекты в десяти процентах случаев. Нужно всегда быть уверенным, что клиент не потеряет сознание по дороге.
Мы едем на самый верх – на тринадцатый этаж с минус восьмого. Лифт прекрасен: привычное золотистое дерево отполировано до блеска, в круглом зеркале показывают морские пейзажи. Грубо со стороны проектировщиков: большинство жителей Хиганбаны никогда не увидят моря. Я касаюсь зеркала и вижу собственное бледное до синевы лицо.
Внезапно динамики лифта щелкают.
Сквозь мягкий треск слышен бесполый голос, который льется в уши, как патока.
— Рейн, мне так хотелось ошибаться на твой счет, — произносит голос. Я резко оборачиваюсь на инженера, и волна его паники обдает меня льдом.
— Мне не верилось, что ты решишься убежать, — продолжает голос. – Я могу прямо сейчас рассказать о тебе Санкте.
— Ты не сделаешь этого, потому что презираешь ее, — вдруг отвечает Рейн. Он смотрит в пол.
Я понимаю, что творится что-то очень, очень странное.
— Ты прав, — голос мягко смеется, — на моей стороне Система. Мои личные стражи-люди и сеть компьютеров не дадут тебе покинуть город...
— Ты что, не понимаешь? – Баум резко вскидывает руки и мечется по лифту. Я вжимаюсь в угол. – Они разрушают тебя! Тебе нельзя распространяться дальше Хиганбаны! Энтропия...
И тут до меня доходит, с кем он говорит.
С Богом.
— «Энтропия», — передразнивает Хиганбанский Бог. – Рейн, ты идиот.
Вновь раздается шипение.
Лифт замирает, и я вижу, что приборная доска с лампочками и номерами этажей погасла. Пока Баум судорожно вдыхает и выдыхает, я пытаюсь разжать пальцами двери. Сначала получается узкая щель, а затем я пропихиваю в нее фонарик и умудряюсь развернуть его. За дверями лифта – темное помещение.
Я выбираюсь наружу, и протягиваю руку к Бауму, одновременно ногой придерживая двери. Тот рвется ко мне, и в этот момент лифт приходит в движение. Я слышу треск рвущейся ткани, зажмуриваюсь и просто тяну.
Я лечу на пол, сбоку падает Баум и его рюкзак, от которого оторвался карман и часть верхнего клапана. Мы переглядываемся: двери лифта остались раскрытыми, а за ними – чернота. Глубоко внизу шахты раздается грохот – кабина упала вниз.
Я встаю и осматриваю темный зал, в котором мы оказались. Старая мебель, покрытая тканью, ряд окон, в которых светятся городские огни. На стекле, как на мониторе, проступают яркие буквы: «В следующий раз ты не убежишь, Баум».
— Что это значит, Рейн? – я с трудом себя сдерживаю. – Ты говорил Богу, что собираешься сбежать?
— Мы поддерживали общение, — сердито отвечает он. – Я был в команде инженеров, что создали его! Конечно, я несу за него ответственность! Но в ней... нем... Слишком много человеческого. Поэтому мы ограничиваем его возможности с помощи Системы. Это сеть технических устройств...
— Я знаю, как устроен Проектор, — отрезаю я. Я стараюсь выглядеть более рассерженным, чем есть на самом деле: я хочу чуть припугнуть Баума, чтобы он перестал что-либо скрывать от меня.
— Она не выпустит меня, она нас угробит! – говорит Рейн.
— Что вы предлагаете делать?
— Мне нужно пробраться к Проектору и взломать Систему, — отвечает Баум. Это звучит претенциозно, и я фыркаю.
— Вы хоть понимаете, насколько это опасно?
— Я такой же профессионал своего дела, как и вы, господин Гарленд. Вы можете бросить меня и вернуться во Внешний мир – я все равно попытаюсь сбежать, с вами или без вас. Другое дело, что теперь Бог может начать охоту и на вас тоже.
В словах Рейна есть смысл. Бог наверняка меня запомнил.
— Так Бог и Система – это одно и то же или нет? – решаю уточнить я.
— Нет, — Баум смотрит на меня так, будто я сморозил фантастическую глупость, — Бог — это Бог. Это создание вне хаоса и порядка: квинтэссенция зачарованности. Система – это глупая машина, лишенная интеллекта. Но она сдерживает Бога, как корсет тело, и влияет на ее решения.
Мне не импонирует то, как жестко он проводит границу между материальным и эфемерным, но я молчу.
— Будь по-вашему, Баум. Если за сутки – пока не сменится шифровка часовой башни и вы снова станете различимы для официальных городских властей – вы взломаете Систему и дадите Богу выпустить нас, это будет чудо. Но я верю в вас, — профессионально отвечаю я.
Мы с Рейном обследуем зал и находим лестницу. Полный мрачных предчувствий, я начинаю спускаться.
Пока мы спускаемся, я обкладываю – разумеется, про себя – Баума всеми матерными словами, какие только существуют в природе. Мне кажется, я начинаю ненавидеть его. Он самый сложный из всех клиентов, что у меня были; но суть даже не в этом. Цели Баума слишком претенциозны.
Плюс ситуации в том, что Баум знаком с планировкой здания: он отсчитывает три этажа от того, на котором мы были, и на нужной лестничной площадке сворачивает в коридор.
— Как же нам повезло, что нет охраны, — цедит он.
— Ваша Система куда опаснее, чем люди, — отрезаю я. Мы идем по полутемному коридору – по обе стороны ряды двойных стеклянных дверей. Баум замечает, что Проектор за поворотом, и мы наконец утыкаемся в тупик. Стена выстроена из кирпича, а не из золотистого пластика, как все здесь; дверь не стеклянная, а металлическая. И открывается она карточкой. Рейн достает из кармана свою, но замок мигает красным.
— Что неудивительно, — бормочет Баум. Я вздыхаю:
— И что вы теперь предлагаете делать?
Мы в растерянности смотрим друг на друга. Баум дышит ровно и глубоко: достойная стрессовая реакция для человека, который вздумал сбежать из закрытого города, а потом чуть не был убит собственным творением.
— Проектор так близко, — говорит Баум. – И так далеко.
Я пожимаю плечами. Я понятия не имею, как этот безумец собирается выпутываться из тупика. Но Баум внезапно заявляет:
— Тогда применим грубую силу. Можете подождать меня здесь.
Я не успеваю сказать и слова, как Баум исчезает. Может быть, таки решил сбежать и оставить меня на растерзание этого треклятого института. Я сажусь на пол и изучаю золотистые кирпичи, пытаясь понять, из какого материала они сделаны. Между прочим замечаю, что глаза слипаются – я чертовски устал.
Наконец, минут через пятнадцать появляется Баум. В его руках я вижу несколько стеклянных пробирок, заполненных жидкостью.
— И как же нам повезло, что я знаю это место как свои пять пальцев, — замечает он. – Химическая лаборатория имеет два входа. Первый закрыт, а вот второй, через подсобку…
Дальше Баум начинает неразборчиво бормотать. Я устало тру рукой лицо. Баум льет на замок жидкость то из одной пробирки, то из другой. Валит вонючий дым. Я закрываю нос ладонью и отворачиваюсь.
— Готово, — провозглашает Баум и открывает дверь.
Мы входим в полутемное помещение и я сразу вижу установку: на беглый взгляд, более тридцати корпусов с системами охлаждения. Баум кидается к клавиатуре, а я привычно замираю у дверей, чтобы проследить, не будет ли желающих помешать нам. Но я понимаю, что угроза здесь исходит только от Бога, но она, кажется, с чего-то решила оставить Баума в покое. Или затаилась.
Я вижу лишь согнувшуюся над клавиатурой спину Баума: его пальцы летают над клавишами со страстью одухотворенного пианиста. Я немного завидую ему. Он безумен в своей жажде создавать и изменять.
По тусклому экрану за спиной Баума несутся строчки кода. Я прислоняюсь к стене и готов задремать, как вдруг раздается голос:
— Рейн, остановись, пока не поздно.
Это Бог.
— Тебя не должно волновать то, что я делаю с твоей Системой, — огрызается Баум, — ты сама виновата в происходящем.
— Ты всего лишь человек, — в ее голосе слышится усмешка. — Одна маленькая ошибка, и я могу выр