(1182-1226)
| Хочешь знать, почему все идут за мной? Потому что очи Бога Всевышнего не увидели среди грешников более низкого, более недостойного, более грешного, чем я, и для свершения тех чудесных деяний, которые он замыслил совершить, Он выбрал именно меня, дабы смутилась знатность, величие, сила, красота и мудрость мира и дабы знали люди, что всякая добродетель и всякое благо от Него, а не от твари. |
| Св. Франциск Ассизский |
СВЯТОЙ ФРАНЦИСК родился в 1182 г. в Ассизи, городке гористой Умбрии. Его отец, Петр Бернардоне, был зажиточным торговцем сукном. Мать - мадонна Пика - была из знатного французского рода, нежная и утонченная женщина, в отличие от своего грубого, сурового и алчного супруга. Мальчик родился, когда отец был в отъезде и мать назвала сына Джованни, но отец, вернувшись из Франции, дал ему имя Франциск.
Франциск рос чистым и великодушным ребенком, семья нежно его любила, хотя иногда, потеряв терпение, родители и ругали его за то, что он все раздаривал. Первые двадцать лет своей жизни он вел веселую жизнь богатого наследника, рано стал помогать отцу в его купеческих делах и умел всегда найти подход к клиентам. Он был наделен обаянием и щедростью, от матери он унаследовал нежное сердце и хорошие манеры, вкус ко всему прекрасному, потребность в изяществе, страстную любовь к музыке, поэзии, веселой и блестящей жизни. Деньги, которые он зарабатывал и которыми одаривали его родители, он тратил на красивую одежду, богатые обеды и кавалькады, игры и дружеские вечеринки. Все друзья любили его, потому что он был богат на выдумки и чудачества, любил делиться с друзьями своими радостями и доставлять им удовольствие. К друзьям он был привязан настолько, что дома нередко поднимался из-за стола, не дождавшись конца обеда, и убегал с веселой компанией, оставляя брюзжащих родителей. Но в глубине души родители не были на него в обиде, даже если он и подшучивал над ними.
Он был веселым, но не бывал развязным. Грубости, ругательства и вульгарность были ему так же противны, как и грязное платье, пятна жира на скатерти, ибо он был утончен в мыслях более, чем в одежде, а красоту души ценил выше, чем красоту вещей. Когда кто-либо из его приятелей произносил нелепые речи, Франциск не упрекал его и не возмущался, а поступал куда лучше - молчал. Молчал, будто отсутствовал, так как, по его мнению, многое не заслуживало ни внимания, ни ответа, и приятель понимал это и стыдился своих слов.
Он был учтив со всеми и от природы, и потому, что хотел стать рыцарем.
В его добросердечии и изяществе не было тщеславия, он просто хотел делать хорошо все, что ему нужно было делать и всегда быть первым.
Мать предчувствовала в нем что-то необычное и считала, что сын ее будет Божьим чадом.
Весь город любил жизнерадостного прекрасного юношу. Был в Ассизи один юродивый, который, завидев Франциска на улице, поспешно расстилал перед ним плащ, крича: "Мира тебе и добра!"
Улицы Ассизи часто оглашались игривыми песнями молодых людей, сопровождавших Франциска с пирушек, где его обыкновенно избирали распорядителем или царем праздника и со скипетром в руках он предводительствовал буйною молодежью.
* * *
В средневековой Италии зажиточные горожане нередко вели дворянский, рыцарский образ жизни. И Франциск принимает участие в войне между Ассизи и Перуджией. После того, как армия Ассизи была разбита, он год находится в плену в Перуджии, где его содержали вместе с рыцарями, так как он вел образ жизни благородного. В то время, когда другие пленники грустили, он был весел, шутил и пел, а когда его за это упрекнули, назвав безумцем, Франциск живо возразил: "А что вы думаете? По всему свету еще мне будут поклоняться". В плену обнаружилась и другая черта характера Франциска - сострадательность: когда одного из пленных, нанесшего другому обиду, все прочие стали избегать, один Франциск не покинул его и стал убеждать других примириться с ним.
Однако среди шумной мирской жизни, которую вел юноша, в нем стало постепенно назревать сознание другого, более высокого назначения...
Мечтая о военной славе и рыцарских почестях, он вступает под знамена знаменитого кондотьера Вальтера, графа Бриенского, чтобы отправиться в Апулию, где шла междоусобная война, и сражаться за права церкви.
Но накануне отбытия он узнал, что один знатный рыцарь из Ассизи, разоренный войной, не может участвовать в походе из-за отсутствия необходимого снаряжения. Тогда Франциск дарит ему свои красивые доспехи. Он так хотел привлечь внимание к себе этим походом, но доброта победила тщеславие.
Перед походом он видел во сне, что его кто-то пригласил в просторный и прекрасный дворец, по стенам которого было развешено множество прекрасного рыцарского оружия. На вопрос Франциска, чье это великолепное оружие и чей это дворец, ему был дан ответ, что оружие и дворец принадлежат ему и его рыцарям. Франциск был чрезвычайно обрадован этим сновидением, которое принял за предсказание его рыцарского будущего.
С таким предчувствием он отправился в поход, но заболел и вынужден был остановиться в Сполето. В лихорадочном сне он услышал тот же таинственный голос, что и во сне перед походом, спросивший его, куда он направляется. Когда он объяснил свое намерение, услышал еще вопрос: "Кто может сделать для тебя больше добра, господин или раб?"
Франциск ответил: "Господин".
"Так зачем же ты бросил господина ради слуги?" Франциск сказал: "Что же прикажешь мне сделать, Господь?" "Возвратись в Ассизи и скажу, что тебе надлежит исполнить. Свой предыдущий сон ты должен переосмыслить". Проснувшись от этого видения, Франциск не мог более уснуть и утром поспешил возвратиться в Ассизи, размышляя над услышанным: видимо существует другое воинство и другие битвы.
* * *
Через несколько дней Франциск возвращался с друзьями с очередной пирушки. Друзья шли впереди с песнями, Франциск несколько позади, погруженный в глубокое раздумье. Здесь осенило его обещанное ему откровение. Сердце наполнилось таким сладостным ощущением, что он не мог сдвинуться с места и говорить. С расспросами окружили его товарищи: "Что ты задумался, не намерен ли ты жениться?" "Вы правду сказали,- с живостью ответил им Франциск,- я задумал взять невесту более благородную, более богатую и красивую, чем вы когда-либо видели".
Друзья подняли его на смех: их изумлению или их насмешкам не было бы предела, если бы они угадали, о какой невесте мечтал Франциск. В величественном готическом храме, построенном впоследствии в Ассизи в память Франциска, знаменитый живописец Джотто расписал стены сценами из жизни святого. Одна из этих сцен представляет обручение Франциска с красивой женщиной, с исхудалыми чертами лица и разорванным платьем, на нее лает собака, ребенок замахивается на нее палкой, другой бросает в нее камнями, путь ее усеян тернием, но, спокойная и величавая, она протягивает руку Франциску, Христос благословляет их брак и с высоты небес на это зрелище взирает Господь, окруженный ликующими ангелами.
Эта нареченная невеста Франциска являет собой олицетворение бедности, с которой он помолвился в ранней молодости на всю жизнь, и, можно сказать, нет истории любви более трогательной, чем это влечение пылкого и выросшего в роскоши юноши к безотрадной, вечной бедности. Чувство это проявлялось у Франциска сначала в живом сострадании к тем, кто нуждался в его помощи: Франциск, как это было вообще в обычае, охотно и щедро подавал милостыню. Но милостыня скоро получила для него более глубокий смысл.
Однажды, очень занятый в лавке отца, он нетерпеливо отказал нищему, обратившемуся к нему с обычной просьбой "ради любви к Господу". Но по уходе нищего ему запала в сердце тяжелая мысль, что если бы тот попросил у него подаяние именем какого-нибудь важного графа или барона, он ему бы не отказал, и Франциск дал себе слово не отказывать никому, кто стал бы его просить именем величайшего из господствующих. С этой минуты щедрость Франциска не знает пределов, если все деньги его были розданы, он снимал с себя платье, чтобы отдать его нищему.
Но подавать нищему милостыню Бога ради, а самому жить в роскоши - было противоречием, невыносимым для такой пылкой и чуткой натуры, как Франциск. Все отдать нищим и самого себя им отдать - вот жертва, угодная Богу и достойная любви к Нему.
Чем сильнее эта любовь овладевала Франциском, тем больше отталкивала его обычная жизнь в мире, и бедность, которой он был намерен посвятить себя, становилась для него все заманчивее, а очаровывающий мир, среди которого он провел юность, начал утрачивать свою прелесть. Первые признаки совершившегося в нем переворота можно отнести ко времени перенесенной им тяжелой болезни, от которой он едва не умер. Он излечился, и так как смерть - хороший воспитатель, то встав с постели и передвигаясь по дому с помощью палки, почувствовал отвращение к жизни. Франциск вышел однажды на террасу перед домом, где как будто впервые его глазам открылась красивая речная долина посреди поросших дубовыми лесами Апеннинских гор. С любопытством вглядывался юноша в окружающую его картину, но красота полей и все, что было привлекательно для глаза, уже не доставляло ему удовольствия. Он удивился происшедшей в нем перемене и стал считать неразумными тех, кто любовался подобным зрелищем.
Смысл этого перелома наглядно выражен в словах, услышанных однажды Франциском после долгого пребывания в молитве: "Все, что ты до сих пор любил земной любовью и хотел иметь, следует презирать и ненавидеть, если желаешь узнать Мою волю. Если ты начнешь исполнять ее, то все, что тебе теперь кажется сладким и приятным, станет для тебя горьким и невыносимым". Это значило: отречься от мира - от веселой жизни и друзей, от довольства и отцовского наследия, от родной семьи и всякой мысли о личном счастье.
Но Франциск понял завет еще шире. Он поставил себе задачей полюбить то, к чему был равнодушен и что прежде ему было противно. Он отправился на богомолье в Рим к гробнице св. Петра. Негодуя на скудость приношений, которые делались в храме главы апостолов, Франциск взял из кошелька целую горсть монет и так звонко бросил их через сделанное для этого в алтаре окошечко, что все окружающие обратили на него внимание. Франциск тут же пожалел, что совершил столь вызывающий поступок, и, желая наказать себя, подошел к нищим, которые сидели на ступенях храма, и предложил самому жалкому из них обменяться одеждой.
Опрятный и изнеженный человек содрогнулся, когда одевал нищенский плащ, изорванный, залатанный, лоснящийся от грязи и жира, но превозмог отвращение и победил себя. Более того, скрывшись под отвратительными одеждами, самый блестящий юноша Ассизи, всегда подававший и никогда не просивший, который умер бы от голода, но никогда не попросил бы, протянул руку за подаянием. Сначала он дрожал, ожидая от людей равнодушного подаяния, но вскоре преодолел свои чувства, обрадовавшись, что умеет просить ради Христа, и стал обращаться уже громким голосом. Он был счастлив в этих лохмотьях - ему показалось, что он впервые поцеловал свою невесту - госпожу Бедность.
Так целый день провел он среди этих жалких людей, ради смирения нисходя к унизительному для богатого юноши промыслу их.
* * *
Но были люди еще более жалкие, чем эти нищие,- люди, общение с которыми еще более отталкивало. То были прокаженные, прикосновение к которым сообщало ту страшную, неизлечимую заразу, против которой люди не знали другого спасения, как удаление из своей среды заболевших и предоставление их своей судьбе в особых загородных помещениях. Как для всех других, дом прокаженных был для Франциска местом, о котором он не мог думать без ужаса, и, посылая туда подаяния, он сам старался далеко обходить его. Теперь же, встретив на пути прокаженного, Франциск увидел гноящееся лицо с ввалившимися глазницами и готов был в ужасе ускакать прочь, но внутренний голос спросил: "Рыцарь Христов, ты боишься?" Он слез с коня, вручил больному монету и поцеловал его руку с онемевшими пальцами, вдыхая смрад разлагающегося тела. Затем вскочил в седло и умчался, не помня себя от жалости и отвращения.
Через несколько дней после случившегося Франциск, взяв с собою денег, отправился в приют прокаженных, каждому подал милостыню и поцеловал руку. Так то, что для него было прежде горько, стало сладким.
* * *
Внутренний переворот в душе Франциска уже совершился, мир и жизнь получили для него другой смысл, но его еще связывала с миром семья. Разрыв с семьей был уже неизбежен. Он быстро назревал. Однажды Франциск, взяв с собой из отцовской лавки несколько кусков разноцветного сукна, отправился продавать его в соседний город Фолиньо. У дороги за городом была церквушка, построенная в честь св. Дамиана,- безыскусная, с осыпавшейся краской и трещинами в стенах. Проезжая мимо, Франциск почувствовал желание войти в нее и помолиться. Он встал на колени перед византийским распятием, моля Всевышнего о том, чтобы Тот научил, что ему делать, ибо любовь без дел ничего не значит.
У Христа на распятии были глубоко запавшие глаза, худое тело и алые раны. Вначале Франциск смотрел на него с болью в сердце, но потом отношение резко изменилось. Появилась мысль: "Бог любит тебя, именно тебя и к тебе стремится. Ведь Он распятый умер за тебя. Даже отец не мог бы так любить".
Сердце наполнилось молитвой: "Господи, чего Ты хочешь от меня?"
И он опять услышал знакомый голос: "Франциск, разве ты не видишь, что обитель моя разрушается,- иди и восстанови ее". Пораженный и взволнованный, Франциск ответил: "Охотно исполню, Господь мой".
С этого мгновения сердце его почувствовало в себе рану и начало таять при воспоминании о страданиях Господа. И до конца жизни он носил в сердце своем раны Иисуса.
Франциск дал священнику денег, чтобы тот купил масла для неугасимой лампады перед распятием. Затем, обрадованный видением, осенил себя крестом и поспешил в Фолиньо. Деньги от продажи сукна и лошади он принес священнику и остался при нем.
* * *
Исчезновение Франциска привело в негодование отца. Разузнав, где находится его сын, он отправился туда в сопровождении родственников и соседей, чтобы силой вернуть его. Сначала от гнева отца Франциск скрылся в пещере, где прожил целый месяц. Одному только слуге была известна эта пещера, и он носил туда по указанию матери еду. Изнуренный телом, но укрепившись духом, Франциск, наконец, предстал перед отцом. Смиренный вид сына не обезоружил отца. Вне себя от ярости, он побил сына и запер его. Несколько дней спустя, в отсутствие отца, мать долго уговаривала Франциска бросить свои причуды. Убедившись в тщетности своих увещаний, она отпустила его на свободу. Сын навсегда покинул родительский дом.
Отец Франциска стал жалеть о нанесенном сыном убытке и принес на него жалобу консулам Ассизи, требуя возвращения денег. Консулы послали за Франциском, но тот велел им сказать, что он теперь милостью Божьей стал человеком свободным и, как слуга одного Господа Наивышнего, консулам не подсуден. Тогда отец обратился с жалобой к епископу. На его суд Франциск явился, и, когда епископ приказал возвратить отцу деньги, он ответил: "Не только деньги, но охотно возвращу и одежду".
Сняв с себя одежду и положив на нее кошелек, Франциск воскликнул: "Слушайте и внемлите: до сих пор я называл Петра Бернардоне отцом своим, но, решившись отныне служить одному только Богу, я возвращаю отцу его деньги, из-за которых он на меня сердится, и всю одежду, которую от него имею. Отныне на устах моих будет лишь "Отче наш, сущий на Небесах", и я не стану больше называть отцом своим Петра Бернардоне".
Отец ожидал чего угодно, только не этого. Он схватил одежду и выбежал вон. (Впоследствии отец, встречаясь с сыном, ругал и проклинал его и для того, чтобы получать отцовское благословение, Франциск взял себе в отцы старого нищего.)
Франциск обернулся к Епископу, как бы отвернувшись от всех других, от всего мирского. Епископ обнял, прикрыл своей мантией и благословил его.
Это было как бы второе рождение Франциска. Голым появился на свет, голым теперь выходил в холодный мир, в новую жизнь.
Было действительно холодно. Землю покрывал снег. Огородник епископа дал ему свой плащ, набросив который, Франциск удалился из города. Это произошло в 1207 г., когда Франциску было 25 лет.
* * *
Так началось служение Франциска Отцу Небесному. Оно началось с восстановления церкви св. Дамиана. Теперь он уже не пытался преступить условности коммерческого мира. Он понимал, что для того, чтобы построить церковь, совсем не надо ввязываться в деловую жизнь и нанимать рабочих. Чтобы построить, надо строить - собственными руками воплотить свои мысли и желания в жизнь.
Франциск пошел собирать камни. Он просил их у каждого встречного, в сущности становясь тем небывалым нищим, который просит камень вместо хлеба. Видимо, как всегда с ним бывало, сама необычность его просьбы привлекала людей. Все виды работ он выполнял сам. Он строил то, что приходило в упадок, то, что никогда не поздно восстановить. Он строил церковь, которую всегда можно воссоздать, даже если остался только один камень. Он строил церковь, которую не одолеют врата адовы.
Жил он у священника, но, не желая быть ему в тягость и участвовать в его скромной трапезе, он в обеденное время ходил по городу с горшочком в руках, собирая в него остатки пищи. Ему было противно это месиво, но и это отвращение он победил в себе.
Когда церковь св. Дамиана была отстроена, он принялся за другую сельскую церквушку, построенную в честь апостола Павла, а затем еще одну, затерянную в лесах. Она особенно была дорога ему, ибо построили ее в честь Божьей Матери. Называлась она Санта Мария дельи Анджели и, хотя была заброшена, принадлежала бенедиктинскому монастырю. Церковь была мала, надел земли около нее тоже не велик, и люди называли ее Порциункула (частичка, долька). Эта церквушка потом сделалась главной святыней его ордена.
Он поселился в шалаше. Одевался в подаренный ему широкий хитон, опоясанный ремнем, какой носили итальянские рыбаки и пастухи. На ногах носил простые сандалии. Когда куда-либо шел, то брал посох и мешок. При этом он всегда был радостен и весел. Однажды в лесу он был задержан разбойниками. На вопрос, кто он такой, отвечал: "Глашатай великого царя". Его избили и бросили в яму, наполненную снегом: "Лежи тут, мужицкий глашатай". Выбравшись из ямы по уходе разбойников, Франциск продолжал путь по лесу, громко распевая и хваля Творца Вселенной.
* * *
В трудах и бедности прошло два года. Была отстроена Санта Мария дельи Анджели.
Какой храм восстанавливать ему теперь?
Ответ он получил 24 февраля 1209 г.
Во время обедни в Порциункуле, которую служил священник церкви св. Дамиана, Франциск услышал евангельские слова, сказанные Христом ученикам Своим, когда Он посылал их проповедовать царство небесное. Попросив священника после обедни растолковать текст, Франциск еще яснее осознал его, от чего весь наполнился невыразимой радостью. "Приблизилось Царствие Небесное... Даром получили, даром давайте... Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете" (Мф. 10. 7-11).
Эти слова ясно говорили о дальнейшем пути Франциска и он воскликнул: "Вот чего я хочу, вот чего я ищу, вот что я жажду исполнить всеми силами моего сердца". Он снял с себя сандалии, пояс заменил веревкой, выбросил мешок и посох. Внешняя перемена была, конечно, незначительна, но в ней заключалась великая идея: следовать Христу и в полном отрешении от мира нести Его слово в мир. Одинокий отшельник стал странствующим проповедником, и монашество в лице Франциска изменило свой характер и свое назначение. Задача его жизни определилась, путь был намечен. Устремившись по этому пути, он стал образцом для других; указанная им цель собрала вокруг него спутников - Франциск сделался основателем нового монашеского ордена и творцом новой силы в истории.
Образ бедного и любящего Христа - вот что понял Франциск сквозь поразивший его текст Евангелия. Вот что восторженно увидел он сквозь веками сложившуюся систему и величественный строй католической церкви. Следовать за Христом, строго исполнять Его завет и обращать людей к Нему - вот что его воодушевило и что он признал своим назначением. В этом смысле он и стал проповедовать на улицах Ассизи, приветствуя каждого встречного словами: "Да дарует Господь тебе мир".
В жизни его Порциункула ознаменовала третий призыв Божий, после Сполето и Сан Дамиано. После первого призыва Франциск удалился от мира, после второго - стал восстанавливать храмы, после третьего перешел к проповеди.
Третий призыв означал, что Франциск должен познать глубже нищету и начать заново жизнь уже в роли проповедника. Необходимо было жить среди людей и воздействовать на них своим примером и любовью.
Еще одна причина убеждала Франциска в необходимости проповеди. Он слушал многих людей, направлявшихся в Рим, которые останавливались на Ассизских перекрестках и привлекали своими речами столько слушателей, сколько не собрали бы проповедники в церквях. Ибо услышать священнослужителя, который с кафедры на пышном латинском языке разъясняет отрывок из Священного Писания - это совсем не то, что услышать человека, бедняка, который говорит об Иисусе и о вечности прямо на улице, простыми жизненными словами. Франциск замечал, что святые проповедники скорее преподают теологию, нежели объясняют Евангелие, и что менестреля или сказителя слушают все, тогда как скучного проповедника - лишь немногие. Убедился он и в том, что не внушишь любовь к Богу, не возвратившись к искусству Христа, а значит надо, рассказывая притчи, восхваляя Господа, говорить о поучительных и интересных событиях, перенимая опыт менестрелей.
Франциск принес новый дух в проповедь. Он и его братья ощущали, как тянутся к ним слушатели.
Франциск прекрасно проповедовал, ибо был одарен как поэт и как актер, и оба эти дарования породили в нем то красноречие, которое выражается не только в словах, но и в глазах, в звучании голоса, в движениях. Где бы он ни был, какое бы ни было время, какими бы ни были его слушатели, он был готов к проповеди всегда. Он говорил с тысячей, как с одним другом, и с одним он говорил так же пылко, как говорил с тысячами.
* * *
Сила его убеждения быстро сообщалась другим, и первым его последователем был богатый гражданин города Ассизи, Бернардо де Квинтавалле, по завету евангельскому продавший все, что у него было, и раздавший все вырученные деньги бедным. Затем к ним присоединился третий. Это был Пьетро - почтенный священник соседней церкви, который поступился духовной властью и пошел за молодым чудаком, которого многие считали просто безумцем. День 16-го мая 1209 г., когда их стало трое, считается с тех пор днем основания францисканского ордена.
Эти три странных человека построили лачугу. Там они беседовали, собравшись после тяжелого труда. Они были отшельниками, а не монахами. Радость, бедность и молитва жили вместе с ними в их маленькой обители.
Когда число последователей возросло до семи, Франциск счел возможным исполнить с ними еще точнее завет Христа, разославшего Своих учеников проповедовать по миру, и обратился к товарищам со словами: "Идите же по двое по разным областям земли, проповедуя мир людям и покаяние ради отпущения грехов. Вот в чем наше призвание: ухаживать за больными и ранеными, утешать пораженных горем и возвращать на путь истины заблудших. Будьте терпеливы в горе, ни о чем не печитесь, ибо Господь исполнит Свое обещание. Смиренно отвечайте тем, кто станет вопрошать вас, благословляйте тех, кто будет преследовать вас, благодарите тех, кто станет поносить вас - и царствие Божие уготовится вам".
Так разошлись в разные стороны эти люди, с верой исполнявшие завет своего учителя. Но общая мысль соединяла их и снова свела их в одну семью вокруг того, кто был их духовным отцом. Снова они поселились в шалашах у Порциункулы в бедности, смирении, радости и братской любви.
* * *
Франциск и его последователи не считали себя монахами. Сам он называл их нежно и по-детски - братцами. Три обета - бедности, целомудрия и послушания - всегда были знаком монашества. Основное же различие между дисциплиной последователей Франциска и дисциплиной старых орденов заключалось в том, что францисканцы должны были стать бродягами, нищими. Они должны были смешаться с миром.
Епископ Ассизи боялся за францисканцев. У них не было ни удобств, ни денег, они ели что придется и спали на земле. Франциск ответил ему со странной, почти сокрушающей мудростью: "Если бы у нас что-нибудь было, нам понадобились бы законы и оружие, чтобы это защищать". Эти слова - ключ ко всем его действиям. Они логичны. Когда речь шла об этом, он всегда был логичен. В чем угодно он мог признать себя неправым, но в этом не сдавался никогда. Он рассердился в первый и последний раз, когда речь зашла об исключении из этого правила.
Он говорил так: "Человек, посвятивший себя Богу, может идти куда угодно, к любым людям, даже самым плохим, пока им не за что его зацепить. Если у него будут связи и потребности людей обычных, он станет таким же, как они". Франциск ни за что на свете не осудил бы людей за их обычность. Обычные люди получали от него столько любви и восхищения, сколько им, наверное, больше никогда не получить. Но францисканцам нельзя становиться такими, как все. Соль не должна терять силу, превращаясь в обычную пищу.
Разница между францисканцем и человеком обычным в том, что францисканец - свободней. Он непременно должен быть свободен от монастыря и, что еще важнее, свободен от мира. Обычный человек не может освободиться от мира, да и не должен. Францисканец повиновался Франциску, но от него не зависел. И уж совсем свободен, словно ветер, он был по отношению к миру. Этот мир походил на сложную сеть, сплетенную из феодальных, семейных и прочих уз. И Франциск решил, что последователи должны быть, как рыбки, которые легко проскочат через любую сеть. Они могли уйти из нее именно потому, что были маленькими, юркими рыбками. Миру не за что было их зацепить - ведь мир цепляет людей за внешние, необязательные стороны жизни. Один из францисканцев сказал позже: "У монаха не должно быть ничего, кроме лютни", имея в виду, вероятно, что монах должен ценить только песню, которой приветствует каждый замок и домик, песню радости Божьей и прекрасного братства людей. Если представить жизнь этих мистических бродяг, то приоткроется хоть немного практическая польза аскезы, непонятная тем, кто считает себя практичным. Надо быть очень худым, чтобы проскользнуть сквозь прутья любой клетки, очень легким, чтобы бежать так быстро и так далеко. Весь расчет, вся невинная хитрость в том и заключались, чтобы обойти мир, поставить его в тупик. Не испугать голодом того, кто строго постится. Не испугать нищетой нищего. Мало проку будет и от битья, даже под палкой он возрадуется, ибо в поношении - его единственное достоинство. А если всунут его голову в петлю, то окружат ее сиянием.
Разницу между обычными монахами и францисканцами можно было наблюдать и в практической пользе, особенно в быстроте. Старым сообществам с точными правилами и непременной оседлостью мешало то, что мешает любому домовладельцу. Как бы просто они ни жили, им было нужно столько-то келий, столько-то кроватей, хотя бы столько-то места. Но с тех пор, как можно было стать братцем, пообещав есть ягоды при дороге или просить объедки у кухонных дверей, спать под забором или терпеливо сидеть у порога, экономических помех не осталось. Теперь таких чудаков могло стать сколько угодно.
Надо помнить к тому же, что движение развивалось так быстро еще и благодаря особому, демократическому оптимизму, который был одной из главных черт святого Франциска. Самая аскеза его - триумф оптимизма. Франциск требовал так много от человеческой природы не потому, что он ее презирал, а потому, что он доверял ей. Он ждал многого от необычных людей, которые пошли за ним, но он ждал многого и от людей обычных, к которым их послал. Он просил пищи у мирян так же доверчиво, как просил поста у монахов. Он всегда рассчитывал на гостеприимство, потому что считал каждый дом домом друга. Он действительно любил и почитал обычных людей и обычные вещи; мы можем даже сказать, что он послал необычных людей лишь для того, чтобы они поддержали обычных в их обычности.
Франциск составил устав их общежития, почти исключительно руководясь словами Нагорной проповеди. Число учеников все увеличивалось, и тогда Франциск понял, что наступило время обеспечить и узаконить существование его общины.
Контраст между тем поручением, которое Христос дал Своим первым ученикам и которое сделалось исходным пунктом для деятельности Франциска, и существующим в то время устроением христианской церкви нисколько не уменьшил веры Франциска в авторитет папства. Он сказал своим товарищам: "Пойдемте теперь к матери нашей, святой римской церкви, чтобы поведать св. отцу, что Господь начал через нас совершать, дабы мы, согласно Его воле, могли продолжать начатое нами дело".
Это было еще в 1209 г., когда на римском престоле находился Иннокентий III. Таким образом, встретились лицом к лицу представители двух противоположных мировоззрений, выросших из одного корня: с одной стороны, в царском блеске владыка мира, наместник Христа, раздававший царские короны,- и перед ним нищий ученик Христа, босоногий, в простонародной одежде, опоясанный веревкой. С одной стороны, блюститель абсолютного авторитета,- и перед ним проповедник безусловного смирения. Представитель беспредельной власти над человеком,- и перед ним проповедник беспредельной любви к человеку.
Этот контраст принципов обнаруживается еще поразительнее в контрасте лиц, их представлявших: принцип церковной власти являл Иннокентий III, прибиравший к рукам одно королевство за другим для увеличения своей земной вотчины,- принцип полного смирения и свободы от всего мирского являл Франциск, желавший ничего своего на земле не иметь и быть обязанным даже ежедневной пищей милосердию других людей. Папа Иннокентий III посылал на смерть тысячи людей под знаменем креста ради торжества церкви над палестинскими мусульманами, провансальскими еретиками и английским королем,- Франциск посвятил всю свою жизнь тому, чтобы примером своих лишений и кротким словом, любовью и радостью вводить заблудших в царство Божие. Папа Иннокентий III гордо заменил звание вселенского епископа и преемника апостола Петра высокомерным титулом наместника Божьего,- Франциск в своем смирении не считал себя достойным священнического сана и не хотел быть даже главою основанного им ордена, а над собою поставил в виде духовного руководителя и стражи совести одного из своих учеников!
Как состоялась их встреча, рассказывают несколько преданий. По одной версии - папа выслушал в консистории своих кардиналов устав божьего человека Франциска и, увидев его плохую одежду, длинную бороду и нечесанные волосы, сказал: "Ступай, брат мой, поищи свиней. С ними у тебя, кажется, больше общего, чем с людьми. Поваляйся с ними в грязи, передай им твой устав и поупражняйся на них в проповедях твоих". Услышав это, Франциск склонил голову, вышел и, найдя стадо свиней, стал валяться с ними на земле. Покрытый грязью с головы до ног, он вернулся в консисторию и обратился к папе: "Владыко, я исполнил твое приказание; услышь теперь и ты мою мольбу". Тогда папа, растроганный таким смирением и огорченный тем, что отнесся с презрением к такому человеку, исполнил его просьбу.
Есть и другая версия, описывающая встречу папы и Франциска. Иннокентий III гулял по террасе Латеранского храма, обдумывая, по всей вероятности, серьезнейшие политические проблемы, сотрясающие его государство, когда перед ним внезапно возник человечек, которого он принял за пастуха. По-видимому, он постарался избавиться от него поскорее; может быть, он решил, что пастух безумен. Во всяком случае, он больше о нем не думал до ночи. А ночью увидел странный сон: большой древний храм, на чьих прочных террасах он гулял в такой безопасности, сильно накренился, вот-вот обвалится, словно все его башни и купола качаются перед землетрясением. И тут он заметил, что, словно живая кариатида, храм держит человек, а человек этот - оборванный пастух или крестьянин, от которого он отвернулся. Папа после этого велел его разыскать и привести к себе.
По-видимому, по просьбе епископа Ассизии интересы нового ордена защищал перед специально собранным конклавом кардинал Джованни ди Сан-Паоло. Некоторые из кардиналов видели в новом ордене что-то необычное и превышающее силы человеческие. На это покровитель Франциска возразил: "Если мы отвергнем просьбу этого бедного, как нечто слишком трудное и новое,- просьбу о том, чтобы ему был разрешен евангельский образ жизни,- нам следует остерегаться, как бы этим не оскорбить Христова Евангелия. Ибо если кто скажет, что соблюдение евангельского совершенства, которого именно и домогается его обет, заключает в себе что-либо новое или неразумное, или невозможное, тот, очевидно, кощунствует".
Историческое зерно, которое можно извлечь из этих преданий, заключается, как кажется, преимущественно в словах, приписываемых Иннокентию: "Идите с Богом, дети мои, и когда Господь умножит вас числом и возвеличит благодатью, то я признаю вас достойными более важных поручений и полномочий". В этих словах высказывается осмотрительная выжидательная политика, соответствовавшая обстоятельствам и вполне согласная с осторожным характером и житейской мудростью Иннокентия III. Как было, в самом деле, главе церкви дать разрешение проповедовать "царство небесное" мирянам, плохо знакомым с писанием и с толкованием его церковью? Как узаконить "евангельское житие", состоящее в абсолютной нищете и безусловном смирении перед всеми в то самое время, когда "викарий Христа" решительно повернул церковь на путь светской власти и всемирного владычества? Затея Франциска казалась тем более опасной, что папство в этом отношении уже имело перед собою горький опыт. Именно с таким же требованием благословить их на проповедь "евангельского жития" обратились в Рим последователи Петра Вальдеса, "лионские нищие", которых теперь папство истребляло огнем и мечом. Поэтому Иннокентий разрешил Франциску и его ученикам проповедовать покаяние, приняв их в число служителей церкви, после того, как Франциск на коленях принял смиренно и усердно присягу в повиновении и почтении к папе.
Окончательное утверждение нового ордена, вероятно, было отсрочено. Происходили ли затем какие-либо сношения между Франциском и Иннокентием III неизвестно, и это тем более жаль, что вследствие этого остается не совсем понятным смысл постановления Латеранского собора, запретившего шесть лет спустя основание новых монашеских орденов, т. е. неизвестно, имело ли это запрещение в виду также и францисканцев, или же - что вероятнее - оно на них не распространялось как на орден уже прежде основанный. Во всяком случае в 1223 г. папа Гонорий III утвердил устав нового францисканского ордена, заявив в своей булле, что он только освящает своим папским авторитетом устав уже одобренный его предшественником.
Условие Иннокентия III Франциску об умножении учеников осуществилось в таких размерах, которые превысили всякие предположения папы. По установленному Франциском обычаю все братья должны были собираться раз в год в Троицын день около колыбели ордена - церкви Порциункулы на генеральный капитул. Самому Франциску пришлось еще видеть около себя на таком капитуле пять тысяч братьев, а вскоре орден до того распространился во всех областях Европы, что вместо общего собрания на генеральный капитул стали приезжать в Ассизи только делегаты отдельных францисканских провинций.
Вскоре по возвращении из Р