Пока Александр говорит, он выходит на веранду, где в поле его зрения попадает Варенька.
Да, и ты подстрекал Вареньку бросить законного мужа, которого она сама выбрала, а затем снова подстрекал ее, когда она пыталась помириться с ним, и так до тех пор, пока она чуть голову не потеряла, и теперь она тоже должна ехать и вместе с сыном пить удивительную немецкую водопроводную воду. Дьяков - святая простота - отпустил ее, но теперь, когда я вижу, что вы задумали все это вместе…? Варенька пытается возразить. Михаил кидается в кресло и зажимает голову руками. Александр направляется к костру.?…будь я проклят, если хоть раз еще заплачу за твое упрямство. Ты не поедешь в Берлин. Это мое последнее слово.
АЛЕКСАНДР уходит. Варенька идет вслед за Михаилом.
ВАРЕНЬКА. Зачем тебе понадобилось просить его именно сегодня?
МИХАИЛ. ОТ Николая пришло письмо. Дело плохо.
Пауза.
ВАРЕНЬКА. Говори.
МИХАИЛ. ОН больше не может одалживать мне деньги. Тебе придется ехать одной.
АЛЕКСАНДРА просовывает голову в дверь.
АЛЕКСАНДРА (возбужденно). Готово!
Она исчезает. Варенька начинает хохотать в истерическом облегчении.
МИХАИЛ. ЧТО же нам делать? ВАРЕНЬКА. МЫне должны подавать вида. Сегодня все должно быть чудесно.
ВАРЕНЬКА уходит. В сад входит ТУРГЕНЕВ: сцены накладываются одна на другую.
МИХАИЛ. Dahin! Dahin! Lass uns ziehn!1 (Уходит вслед за Варенькой.) 1 "Туда! Туда! Лежит наш путь!" (нем.) Осень 1841 г.
Татьяна присоединяется в саду к Тургеневу. Ему 23 года. Он двухметрового роста. Голос у него на редкость высокого тембра.
Ту р г Е н Е в. Да, два раза, даже три, считая в гробу… Первый раз я и не знал, что это Пушкин. Это было на вечере у Плетнева. Он как раз собирался уходить, когда я вошел. Он был уже в плаще и цилиндре. Второй раз я его видел на концерте у Эн-гельгардта. Он стоял, прислонившись к косяку, и с презрением смотрел по сторонам. Я уставился на него, и он поймал мой взгляд и отошел с выражением досады на лице. Я думал, что это из-за меня, но я льстил себе. У него тогда были более серьезные поводы для досады - это было всего за несколько дней до дуэли. Я был мальчишкой - пять лет назад мне было восемнадцать, - Пушкин для меня был полубогом.
ТАТЬЯНА. ВЫписатель?
ТУРГЕНЕВ. Нет. Я считал себя писателем. ('Стреляет" пальцем в пролетающую птицу. Смеется.)Я охотник. (Пауза.) Но я бы хотел когда-нибудь написать сносное стихотворение. Завтра, например. Здесь так хорошо. Хоть оставайся.
ТАТ ь я н А (слишком скоро). Оставайтесь. (Пауза.) Михаил написал: "Иван Тургенев мне брат…" ТУРГЕНЕВ. На Унтер-ден-Линден, по дороге к нашему любимому кафе, Михаил описывал мне каждый уголок Премухи-на. Он только и говорит что о доме.
ТАТЬЯНА. Здесь он только делал, что говорил о том, как поедет в Берлин. В то время там был Станкевич, и Михаил несколько лет искал денег, чтобы поехать туда. А когда он приехал, то узнал, что Николай за месяц до того скончался в Италии.
ТУ Р г Е н Е в. Ничего себе оказалось лечение. Такая смерть ничего не вызывает, кроме злости. Рядом с ней смерть Пушкина - комедия.
Татьяна изумлена и подавлена.
Абсурд. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Ни в одном сословии, кроме нашего, не считается нормальным поведением с мрачным видом выйти на снег и разрядить друг в друга пистолеты просто потому, что, если верить анонимному писаке, женщина, которая когда-то волновала в тебе кровь, а теперь лишь раздражает тебя, увлечена человеком, который пока еще находится на первой стадии. Если бы мы жили где-нибудь на Сандвичевых островах, то мишенью для насмешек был бы соблазнитель, в то время как довольный муж угощал бы друзей сигарами… (Пауза.) Но Белая Смерть, бесчувственная, как слепой червь, проникает в грудь молодых и смелых и кормится их кровью и дыханием… Каковы им теперь все эти модные слова, которые по-немецки звучат еще более благородно, чем по-русски: универсальность, вечность, абсолют, трансцендентность? Как все эти умники должны краснеть и ежиться, видя вокруг себя лишь смерть от кашля и изнеможения… (Он понимает, что Татьяна расстроена.) Конечно, конечно - я так неловок. ТАТЬЯНА. В это время дня, в саду, я всегда думаю о Любе… Как-то, незадолго до ее смерти, Михаил развел костер, вот в той роще, и мы вывезли Любовь в карете, словно королеву на бал… а я сварила в тазу глинтвейн…
Из-за сцены доносятся звуки и отсветы костра.
ЛЮБОВЬ полулежит на постели, сооруженной на повозке, которую вывозят на сцену МИХАИЛ, ВАРЕНЬКА И АЛЕКСАНДРА - все трое в приподнятом настроении. Варвара суетится около Любови.
МИХАИЛ. Королева едет! АЛЕКСАНДРА. Вот И она! ВАРЕНЬКА. Осторожно! Осторожно!
Любовь держит в руках букет цветов, собранных Александром и Михаилом. Те же цветы украшают повозку. Ее сопровождают двое крепостных музыкантов. АЛЕКСАНДР выходит встречать повозку с бокалом в руке.
АЛЕКСАНДР. Скорее сюда! Глинтвейн готов!
ВАРВАРА. Пирожные не забыла?
ВАРЕНЬКА. Осторожно, камень!
АЛЕКСАНДРА. С какой стороны ветер?
МИХАИЛ. Посмотри на пламя!
АЛЕКСАНДР. Не так близко!
ТАТ ь я НА. Это был последний раз, когда мы все были вместе. И каким-то образом мы все были счастливы!.. Даже Варенька. После еще одной, последней попытки жить с Дьяковым она отослала его и собиралась с сыном в Германию. Это было все, что Дьяков мог для нее сделать.
Повозка исчезает из виду. Варенька задерживается. МИХАИЛ возвращается, чтобы увести ее.
ВАРЕНЬКА. На что я там буду жить? МИХАИЛ (беззаботно). Ну, не знаю… будешь давать уроки музыки. Какая разница?
Они уходят, смеясь. Прошлое тает.
ТАТЬЯНА (смеется). Варенька освобождена! Она продала свои украшения, а все давали ей советы. Николай писал из Берлина…
ТУ Р Г Е Н Е в. Когда я был в Риме, я виделся с Николаем и Варенькой каждый день. Потом, когда я вернулся в Берлин, я получил от них письмо из Флоренции. Он писал, что ему лучше и что они собираются провести лето на озере Комо. Это было за две недели до того, как он умер у нее на руках. (Пауза.) Да… если уж и здесь стихи не пишутся, надежды мало. Впрочем, если и пишутся - тоже немного. (Отвечает на ее взгляд.) В Премухине вечное, идеальное чувствуется в каждом дуновении, как голос, который говорит тебе, что непостижимое счастье внутренней жизни куда выше банального человеческого счастья! А потом ты умираешь. В этой картине чего-то не хватает. Станкевич приблизился к разгадке незадолго до смерти. Он говорил: "Для счастья, оказывается, нужно немного реальности".
ТАТЬЯНА. Хотите, я покажу вам… (запинается, машет рукой в сторону) наш пруд с рыбами.
ТУРГЕНЕВ. Да, с удовольствием. (Достает книгу из кармана.) Ну да, мы все теперь гегелианцы. "Все разумное существует, и все существующее - разумно". Но Николай свел нас с Михаилом. В своем томике Гегеля я записал: "Станкевич умер двадцать четвертого июня тысяча восемьсот сорокового года. Я познакомился с Бакуниным двадцатого июля. В моей жизни до сих пор это единственные две даты, которые я хочу запомнить". (Прячет книжку в карман.) Нет, это, должно быть, было начало августа. ("Стреляет" в пролетающую птицу.) По западному календарю. Я всегда думаю, что наше положение в России не безнадежно, пока у нас еще есть в запасе двенадцать дней. (Подает Татьяне руку, и они вместе уходят.) Действие второе '.-.-Mi ". •э«.'?•'. ГЕ'«??.:
Март 1834 г.
Москва. Зоологический сад. Рядом каток. Солнечный день в самом начале весны. Вдалеке слышен духовой оркестр. На траве расставлены несколько столов и стулья; здесь прислуживает официант, появляющийся из-за сцены. За столом сидят НИКОЛАЙ ОГАРЕВ и НИКОЛАЙ САЗОНОВ, оба 22 лет. В одной компании с ними АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН, 22 лет. Герцен стоит несколько в стороне и ест мороженое ложечкой. Четвертый молодой человек, СТАНКЕВИЧ, 21 года, лежит на траве с шляпой, надвинутой на глаза. Он, кажется, спит. Его лицо скрыто, и поэтому пока что непонятно, кто он. У Сазонова и Огарева самодельные шейные платки цветов французского триколора. Кроме того, у Сазонова на голове берет. ЛЮБОВЬ и ВАРВАРА сопровождают ГОСПОЖУ БЕЕР, зажиточную вдову, примерно 50 лет. Прогуливаясь, они появляются в поле нашего зрения.
ГЕРЦЕН. Что не так на картине?
ВАРВАРА. Варенька обручилась с кавалерийским офицером… Николай Дьяков. Такой смирный. Мухи не обидит. Да что там мухи… Он у собственной лошади только что прощенья не просит. Впрочем, весьма удовлетворителен. К моему изумлению, Варенька согласилась и глазом не моргнула. Ну слава Богу, ее будущее теперь устроено. Не то что у некоторых.
ГОСПОЖА БЕЕР (в шутку грозит Любови пальцем). Смотри, так и помрешь старой девой. Надо было за барона держаться.
ВАРВАРА. Вот видишь? Слушай, что говорит госпожа Беер. Ну что сделано, то сделано. Это все Мишель виноват, невозможный мальчишка. Чем скорее он отправится в армию, тем…
ГОСПОЖА БЕЕР. Ох уж эти дети!..
ЛЮБОВЬ. Смотрите, госпожа Беер, ваша Натали вышла на лед.
Они удаляются в сторону катка.
ГЕРЦЕН. ТЫПОМНИШЬ, В детстве были такие картинки-загадки… Вроде бы обыкновенные рисунки, но с ошибками - часы без стрелок; тень падает не в ту сторону; солнце и звезды одновременно на небосводе. И подпись: "Что не так на картине?" Твой сосед по парте исчезает ночью, и никто ничего не знает. Зато в парках подают мороженое на любой вкус. Что не так на картине? Братьев Критских забрали за оскорбление царского портрета; Антоновича с друзьями - за организацию секретного общества, то есть за то, что они собрались у кого-то в комнате и вслух прочитали памфлет, который можно купить в любой парижской лавке. Молодые дамы и господа скользят лебедиными парами по катку. Колонна поляков, бряцая кандалами на ногах, тащится по Владимирской дороге. Что не так на картине? Ты слушаешь? Ты ведь тоже часть этой картины. С некоторых пор профессор Павлов, подмигивая, пристает к нам с философскими вопросами. "Вы желаете понять природу реальности? Ну-с, а что мы понимаем под реальностью? А под природой? А что мы понимаем под пониманием?" А ведь это философия. Но в Московском университете философию преподавать запрещено. Она представляет угрозу общественному порядку. Профессор Павлов читает курс по физике и агрономии, и лишь центробежная сила относит его от чересполосицы к философии природы Шеллинга… (Оглядываясь.) Кетчер!
Входит НИКОЛАЙ КЕТЧЕР. Огарев и Сазонов здороваются с ним. Он старше их, ему 28 лет. Он слегка раздражителен и мог бы сойти за дядю собравшимся. Он худ и высок, в очках и черном плаще.
КЕТЧЕР (Огареву и Сазонову). Отчего вы нарядились французами?
Входит ОФИЦИАНТ с чаем на подносе, расставляет стаканы на столе.
САЗОНОВ. А, заметил! Это оттого, что Франция являет миру прекрасное лицо цивилизации и дарит ему революцию, которая разбивает это лицо в кровь.
КЕТЧЕР (уходящему официанту). Благодарю… (Сазонову, ядовито.) Раз уж ты француз, то хоть в присутствии официанта говорил бы по-французски…
САЗОНОВ. D'accord. Mille pardons1.
КЕТЧЕР. Раньше надо было думать…
ОГАРЕВ. Сазонов, ты пьян.
САЗОНОВ. ЭТО же ты пел "Марсельезу" перед Малым театром.
ОГАРЕВ. Я был пьян. Я и теперь еще пьян. (Ударяет кулаком по стакану и разбивает его вдребезги.) Мне уже двадцать один, и ничего не сделано для бессмертия!
Входит ПОЛЕВОЙ. Ему 38 лет, но кажется, что он на целое поколение старше остальных. Он прогуливается и замечает всю компанию.
ПОЛЕВОЙ. Господа…
ГЕРЦЕН. А, господин Полевой!.. Доброго вам дня!
ПОЛЕВОЙ. Добрый день… добрый день… (Приподнимает шляпу, приветствуя всех собравшихся. Затем, заметив спящего Станкевича, слегка приподнимает тому шляпу палкой, чтобы разглядеть лицо, и приветствует его легким поклоном.) Прошу вас, не вставайте. А, господин Кетчер! 1 Верно. Тысяча извинений (фр.).
Я получил вашу статью. Мне она понравилась. Но если вы хотите, чтобы я напечатал ее в "Телеграфе"… примите ли вы дружеский совет? Перед тем как отдать ее в цензуру… надо бы одно или два выражения… некоторые намеки… если вы мне позволите… КЕТЧЕР. НО это статья о переводах Шекспира.
Полевой многозначительно и твердо улыбается, пока Кетчер не сдается.
ПОЛЕВОЙ. Так вы мне доверяете? Великолепно. Я очень рад, что смогу ее напечатать… А что это за хорошенькие шарфики? У вас что, кружок?
ОГАРЕВ. Кружок.
Огарев начинает напевать "Марсельезу", Герцен и Сазонов подхватывают.
ПОЛЕВОЙ (встревожен). Немедленно прекратите - прекратите это! Прошу вас! Такое мальчишество! И в какое положение вы меня ставите?! "Телеграф" играет с огнем - заметьте, слова не мои, а произнесенные в Третьем отделении и переданные мне. Они меня могут закрыть вот эдак (щелкает пальцами) - одно неловкое слово - и в Сибирь.
САЗОНОВ. Скоро ли очередь дойдет до нас?
КЕТЧЕР. Полагаю, что теперь это зависит от официанта.
Сазонов, подумав, кладет платок в карман.
САЗОНОВ. По-моему, я протрезвел.
ОГАРЕВ. ВЫслышали, что произошло? Пятерых наших арестовали и забрили в солдаты. Мы собрали для них деньги по подписке… Кетчера и меня потащили к жандармскому генералу Лесовскому… Последнее предупреждение… благодаря высочайшему милосердию государя.
ПОЛЕВОЙ. Слава Богу, что есть его императорское величество! Я удивляюсь вам, господин Кетчер, учитывая ваше положение.
КЕТЧЕР. Генерал Лесовский сказал буквально то же самое.
ПОЛЕВОЙ (ужален). Это несправедливо…
КЕТЧЕР. Я врач, а не министр просвещения.
ПОЛЕВОЙ. МОЯ позиция всем известна. Все слышат мой одинокий голос в поддержку реформ… Но реформ сверху, а не революции снизу. Чего может добиться горстка студентов? Они погубят себя ни за что. ОГАРЕВ. НО их имена будут помнить вечно. ГЕРЦЕН (Огареву). Ты пишешь поэму?
Огарев вскакивает, вне себя от смущения, и собирается уходить. Он возвращается, чтобы положить несколько монет на стол, затем снова уходит, но только до следующего стола, где садится, повернувшись ко всем спиной.
Прости! (По секрету.) Он сочиняет стихи… притом хорошие.
Станкевич поднимается, не обращая ни на кого внимания.
САЗОНОВ. Проснулся! Станкевич, смотри, произошло явление чая как феномена.
КЕТЧЕР (оборачиваясь). За нами следят, вон там… видите его?
ПОЛЕВОЙ (нервно). Где?
КЕТЧЕР. Давайте уйдем.
Станкевич берет стакан чая.
САЗОНОВ (Огареву). Ник, мы уходим. (Станкевичу.) Десять абсолютных копеек.
ПОЛЕВОЙ. Нам нельзя оставаться вместе.
ОГАРЕВ (Герцену). Саша, ты идешь? (Следует за Сазоновым и Кетчером и исчезает из виду.) ПОЛЕВОЙ. ВЫже понимаете, Герцен. "Телеграф" могут закрыть вот эдак (щелкает пальцами) - и голос реформ в России замолчит на целое поколение.
ГЕРЦЕН. ГОСПОДИН Полевой, для реформы нашего азиатского деспотизма требуется нечто большее, чем по-азиатски дипломатичный "Телеграф".
ПОЛЕВОЙ (ужален). А что вы предлагаете, Герцен, вы и ваш кружок? Социализм? Анархизм? Республиканизм?
ГЕРЦЕН. Да. Мы отвергли наше право быть надсмотрщиками в стране узников. Здесь дышать нечем, никакого движения. Слово стало поступком, мысль - действием. За них карают строже, как за преступление. Мы - революционеры с тайным арсеналом социальных теорий, а вы такой же старомодный консерватор, как и те, с кем вы сражаетесь всю вашу жизнь.
Полевой глубоко оскорблен.
ПОЛЕВОЙ. АХ ВОТ как. Что ж, когда-нибудь и с вами произойдет то же самое… Появится некий молодой человек и с улыбкой скажет: "Проваливайте, вы отстали от жизни!.." Что ж, готов оказать вам такую услугу. Примите мое почтение, сударь… ГЕРЦЕН (сокрушенно). А вы мне, господин Полевой, поверьте.
ПОЛЕВОЙ поспешно уходит. (Оборачиваясь.) Этот по-прежнему там ходит… как волк в засаде, голодный волк… Ему не помешало бы новое пальто.
СТАНКЕВИЧ (не обращая внимания, смотрит по сторонам). Да… ты прав… что-то не так… Солнце светит, как летом, а лед на катке не тает. День состоит из разных дней, он не подчиняется смене времен года. (Оборачиваясь.) Нет… это он меня дожидается. (Герцену.) Знаешь, напрасно ты обидел Полевого. Политические убеждения - это всего лишь мимолетные призраки в кажущемся мире.
ГЕРЦЕН (вежливо). Надеюсь, ты скоро поправишься. (Оборачивается.) Может быть, тебе сходить к нему? Узнать, что ему нужно? (Он доедает мороженое и кладет деньги на стол.) Что нам делать с Россией? Тебя, Станкевич, я в расчет не беру, но что делать? Ты помнишь Сунгурова? Когда Сунгурова везли в Сибирь, он ухитрился сбежать из-под конвоя… Полиция вышла на его след, он понял, что выхода нет, и перерезал себе горло, но не до конца… Разумеется, его снова судили и отправили на рудники, конфисковав все имущество. Это имущество состояло из семисот душ. Что не так на картине? Да ничего. Просто это Россия. Поместье здесь измеряется не в десятинах, а в количестве взрослых крепостных душ мужского пола. И борцом за перемены здесь становится не взбунтовавшийся раб, а раскаявшийся рабовладелец. Поразительная страна! Нужен был Наполеон, чтобы затащить нас в Европу. Только после этого от стыда за Россию, за самих себя мысли о реформах забродили в головах у возвращающихся офицеров. Мне было тринадцать лет, когда случилось декабрьское восстание. Однажды, вскоре после того, как царь отпраздновал свою коронацию казнью декабристов, отец повез меня и Огарева прокатиться за город. До знакомства с Ником мне казалось, что во всей России нет второго такого мальчика, как я. В Лужниках мы переехали через реку. Вдвоем мы побежали вверх, на Воробьевы горы. Садилось солнце, купола и крыши блестели, город расстилался перед нами. И мы вдруг обнялись и дали клятву посвятить нашу жизнь мщению за декабристов и даже пожертвовать ею, если потребуется. Это был самый важный момент в моей жизни.
СТАНКЕВИЧ.У меня так было, когда я прочел "Систему трансцендентального идеализма" Шеллинга.
ГЕРЦЕН. Не сомневаюсь.
СТАНКЕВИЧ. Реформы не могут прийти сверху или снизу, а только изнутри. То, что ты считаешь реальностью, - это всего лишь тень на стене пещеры. (Поднимает руку, прощаясь.) До встречи.
ГЕР ц Е н (холодно). Если она когда-нибудь состоится.
Они расстаются, и ГЕРЦЕН уходит. Входит БЕЛИНСКИЙ. ОН ПОХОЖ на нищего, которым, в сущности, и является. Он крайне нуждается в новом пальто. Он взволнован.
БЕЛИНСКИЙ (зовет). Станкевич! Наконец-то хорошие новости. Надеждин предлагает мне работу в "Телескопе". Шестьдесят четыре рубля в месяц.
СТАНКЕВИЧ. На это не проживешь.
БЕЛИНСКИЙ. До сих пор я обходился и без этого.
СТАНКЕВИЧ. По тебе видно, что обходился. Но жить на это нельзя.
БЕЛИНСКИЙ. А что мне делать?
СТАНКЕВИЧ. Стань… художником. Или философом. Теперь все зависит от художников и философов. Великим художникам дано выразить то, что невозможно объяснить, а философам - найти этому объяснение.
БЕЛИНСКИЙ. Но я хочу быть литературным критиком.
СТАНКЕВИЧ. ЭТО работа для тех, чья вторая книга не оправдала ожиданий. У На-деждина за свои шестьдесят четыре рубля ты будешь рецензировать по двадцать книг в месяц: поваренные книги, сборники анекдотов, путеводители.
БЕЛИНСКИЙ. Нет, я буду переводить для "Телескопа" французские романы… Я сейчас перевожу Поля де Кока.
СТАНКЕВИЧ. АХ, так ты будешь переводчиком. Это совершенно другое дело! Благородное занятие.
БЕЛИНСКИЙ. Так ты одобряешь.
СТАНКЕВИЧ. НО ведь ты… не знаешь французского.
БЕЛИНСКИЙ. Я знаю, что не знаю. Ты можешь одолжить мне словарь?
Их перебивает Натали Беер, которая зовет из-за сцены.
НАТАЛИ. Николай! Николай!
Станкевич машет ей.
БЕЛИНСКИЙ. Где мне потом тебя искать?
СТАНКЕВИЧ. Не вздумай убегать. Ты достаточно умен, чтобы смотреть Натали Беер в глаза, а не пялиться на ее ботинки.
Входит НАТАЛИ, 20 лет. Она только что с катка и семенит ногами в коньках.
НАТАЛИ. Николай, вы как раз вовремя, чтобы мне помочь. (Она ставит одну ногу ему на бедро и протягивает отвертку для коньков.) Держите, mon chevalier1.
СТАНКЕВИЧ. A votre service2. Белинскому дают работу в "Телескопе".
НАТАЛИ (бегло). C'est merveilleux. Vous voulez dire que vous allez ecrire pour la revue? Mais c'est formidable. Nous allons vous lire. Nous lisons "Le Telescope" tous les mois, mais je ne comprends pas la moitie - 1 Мой рыцарь (фр.). 2 К вашим услугам (фр.).
vous devez etre tres intelligent! Vous serez celebre sous peu, monsieur Belinsky!1 Белинский пристально смотрит на ее ботинки.
Б Е л и н с к и й. Ну, au revoir2. СТАНКЕВИЧ. ТЫпридешь в пятницу? БЕЛИНСКИЙ (уходя). Вряд ли… Мне нужно закончить три главы к следующей неделе.
ГОСПОЖА БЕЕР, ВАРВАРА и ЛЮБОВЬ возвращаются и встречаются с Натали. БЕЛИНСКИЙ, завидев их приближение, спешно уходит.
ГОСПОЖА БЕЕР.У НИХ поместье в Воронеже. Семь тысяч душ. Он учит Натали, что где ни копни обязательно найдется что-нибудь философское… По пятницам.
ВАРВАРА. Почему только по пятницам? 1 Это просто замечательно. То есть вы имеете в виду, что будете писать для журнала? Как здорово. Мы будем вас читать! Мы получаем "Телескоп" каждый месяц, но я не понимаю и половины того, что там написано. Вы, должно быть, очень умны! Вы быстро прославитесь, господин Белинский! (фр.) 2 До свидания (фр.).
I
НАТАЛИ. Любовь! Здравствуйте, госпожа Бакунина.
Го с п о ЖА БЕЕР. Немедленно опусти ногу, что ты еще придумаешь? Господин Станкевич, как поживаете? Вы должны к нам как-нибудь заехать. Не откладывайте.
НАТАЛИ. Раз так, придется вам самому припасть к моим ногам. Это моя подруга, Любовь Бакунина, и ее мама.
Станкевич кланяется.
ЛЮБОВЬ. Давайте я помогу. Где ключ?
Станкевич передает Любови отвертку. От соприкосновения Любовь смущается еще сильнее.
ГОСПОЖА БЕЕР. Смотрите, лед уже тает… Ну, наконец-то весна начинается.
НАТАЛ и. Любовь, ты должна прийти на собрание философского кружка. Мы собираемся каждую пятницу у Николая.
СТАНКЕВИЧ. ВЫживете в Москве?
ЛЮБОВЬ. Нет.
ВАРВАРА. МЫздесь всего на несколько дней. Хотя у нас в Твери философии тоже хватает. Вы должны познакомиться с моим сыном, Михаилом.
СТАНКЕВИЧ. Он изучает философию? ВАРВАРА. Да. Он служит в артиллерии. ЛЮБОВЬ (С коньками в руках). Вот. ГОСПОЖА БЕЕР. Нам пора. Так что не забудьте, господин Станкевич.
ГОСПОЖА БЕЕР уходит с ВАРВАРОЙ. Станкевич кланяется всей уходящей компании, но затем передумывает.
СТАНКЕВИЧ. Я провожу вас до коляски. (Обращается к Любови, предлагая понести коньки.) Вы позволите…
Любовь отдает ему коньки. (Обращаясь к Любови.) Мы сейчас читаем Шеллинга. Может быть, вам… НАТАЛИ. Вы понесете мои коньки? Как галантно!
НАТАЛИ, ЛЮБОВЬ И СТАНКЕВИЧ уходят вслед за ВАРВАРОЙ и госпожой БЕЕР. Погода меняется… собираются грозовые облака, дождь. Заметно темнеет. БЕЛИНСКИЙ, скособочившись и сутулясь, рысцой несется на званый вечер. На нем новое хорошее пальто.
Март 1835 г.
Званый вечер - обычный "приемный день" в доме госпожи Беер. Присутствие слуг в ливреях не означает ни большого богатства, ни роскошных интерьеров. Ливреи скорее потрепанные, и масштаб происходящего скорее домашний, чем великосветский. Слуга в ливрее принимает мокрое пальто Белинского. В комнатах гости больше расхаживают, чем сидят в креслах. Персонажи появляются в поле зрения тогда, когда обстоятельства того требуют. В сцене гораздо больше движения и наплывов, чем можно заключить из ее последовательного описания. Вино, еда, лакеи, гости, музыка и танцы присутствуют на сцене настолько, насколько необходимо.
Мимо торопятся ТАТЬЯНА и АЛЕКСАНДРА. Они держатся за руки и заговорщицки смеются.
ТАТЬЯНА. Неужели она!.. АЛЕКСАНДРА. Она-то да, да он не стал!
Обе снова отчаянно хохочут. ПЕТР ЧААДАЕВ, 41 года, с высоким лбом и голым черепом, философ-аристократ, кланяется им, в то время как они убегают вместе со своим секретом. Он водворяется на неприметном стуле.
Чаадаев расположен скорее принимать желающих побеседовать с ним, чем самому искать такой беседы.
ЧААДАЕВ. Чудесно… чудесно… молодежь…
В другой части сцены ШЕВЫРЕВ, молодой профессор, с негодованием читает из журнала (из "Телескопа") Полевому, который слегка пьян и почти не слушает.
ШЕВЫРЕВ (читает). "…Я упорно держусь той роковой мысли…" - нет, вы только послушайте: "…Я упорно держусь той роковой мысли…" ПОЛЕВОЙ (мрачно). Закрыли. (Щелкает пальцами.) Вот эдак. Мой "Телеграф" был одиноким голосом реформ.
ШЕВЫРЕВ. ВЫбудете слушать?
ПОЛЕВОЙ. Разумеется, разумеется. Что?
ШЕВЫРЕВ. Этот выскочка - разночинец - по сути, отчисленный студент, которого Надеждин подобрал на помойке, пользуется "Телескопом" для издевательств над нашими лучшими, нашими достойнейшими - нет, вы послушайте вот это: "…Я упорно держусь той роковой мысли…" ПОЛЕВОЙ. Пусть Надеждин попробует редактировать настоящий журнал. "Телеграф" играл с огнем. Заметьте, слова не мои, а произнесенные в Третьем отделении и переданные мне!
ШЕВЫРЕВ. ВЫне хотите слушать.
ПОЛЕВОЙ. Хочу.
Ш Е в ы р Е в. "…Я упорно…" ПОЛЕВОЙ. НО чтобы закрыли (щелкает пальцами) - вот эдак, за отрицательную рецензию на пьесу!
ШЕВЫРЕВ. "…Я упорно держусь той роковой мысли, что, несмотря на то что наш Сумароков далеко оставил за собою в "Трагедиях" господина Корнеля и господина Расина; что наш Херасков… сравнялся с Гомером и Виргилием… что наш гениальный Барон Брамбеус… в едком остроумии смял под ноги Вольтера…" КЕТЧЕР, довольно пьяный, возникает в круге зрения Полевого.
ПОЛЕВОЙ. Кетчер! Слышали уже? (Щелкает пальцами.) "Телеграф" играл с огнем и доигрался!
ШЕВЫРЕВ. "…ЧТО наш могущественный Кукольник с первого прыжка догнал всеобъемлющего исполина Гете…"??????/» a i S БЕЛИНСКИЙ робко присоединяется к вечеринке, но, услышав, как его собственные слова читают вслух, спасается бегством.
"…И только со второго поотстал немного от Крюковского…"?, о Белинский, уходя, сталкивается с Михаилом, который танцует с Татьяной. Михаил в военной форме. Они не знакомы. БЕЛИНСКИЙ извиняется, не глядя, и уходит.
"…Несмотря на все на это, повторяю: у нас нет литературы!.." ПОЛЕВОЙ (Кетчеру). Хорошо еще, что не отправили в Сибирь. И вас тоже, между прочим. Почему вас не арестовали вместе с Герценом и другими?
КЕТЧЕР (пожимает плечами). Россия.
ШЕВЫРЕВ (перебивает). Это не литературная критика, а попирание святынь ради собственного удовлетворения.
Полевой отводит Кетчера в сторону. В это время входят ГОСПОЖА БЕЕР И ВАРВАРА и встречаются с Михаилом, которого теперь держит под руку Татьяна.
ПОЛЕВОЙ. Я их предупреждал. Они погубили себя ни за что.
ВАРВАРА. Мишель! Я не понимаю, почему ты не у себя в полку.
МИХАИЛ. МОЙ полковник постоянно спрашивает то же самое.
ВАРВАРА (уходя вслед за Михаилом и Татьяной). Мишель!.. m.»-.»',),*,,.* ',.-»* V. -, "' t x МИХАИЛ с ТАТЬЯНОЙ исчезают из виду. ШЕВЫРЕВ приклеивается к ВАРВАРЕ и уходит вместе с ней.
ШЕВЫРЕВ. Вы уже видели "Телескоп"? Вы только послушайте: "…Я упорно держусь той роковой мысли…" Госпожа Беер замечает Чаадаева и устремляется к нему. Входящий СТАНКЕВИЧ раскланивается с ней.
СТАНКЕВИЧ. Госпожа Беер.
К его замешательству, госпожа Беер не замечает его. СТАНКЕВИЧ уходит в том же направлении, что и Белинский.
КЕТЧЕР (между тем, обращаясь к Полевому). Осуждены тайно, после девяти месяцев в предварительном заключении. Троим дали тюремный срок, шестерых в ссылку, причем Герцена дальше всех - в Пермь.
ПОЛЕВОЙ (щелкает пальцами в адрес госпожи Беер). Вот эдак.
ГОСПОЖА БЕЕР (неопределенно). Господин Полевой…
К Е т ч Е р (продолжает). И все это за какую-то болтовню за ужином, на котором Герцена вовсе не было. Самое смешное, что Сазонова, который там был, даже не арестовали. А теперь ему выдали паспорт для поездки за границу по состоянию здоровья! Если бы эти люди были врачами, то они бы рассматривали вам гланды через задницу…
ГОСПОЖА БЕЕР (Чаадаеву). Петр Чаадаев!
ЧААДАЕВ (госпоже Беер). Ваш дом - убежище, в моем случае - от безделья.
ГОСПОЖА БЕЕР. Я всем говорю, что это вы написали ту ires mechante1 статью в "Телескопе".
ЧААДАЕВ. Да, я видел… Интересное время.
Го с п о ЖА БЕЕР. Время?
ЧААДАЕВ. Да, время.
Полевой без приглашения включается в беседу, бросая Кетчера.
ПОЛЕВОЙ. Да, "Телеграф" доигрался! ГОСПОЖА БЕЕР. МЫговорим о "Телескопе", господин Полевой.
ПОЛЕВОЙ. Нет уж, позвольте с вами не согласиться. Мне ли не знать - мой "Телеграф" был голосом реформ. Я льщу себе тем, что к нему прислушивался государь император… Но кто бы мог подумать. Закрыли за отрицательную рецензию на новую пьесу Кукольника.
Ч ААД АЕ в. Вы могли бы догадаться, что царская семья должна была благосклонно принять пьесу, объединяющую интересы Господа Бога и предков его императорского величества.
П о л Е в о й. А вы ее видели, сударь?
ЧААДАЕВ. Нет, меня не было в Петербурге.
ГОСПОЖА БЕЕР. Согласитесь, господин Полевой, что вы будете выглядеть весьма нелепо через сто лет, когда "Рука Всевышнего Отечество спасла" станет классикой, а имя Кукольника - символом российского театра.