Из главы 2
Я помню, как я в первый раз пошел в подготовительный класс в школу West Hill. Я кричал: “Не пойду, мама, не пойду!” Я выл и пинался, и пытался спрятаться, но мне пришлось пойти. У них для этого есть свои способы, у взрослых. Я устроил драку, но я знал, что это бесполезно. Дорис сочувствовала мне, но не очень. “Это жизнь, мальчик, с этим ничего не поделаешь”…
..........
Я ненавидел подготовительный класс, я ненавидел всю школу. Дорис вспоминала, что я так нервничал тогда, что ей приходилось носить меня на спине из школы, потому что я сильно дрожал и даже не мог идти. А ведь это было еще до того, как меня в школе начали лупить и издеваться надо мной.
..........
Рано или поздно нас всех бьют. Лучше, когда это случается раньше. Одна половина - лузеры, другая - хулиганы. Это произвело на меня сильный эффект, я получил несколько уроков, которые смог использовать, когда стал старше. Главное, что я понял - как использовать эту вещь, которой обладают некоторые мелкие засранцы, и которая называется скорость. Которая обычно значит: “Убегай.”…
..........
Но моё самое тяжелое и болезненное воспоминание о тех временах – это день гнилых помидоров. Со мной случались разные неприятности, но тот день был худшим в моей жизни. В дальней части нашего сада стояли ящики с испорченными фруктами, и однажды мы с моим товарищем нашли там целую кучу гнилых помидоров. Мы тут же набрали их целый пакет. Мы устроили бой, швыряясь друг в друга гнилыми помидорами, мы закидали ими всё вокруг. Это томатное месиво было повсюду – на окнах, на стенах, мы сами испачкались с ног до головы. Мы были на улице и бомбили друг друга. “Получай, свинья!”- и гнилой помидор летит тебе в лицо. А когда я пришел домой, моя мама испугалась, что всё это дерьмо течет из меня. “Я вызвала человека.” - “О чем ты говоришь?” - “Я вызвала человека. Он собирается забрать тебя, потому что ты совсем вышел из-под контроля.” И я сломался. “Он будет здесь через пятнадцать минут, и он заберет тебя к себе домой.” И тут я обосрался. Мне было шесть или семь лет. “О, мама!” Я упал на колени, я просил и умолял. - “С меня хватит. Ты мне больше не нужен.” - “Нет, мама, пожалуйста…” - “И к тому же, я всё расскажу твоему отцу.” - “О, маааааам…” Это был жестокий день. Она была неумолима. Она продержалась еще целый час. Я плакал до тех пор, пока не уснул, и в конце концов я понял, что никакого человека вовсе и не было, и что она меня обманывала, чтобы запугать. И не мог понять, почему. Неужели из-за каких-то гнилых помидоров? Я думаю, мне нужен был урок. “Не делай этого здесь.” Дорис никогда не была строгой. Это было просто: “Ты должен сделать это и сделать то, как положено.”
И это был единственный раз, когда она внушила мне страх Божий. Никогда в нашей семье мы не имели никакого Божьего страха. Никто в моей семье не был как-либо связан с организованной религией. Никто из нас. Мой дед был убежденным социалистом, как и моя бабушка. Церковь, организованная религия – это было то, чего следует избегать. Никто не думал о том, что говорил Христос, никто не говорил, что Бога нет, или что-нибудь в этом роде, но они оставались в стороне от подобных организаций. На священников смотрели с большим подозрением. “Смотри, вон парень в черной рясе переходит дорогу.” В католическую церковь тоже не ходили, она внушала еще меньше доверия. У них не было на это времени. И слава Богу, а то воскресенья были бы еще скучнее, чем они были. Мы никогда не ходили в церковь, и даже не знали, где она находилась.
..........
Мы с родителями часто ходили в походы с палаткой. Они знали, как ставить палатку, как натягивать тент, как разжигать примус. Я был один в семье, у меня были только мама и папа, и там я всегда искал, с кем бы подружиться. Иногда с нами ходили и другие семьи, в которых было много детей, и я играл с ними в их палатке, а когда приходило время расставаться, моё сердце разрывалось. Меня огорчало, когда мне приходилось оставаться одному. Я немного завидовал, когда видел семью, в которой было четыре брата и две сестры. Но в то же время это заставляет вас быстрее взрослеть. Вы в основном общаетесь со взрослыми, но в своем воображении создаете свой собственный мир. Я особенно любил придумывать себе друзей.
..........
Для общения я держал домашних животных. У меня были кот и мышь. В это трудно поверить, но это может немного объяснить, кто я такой. Маленькая белая мышка, Глэдис. Я носил ее с собой в школу и разговаривал с ней на уроках французского, когда мне бывало скучно. Я кормил ее своими обедами и завтраками, и возвращался из школы с карманами, полными мышиного дерьма. Мышиное дерьмо – это не проблема. Оно представляет собой твердые гранулы, совсем не липкие. Вы просто вытряхиваете эти гранулы из карманов. Глэдис была бесхитростна и доверчива. Она очень редко высовывала голову из кармана, и подвергала свою жизнь опасности. Но Дорис не любила животных, она пригрозила мне, что убьет их. И она это сделала. Она убила моего кота и мою мышь. Я повесил на дверь ее спальни листок бумаги с нарисованным котом, который говорил: “Убийца”. Я так никогда и не простил ее за это. Реакция Дорис была обычной: “Замолчи. Не будь таким мягким. Он гадил здесь повсюду.”
..........
Дорога из школы домой через железнодорожные пути по пустырю была катастрофой для меня. По крайней мере целый год я жил с чувством опасности и страха, когда мне было девять или десять лет. Я был очень маленьким парнем в те дни – до своего нормального размера я дорос только к 15 годам или около того. А если ты такой мелкий, как я, тебе приходится непрерывно держать оборону. К тому же я был на год младше всех в нашем классе, потому что родился в декабре. В этом мне не повезло. Год в таком возрасте – это огромная разница. Я любил играть в футбол, на самом деле; я был хорошим левым нападающим. Я был быстрым, я старался метко пасовать. Но я был самым маленьким ублюдком, не так ли? Один жесткий удар в спину от парня, который старше меня, я и падал лицом в грязь. Когда ты такой маленький, а они такие большие, они пинают тебя вместо мяча. Ты всегда будешь таким. Это было: “Привет, маленький Ричардс!” Меня прозвали “обезьяна” за то, что мои уши торчали. У всех были какие-то прозвища.
Маршрут из Темпл-Хилла в школу был безрадостным. До 11 лет я ездил туда на автобусе и возвращался обратно пешком. Почему обратно я не ехал на автобусе? Не было грёбанных денег! Я тратил деньги, которые мне давали на автобус, и которые мне давали на стрижку, я стриг себя сам перед зеркалом. Чик, чик, чик. Поэтому мне приходилось идти пешком через весь город, с совершенно противоположной стороны, около 40 минут ходьбы, и было только два пути, Хавелок-роуд или Принсес-роуд. Орел или решка. Но я знал, что тот парень будет ждать меня, когда я выйду из школы. Он всегда угадывал, по какой дороге я собираюсь идти, и ждал меня там. Я всегда искал новые пути к дому, пробирался через чужие сады. Целыми днями я только о том и думал, как добраться домой и не быть побитым. Какая это тяжелая работа! Пять дней в неделю. Иногда этого не случалось, но в то же время ты сидел в классе, и все бурлило у тебя внутри. Как я, черт возьми, пройду мимо этого парня? Этот парень будет беспощаден. Я не мог ничего с этим поделать, я жил в страхе весь день, и это мешало мне сосредоточиться. Когда я приходил домой с синяком под глазом, Дорис спрашивала: “Откуда это?” “О, я упал!” В противном случае старушка начала бы допытываться, кто это сделал. Лучше было сказать, что ты упал с мотоцикла. Когда я получал плохие отметки в школе, Берт смотрел на меня: “Что происходит?” И ты не мог объяснить ему, что целыми днями в школе все твои мысли заняты только тем, как добраться до дома. Ты не можешь сделать это. Только слабаки поступают так. Ты должен был справиться с этим сам. Когда меня реально били, это не было такой уж большой проблемой. Я научился принимать удары. На самом деле мне не было очень больно. Ты учился держать оборону, и ты научился прикидываться, что они ранили тебя сильнее, чем на самом деле. “А-а-а-а-а” - и они думали “О, Боже! Я действительно нанес ему серьезные повреждения”.
А потом я поумнел. Жаль, что я не додумался до этого раньше. Со мной учился один хороший парень, теперь я уже не помню его имени, большой и немного туповатый. Он, скажем так, не был создан для академической жизни. Ему трудно было выполнять домашние задания, и он очень переживал из-за этого. Я сказал ему: “Послушай, я буду делать за тебя твои грёбанные домашние задания, а за это ты будешь ходить вместе со мной из школы домой. Это не так далеко от твоей дороги”. Так неожиданно у меня появился защитник, в качестве платы я делал за него уроки по истории и географии. Я навсегда запомнил первый раз, когда несколько парней как обычно ждали меня у школы, и они увидели, как он приближается к ним. И мы выбили из них дерьмо. Всего два или три раза, небольшое ритуальное кровопускание, и победа была за нами. Больше это не повторялось, пока я не перешел в свою следующую школу.
..........
Я был экспертом по принятию ударов довольно долгое время. Потом мне повезло, и однажды я сам проявил себя как забияка, хотя это была просто счастливая случайность. Это был один из магических моментов. Мне было 12 или 13 лет. Всего одним быстрым движением я повалил одного большого парня в школе, прежде чем он успел меня ударить. Напротив клумбы он поскользнулся и упал, и я оказался на нем. Когда я дерусь, будто красная пелена застилает мне глаза. Я ничего не вижу, но точно знаю, куда бить. Никакой пощады, приятель, удар сапога тебе обеспечен! Помню, я и сам удивился, когда этот парень начал падать. До сих пор вижу, как он упал в цветник, и как потом я не давал ему подняться. После этого случая вся атмосфера на школьном дворе изменилась. Как будто огромная туча, которая висела надо мной, вдруг исчезла. Я вдруг освободился от всех своих страхов и стрессов. Я и не знал, насколько велика была эта туча. В первый раз я почувствовал себя хорошо в школе, особенно потому что у меня появилась возможность отплатить добром за добро тем, кто когда-то помог мне. Был у нас один маленький невзрачный паренек по имени Стивен Ярд, по прозвищу “Сапоги”, которое он получил за его большие ступни. Его вечно дразнили, он был излюбленным объектом для нападок хулиганов. Я знал по себе, что это такое - ждать, когда тебя побьют, и я вступился за него. Я стал его защитником. Это было, типа: “Не связывайтесь со Стивеном Ярдом.” Я никогда не хотел стать большим и избивать других, я хотел быть достаточно большим, чтобы остановить это.
..........
Я вырос, слушая настоящую хорошую музыку, в том числе немного из Моцарта и Баха в фоновом режиме; я считал, что эта музыка была выше моего понимания в то время, но я впитывал ее. Я был, в большой мере, музыкальной губкой. Я был просто очарован людьми, играющими музыку. Это могли быть уличные музыканты, или пианисты в пабе, кто угодно, меня тянуло к ним. Мои уши старались уловить каждую ноту. Не имело значения, если они не попадали в такт, там возникали ноты, ритмы и гармонии, и они начинали звучать у меня в ушах. Это было очень похоже на наркотик. На самом деле, это более сильный наркотик, чем героин. Я мог дать пинка героину, но я не мог дать пинка музыке. Одна нота следует за другой, и вы никогда не знаете, какая будет следующей, вы и не хотите этого. Это как ходить по туго натянутому канату. Я думаю, первая пластинка, которую я купил, была "Long Tall Sally" Литтл Ричарда. Фантастическая запись, даже для сегодняшнего дня. Хорошие записи со временем становятся еще лучше. Но вот что меня завело по-настоящему, как взрыв в ночи, была песня "Heartbreak Hotel", которую я услышал лёжа в кровати и слушая Радио Люксембург, по моему маленькому радиоприемнику.
Это было потрясающе. Я никогда не слышал ее раньше, или что-либо подобное ей. До этого я никогда не слышал Элвиса. Как будто я давно ждал этого. Когда я проснулся на следующий день, я был уже другим парнем.
..........
Я поступил в художественный колледж в Сидкапе в 1959 году. Берт воспринял эту новость не очень хорошо. “Тебе нужна серьезная работа.” – “Какая, например делать электролампочки, папа?” Я стал саркастически подшучивать над ним, хотя наверное зря. “Производить электро- и радио-лампы?” В то время у меня уже были большие планы, правда, я еще не знал, как их осуществить. Для этого мне потребовалась встретить других людей позже. Я просто чувствовал, что я достаточно умен для того, чтобы так или иначе вырваться из этой социальной среды и не играть в их игры. Мои родители воспитывались во времена Депрессии, когда если вы достигали чего-то, то вы крепко держались за это, и это было так. Берт был самым неамбициозным человеком в мире. Я тогда был ребенком, и я даже не знал, что такое амбиции. Я просто чувствовал рамки, которые меня ограничивали. Общество и всё окружение, в котором я рос, было слишком мало для меня. Может, это был просто подростковый тестостерон, но я знал, что я должен был искать выход из положения.
|
|
|
|
|
|
Из главы 3.
Я не знаю, что бы произошло, если бы я не уехал из Дартфорда и не поступил бы в художественный колледж. Студенты занимались там не столько живописью, сколько музыкой, в отличие от других художественных школ в Южном Лондоне. Он превратился в место, где собрались пригородные битники, и я учился быть таким. Фактически в нашем колледже почти не было “искусства”. После прохождения курса вы вряд ли могли бы стать Леонардо да Винчи. Он был полон маленьких сукиных сынов в галстуках-бабочках. Раз в неделю туда приходил Уолтер Томпсон, или кто-то из других крупных рекламодателей, чтобы набрать студентов на работу. Они управляли нами, и мы обучались, как делать рекламу. Я испытал огромное чувство свободы, когда впервые приехал в Сидкап. “Вы хотите сказать, здесь действительно можно курить?” Вы попадали в место, где собралось множество разных художников, даже если они на самом деле не были художниками. Разные отношения, которые были действительно важны для меня. Некоторые были эксцентричны, некоторые чудаковаты, но это была интересная группа людей другой породы, к которой, слава Богу, и я принадлежал. Мы все вышли из чисто мужских щкол, и вдруг здесь мы оказались в одном классе с девчонками. У всех были длинные волосы, потому что это разрешалось, и главным образом из-за этого в том возрасте мы чувствовали себя хорошо. И мы могли одеваться как мы хотели, и не носить униформу, как раньше. И каждое утро вы с нетерпением ожидали поезда на Сидкап, на самом деле с нетерпением. В Сидкапе я был “Рики”. Теперь я понимаю, что мы тогда получали лишь жалкие остатки от благородной традиции художественного обучения довоенного периода – офорт, литография, классы спектра света – всё было выброшено в пользу рекламы. Мне было интересно учиться, в любом случае я всегда любил рисовать. Я научился нескольким вещам. Вначале вы не понимаете, что из вас делают так называемого графического дизайнера, но это выясняется позже.
..........
Всё это была рутина в большой степени. Когда занятия заканчивались, мы шли в туалет, который был у нас чем-то вроде небольшого притона, где мы сидели и играли на гитаре. Это давало мне реальный стимул, и в том возрасте мы играли быстрые вещи. Многие там играли на гитарах. Из арт-колледжей вышли многие заметные музыканты того периода, когда Британский рок-н-ролл набирал силу…
Я был известен в сортире своим исполнением песни "I'm Left, You're Right, She's Gone."
..........
Я твердо верю, что если вы хотите стать гитаристом, лучше начать с акустической гитары, а потом перейти на электрическую. Не думайте, что вы станете Таушендом или Хендриксом, только потому что вы сможете делать “вии, вии, вах, вах” и другие электронные трюки. Это первое, что вы должны знать. И вы берете гитару с собой в постель. Если у вас нет девушки, вы спите с ней. Просто у нее очень правильная форма.
..........
Что касается наркотиков, то мое время тогда еще не пришло, не считая редких случаев, когда я брал таблетки у Дорис. Первое, что люди начали принимать тогда, был эфедрин, это было ужасное вещество, поэтому это не продолжалось долго. А потом были назальные ингаляторы, наполненные декседрином и пахнущие лавандой. Вы отрывали от него немножко, скатывали комочек ваты, и делали маленькие таблетки. Декседрин применялся от простуды!
..........
…Я встретил Мика Джаггера на железнодорожной станции в 1961.
Нашли ли мы с ним общий язык? Ты едешь в одном вагоне с парнем, который держит в руках Rockin' at the Hops Чака Бери на Chess Records, и The Best of Muddy Waters, и ты собираешься заговорить с ним. У него было сокровище Генри Моргана. Это по-настоящему классная вещь. Я не знал, где это достать. Я вспомнил, что я видел его однажды в Дартфорде перед городской ратушей, когда он продавал мороженое во время летних каникул. Ему было около 15, незадолго до окончания школы, за три года до того, как мы организовали Stones, потому что он однажды упоминал, что он случайно танцевал там под песни Бадди Холи и Эдди Кочрана. Я просто запомнил этот момент тогда. Я купил шоколадное мороженое, или может, в вафельном стаканчике, я не помню, это было слишком давно. И потом я его долго не видел, вплоть до того судьбоносного дня в поезде. И он нес эти пластинки. “Где, черт возьми, ты достал это?” Так у меня было всегда, когда речь шла о записях. Начиная с 11 или 12 лет, я всегда дружил с теми, у кого были записи. Это были бесценные вещи. Я был счастлив, когда мне удавалось достать два или три сингла каждые шесть месяцев, или вроде того. И он сказал: “Ну, у меня есть этот адрес.” Он уже писал в Чикаго, и как ни странно, Маршаллу Чесу, который работал летом с его отцом на почте, и который позже стал президентом Rolling Stones Records. Это была служба почтовых заказов. Он видел этот каталог, который я никогда не видел. И мы просто начали разговаривать. Он в то время пел в маленькой группе, исполняя вещи Бадди Холи. Я никогда не слышал ни одной из них. Я сказал: “Ну, я немножко играю.” И еще я сказал: “Пойдем, поиграем какие-нибудь другие вещи.” Я почти забыл, что мне нужно ехать в Сидкап, потому что мы еще долго сидели с ним, и я играл ему номера, которые я скопировал у Чака Бери и Мадди Уотерса.
Мик видел выступление Бадди Холи на Woolwich Granada. Это одна из причин, почему я стал общаться с ним, и еще потому что он имел намного больше контактов, чем я, и у него были эти классные записи! Я тогда был просто деревенщиной по сравнению с Миком. Он учился в Лондонской Школе Экономики, у него был широкий круг знакомств. У меня не было ни денег, ни знаний…
Почти сразу после того, как мы встретились, мы сидели вдвоем, и он начал петь, а я начал играть, и “Эй, это неплохо.” И это было не трудно; не было никого, кроме нас самих, на кого можно было бы производить впечатление, и мы не старались впечатлить друг друга. Я тоже учился. Вначале мы с Миком доставали, скажем, новую запись Джимми Рида, и я разучивал партию гитары, а Мик запоминал слова, и мы просто анализировали это вдвоем, насколько могли. “Это делается так?” – “Да, на самом деле так.” И нам было весело делать это. И я думаю, мы оба знали, что мы были в процессе обучения, и это было то, чему мы сами хотим научиться, и это было в десять раз лучше, чем школа. В то время для меня это была тайна, как это было сделано, и как научиться играть так же? У меня было невероятное желание добиться такого же звука, нежного и свежего. И тогда вы попадаете в компанию парней, которые стремятся к тому же. Вы встречаетесь с другими людьми, и с другими музыкантами, и вы понимаете, что это действительно можно сделать. Мы с Миком провели год, еще до того, как образовались Stones, занимаясь охотой за записями. Мы были не одни такие, кто закидывал сети далеко и широко, мы то и дело встречали их в музыкальных магазинах. Если у вас не было денег, вы просто тусовались и болтали. Но у Мика были контакты с коллекционерами блюза, парнями, которые имели каналы в Америке раньше, чем другие. Например, Дэйв Голдинг, связанный с Sue Records. Он был известен тем, что имел лучшую коллекцию соул и блюза в Юго-Восточном Лондоне, и даже за его пределами, и Мик знал его и заходил к нему. Он не мог украсть или переписать записи, у него тогда не было ни кассет, ни магнитофона, но иногда кто-нибудь за небольшую плату мог сделать для тебя копии на Грюндике с катушку на катушку. Это было странное сообщество людей. Поклонники блюза 60-х – это было зрелище. Они собирались небольшими группами, как ранние христиане, в гостиных на Юго-Востоке Лондона. Там были совершенно разные люди, разных возрастов и профессий. Было забавно заходить в комнату, где все слушали новый Slim Harpo, и ничего больше не происходило, но этого было достаточно, чтобы собрать их вместе. Там было много разговоров о номерах матриц. Говорили о том, у кого есть шеллак оригинального прессования от оригинальной компании. Затем все спорили об этом. Мы с Миком переглядывались через комнату и ухмылялись, потому что мы пришли туда только за тем, чтобы узнать немного больше об этой новой коллекции записей, которая только что вышла, и о которой мы слышали.
..........
У нас с Миком были абсолютно одинаковые музыкальные вкусы. Нам не нужно было задавать вопросы или объяснять что-то друг другу. Все было понятно без слов. Мы слушали какие-нибудь записи, и нам достаточно было взглянуть друг на друга один раз, чтобы понять: это плохо; это подделка; это реально хорошо. Это было либо “дерьмо”, либо “не дерьмо”, независимо от того, о каком жанре музыки идет речь. Мне и в самом деле нравилась какая-то поп-музыка, если она была дерьмом. Но мы очень строго различали, что было дерьмом, и что не было дерьмом. Во-первых, мы с Миком многое изучили, больше чем мы знали до этого, потому что потом мы склонились к ритм-энд-блюзу. Мы любили популярные записи. Дайте мне Ronettes или Crystals. Я мог слушать их всю ночь. Но в минуту, когда мы шли на сцену, чтобы попытаться сыграть одну из этих песен, это было что-то вроде: "Go to the broom closet." Я искал суть этого – экспрессию. У вас не могло быть джаза без блюза, он вышел из рабства – это самая последняя и конкретная версия рабства. Это, например, не мы, бедные кельты, завоеванные Римской империей. Они приносят людям страдания не только в Америке. Но в чем-то эти переживания идут на пользу, это элементарно. И это не то, что берется из головы, это что-то из самых кишок.
..........
Мик играл с Диком Тейлором, его приятелем по гимназии, который тоже учился в Сидкапе. Я присоединился к ним в конце 1961. С нами был ещё Боб Беквит, гитарист, у которого был усилитель, что придавало ему реальную важность. В то время довольно часто на три гитары был всего один усилитель. Мы называли себя Little Boy Blue и Blue Boys. Моя гитара в то время, Хофнер, была Blue Boy – слова, написанные на ее корпусе – и поэтому я был Boy Blue. Это была моя первая гитара со стальными струнами. Она была уже подержанной, когда я купил ее в Ivor Mairants, на Оксфорд-Стрит.
..........
У Боба Беквита был магнитофон Grundig, и на нем мы делали свои первые записи. Мик дал мне копию с них – он выкупил их на аукционе. Запись с катушки на катушку, качество звука ужасное. Наш первый репертуар включал "Around and Around" и "Reelin' and Rockin' " Чака Бери, "Bright Lights, Big City" Джимми Рида, и, как глазурь на торте, "La Bamba", которую Мик пел на псевдо-испанском языке.
..........
Ритм-энд-блюз был воротами. Сирил Дэвис и Алексис Корнер открыли клуб, который назывался Илинг Джаз Клуб, где каждую неделю собирались исполнители ритм-энд-блюза. Люди, которые читали объявления съезжались туда из Манчестера и Шотландии, чтобы послушать Blues Incorporated Алексиса Корнера, где играл молодой Чарли Уоттс на барабанах, и иногда Ян Стюарт на пианино. И там я влюбился в этих людей! Такой музыки в то время почти нигде больше не было. Мы встречались там, чтобы обменяться идеями или записями, и просто потусоваться. Ритм-энд-блюз 60-х имел очень важное отличие. Вы были либо блюз и джаз, либо вы были рок-н-ролл, но рок-н-ролл умер и превратился в поп – ничего не осталось в нем.
..........
Впервые мы встретили Брайана Джонса в Илинг Джаз Клубе. Он называл себя Элмо Льюис. Он хотел быть Элмором Джеймсом в то время. Слайд гитара тогда была совсем новым явлением в Англии, и он играл на ней той ночью. Он играл "Dust My Broom". Играл он прекрасно. Брайан очень впечатлил нас. Я думаю, Мик первым подошел к нему и заговорил с ним. Мы узнали, что у него была собственная группа, большинство из участников которой уехали на несколько следующих недель. Мы с Миком пришли в клуб вместе и исполнили номера Чака Берри. Когда вы начинаете играть на публике, и вы играете с парнями, которые уже делали это раньше, вы находитесь в самом низу этой иерархии, и вы всегда чувствуете, что это испытание для вас.
..........
Я бросил художественный колледж примерно в то время.
Я ушел оттуда с моим фолио – я помню, он был зеленого цвета – и я выбросил его в мусорный бак, когда спустился с лестницы. Это была моя последняя попытка вписаться в общество на их условиях…
Я думал, о'кей, у меня есть два свободных года, службу в армии отменили. Я собираюсь быть блюзменом. Я пошел в Bricklayers Arms, захудалый паб в Сохо, в первый раз попав на репетицию, которая, как оказалось впоследствии, была первой репетицией Stones. Кажется, это был май 1962, прекрасным летним вечером. Я пришел туда с моей гитарой. Я пришел к самому открытию. Типичная старая барменша, крашеная блондинка, не много посетителей, несвежее пиво. Она видит мою гитару и говорит: “Наверх по лестнице”. И я услышал это фортепиано, играющее буги-вуги, эти невероятные вещи Meade Lux Lewis и Albert Ammons. Я вдруг приостановился на ходу. Я как будто попал в Чикаго или на Миссисипи, и я должен был подняться туда и встретиться с человеком, который это играл, и я должен был играть с ним. А если я не смогу этого, то все кончено. Я реально чувствовал это, когда поднимался вверх по этой лестнице – скрип, скрип, скрип. Я поднялся туда, а когда спускался обратно, я был уже другим человеком. Ян Стюарт был один в комнате, он играл на расстроенном пианино и сидел спиной ко мне, глядя в окно, где был прикован его велосипед; он следил, чтобы его не угнали. И я зашел туда с гитарой в этом коричневом пластиковом футляре. И я просто стоял там. Это было как встреча с главным мастером. Всё, на что я мог надеяться, это то, что мой усилитель будет работать. Стю пришел в Илинг Клуб по объявлению, которое дал Брайан Джонс в Jazz News весной 62-го, приглашая музыкантов, желающих играть в новой ритм-энд-блюзовой группе. Брайан и Стю начинали репетировать с кучей разных музыкантов, все они собирались в пабе на втором этаже. Он видел меня и Мика в Илинг Клубе, когда мы выступали там, и пригласил нас вместе. Надо отдать Мику должное, это факт, Стю вспоминал, как Мик уже приходил к нему на репетиции, и Мик сказал: “Я не могу делать это, если Кейт это не делает”. “О, вы это делали, правда?”. И я начал с ним играть, и он говорит: “Ты что, собираешься играть это рок-н-ролльное дерьмо?” Стю относился к рок-н-роллу с подозрением. А я ему отвечаю: “Да”, и затем начинаю играть что-то из Чака Берри. А он мне: “О, ты знаешь Джонни Джонсона?” (который был пианистом у Чака Берри). И мы начали играть буги-вуги. Это всё, что мы делали. И тогда другие парни стали потихоньку собираться наверху. Не только Мик и Брайан. “Заходите, заходите”. И Стю начал играть с этими другими чуваками, и на самом деле мы были третьими в очереди на это место. Мы с Миком, возможно, были приглашены в качестве пробной версии. Те чуваки играли в клубах с Алексисом Корнером, они знали, что к чему. А мы тогда были совершенно новым брендом в городе. И я понял, что Стю сомневался, брать ли ему этих традиционных фольклорных блюзовых музыкантов. Тем более, что я играл горячие буги-вуги и что-то из Чака Берри. Моё оборудование работало. И к концу вечера я уже знал, что группа в процессе становления. Ничего не было сказано, но я знал, что Стю обратил на меня внимание… Я думаю, в тот день всё решилось, когда я спел "Sweet Little Sixteen" и "Little Queenie", и дело было сделано без разговоров. Мы просто сыграли один аккорд вместе. “Итак, я еще приду сюда, хорошо?” - “Увидимся в следующий четверг”. Ян Стюарт, я до сих пор работаю для него. Для меня “Rolling Stones” – это его группа. Без его знаний и организации, без того скачка, который он сделал, давая шанс молодым музыкантам, у нас бы ничего не получилось. Я не знаю, почему между нами возникло притяжение. Но это было главным импульсом до того, что произошло потом.
Стю был намного старше меня, как мне тогда казалось, хотя на самом деле всего на три или четыре года. И он знал людей. Я ничего не знал. Я думаю, он с удовольствием общался с нами. Он чувствовал исходящую от нас энергию. Так или иначе, те блюзовые музыканты отпали, и остались Брайан, Мик, Стю и я, и Дик Тейлор на басу. Это был основной состав, и мы искали барабанщика. Мы сказали: “Боже, мы были бы рады, если это будет Чарли Уоттс, если мы сможем себе это позволить” – потому что мы все считали, что Чарли Уоттс - барабанщик от Бога, и Стю положил на него глаз. И Чарли сказал, я был бы рад ездить с вами и играть на концертах, но мне нужны деньги за то, что я таскаю эти барабаны на своем горбу. Если у вас будет пара солидных концертов в неделю, то я в игре. Стю выглядел солидно и грозно, с его тяжелой челюстью, хотя он был красивым парнем. Я уверен, что его характер сформировался под влиянием его внешности, и реакции людей на нее, с тех пор как он был еще ребенком. Он был неприступный, сухой, приземленный и полный нелепых фраз. Например, быструю езду он называл “ехать на громадной скорости узлов.” Его природная неизменная власть над нами выражалась обычно как “Ну, давайте, рисовальщики ангелов”, “Мои маленькие чудо-три-аккорда”, “Мой маленький дождик из дерьма”. Он ненавидел некоторые рок-н-ролльные вещи, которые я играл. Он ненавидел Джерри Ли Льюиса в течение многих лет. В конце концов он смягчился и вынужден был признать, что Джерри Ли был одним из лучших музыкантов, которых он когда-либо слышал.
..........
К тому времени у Брайана было уже трое детей от трех разных женщин, и он жил в Лондоне с последней из них, Пэт, вместе с их ребенком, окончательно покинув Челтенхэм. Они жили на Powis Square в сыром подвале, с покрытыми грибком стенами…
В один из вечеров Мик напился, и решил нанести визит Брайану, и не застав его дома, соблазнил его “старую леди”. Это вызвало землетрясение, Брайан был вне себя, и в результате Пэт ушла от него. Брайана тоже выгнали из этой квартиры. Мик чувствовал себя в какой-то мере ответственным за это, поэтому он нашел квартиру в мрачном бунгало в Бэкенхеме, на пригородной улице, и мы все поселились там. Именно туда я переехал из дома в 1962 году. Это был постепенный отход. Одна ночь там, другая здесь, потом неделя, потом насовсем.
..........
Стю не одобрял название группы Rollin' Stones. Брайан, после того, как выяснил, сколько это будет стоить, позвонил в газету Jazz News. Там принимали объявления, типа, кто где играет. “Мы даем концерт в…” – “А как вы называетесь?” Мы уставились друг на друга. “Оно?” Тогда “Вещь?” Звонок был платным, время шло. Мадди Уотерс, на помощь! Первый трек на “The Best of Muddy Waters” - "Rollin' Stone." Обложка этого альбома лежала на полу. Отчаявшись, Брайан, Мик и я задумались. "The Rolling Stones." Тьфу!! Это спасло наши шесть пенсов. Концерт! Группа Алексиса Корнера была приглашена на ВВС выступать в прямом эфире 12 июля 1962, и они попросили нас выступить вместо них в Marquee. На барабанах в тот вечер был Мик Авори – не Тони Чэпмэн, как передает история – и Дик Тейлор на басу. Основной состав Stones, Мик, Брайан и я играли наш сет-лист: "Dust My Broom," "Baby What's Wrong?" "Doing the Crawdaddy," "Confessin' the Blues," "Got My Mojo Working." Ты сидишь с этими парнями, ты играешь и поешь вместе с ними: "Ooh, yeah!" Это ощущение стоит больше, чем что-либо. В какой-то момент ты чувствуешь, что ты как будто оторвался от земли, и никто не может достать тебя. Ты находишься на подъеме, потому что ты среди парней, которые хотят делать то же, что и ты. И когда это срабатывает, детка, у тебя вырастают крылья. Знаешь, ты попадаешь в особый мир, недоступный большинству людей. И ты хочешь полететь в эту страну снова, а когда ты возвращаешься назад и приземляешься, ты просто взрываешься. Но ты всегда хочешь вернуться туда. Это полет без лицензии.
Из главы 4.
Первый год своей жизни “Роллинг Стоунз” провели на съемной квартире, занимаясь тем, что воровали продукты и репетировали. Это стало почти нашим профессиональным бизнесом, до лучших времен. Мы платили за то, чтобы быть “Роллинг Стоунз”. Место, где мы жили – Мик, Брайан и я - на Эдит Гроув, 102, в Фулхэме, было поистине отвратительным. Мы переехали туда летом 1962, и пережили там зиму, которая была самой холодной со времен 1740 года. Мы должны были платить за отопление, электричество и газ, а шиллинги на это было нелегко найти. В комнате почти не было мебели, только потертый ковер, две кровати, и пара матрасов, у которых не было своего постоянного места. Но это не имело большого значения; обычно мы просыпались все втроем на полу, где у нас стоял огромный радиоприемник, который Брайан привез с собой.
Мы обычно тусовались в Wetherby Arms, на Кингс Роуд, в Челси. Я частенько заходил с черного входа, собирал там их пустую посуду и продавал ее им же, и у нас было несколько пенсов на бутылку пива. В те времена у нас вечно не было денег. Хорошо было, когда нам удавалось стащить пустые бутылки с вечеринок, на которых мы бывали. Начинал кто-то один из нас, затем и остальные присоединились к этой банде.
..........