https://ficbook.net/readfic/1225027
Автор: jongdae (https://ficbook.net/authors/195046)
Соавторы: Light Dragonix (https://ficbook.net/authors/3679)
Беты (редакторы): KettyNiki (https://ficbook.net/authors/32216)
Фэндом: EXO - K/M
Персонажи: Сехун/Чонин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, AU
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 11 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:
Сехун помнит прошлые жизни. Сехун помнит прошлые привязанности. А еще - полсотни имен, что в один момент становятся ненужными, потому что "Чонин" становится самым важным
Посвящение:
Этого не было бы, если бы не Light Dragonix <3
Примечания автора:
концовка не оборвана, это концепт.
.
написано в рамках мини-феста на @UTSS
Сехун несколько минут мнется в коридоре больницы, мимо него снуют медсестры и посетители - он видит мимолетные эмоции, отражающиеся на лицах людей, и прижимает едва перебинтованную кисть к груди. Без надобности идти в больницу - пустяковый порез, но сосед по комнате смотрит на него таким взглядом, что Сехун предпочитает поскорее сбежать по лестнице и выдохнуть свободно на улице, потому что тот может и скорую вызвать. А у него просто порез - не царапина, но и не слишком серьезный.
Сехун больницы не любит. Давно не любит. Кажется, без малого сотню лет. Это не фобия, просто запах лекарств напоминает не о самом приятном. На улице тепло, настолько тепло, насколько может согреть мартовское солнце. Через несколько минут возвращается медсестра, с которой Сехун столкнулся еще на ступеньках - она хмурится, но ведет его за собой, - перевязочная в другом крыле, - говорит. По пути они несколько раз останавливаются, Сехун давит в себе страх и прячет вглубь себя, стараясь не смотреть на бесцветные лица, пустые глаза, когда проходит мимо какого-то отделения - мазнуть взглядом по синим буквам указателя не получается. Тем более, медсестра, кажется, слишком торопится и недовольно поджимает губы, когда оборачивается к отстающему Сехуну. Часть шеи и лица заливает красным - не таким, как румянец, скорее что-то среднее между раздражением и осознанием того, что ничего сделать нельзя - не в силах. Для Сехуна люди, как раскрытые книги. С некоторыми получается, а другие - книга закрытая на множество замков, их за пару встреч не отпереть. Сехун разглядывает потрепавшийся и испачкавшийся бинт - ему не сразу удается добраться до ближайшей больницы: квартал другой пешком, потому что автобусы больше похожи на монстров из пластика и стекла, и Сехуну они не нравятся.
- Еще далеко? - интересуется Сехун, когда коридоров становится слишком много.
- Мы уже пришли.
Они останавливаются в середине светлого коридора. Пастельные стены и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь полуприкрытые жалюзи, заставляют позабыть о том, что Сехун в больнице.
Девушка тянет за ручку одну из неприметных дверей и ненадолго скрывается из виду - на несколько секунд, хвативших для того, чтобы снова начать теребить бинт. Медсестра подталкивает Сехуна к двери, и он слышит легкий шепот: - так не положено, поэтому просто не жалуйся, договорились?
Что такого, на что не нужно жаловаться? Сехун пожимает плечами и не сопротивляется, когда его впихивают в кабинет. Такой же светлый. Здесь все светло и черный больше дымчато-серый.
- О, о тебе говорила Лиза?
Сехун не сразу понимает кто это, и его молчание принимают за согласие. Это не совсем кабинет врача, каким он его себе представлял (постойте, Сехун в больницах почти не бывал, а если доводилось, больше отсиживался в приемной). На него с любопытством смотрят, кажется, ровесники. Светловолосый несколько секунд вертится в кресле и укладывает на колени обычную аптечку. Бинты, перекись и что-то еще – на этом познания Сехуна заканчиваются, увольте, за десяток перерождений он смог избежать запоминания самых разных полезных вещей, поэтому содержимое белой коробки – последнее, о чем ему хочется знать.
А потом Сехун переводит взгляд на другого. И замирает.
Темные глаза с припухшими, видимо ото сна, веками и растрепанные волосы. Белый халат лежит на кушетке, а парень смотрит на Сехуна с любопытством, пока не замечает пораненную руку.
Этот взгляд Сехун видел где-то в Лондоне, может, Манчестере - честно говоря, ему доводилось видеть подобное выражение бесчисленное количество раз, поэтому он инстинктивно пятится назад. Легкие начинает жечь, когда воздуха перестает хватать, но к этому моменту светловолосый, до этого возящийся с аптечкой, говорит что-то и смеется (Сехун видит, как шевелятся его губы, но не может разобрать слов, только не сейчас).
Сехун послушно садится на кушетку и смотрит на заваленный папками книжный шкаф, пока его руку ощупывают, убирают ненужный бинт. Он ведет себя как ребенок, и эта мысль ему неприятна, поэтому не задерживается.
- Больно?
Сехун качает головой и смотрит на закатанные рукава чужой рубашки. На торчащий из нагрудного кармана карандаш и послушно дает обработать рану. Как называть этого парня, Сехун еще не решил. Можно убрать неприятное «этот», но он не знает, как его зовут. Не знает, как называть его в этом тесном, но светлом кабинете, больше похожем на закуток, хотя Сехун помнит более полусотни его имен. Именно, помнит. Поэтому ему совсем не горько, и он кивает, что да, действительно, немного больно, только не уточняет от чего.
Наверняка, он кажется странным. Настолько странным, насколько может показаться азиат в Северном Ист-Сайде с высветленными волосами и в смешной футболке с adventure time.
Практиканты (Сехун уверяется, что они практиканты, увидев у светловолосого бейдж) переговариваются между собой, поэтому он с легкостью узнает, что вот этот, типичный представитель цвета американского среднего класса, с пшеничными волосами и легкой сетью морщиной у глаз, когда улыбается, - то ли Джек, то ли Хью; а тысяча припасенных имен без надобности, потому что единственное, которое так нужно Сехуну – Чонин, - легко становится самым важным. Сехун произносит его мысленно с десяток раз, морщась, когда Чонин слишком сильно стягивает бинтами порез и говорит что-то о том, что царапина, хоть и глубокая, но никакие швы не нужны, а обработать порез и сменить бинты может сам Сехун. Или его мама. Или та, с кем он встречается.
Не более чем слова, но он за них цепляется и говорит:
- Я здесь один. По обмену, да так и остался.
На языке оседает неприятная горечь, но Сехун не врет. Он жил в Корее лет до десяти, а потом родители частенько были в разъездах и брали его с собой, а в Нью-Йорке ему понравилось еще в первый раз, когда мама взяла его с собой в художественную галерею.
Хью, а может Фил, пожимает плечами и желает удачи. Чонин улыбается и говорит что-то, отворачиваясь от Сехуна, обращаясь вовсе не к нему, давая понять, что он, О Сехун, здесь не нужен и может идти.
Сехун обещает передать слова Фила Лизе, если встретит ее по пути. Обязательно.
Только проходя мимо стойки регистрации на первом этаже и замечая знакомую фигурку, он просто кивает и идет дальше. О Сехун вовсе не эгоист, он забывает о своем да, конечно сразу же, как только захлопывается дверь.
У него внутри переливается радуга, насыщенная самыми разными эмоциями. От ничем не замутненной радости и до легкой обреченности.
Сехун идет, не разбирая дороги и повторяя тягучее «Чонин», улыбаясь самому себе.
*
Во второй раз он замечает его спустя две недели в небольшом кафе неподалеку от больницы – занятия заканчиваются довольно быстро, поэтому Сехун решает скоротать время за каким-нибудь чаем с выпечкой и придумать причину поубедительней, чтобы снова столкнуться с Чонином, увидеть его еще раз. В обеденное время в зале не протолкнуться - свободных место почти нет, и некоторые просто подсаживаются к незнакомцам, чтобы перекусить и вернуться на работу. Сехуну везет. Когда он оборачивается, держа в руках поднос, то видит Чонина, сидящего в одиночестве, и Сехуну думается, что так быть не может, что сегодня Бог, Вселенная и Фортуна на его стороне. Он без сомнений подходит к Чонину и улыбается. Внутри все дрожит – Сехун не любит отвлекать людей, притеснять их, как-то им мешать, но это же Чонин, рядом с ним все по-другому, всегда так было. Чонин придает ему уверенности и иногда наглости.
Сехун спрашивает можно ли подсесть, и Чонин, улыбаясь в ответ, кивает, поскольку рот набит вредным картофелем фри. Сехун садится напротив, смущается соприкосновению их коленей, но Чонин словно выключается из реальности, забывая о Сехуне, поглощенный едой. Сехун хочет начать разговор, хочет сказать хоть что-нибудь, лишь бы не молчать, но нет ни мыслей, ни идей, только тупое ноющее желание болтать без остановки.
- Спасибо, что тогда перевязал руку, - благодарность, лучшее, что приходит ему в голову, когда он видит, что Чонин почти закончил с обедом и допивает кофе, собираясь уходить. И, наверное, Сехун еще несколько недель будет собираться с духом, он не может упустить момент.
Чонин непонимающе поднимает на него взгляд и пару раз моргает, негромко спрашивая:
- Мы встречались до этого? Простите, у меня не очень хорошая память на лица.
У Сехуна внутри что-то обрывается - он же решил, что Чонин согласился, потому что помнил его, но все оказалось прозаичнее - Чонин и в этой жизни такой же добрый и безотказный, как и многие до. И такой же вежливый, до зубовного скрежета. Сехун несколько раз открывает и закрывает рот, набираясь терпения, а еще - наглости и уверенности.
- Да, пару недель назад медсестра, кажется, ее звали Лира, - у меня плохая память на имена, - на все, кроме твоего, мелькает в мыслях, - привела меня к тебе в маленький кабинет. Ты, вроде как, нарушил правила, потому что не должен был этого делать.
- А, да? - Чонин заинтересованно выпрямляет спину и всматривается в лицо Сехуна. - Кажется, было что-то такое, Хью еще дня три прикалывался, называя меня доктором. Прости, но я, правда, не помню твоего лица.
Сехун ничего на это не отвечает, только улыбается, и Чонин ослепительно улыбается в ответ, говоря, что ему пора на практику, иначе вычтут баллы, и что ему было приятно увидеть Сехуна здоровым и без порезов. Сехун провожает его взглядом и сам себе удивляется, потому что в этот раз с каждым шагом Чонина уверенность и нахальство никуда не деваются, они заседают между ребер, мешая дышать, словно говоря этим - не отступай, не сдавайся, иди и борись. И Сехун принимает решение сломить стену вокруг Чонина и стать ему другом, больше чем другом, хотя бы в этот раз.
*
Оу, думает Сехун. Он останавливается у стеклянных, постоянно открывающихся и закрывающихся дверей и стоит так несколько мгновений. Эта больница от его дома намного дальше, чем другая, но намного роднее. Здесь стены такие же белые, но в одном из кабинетов наверняка сидит Чонин. Скорее всего, слегка сжав губы или же опустив голову на сложенные на столе руки. Сехуну не нужно гадать, он и так знает.
Заприметив знакомую макушку на пути к регистратуре и поморщившись от количества людей, собравшихся не в таком уж и большом холле, Сехун облегченно вздыхает. Он ускоряет шаг и нагоняет Лизу, которая слегка вздрагивает, стоит ему притронуться к ее плечу. Она стоит у противоположной стены с доской объявлений и сжимает в руках синий планшет. Сехун журит себя за то, что подкрадывается со спины.
- Здравствуйте, - он слегка кланяется, отбросив привычные мысли о том, что так делать не стоит. В Нью-Йорке уж точно. Лиза улыбается больше устало и хмурит брови. Скорее всего, она про него уже позабыла.
- О, я тебя помню, - говорит девушка и прижимает планшет к груди, - ты…
- Сехун, - подсказывает он, - О Сехун.
- Да, тебя еще Чонин латал, - улыбается она.
Сехун кивает.
Чонин, конечно Чонин.
- Видимо, придется еще раз подлатать, - усмехается Сехун и показывает руку. Тонкая ниточка затянувшегося пореза и ниже, ближе к ладони, еще один. Сехун не хотел. Он не собирался возвращаться в больницу, чтобы встретить Чонина именно под таким предлогом. Просто в мыслях этого Чонина слишком много, недолго зазеваться во время приготовления завтрака, когда сосед еще спит и не может уследить за Сехуном. В конце концов, у них ножи слишком острые, и отвечать на звонок старосты, одновременно нарезая салат не так уж легко.
Девушка почему-то кивает самой себе и снова ведет его по коридорам. На этот раз путь быстрее, даже короче и сворачивают они намного меньше. Она приводит его в кабинет, совсем другой, больше похожий на травмпункт – Сехун замечает несколько кушеток и на стеллажах за стеклянными дверцами не бумаги, а множество ампул и коробочек с витиеватыми названиями. Она улыбается единственному сидящему за столом и уходит, прикрыв за собой дверь.
- О, ты, - удивляется Чонин. На его лице проскальзывает легкое недоумение.
- О Сехун, - подсказывает Сехун и поднимает руку. Снова.
- Я помню, кто ты, - отмахивается Чонин. - Боевое крещение?
- Что-то вроде того.
Чонин определенно знает свое дело. На нем нет никакого знака отличия, ни белого халата, ни стетоскопа, выглядывающего из кармана -– его можно принять за простого посетителя больнице, решившего пройти обследование или жалующегося на бессонницу. Он цокает и сжимает руку Сехуна, отрываясь лишь для того, чтобы достать чистые бинты.
- Как ты умудряешься? – спрашивает он насмешливо через несколько минут, когда убирает перекись в ящик и оборачивается к Сехуну. Чонин выглядит немного уставшим, он сам не замечает, как трет глаза и старается подавить зевок. Ему не хочется возвращаться к занудным лекциям, которые придется еще не раз переписать и выучить.
Скорее всего, Сехуну нужно уйти. Он думает об этом и теребит полы футболки, глядя, как Чонин возвращается за стол и начинает листать толстую тетрадь. Сехун не хочет уходить.
- Чонин, - зовет он. Голос не слушается, поэтому получается едва слышный шепот.
- Чонин, - повторяет на порядок увереннее и продолжает: – Как насчет проветриться? Может, составишь мне компанию?
Через несколько минут они пересекают холл и покидают больницу. Сехун подставляет лицо солнечным лучам, радуясь тому, что ветреная погода сменяется на солнечную и, может быть, ему не придется таскать с собой куртку.
Темы для разговоров находятся сами собой. Отчасти потому что ровесникам всегда есть о чем поговорить, отчасти – потому что Сехун знает Чонина как себя и без труда находит о чем завести разговор, чтобы увлечь. Они обходят несколько раз одну и ту же аллею на территории больницы и устраиваются на скамейке. Мимо, время от времени, проходят как пациенты, так и спешащие куда-то врачи. По крайней мере, Сехун думает, что это врачи, пока Чонин не говорит, что в другом крыле у них отделение скорой и туда постоянно прибывают новые пациенты. Город большой и больниц много, но недостаточно.
- Чонин, не подумай, что я сумасшедший, - Сехун кусает губы и это совсем не признак уверенности. – Но я помню все свои предыдущие жизни.
Он не знает, как разговор о музее авиации плавно перетек в обсуждение новинок на прилавках музыкальных магазинов, а после ему больше нечего было сказать, и слова вырвались сами собой.
Чонин смотрит чуть насмешливо, он думает, что Сехун шутит крайне неудачно, он даже выглядит забавно с зажмуренными глазами, будто чего-то боится.
Сехун отчаянно заламывает руки, не зная, как донести до Чонина то, что хочется сказать так, чтобы за ним не приехали санитары. Тем более далеко ходить не надо – как говорит Чонин, каждые несколько минут у других ворот останавливаются машины скорой.
- Чонин, я серьезно. Я правда помню все.
Чонин хмурится, потому что в голосе Сехун сквозит стальная уверенность в своих словах, которую Чонин слышал только однажды, когда ездил в психиатрическую больницу для сбора материала для курсовой. Мужчина, утверждавший, что он Капитан Америка, говорил так же уверенно, так же верил в свои слова, как остальные верят во вращение Земли вокруг Солнца.
- Причем тут я? - Чонин неосознанно отодвигается от Сехуна, потому что воображение шалит, подбрасывая картинки, в которых Сехун достает нож и бьет с размаху, крича что-то о судьбе, в которой Чонину нет места. Но Сехун смотрит на него несчастными глазами, и в его взгляде сквозят еще тысячи эмоциональных оттенков, от безысходности до влюбленности. Сехун знает, что Чонин их не различает, потому продолжает рассматривать его.
- Чонин, я знаю, что это будет сложно принять, но в предыдущих жизнях мы любили друг друга, - Сехун врет, он не может сказать, что они познакомились только в этой жизни, что даже если бы Чонин помнил свои прошлые жизни, он бы не помнил Сехуна. Сехун не может сказать, что в самый первый раз умер за Чонина, что однажды убил его, что они виделись мельком в толпе бессчетное количество раз.
Сехун врет, потому что так проще объяснить Чонину, что они могут быть вместе, чем пытаться доказать, что это смысл жизни Сехуна - найти его и сказать, что его любовь проверена временем, расстоянием и обстоятельствами.
*
Иногда Сехуну кажется, что он живет тысячи лет, умирая несчетное количество раз. Он плохо помнит прошлые жизни, но в десятки раз лучше, чем кто-либо еще. Легкая завеса тумана не дает вспомнить слишком много, оставляя простор воображению. Иногда Сехуну кажется, что все эти мысли, маленькие, ничего не значащие детали и тысячи воспоминаний, наслоившихся друг на друга – всего лишь игра его больного воображения. Он не помнит точно, почему иногда воспринимает «мы» как должное, - это «мы» больше относится к уверенности в том, что не только он так хорошо все помнит. Возможно, один на тысячу или миллион, найдется человек, запомнивший намного больше Сехуна. Он, наверное, прожил еще недостаточно, потому что не повстречал на своем пути ни одного.
Сехун рождался и умирал множество раз в самых разных местах, отдаленных друг от друга равным расстоянием. Он не застал пожара на Александрийском маяке, его не было во время Триумфа Рима и при появлении малейшего намека на первые революции. Он всегда находился за много миль от мест основных событий, разговаривал на совершенно других диалектах и жил ничем не примечательной жизнью. Как никак, все главные роли распределяются лишь богом да дьяволом, а О Сехун никогда не входил в число их любимчиков, даже когда полжизни провел при протестантской церкви. Подобно другим, о самом важном он узнавал из книг, тем более, что самые яркие моменты, занесенные в учебники по истории, проходят незамеченными.
Он не помнил, были ли у него дети, и доживал ли хоть раз до старости. Все привязанности оставались в пределах того самого тумана, из-за которого Сехун не мог вспомнить больше, чем было предопределено. Но даже так, лишь одно знание красной нитью проходило сквозь тонкие и зыбкие образы: Сехун точно знал, что как-то влюбился, и что тот, в кого он был влюблен, будет существовать вечно.
Ровно столько прошло с тех пор, как Сехун впервые предал ради него, впервые умер и стал причиной смерти. Он постоянно искал и находил его, оставался поблизости, но чаще тратил отведенное время на бессмысленные поиски. С каждой прожитой жизнью поиски становились все бессмысленнее. Ему везло с переменным успехом, он всегда помнил о нем и жил надеждой на то, что он когда-нибудь вспомнит.
Сехун никогда не был красноречив. Он мог заговорить кого угодно, рассказывая всякую ерунду, но ему никогда не получалось подобрать правильный момент и нужные слова. Не надо было вот так сразу говорить то, что так долго не давало покоя – он давно усвоил это, но в очередной раз позабыл, стоило Чонину оказаться слишком близко.
Поэтому ничего удивительного в том, что Чонин уходит, стоит Сехуну на мгновение прерваться, перевести дыхание. Он не смотрит на него, не оборачивается, и Сехуну остается лишь провожать удаляющуюся фигуру взглядом. Он боится, что если попытается догнать, покажется еще большим сумасшедшим, если это вообще возможно.
Тогда он просиживает несколько часов почти неподвижно и замерзает до того, что немеют кончики пальцев. В голове проносится слишком много мыслей, большинство из них – тщетные попытки придумать оправдание, которое поможет реабилитироваться в глазах Чонина. Сехун возвращается в общежитие поздним вечером и долго не может заснуть.
Проходит несколько дней, прежде чем он снова осмеливается появиться в больнице. Коридоры давно привычны и уже изучены. Сехун мило улыбается, поэтому на регистратуре ему сообщают, студенты какого курса и университета проходят практику в их больнице вплоть до середины мая. Сехун долго благодарит милую медсестру и, стараясь оставаться незамеченным, заглядывает в кабинеты, несколько раз нарываясь на раздраженные взгляды, когда пытается пройти мимо очереди, собравшейся на первом этаже, в приемной. Он тщетно пытается объяснить, что ему вовсе не на прием, а просто найти одного практиканта. На него косо щурятся и шикают, поэтому Сехун оставляет попытки.
И возвращается в больницу снова, но уже следующим вечером. Он видит Чонина издалека и окликает, но тот не торопится обернуться и скрывается из виду, прибавив шаг. Ему удается извиниться во время обеденного перерыва, сославшись на легкое помутнение. Чонин тогда смотрит на него с недоверием и не остается в кафетерии, забирая заказ с собой, в бумажном пакете.
Каждый день Сехун из университета спешит в больницу, его знает половина практикантов и посмеивается над Чонином – потому, что Сехун похож на потерянного щенка, который приметил себе хозяина, но тот не хочет брать его себе. Проходит не одна неделя, но, кажется, Чонин мирится с положением дел. Он не особо удивляется, видя, что Сехун нагоняет его вечером, когда практикантов распускают по домам и даже слушает сбивчивые рассказы, временами перебивая, будто стараясь уличить во лжи.
- Так ты говоришь на многих языках? – интересуется Чонин, спускаясь в метро.
- Вроде того.
- Ну, тогда скажи что-нибудь на.. да хоть на греческом.
Сехун смущен. Он действительно знает многое, намного больше, чем можно себе представить, но вопрос сбивает его с толку.
- Я не могу, - бормочет он, рассматривая перила. – Я не выбирался за пределы Азии и Америки, а про Грецию только читал.
*
Сехун впервые появился в Квебеке, когда тот уже стал небольшим поселением, а не местом, куда прибывают на кораблях подданные, как Англии, так и Франции, стараясь отхватить как можно больше территории и обжить, постепенно притесняя коренное население. Лет до шести он ничего толком не помнил и не рассказывал про сны, слишком реалистичные и яркие, чтобы оставаться просто иллюзией. Его мать, как и отец, приехали в Квебек ради новой жизни, будучи соблазненными рассказами о том, что на новой земле нет никаких запретов и норм, можно начать жить с чистого листа. У них появились дети: две девочки, они старше Сехуна на пару лет, - и двое мальчишек. Жизнь шла своим чередом, Сехун рос, с каждым днем вспоминая все больше и больше, и сбежал из дома, спрятавшись на одном из отплывающих кораблей спустя несколько дней после своего пятнадцатилетия. Его оставили на корабле и не высадили в ближайшем порту, просто потому что до ближайшего как минимум несколько недель, и он остался на корабле, стараясь быть полезным.
Может быть, именно поэтому он так любит море. Тем более, если бы не его затея, в той жизни он никогда не повстречал бы Чонина. Именно на этом корабле отправлялось большинство миссионеров и тех, кто не мог остаться во Франции, стремясь к лучшей жизни.
Прошла не одна неделя, прежде чем они оказались в первом из портов, где им предстояло остаться еще на неделю, в ожидании новых пассажиров. Сехун тогда не был Сехуном и прекрасно говорил на французском, обогатив свой словарный запас на корабле.
Он помнит ту жизнь особенно ярко – портовой городок встречал его белыми птицами, взлетающими ввысь и запахом сырой рыбы. Повсюду торговцы старались выгодно выменять товар, а сошедшие с кораблей моряки наслаждались чувством твердой опоры под ногами. Чонин встретился ему за три дня до отплытия – Сехун едва узнал его, потому, что впервые за много лет разница в их возрасте была такой маленькой. Десятилетний мальчик с вьющимися волосами, все время сидевший на дощатом помосте и вглядывавшийся в закатанное небо, мало походил на Чонина из предыдущей жизни и напоминал об оставшейся в Квебеке семье.
Ничего удивительного, что когда корабль отплывал, Сехун остался на берегу.
*
Чонин спит, опустив голову на сложенные на коленях руки. Старый, раскидистый клен заслоняет его от солнца, но не от Сехуна.
- Эй, Чонин, - Сехун трясет его за плечо. – Чонин, проснись.
Сехун давит смешок, когда Чонин поднимает голову и силится разглядеть разбудившего, и чуть более чем обычно похож на кота, медленно открывая и закрывая глаза, смаргивая сон.
- Проснулся? - спрашивает зачем-то Сехун и садится рядом, протягивая стаканчик черного кофе без сахара - Чонин не любит(л) сладкое. По крайней мере, когда еще не было кофе, он пил черный чай. Тоже без сахара.
- Снова ты, - обреченно выдыхает Чонин и отворачивается, но стаканчик принимает - все еще клонит в сон, ему нельзя спать в рабочее время. - Чего тебе?
- Нарисуй мне птиц, - просит Сехун, отпивая свой сладкий молочный чай и не глядя на Чонина. - На шее, - добавляет немного погодя. Идея появляется еще утром, когда Сехун сидит на лекциях и рисует завитушки на полях в тетради.
- Чего нарисовать? - Чонин не оборачивается и говорит куда-то в пластиковую крышку, Сехуну это кажется милым, а еще знакомым, но не как дежавю. Если закрыть глаза, то он вспомнит одну из многочисленных жизней, в которой Чонин был рядом, а не просто моментом появился поблизости и пропал. Таких жизней было не так уж много, но и не мало, а это что-нибудь да значило.
- Птиц, - Сехун протягивает черную гелиевую ручку, отрезая пути для отступления, и Чонин смиренно соглашается. Соглашается, правда, едва удержавшись оттого, чтобы покрутить пальцем у виска.
Пока на шее и правом плече, оголенном широкой горловиной футболки, расправляют крылья чернильные птицы-галочки, а Чонин, прикусив кончик языка, старательно выводит их, иногда из вредности надавливая ручкой сильнее, Сехун, закрыв глаза, погружается в воспоминания.
Сехуну птицы нравились всегда, там, где были птицы и на землю, кружась, опускались перья, был мир. Кажется, еще в шестнадцатом веке, когда Сехун в третий раз переродился в Японии, до этого побывав при дворе Сына Неба, Чонин был гейшей – самой красивой в столице и звали его совсем по-другому. Чиёко была изящнее многих и завораживала, не могла не завораживать. Сехуну не повезло родиться простым самураем – в их редкие встречи он лежал на татами, а Чиёко выводила на его спине птиц черной тушью, нашептывая стихи о любви.
*
Иногда Чонин ему подыгрывает. Они идут от больницы до первой станции метро, и не меньше десяти минут уходит на ожидание нужного состава. Сехуну можно пройтись пешком до общежития, но он остается и старается отвечать на все вопросы Чонина. Он загоняет Сехуна вопросами в тупик и никогда не показывает того, что верит в слова Сехуна. Для него это просто сказки, рассказанные мечтателем.
- Ты мечтатель, - так он и говорит, когда они снова оказываются на перроне, до прихода нужного поезда остается не больше пяти минут. Все это время Сехун убеждает Чонина в том, что джаз-клуб стоит того, чтобы побывать там и вполголоса призывает сходить хотя бы ради джем-сешн по воскресеньям.
*
Когда разговор заходит о прошлых жизнях, Сехун никогда не уверен о том, про что спросит его Чонин на этот раз. Вопросы варьируются от погоды, до континента, на котором ему довелось родиться в прошлый или позапрошлый раз. Сехун честно признается в том, что ему не всегда удавалось найти Чонина, но с удовольствием рассказывает про то, что было в Америке. Это намного понятнее прожившему всю жизнь в Штатах Чонину, чем то, что Сехун может рассказать о Корее или Японии. Он не удивлен, что Чонин не может связать нескольких слов на корейском, но неплохо разбирается в латыни – в этом случае профессия обязывает.
- В прошлый раз, - говорит он, когда они снова оказываются в парке, но на этот раз – Центральном. – В прошлый раз ты мечтал стать пилотом и стал бы им, если бы не полиомиелит. До сих пор не знаю, что это, но ты переболел им, когда был подростком, и пришлось позабыть о полетах.
- А кем был ты?
- Меня тогда не было, я приехал в Сент-Луис вожатым в скаутском лагере и каждую неделю бывал в вашем семейном кафе. В то время в ходу были семейные заведения: оружейные лавки, переходящие от отца к сыну, большие рестораны, где весь персонал приходится друг другу родней, так что ваше кафе не было такой уж диковинкой.
Сехун удивлялся своей разговорчивости. Он спокойно рассказывал и припоминал то, что обычно не мог вспомнить самостоятельно – будто благодаря Чонину мог воссоздать большинство ярких моментов и пользовался этим, пока мог. Иногда Чонин смеялся – заразительно и громко, в особенности, узнав, что пару раз Сехун был не привычным долговязым парнем с высветленными волосами, а маленькой девочкой, любящей пышные платья и пирожные с кремом.
*
Еще с утра Сехун напоминает себе о том, что нужно зайти в магазин и купить продуктов – в холодильнике гуляет сквозняк и на завтрак приходится довольствоваться шоколадным батончиком и клубничным молоком. Сехун идет по привычке в один из самых крупных супермаркетов, и не верит глазам, когда видит там Чонина. Иногда Сехуну кажется, что Чонин живет в больнице и возвращается к себе лишь поспать. В пластиковой корзинке у его ног дешевая лапша, от которой может случиться несварение и пара банок колы. В молочном отделе почти никого нет – только Чонин несколько минут стоит у стеллажа с пакетами молока и кефира. Сехун подходит бесшумно, стараясь остаться незамеченным, но Чонин все равно слишком задумался, чтобы заметить его. Он останавливается справа от него и осматривает пакеты молока, пытаясь отыскать нужное.
- У меня сегодня день рождения, - бросает Сехун невзначай и кидает в корзинку несколько пачек творога. Творог не так уж вкусен, но полезности никто не отменял. Чонин вздрагивает, но не оборачивается, потому что только один человек может так нахально врываться в личное пространство, и это Сехун, придирчиво изучающий упаковку молока.
- И что? - Чонин ведет плечами. В молочном отделе холодно, как и всегда, а он не любит этого, он вообще мерзнуть не любит. - Я не поздравляю...
- Даже друзей. Это бессмысленно, в этот день кроме меня родилась еще сотня людей, - Сехун говорит спокойно, заканчивая за Чонина предложение далеко не в первый раз и снова пугая его. Ему стоило бы извиниться и сказать, что это больше не повториться, но Сехун не уверен, поэтому он улыбается чуть виноватой улыбкой и пожимает плечами. Он старается не повторять одно и то же – Чонину не особо нравится это «быть вместе», но иногда, когда солнце светит ярко, а с утра названивают знакомые и поздравляют с тем, что стал на год старше, он не может не попытаться еще раз.
- Ты снова за свои фокусы, - устало ворчит Чонин, уходя в сторону бакалеи и слыша, как Сехун гремит своей корзиной обо все стеллажи, потому что неуклюжий и торопится нагнать. - Я просил прекратить это.
- Чонин, почему бы тебе просто не признать, что я говорю правду? - Сехун обгоняет его, едва не врезавшись в высокий холодильник, и пытается заглянуть в глаза, поймать взгляд, старательно отводимый в сторону. Сехуну кажется, что в этот день можно побыть ребенком (хотя, куда уж больше?), и он топает от досады, что Чонин снова не верит и списывает все на бурную фантазию.
- Ты несешь бред, - Чонин отодвигает замершего Сехуна в сторону и проходит дальше, чтобы взять с полки пару сдобных булочек.
- Чонин, я твоя судьба, - Сехун пытается говорить спокойно и серьезно, без фанатизма в голосе, - он слишком долго ждал его, слишком долго искал, и он не может просто сдаться из-за неверия. Выходит больше насмешливо и разряжает атмосферу. Чонин перестает хмуриться и аккуратно обходит Сехуна.
- Ты моя головная боль, О Сехун, - Чонин говорит больше устало и направляется к кассе. Сехун чертыхается и бредет следом, закидывая в корзинку упаковку такой же дешевой лапши, и убеждает себя, что можно обойтись без сладкого – он на проезд в этом месяце потратил больше, чем планировал. Его не задевают и задевают слова Чонина. Но с другой стороны, чего он ожидал, когда начал повторять, как попугай, о других жизнях? Они были, и Сехун не мог смолчать, но следовало идти другим путем.
Пробивая продукты, Сехун расстроено надувает щеки. Скорее всего, Чонин уже ушел – кому захочется дожидаться какого-то сумасшедшего? Подумав об этом и расстроившись еще больше, Сехун почти не смотрит под ноги и удивленно вздыхает, когда натыкается на Чонина. Тот снова хмурится, и когда Сехун равняется с ним, протягивает ему стаканчик йогурта.
- Ты идешь?
*
Почувствовав внезапный прилив сил и уверовав в то, что день определенно не может закончиться плохо, Сехун поудобнее вцепляется в пакеты и рассказывает о дельтапланах, перескакивая на краткий пересказ лекции о демократии и замолкает, когда они останавливаются у перекрестка. Прямо и налево – Чонину, а Сехуну в противоположную сторону.
- Пошли, попьешь кофе,- негромко говорит Чонин, ни к кому конкретно не обращаясь, но слышит его лишь Сехун. Он замирает на месте с недоговоренным " Невилл убил змею ", потому что ты с Луны свалился? Ты не знаешь о Гарри Поттере? Сейчас я тебе расскажу.
Сехун боится сделать хоть шаг, он боится, что споткнется на ровном месте, упадет и поймет, что ему показалось. Но Чонин продолжает идти вперед, не оборачиваясь, и Сехуну приходится догонять, по пути все же пару раз отбивая носки кед о мелкие камушки и трещины и стараясь не выронить пакеты с продуктами.
- Ты серьезно? - Сехун останавливается перед Чонином и пытается заглянуть ему в глаза. - Ты же не шутишь?
- Это было бы слишком жестоко, даже для тебя, - Чонин улыбается по-доброму, мягко, как и многие жизни до, но эта улыбка - она особенная, потому что в ней именно черты Чонина, и, возможно, первый раз Сехун не может вспомнить похожей улыбки в прошлых ипостасях. Сехун выпадает из реальности, запоминая каждую черточку, каждую деталь, каждую морщинку вокруг глаз, тень от ресниц на щеках, все виднеющиеся 19 или 20 зубов, и обязательно - взгляд, которым Чонин одаривает Сехуна, пока улыбается и смеется.
- Сейчас пойдет дождь, - Чонин прыскает в кулак, глядя, как Сехун недоверчиво смотрит на небо, еще пару минут назад ясное и безоблачное. - Боже, Сехун, не заставляй меня придумывать причины, по которым я могу позвать тебя к себе.
Сехун пораженно глядит на Чонина и не может понять, что сейчас им движет, ведь практикант не раз отталкивал Сехуна, огрызался и ругался, если видел его у больницы, или следующим по пятам. Но Чонин не врет и терпеливо ждет, пока Сехун согласится, ведь Чонин не варвар, чтобы за волосы и в пещеру.
- Скажи, что вечером будет холодно, а я в одной тонкой майке, и, как будущий врач, ты не можешь допустить моего заболевания, - Сехун передергивает плечами и, наконец, отвечает на широкую улыбку Чонина своей скромной и неуверенной. Чонин кивает и продолжает путь, а Сехун рассказывает дальше, чем закончилась Поттериана.
- Не посчитай меня сумасшедшим, - начинает Чонин, а Сехун напрягается, пытаясь скрыть волнение, вцепившись в кружку с обжигающим чаем с нотками бергамота, - но я думаю, что ты не такой уж и псих. - Сехуна отпускает, но лишь немного.
- Я рад это слышать, - Сехун отвечает негромко, неторопливо, чтобы не показаться слишком довольным.
- Я рад, что ты не бросаешься мне на шею с криком "а теперь давай поженимся", - Чонин пытается унять свое беспокойство глупой и несмешной шуткой, а еще оттягивает время - собирается с силами для самого важного, ради чего и позвал и Сехуна к себе. - Я думаю, что это достаточно сложно все помнить, а еще очень трудно убедить остальных, что ты нормальный, - мне не нужны остальные, мне нужна твоя вера, думает Сехун. - Мне было нелегко принять решение, но я надеюсь, что мы сможем стать друзьями.
Сехун выдыхает, тщательно скрывая как радость, так и разочарование, - он рад, что Чонин его больше не отталкивает, но он хотел быть ближе, ближе, чем просто друг. Но Сехун лишь улыбается, шепчет "спасибо" и неуверенно обнимает Чонина за плечи. Чонин так же неуверенно кладет голову ему на плечо и продолжает:
- Ты так отчаянно добивался моего внимания, что я подозреваю, что мы не были влюблены друг в друга. Ты был слишком настойчив и у