Первому покупателю – плащаница в подарок!!!
Заказывайте бестселлер нескольких тысячелетий наложенным платежом в издательстве «Демиург И Тауматург Медиа, учебные пособия для начинающих Творцов, Лжепророков, Пророков, Всадников Бледных На Коне Горящем и Веб-дизайнеров»!
LXXVIII
– Ну вот скажи, – сказал фараон задумчиво, – вот такой сон что значит? Смотри. Пасутся семь коров тучных, потом появились семь коров тощих и их… это самое.
– Что «это самое»? – спросил Иосиф.
– Пожрали. – сказал фараон. Он начал краснеть.
– Пожрали? – сказал Иосиф. – Коровы не жрут коров.
– Ну это же сон! – сказал фараон. – Почему нет-то?
– Почему-то мне кажется… – сказал Иосиф, разглядывая себя в зеркале и мизинцем поправляя бровь, – что твои коровы друг друга не пожрали.
– Пожрали, пожрали! – воскликнул фараон. – Что они могли ещё сделать-то?!
Иосиф объяснил.
– Коровы?! Не бык с коровой, а корова с коровой?… У них же там вымя было, и всякое…
Иосиф пожал плечами.
– Это же сон. Почему нет-то?
Фараон, уже покрасневший, начал покрываться ещё одним слоем красноты.
– Я тебя, еврей, не понимаю… Почему у тебя все мысли только о…
– Отнюдь! – предостерегающе поднял руку Иосиф. – Я просто здраво рассуждаю о предмете. Это в традициях моего народа. Вы стыдливо молчите об этом, как о чём-то неестественном. Мы – не считаем нужным обсуждать то, что настолько естественно.
Фараон вздохнул. В вопросе плотской страсти он был неопытен. Он не знал как поступить со своей женой. Поэтому он целиком доверял Иосифу Прекрасному в этом вопросе. И его жена тоже.
– Ну хорошо, – сказал фараон, – пускай. Я лично всё ещё уверен, что они друг друга пожрали. Но пускай. Но что это значит-то?
|
|
Иосиф задумался.
– Ну как тебе сказать. Это означает душевную травму в детстве и сексуальную неудовлетворённость. Подавленные желания. Как и вчера. Кстати, ты уже видел сводный прогноз по урожаю пшеницы?…
LXXIX
Соломон затаил дыхание. Царица Савская осторожно открыла двери и уставилась на бассейн.
– Как интересно. – сказала она.
Присев на корточки, она постучала по прозрачному стеклу, покрывающему бассейн.
– Восхитительно! – сказала она. – Я гляжу, ты действительно изобретательный малый.
Она повернулась к Соломону и его свите.
– Вот оно что, – сказала она, – великий царь прислушивается к слухам. Опускается. До слухов.
Соломон открыл рот, чтобы говорить.
– Ладно, ладно, – отмахнулась царица, – не оправдывайся только. У тебя достаточно жён, чтобы перед ними оправдываться.
Она ухватилась за свои юбки и задрала платье до колен, открывая довольно стройные и почти не волосатые ноги с немного пухлыми коленками.
– Все видят? – Она повернулась. – Все как следует разглядели? Это ноги царицы. Видите, какие они?
Не опуская юбок, она снова повернулась к Соломону.
– Гляди внимательнее, царь. – она бросила юбки и поднесла руки к вырезу. – А теперь сюда. – Она указала на своё лицо. – А теперь внимательно смотри сюда. Ты больше никогда ничего этого не увидишь.
Махнув своим слугам, она величественно последовала в выходу. Возле мажордома она притормозила.
– «Соломон. Хитрее Одиссея». – прочитала она слоган на фуфайке замершего мажордома. И снова повернулась к Соломону. – Это не у меня, дорогой мой, ноги козлиные. – крикнула она. – Это ты сам козёл. Весь, целиком. Счастливо оставаться, о мудрейший из людей!
|
|
LXXX
– Не знаю, – с сомнением сказал Первый Воин, – вон тот парень уже Cам сказал, что Он Иисус…
– Но Его-то этот просто обнял, как всех, а поцеловал только того, – Второй Воин кивнул на апостола Иоанна, – вон, который на девчонку похож.
– Такого бы я и сам поцеловал… – мечтательно сказал Третий Воин.
– Не знаю, – сказал Первый Воин, уничтожающе глядя на Третьего Воина, – по-моему это и есть девчонка. Может, он её целует, потому что любит…
– Ну больше-то он никого не целует, правда? – сказал Второй Воин.
– Зачем тогда тот парень сказал, что Он и есть Иисус? – сказал Первый Воин, сдвигая брови.
– Ну как, это же секта. Чтобы защитить Своего учителя. – сказал Второй Воин.
– Закрыть его, так сказать, своим телом… – сказал мечтательно Третий Воин.
– Да это девчонка! – воскликнул Первый Воин. – Симпатичная девчонка.
– Неправда! – воскликнул Третий Воин. – Это мальчик! И прехорошенький!
– Ну? – прошептал Иисус на ухо Иуде, не разжимая объятий. – Сколько?
– Тридцать. – прошептал Иуда Иисусу. – Больше не смог, товар не ходкий.
– Молодец! – воскликнул негромко Иисус, одновременно слегка пиная его в колено. – Коммерческая жилка. Только без дурацких шуток.
– Угу. – согласился Иуда. – Ладно.
– Десять отправишь маме в Назарет, десять Магдалине в Капернаум, десять вам до конца недели. – прошептал Иисус. – Пейте, гуляйте, горюйте и скорбите.
– Понял. – прошептал Иуда.
– Только ты смотри, – прошептал Иисус, – без махинаций своих. Я же всё равно узнаю. Ты знаешь, я предателей не люблю…
|
|
– Ты чего! – воскликнул Иуда обиженным шёпотом. – Когда это я Тебя подводил?
– Ну молодец, – прошептал Иисус, хлопая Иуду по плечу и разжимая объятья. – Так, брось железку!! – закричал Он тут же. – Я тебе говорю! Отнимите у Петра эту штуку! Брось, Я тебе сказал! Прекрати размахивать, покалечишься!
– Простите, милостивый господин, – сказал Он, поднимая отрубленное ухо Второго Воина и сдувая с него пыль. – Вот, как новенькое. Сейчас пришпандорим. А ты, – сказал Он, поворачиваясь к Петру и грозно нахмуриваясь, – ты верни меч, где взял. И подумай о своём поведении.
LXXXI
– Ну как он? – спросил Сатана…
Господь грустно посмотрел на свернувшегося в клубочек Адама.
– Никак. Бегал кругами. Орал.
– Орал? – сказал Сатана. – Что орал?
– Цитирую: «Аааааааааааааааааа». Конец цитаты. – сказал Господь печально.
– А что это у него под мышкой?… – сказал Сатана. – Это у него волосы так растут?…
– Это кошка. – сказал Господь грустно. – Вернее, пшшшшфссссс. Он с ней не расстаётся.
– И она не возражает?… – поразился Сатана.
Господь пожал плечами.
– Кажется, не возражает. – сказал Сатана, принюхиваясь. – Вообще. В целом.
– Живая она. – сказал Господь. – Это от него пахнет.
– По-моему Ты что-то не так сделал… – сказал Сатана задумчиво.
– Что не так-то? – сказал Господь. – По образу и подобию.
В голосе Его появилось уныние.
– Ну по образу и подобию, допустим, я уже видел, что Ты сделал. – сказал Сатана, листая Книгу. – Очень милые зверушки. Крупные, но милые. А, вот! – он протянул Книгу Господу. – Пожалуйста. Ты вдохнул в него Дух Свой?
– Нет… – Господь пробежал глазами строчки. – Ничего похожего не делал.
– Ну вот и всё. – сказал Сатана. – Вот он у Тебя и овощ… – Он опять принюхался. – Типа чеснока.
– Чеснок – трава, – сказал Господь, не отводя глаз от Книги, – ага. Всё ещё не поздно исправить. Только чур не Я.
– А кто?! – воскликнул Сатана.
Минутная тишина.
– Нет, нет, – сказал Сатана. Лицо его расплылось в улыбке, – ну Ты что, в самом деле!
– Я не могу. – сказал Господь.
– Почему?!
– Ты посмотри на его дёсны. Зубы. У него изо рта пахнет как от землеройки. Собственно, он съел землеройку. Она же пффссш.
– И Тебе будет противно. – догадался Сатана.
– Да.
– А мне – нет? – сказал Сатана.
– Ты же Нечистый!
Сатана вздохнул.
– Очень миленький «логический» вывод, но есть одна проблема. Во мне нет Духа Божьего. Так что давай, взмахни рукой и прикажи ему стать Вдохновенным.
Господь покачал головой.
– Только рот в рот. – сказал Он. – Никаких «взмахни рукой». Ну чё ты ломаешься, ты же любишь дунуть, я знаю!
– Но Духа-то во мне по-прежнему нет! – воскликнул Сатана с тревогой.
Господь покопался в карманах.
– Держи. – Он протянул Сатане что-то маленькое и блестящее.
Сатана рассмотрел протянутое.
– Я гляжу, у Тебя всё предусмотрено. – сказал он со вздохом. – В пластинках? Банановый… А нет с перечной мятой?
Господь протянул ему другую упаковку.
– Слабоват Дух получится, конечно, – протянул Он, глядя на Адама, – всё равно будет скотина скотиной. Ладно, в Еву Я сам вдохну. При изготовлении.
Сатана кинул в рот пластинку, разжевал её, склонился над Адамом. Поморщился.
Глаза его заслезились.
– У Тебя нет носового платка? – спросил он жалобно. – Или, лучше, кусочка брезента?…
LXXXII
– Итак. Возможно, подсудимая сразу признает свою вину и раскается? – спросил Первый Судья, кончив зачитывать список обвинений.
Три священника в судейских париках уставились на Жанну Д’Арк.
– А что, – поинтересовалась Жанна, – это облегчит мою участь?
– Нет, – сказал Второй Судья, приподнимая парик и почёсывая лысину, – это освободит нам несколько часов. Мы закончим до темноты и разойдёмся довольными.
– То есть меня быстренько сожгут и вы отправитесь ужинать. – уточнила Жанна.
– Ну да. – сказал Второй Судья. – По-моему, отличная идея.
– В таком случае, знаете ли, – сказала Жанна, – я никуда не тороплюсь.
– Но, покаявшись в своих грехах, ты очистишь свою душу от скверны и твоя душа будет прощена! – воскликнул Третий Судья.
– Я уже говорила, – сказала Жанна, – мне не в чем каяться. Моя душа чиста. В отличие от тела, которое вы так давно не даёте мне помыть. Вы понюхайте, понюхайте! – воскликнула она, взмахивая изодранными рукавами. – Так пахнет невинность. Не очень похоже на ландышевое мыло.
Все посмотрели на Первого Судью.
– Что?! – воскликнул он. – Я просто люблю аромат цветов.
– Подсудимая, – сказал Второй Судья сурово, снова поворачиваясь к Жанне, – итак, вы отрицаете все пункты обвинения.
– Абсолютно. Всё это глупая и наглая ложь. И даже несмешная.
Судья поморщился.
– Ну тогда, обвиняемая, расскажите, почему вы носили мужское платье, почему вы утверждали, что исполняли волю Божью и совершали другие… поступки, которые вы только что отказались признать богомерзкими и противными природе человека преступлениями.
– Ну если вы так настаиваете… Всё началось в Орлеане, – сказала Жанна, подумав немного, – да, в пшеничном поле. Там растёт яблоня.
– Посредине пшеничного поля? – уточнил Третий Судья, поскрипывая пером. – Яблоня растёт в поле? Ты уверена в своих словах, преступница? Поле, а посередине яблоня?
– Да, да, – сказала раздражённо Жанна, – там растёт яблоня. Корнями вниз, а ветками вверх, если это важно. И под этой яблоней я однажды сидела. Я принесла угощение для господина Барсука.
– Кто такой господин Барсук и почему ты кормила его? В какой связи ты с ним состояла? Жила ты с ним в грехе? – спросил Третий Судья, обмакивая перо.
– Насколько я понял, речь идёт о барсуке, который живёт под корнями яблони. – сказал Второй Судья. – Такой пузатый серо-белый зверь.
Жанна кивнула.
– Да, старый и толстый барсук. Я приносила ему кусочки с нашего стола, он ел и пыхтел. А я его гладила…
– Так жила ты с ним в грехе или нет? – спросил Третий Судья.
– Нет. Я его гладила. – сказала Жанна. – Я не поклонялась с ним дьяволу, я не сожительствовала с ним, я не ездила на нём верхом на шабаш. Я его просто гладила. Он был моим другом.
– И что же случилось в тот день, когда вы гладили господина Барсука? – спросил Второй Судья.
– Явился… он. Посланник с Вестью.
– В сиянье Божьей славы, под звуки небесных труб? – спросил Третий Судья. – Что же он тебе сказал?
– Без сиянья. Это был просто парень с крыльями. И одно крыло у него было довольно криво стянуто проволокой. – сказала Жанна. – И труб не было. Был вой и сопли со слёзами, потому что я немного испугалась…
– Вы заплакали? – спросил Первый Судья.
– Нет, он заплакал. – ответила Жанна. – Понимаете, я кинула в него яблоком.
– Вы кинули в него яблоком? – переспросил Второй Судья.
– Да… Я попала ему в глаз.– сказала Жанна. – А потом я его ударила. Довольно сильно.
– Чем? – поинтересовался Второй Судья.
Жанна закашлялась.
– Господином Барсуком… – проговорила она смущённо. – Я в общем-то довольно сильно испугалась.
Судьи переглянулись.
– И что было дальше? – спросил Третий Судья.
– Сперва он пожаловался на свою работу. Потом… потом он сообщил мне волю Господа. Он сказал, что это насчёт отправиться к королю и возглавить французскую армию. Он сказал, что Господь хочет – он цитировал по бумажке – Господь хочет, чтобы я не пачкала свои юбку и блузу кровью и грязью, чтобы я осталась живой и чистой.
– И после этого вы отправились воевать. – сказал Второй Судья. – Воспротивившись сообщённой вам воле.
– Я ей целиком и полностью подчинилась! – воскликнула Жанна. – Я переоделась и оставила юбку с блузой дома. И я очень старалась быть живой. У меня, как видите, долго получалось. А насколько я осталась чиста – решать уже Господу, а не мне и не вам.
– Ты извернулась с дьявольской хитростью, подчинившись слову, но ослушавшись духа этого приказания! – воскликнул Третий Судья.
– А почему вы считали, что он посланник Божий? – сказал Второй Судья. – Это мог быть и Сатана, говорящий вам лестные, приятные речи. Вы об этом не думали?
– О, нет! – воскликнула Жанна. – Ни малейших сомнений на этот счёт. Я знаю совершенно точно. Это был Сатана.
– Что?! – воскликнули судьи.
– Да, он представился Натаниэлем, Князем Тьмы, Падшим Ангелом, Сатаной, Владыкой Мира Сего и Великим Драконом. Он сказал, что не получает никакого удовольствия от своей жизни. Особенно после знакомства с господином Барсуком.
– И ты послушалась того, что тебе сказал Сатана? – воскликнул Третий Судья. – Ты послушала его нечестивых речей?
– Ну во-первых, – сказала Жанна, пожимая плечами, – я же извернулась с дьявольской хитростью, ослушавшись духа приказания. А во-вторых, он привёл неотразимый аргумент.
– Какой? – поинтересовался Третий Судья.
– Он сказал: «Вспомни ваших священников. Господу давно некому довериться, кроме Сатаны». После этого он исчез.
Судьи помолчали немного.
– Ты поверила всему этому, безумная? – воскликнул Третий Судья. – Это же полнейший, ужаснейший, глупейший, вопиюще бредовый… бред! Который невозможно даже вообразить, не то что… представить!
– Вот именно, – сказала Жанна, – полнейший бред. Невообразимый. Что мне оставалось делать? Только поверить в него без раздумий. У меня фактически не было выбора.
– И что дальше? Вы, подсудимая, решили, что это в сущности недурная идея? – спросил Второй Судья. – Переодеться в мужскую одежду, вскочить на коня, размахивая мечом и разя направо и налево, нести смерть и опустошение?… Приятное занятие для юной девицы, встретившей в поле Сатану с проволочными крыльями.
– Послушайте. – сказала Жанна. – Дайте мне сказать, пожалуйста. После этого мы сможем сразу закончить.
Лязгнув кандалами, она встала, покачнулась, ухватилась за ограждение.
– Я – хозяйка себе и своей жизни. Я давно об этом думала. Это не была Божья воля. Ну, может и была – для Бога. Для меня это – целиком моя воля. А это знамение… негромкий окрик в горах, вызвавший сход лавины. Которая, сойди она позже, смела бы пару деревень… во всяком случае, я так думаю. А я думаю только за себя. Я узнала, что это очень, очень много. Я всё делала сама и по своему собственному желанию. Мне нравится думать, что я всё решала сама.
Первый Судья открыл рот. Жанна предостерегающе подняла руку.
– Помолчите чуточку, уже немного осталось. Как я говорила, судья мне теперь только Бог. Я прожила эту жизнь именно так, как я хотела прожить её. У меня было нечто, что называлось «жизнь», и оно было достойно своей этикетки. Если бы всё началось с начала, я бы не изменила ничего. Ну… кроме удара господином Барсуком. И этих проклятых узких туфель… Да. Вы подумайте, вы пытали меня очень подробно. Вы знаете, что я дева. И я умру девой. И надеюсь, что буду похоронена девой, но это уже не так важно… у палача же тоже должны быть развлечения? Я не стала размениваться. Подчиняться. Уступать. Я никогда не уступала даже самой себе. И что же теперь?
Она выпрямилась.
– Вы осудите меня на смерть, но убьёте меня не вы. Палач убьёт меня, но сделает это не по своей воле. Толпа будет ликовать, в глубине своей неглубокой души жалея меня. Вы – вы сами, трое. Вы сейчас думаете примерно следующее – лично мне она где-то симпатична, но что я могу сделать? Я всего лишь судья, и я должен следовать воле закона, а не своей. Как я могу оправдать её? Для этого вас и трое – чтобы было легче поступаться собой. Чтобы это была не ваша воля. Сердце без руки – как рука без сердца. А я так не могла. И поэтому для меня нет другой смерти. Эта смерть – именно для меня, потому что это была моя жизнь. А вы все умрёте в своих постелях не своей смертью. А общественной. Приходской. Французской народной смертью.
Она фыркнула.
– А я этого избежала. Я жила как я, а не как вы. Я умру как Жанна Д’Арк, а не как девять процентов женщин старше пятнадцати лет. Я была собой, а не одной из вас. Да! – воскликнула она. – Виновна, ваши чести. Да-да, я виновна, все ваши честишки! Виновна во всём. Решала за себя, виновна! Поступала наперекор судьбе, виновна! Ослушалась толпы, виновна! В том что я – последняя буква в алфавите, виновна! А теперь торопливенько осудите меня и отправляйтесь домой, слегка тревожась о моей бессмертной душе и ужине.
Она села и спрятала лицо в руках. Судьи молчали.
– Всё, давайте, – сказала она с ожиданием, – костёр, виселица, топор? Что вы там придумали, мои маленькие барашки?
Второй Судья стащил с головы мелко завитый парик и помолчал.
– Подсудимая Жанна Д’Арк. Вы знаете, что ваш благородный подельник был казнён за омерзительные, развратные преступления? – спросил он.
– Знаю. – сказала Жанна. – Поделом. И он не был моим другом и он не был моим подельником.
– А кем же он был? – спросил Второй Судья.
– В каких отношениях ты с ним состояла? Жила ты с ним во грехе? – спросил Третий Судья. – Или ты его просто гладила?…
– Он был представителем по связям с общественностью, – сказала Жанна немного удивлённо, – никогда не понимала – зачем мне такой…
LXXXIII
– Книгу пишешь? – спросил Натаниэль, заглядывая через плечо.
Чарльз Дарвин кивнул.
– Да. Я уже и название придумал! – сказал он.
– И какое название? – спросил Натаниэль.
– «Что естественно, то не стыдно». – ответил Дарвин.
Натаниэль взял со стола пачку исписанных листов, перелистал.
– И о чём же тут? – спросил он. – Это что-то типа путевых заметок или что-то философское?
– Нет, – ответил Дарвин, – это что-то типа эволюции. Новое слово в науке. Я обнаружил силу, движущую живое в развитии. Опроверг Ламарка.
Сатана насторожился.
– И что это за сила? – спросил он.
– Любовь! – воскликнул Дарвин. – Любовь заставляет виды меняться, менять друг друга, возникать и исчезать.
– Любовь?! – изумился Натаниэль. – Как может чем-то двигать любовь? Разве волк из любви ест зайца?
– Ну разумеется! – сказал Дарвин. – Если бы волк не любил зайца – разве тратил бы он столько времени, чтобы встретиться с ним?
Натаниэль поражённо молчал и смотрел на Дарвина, выпучив глаза.
– Или вот… – Дарвин перелистал собственное произведение. – Смотри. Обезьяны так любили друг друга, что решили избавиться от шерсти и хвоста. Чтобы ничего не мешало их любви. В общем, стали людьми.
– А потом расслабились… – сказал Натаниэль. – И перестали любить. Ты что! Жизнь – это страдание, ненависть и борьба! Как же Бытие, 3:15?
– «Вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенем ее»? – сказал Дарвин. – Ну ты не считаешься. А ты вспомни 2:24.
Сатана посмотрел на часы.
– Сейчас 13:34.
– Я про Бытие. – сказал Дарвин. – «Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».
– Ты меня в споре победить пытаешься? – сказал Натаниэль. – Ты подумай, кто я – и кто ты.
– Я уже подумал. – сказал Дарвин. – Ты – тот, кто лишён любви. А у меня её много – вон, почти двести страниц. И ещё иллюстрации будут.
Сатана хмыкнул.
– Или кстати, 13:34, у Иоанна… – сказал Дарвин задумчиво.
– Всё, всё, я понял. – сказал Сатана. – Но поверь мне, я при этом присутствовал. Движущая сила живого – это не любовь.
– Ну это пока только теория… – сказал Дарвин. – Я её наверное ещё немного переделаю. И знаешь – что я подумал?
– Что? – спросил Сатана.
– По-моему академическая наука пока не готова к такой идее. Я думал начать с популяризации…
– Это всяческие брошюрки и публичные лекции? – уточнил Сатана. – С продажей чая по полпенни и показом картинок?
– Ну да, – покивал Дарвин, – я думаю, может – добавить музыки и танцев? Чтобы было нагляднее. Сперва я чуть-чуть рассказываю, потом вступает хор, потом я снова рассказываю, снова хор, полуголые девицы танцуют в перьях… Представь афишу – «Чарльз Дарвин и его Галапагосские Вьюрочки!»…
LXXXIV
– Привет! – сказал Натаниэль дружелюбно.
Атлас обалдело уставился на него.
– Слушай, ты тут неба не видел? – сказал он, – Большая такая штуковина, куда деться могла…
– Вон оно! – сказал Натаниэль, показывая пальцем вверх.
Атлас вздёрнул голову, потом разочарованно вздохнул и уставился в землю.
– Да нет, это не то. Оно хрустальное, понимаешь… тяжёлое… – сказал он. – Куда деться могло?… Ну ведь только что же тут было!
– Его никогда и не было. – сказал Натаниэль. Он сорвал с ближайшего дерева яблоко и начал жевать.
– Да ладно, – сказал Атлас, подумав. – Было, было. Ты так не шути. Вон, видишь? Я там стоял. А оно, значит, сверху…
– Его уже двадцать три минуты, как никогда не было. – сказал Натаниэль. – Точнее, двадцать четыре.
– То есть? – сказал Атлас, подумав ещё немного. Кожа на его лбу собралась в монументальные складки.
– Ну оно как бы было. Но теперь его никогда не было. В этом всё дело, понимаешь? – объяснил Натаниэль. – А после того, как стало так, что его никогда не было, оно, разумеется, исчезло. Потому что не могло же оно возникнуть ниоткуда?
Атлас подумал ещё.
– Это бюрократия. – объяснил Натаниэль. – Его просто упразднили. Списали.
– Кто? – спросил Атлас.
– Да уж известно Кто… – вздохнул Натаниэль. Он сорвал ещё яблоко.
– Положи фрукт. – сказал Атлас. – Так я что, безработный теперь?
– Ну некоторым образом да. – сказал Натаниэль.
– Тогда ешь… – сказал Атлас. – И что мне теперь делать? Это была моя лучшая работа.
– Но тебе ведь не платили, и выходных у тебя не было! – сказал Натаниэль.
– Ну и что? – сказал Атлас. – Зато я по-настоящему умел держать небо. Никто больше не умел, даже Геракл. Я проверял… А теперь его нет, а вместо него вот это… – он презрительно махнул рукой. – Кому сдалось такое небо, которое никто не держит?
– Мне-то откуда знать? – сказал Натаниэль. – Мне оно вообще никак не сдалось, будь оно хоть розовым с прозеленью.
– Нет, как такое может быть! – воскликнул Атлас. – Только что я каждую секунду самим фактом своего существования спасал мир, жизнь на этой планете, возможность свободно дышать полной грудью для каждого создания…
– Гипотетическую. – вставил Натаниэль.
– И вот я уже никому не нужен. Как ветеран труда.
– Боюсь, что не совсем так. – сказал Натаниэль. – Вообще-то, я думаю, для людей ты будешь чем-то вроде бездельника.
– Как это?! – взревел Атлас. – Я, стоя на месте, делал больше, чем каждый из них!
– Ну ведь неба-то никогда и не было. – сказал Натаниэль. – Для людей парень, который держал небо, которого никогда и не было, некоторым образом ничем и не занимался. Это называется «синекура».
– Какая кура?! – воскликнул Атлас. – Что мне теперь делать-то!
– Ну я не знаю… – протянул Натаниэль. – Можешь стать губернатором Филистии. Можешь стать священником. Или охотником. На слонов. Целый мир возможностей.
LXXXV
– Ты прекрасно знаешь, чего я хочу. – сказал Паганини…
– Что, на скрипке уметь играть? – нервно сказал Натаниэль. – Ты и так умеешь!
– Ну да, – кивнул Паганини, – но я-то хочу жить скрипкой. Я хочу играть так, чтобы все говорили – «он продал душу дьяволу, чтобы так играть на скрипке».
– А чем ты сейчас живёшь? – осведомился Натаниэль.
Паганини задумался.
– Может, золота всё-таки? Женщину там? – сказал Натаниэль.
Паганини покачал головой.
– Мужчину? Детей? – продолжал Натаниэль.
– Что?… Нет! – воскликнул Паганини. – Скрипка! Я хочу играть на скрипке!
– Да умеешь ты играть на скрипке! Лучше всех! – воскликнул Натаниэль.
– Ну я хотел бы лучше! – сказал Паганини.
– А ты тренируйся! – сказал Натаниэль. – Работай над собой.
Паганини фыркнул.
– А ты тут причём тогда? – спросил он. – Это я душу за советы продаю?
У Натаниэля начался нервный тик.
– По-моему ты чего-то не понял. Ты не можешь продать мне душу в обмен на умение, которое у тебя и так есть. Ты можешь продать мне душу в обмен на золото, женщин… и их аналоги, власть…
– А что ты с моей душой будешь делать? – поинтересовался Паганини. – На кой она тебе?
– Ума не приложу. – признался Натаниэль. – Но вроде как надо… Есть такая профессия – души покупать. Ну что? Давай, выбирай.
– Я уже всё сказал. – ответил Паганини. – Это моя мечта. Я играю на скрипке, а люди говорят «он продал душу дьяволу, чтобы играть так на скрипке». Какой смысл продавать душу, если никто не сможет оценить?
– Ладно, уговорил. – сказал Натаниэль внезапно спокойно. – Ты будешь играть, а они будут говорить. Подпиши тут. Нет, вот тут. Теперь тут. Тут полная расшифровка подписи. А теперь тут. Тут поставь дату. Спасибо. А теперь – одна контрамарка на твой следующий концерт.
Паганини протянул ему тонкую пачку.
– Извини, особого выбора нет. Все раскупили. Тебе куда, партер, ложа, галерка?
– В бельэтаж, – сказал Натаниэль, – сплетницы никогда не сидят в партере – ничего не слышно. Из-за музыки. И редко сидят в ложе – слишком мало народу вокруг…
LXXXVI
– Ну уже чуть получше. – сказал Господь. – Руки ниже, это раз. Чуть интенсивнее – это два. И когда ты говоришь ей «Я люблю тебя» – она должна чувствовать твоё теплое дыхание. Ты же зубы почистил?
Адам долгим, пристальным взглядом посмотрел на Господа.
– Тебе обязательно смотреть? – сказал он.
– То есть? – удивился Господь.
Адам приподнялся и сел. Ева тоже села и сорвала травинку.
– Ну Ты же говорил, что секс – момент единения двух душ. – сказал Адам, разводя руками. – Нигде не говорилось, что при этом должен ещё кто-то присутствовать. Я думал, единение подразумевает уединение.
– Так Мне тут! – сказал Господь недовольно. – Я Вселенная! Как вы уединитесь от Вселенной?
– Может, шторы сделать? – предложила Ева. – Или хотя бы за кустом.
– Или можно шалаш построить! – сказал Адам.
Господь оторопело переводил взгляд с Адама на Еву.
– Вы что, действительно хотите чтобы Я не смотрел? – сказал Он тихо.
Адам и Ева закивали.
– Но Я же Всемогущий и Всевидящий! – воскликнул Господь. – Какой же Я тогда буду Всевидящий?
– Какой же Ты Всемогущий, если не можешь просто не смотреть? – сказала Ева. – А Всевидящий – это вообще ужасно. Бог-вуайерист – это же кошмар просто…
– Да как хотите! – воскликнул Господь. – Делайте как хотите! Меня не волнует – правильно, неправильно! Решайте дальше сами! Можете хоть всю жизнь неправильно сексом заниматься! Да хоть чего стесняйтесь дальше! Только от Меня больше помощи не дождётесь, молите – не молите. Всего хорошего.
Он исчез.
– Так, отлети от него! – раздался Его раздражённый Голос с некоторого отдаления. – Кто так опыляет? Топчешься как бегемот! Я бы пальцем лучше справился! Бери пример с пфсссс. Так. Аккуратно подлетай… Коснулся пестика… Коснулся тычинок. Улетаешь. Ну вот, видишь как просто?…
LXXXVII
– Не знаю, – сказал Голиаф, задумчиво глядя на Давида, – по-моему это не по правилам.
Давид пожал плечами.
– Мы же разные весовые категории! – сказал Голиаф. – Может, правила поменяли?
Давид снова пожал плечами.
– Правило, по-моему, всегда одно. Кто победил, тот победитель. – сказал он.
Голиаф хмыкнул.
– Ну я понимаю, ты весь такой белокурый, красивый, молодой. И плащ там, шлем, сандалики, стиль «милитари»… Только вот сюда посмотри…
Голиаф слегка напрягся и его мышцы вздулись огромными валунами.
– Вот, смотри. – Голиаф провёл пальцем по плечу. – Знаешь, что это?
– Рука? – сказал Давид.
– Это годы. Годы усилий и тренировок. – сказал Голиаф спокойно. – Это то, что будет оценивать судья. Вложенные усилия. Вот что ты сделал, чтобы быть молодым, белокурым и красивым?
Давид молча сунул руку в сумку.
– Вот и я о том же… А я потратил на это… – Голиаф ещё раз провёл пальцем по мускулу. – целую вечность. Эй!
Камень, пущенный Давидом, ударил Голиафа по лбу. Тот пошатнулся и сел на землю.
– Что ты… Эй! – ещё от одного камня Голиаф заслонился лёгким щитом. – Ты что творишь?
Давид снова пожал плечами и достал камень побольше.
– Парень, знаешь, это неспортивно… – воскликнул Голиаф, прячась за щитом. Камень ударил по щиту и отскочил. Давид снова подобрал его и начал раскручивать пращу.
В три быстрых прыжка Голиаф подлетел к нему, отнял пращу, сбил шлем Саула на его глаза и осторожно придавил его к земле.
– Так. И что на тебя нашло? Я понимаю, что тебе очень хочется выиграть, но для этого надо работать!
Давид, мыча сквозь сжатые губы, попытался вывернуться.
– Не надо отмалчиваться. Давай, поговори со мной. Если ты, вместо того чтобы решать свои проблемы, будешь пытаться покалечить людей, твои проблемы никуда не денутся. – сказал Голиаф, разрывая одной рукой пращу в мелкие клочки.
Давид затих.
– Ты что, не собираешься меня убивать? – сказал он удивлённо через несколько секунд.
– За что? – удивился Голиаф.
– Ну я же пытался тебя убить. – сказал Давид. – На войне же убивают!
Голиаф одним движением поставил Давида на ноги.
– Какая война? – сказал он. – Мне сказали, это соревнования.
– Это война! – сказал Давид. – Между Филистимией и Израилем. Ты мой враг, и мне велели тебя убить. Я вышел, а ты даже не знаешь, что воюешь?
– Эх, парень… – сказал Голиаф. Он отпустил Давида и тот сразу отскочил. – Я не воюю вообще. Меня, кажется, обманули. Или я не так понял. Мне сказали: «Вон, иди туда, познакомишься со своим противником». И я пошёл. Кстати, меня зовут Голиаф.
– Давид, сын Иессея. – сказал Давид.
– Очень приятно познакомиться, Давид. – сказал Голиаф, протягивая руку.
– Зачем же ты поносил Господа Нашего? Царь приказал тебя убить, поскольку ты поносил Господа Нашего. – сказал Давид строго, не отвечая пожатием.
– Никого я не поносил. – сказал Голиаф. – Это неспортивно.
Он уселся на камень и закрыл глаза рукой.
– Скажи, Давид, у тебя зрение слабое? – спросил он.
– Не особо… – сказал Давид.
– Ты меня издалека видел? – спросил Голиаф.
– Ну видел… – сказал Давид.
– Ну так какого чёрта тебя понесло меня убивать? Я большой, ты маленький. Я взрослый, ты нет. И без меча, без лука, без копья, с одной этой штукой… Что это вообще?
– Это праща. Для пастухов… – объяснил Давид. – Вообще я довольно хорошо с ней…
– Это самонадеянность. – объявил Голиаф. – У тебя праща вместо головы. Раскрути посильнее и отпусти – авось да ударит побольнее. Вот твой царь раскрутил и отпустил. И ты полетел ударять. Так?
– Ну… – сказал Давид неуверенно.
– Что он тебе обещал? – спросил Голиаф. – Дочь свою? Полцарства? Золото? Свободу?
– Всё сразу… – сказал Давид. – Но ты же поносил Бога Живого!
– Ещё чего не хватало. – сказал Голиаф. – Поносить чьего-то Бога – навлекать на себя неприятности. Запомни кое-что – самые гнусные неприятности человеку доставляет он сам. Это очень просто по-моему. Пока ты позволяешь себе быть чьей-то пращой, ты сам виноват в своих неприятностях. И сейчас, молодой человек, у тебя большие неприятности.
– Так ты меня всё-таки убьёшь? – спросил Давид нервно.
Голиаф посмотрел на него долгим взглядом.
– Ни в коей мере. Посмотри ещё раз сюда… – Голиаф снова напряг мускулы. – Видишь? Это моё тело. Правда, оно совершенно?
Давид не ответил.
– И, как я уже говорил, это века упорной работы. Я, между прочим, не зря губернатор Филистии. Я работаю над собой. И я знаю – моё тело совершенно. Если не считать всяких мелочей с ногтями… Как ты думаешь, я буду рад, если меня кто-нибудь убьёт? Разрушит плод таких долгих и трудных усилий?
Давид снова не ответил.
– Конечно не буду! – сказал Голиаф. – И точно также я думаю, что ты не будешь рад, если тебя кто-нибудь убьёт, пускай даже тебе всё твоё совершенство досталось даром. Верно?
Давид кивнул.
– Ну видишь. – сказал Голиаф. – Поэтому я и не воюю. Человека очень просто сделать, очень легко убить и очень трудно дать ему оставаться человеком… Поэтому я тебя не убью. И даже не отшлёпаю. Хотя ты заслужил. Этим пускай твой отец занимается. И если ты честный малый, ты его попросишь, чтобы он тебя высек. А я тебя оставлю наедине с твоими мыслями. Которые, кстати, – Голиаф поднял указательный палец, – как раз самое худшее наказание за все неприятности, которые ты сам себе причиняешь. Понял?
Давид пожал плечами.
– Куда тебе… – сказал Голиаф грустно. – Если бы ты понял, ты бы стал царём… Ладно… Счастливо оставаться.
Голиаф встал, махнул Давиду рукой и поплёлся в сторону филистимлян. Пройдя половину, он обернулся.
– Да, кстати! – крикнул он. – Видел я дочку Саула. Умирать там не за что!…
LXXXVIII
– Ну не знаю. – сказал Нерон. – По-моему это не очень правильно…
– Правильно, не правильно, – сказал сварливо Сатана, – кого волнует? Меня – нет.
– Людей волнует. – сказал Нерон неуверенно.
– Люди будут в восторге! – воскликнул Натаниэль. – Они же только об этом и мечтают – хлеб и зрелища.
– А где тут хлеб? – спросил Нерон, наморщившись.
– А хлеб львам. – объяснил Натаниэль. – Людям зрелище, а хлеб львам. Все просто обожают смотреть, как другие едят.
– Ты знаешь, – сказал Нерон, – я вообще думал на этот раз что-нибудь для детей организовать. Утренник, скажем. Я уже и пьеску написал, вот…
Нерон взял со стола длинный свиток.
– Вот, вот тут мне очень нравится. Господин Ромашка: Узрите, боги, ради вас я гибну! Госпожа Пруденсия: Чай ромашковый, благоуханный, заварю, чтобы подзакусить, умилостив Деметру! Господин Пирожок С Повидлом: Был сотворён я ненадолго, и цель была ясна при сотвореньи – что строят, чтобы сразу же разрушить…
Натаниэль закатил глаза.
– Видишь, – сказал Нерон, опуская свиток. – и христиан львам скармливать не надо.
– В том и проблема! – воскликнул Натаниэль. – Что ты с ними ещё будешь делать? У тебя их уже девать некуда.
Нерон пожал плечами.
– Кроме того, детям тоже полезно посмотреть. Это их многому научит. – сказал Натаниэль.
– Чему это? – заинтересовался Нерон.
– Ну… не быть христианами… не соваться к львам… как выглядит христианин изнутри… – перечислил Натаниэль, загибая пальцы.
– Ну не знаю. – сказал Нерон. – По-моему это не очень правильно. И скучно. Христиане наверняка изнутри такие же, как все. Ну, кроме меня, понятное дело.
– Ну вот и узнаешь. – сказал Натаниэль. – Ты же христиан изнутри ещё не видел?
– Нет, – сказал Нерон, – но что с утренником-то делать?
– Да чёрт с ним, с утренником! – воскликнул Натаниэль.– Какой людям прок будет от утренника? А так все выиграют!
– Ну христиане-то не выиграют… – сказал Нерон с сомнением.
– Христиане, между прочим, больше всех выиграют! – сказал Натаниэль.
– Это как? – заинтересовался Нерон.