(Но потом случилась чертова Обсерватория).
Ветер наполнил поднятые паруса, и мы пустились в путь. Боковой ветер потрепал нас на выходе из гавани. Я оглянулся и увидел, как ливень и ветер треплют остальные корабли флота. Поначалу их мачты раскачивало из стороны в сторону, как маятники, затем, когда ветер перерос в самый настоящий шторм, мачты начали ломаться. Без поднятых парусов они ничего не могли поделать, и на душе стало хорошо от одного вида того, как ураган превратил флот в щепки.
Воздух становился холоднее. Я видел, как облака сгущались и закрывали собой свет солнца. И тогда нас хлестнуло ветром, дождем и брызгами моря. Вокруг нас поднимались волны, одна выше другой, самые настоящие горы с шапками из морской пены, и каждая из них готова была утопить нас, перебрасывая нас из одного морского каньона в другой.
Кур смыло за борт. Люди цеплялись за двери кают. Я слышал крики неудачливых матросов, которых выбросило с корабля. Фонари галеона погасли. Все люки и двери захлопнулись. Лишь самые умелые и смелые из команды осмеливались как-то передвигаться по кораблю.
Фок-мачта треснула, и я опасался за бизань-мачту и грот-мачту, но, хвала Богу, они выстояли, и я молча поблагодарил судьбу за то, что она предоставила нам такой шустрый корабль.
Небо по-прежнему было затянуто тучами. То здесь, то там сквозь облака пробивались лучи солнца, будто солнце старалось вырваться из плена облаков. Погода, кажется, над нами издевалась. Но мы плыли дальше; трое из нас пытались совладать со штурвалом, остальные цеплялись за снасти, будто бы пытались управлять огромным воздушным змеем. Мы отчаянно пытались держаться впереди шторма. Замедлить ход означало бы поражение. Поражение означало бы смерть.
Но мы не погибли. Не в тот день. За нашими спинами флот разнесло в щепки в порту, уцелели лишь мы. Освобожденные пленники и люди, которые у нас были — та еще команда, если честно — присягнули на верность мне и Адевале и согласились, что мы должны отправиться прямиком в Нассау. Наконец-то я плыл в Нассау. Наконец-то я увижу Эдварда и Бенджамина и воссоединюсь с пиратской республикой, по которой я так скучал.
Я с нетерпением ждал момента, когда смогу показать им свой корабль. Свой новый корабль. "Галку". 
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Сентябрь 1715 года.
— Ты назвал свой бриг именем птицы?
На любого другого я бы наставил пистолет или, может, извлек скрытый клинок и заставил взять свои слова обратно. Но это был Эдвард Тэтч. Еще не Черная Борода, о нет. Он еще не отпустил растительность на лице, которая даст ему более известное имя, но уже обладал дерзостью, которая была его отличительным признаком в такой же степени, как и зажженные фитили, которые он вдевал в заплетенную бороду.
Там был и Бенджамин. Он сидел с Эдвардом под парусиновым навесом "Старой Эвери" — таверны на холме, сверху взиравшей на порт, одно из моих любимейших мест во всем мире и первый порт захода по прибытии в Нассау — Нассау, который едва ли изменился: распростертый голубой океан за гаванью, пойманные корабли, мусорившие берега, с английскими флагами на мачтах, пальмы, хижины. Огромный форт Нассау возвышался над нами, с флагом, на котором изображался череп, развевавшийся на бризе с востока. Я солгал. Он изменился. Он стал более шумным, нежели прежде. Примерно девять сотен мужчин и женщин расположились в этом месте, как я узнал, и семь сотен из них были пиратами.
Эдвард и Бенджамин планировали налеты и пили, пили и планировали налеты, один черт.
Неподалеку в одиночку сидел еще один пират, которого звали Джеймсом Киддом. Поговаривали, что он был сыном Уильяма Кидда. Но пока мое внимание было сконцентрировано на моих прежних товарищах — оба встали, чтобы поприветствовать меня. Здесь не было места формальностям, никто не настаивал на вежливости и приличиях, которые сковывали остальной мир. Нет, меня поприветствовали, как подобало пиратам — крепкими медвежьими объятиями Бенджамина и Эдварда, карой Багамских островов, но на самом деле они скорее были мягкими старыми медведями, у которых проступили слезы радости на глазах при виде старого друга.
— Боже, как я рад тебя видеть, — сказал Бенджамин. — Садись, выпей с нами.
Эдвард покосился на Адевале.
— Эй, Кенуэй. А это кто?
— Адевале, старший рулевой "Галки".
И тогда-то Эдвард и сострил насчет названия "Галки". Никто из них еще не упомянул робу, в которой я был, но, возможно, мне еще предстояло услышать об этом. После приветствия настал момент, когда оба бросили на меня долгие, испытующие взгляды, и я задумался: смотрели ли они на мои одежды с тем же удивлением, что и на изменения во мне, потому что, когда мы встретились впервые, я был простым мальчишкой. Но я вырос из беспомощного и надменного подростка, блудного сына, страдающего от любви, но ненадежного мужа в кого-то другого — в мужчину, закаленного сражениями, который уже не был столь беспечен со своими чувствами, не так волен с эмоциями, беспристрастный во многих отношениях. Теперь я был человеком, страсти которого были запрятаны очень глубоко.
Возможно, мои друзья увидели это. Возможно, они взяли на заметку то, что мальчик превратился в мужчину.
Я сказал им, что искал людей для экипажа моего корабля.
— Ну, — сказал Эдвард, — тут найдется подходящий народ, но будь осторожен. Две недели назад сюда прибыл корабль, битком набитый моряками короля, учиняли тут беспорядки и болтались, будто это их дом.
У меня возникло плохое предчувствие. Это была работа Вудса Роджерса? Он отправил сюда разведывательный отряд? Или тому было другое объяснение? Тамплиеры. Может, меня искали? Или кого-то другого? Значит, ставки выросли. Мне ли не знать? Уж я-то сделал больше, чем требовалось, чтобы поднять их.
Набирая людей в команду корабля, я разузнал побольше о присутствии англичан на Багамах. Те, с кем говорили я и Адевале, рассказывали, будто по островам расхаживали солдаты в цветах короля. Британцы хотели, чтобы с нами было покончено; а как же иначе — мы были бельмом на глазу Его Величества, огромным грязным пятном на флаге королевского флота, но казалось, будто британцы взялись за нас с возросшим интересом. И вот, когда я вновь встретился в "Старой Эвери" с Эдвардом, Беном и присоединившимся к нам Джеймсом Киддом, я был уверен, что посторонние не услышат моих слов.
— Вы когда-нибудь слышали о месте под названием "Обсерватория"? — спросил я их.
Я много раз размышлял над этим. Стоило мне упомянуть об Обсерватории, как у Джеймса Кидда блеснули глаза. Я бросил на него взгляд. Он был молод — лет примерно девятнадцать-двадцать, пожалуй, немного младше меня и, как и я, немного сорвиголова. Тэтч кивнул, как и Хорниголд, последний заговорил:
— Ага, — сказа он. — Слышал я об Обсерватории. Старая легенда, вроде Эльдорадо и Фонтана Молодости.
Я подвел их к столу, огляделся, нет ли поблизости шпионов короля, и разгладил на столе изображение, украденное из поместья Торреса. Оно было немного потрепанно, но от этого оно не переставало быть изображением Обсерватории. Все трое мужчин уставились на него, кто-то с большим интересом, чем остальные, а кто-то явно попытался скрыть свой истинные интерес.
— Что тебе о ней известно? — спросил я у Джеймса.
— Говорят, это что-то вроде храма или гробницы. В нем спрятано какое-то сокровище.
— Черт бы меня побрал, — рявкнул Эдвард. — Ты что, предпочитаешь золоту бабкины сказки?
Тэтч бы не согласился принять участие в поиске Обсерватории. Я это знал с самого начала. Чёрт, да я знал это до того, как открыл рот. Он хотел сокровища, которые можно было бы взвесить, измерить по шкале; ему больше по душе были сундуки, полные восьмерок реалов, покрытые кровью предыдущих владельцев.
— Она стоит дороже любого золота, Тэтч. Да больше в десять тысяч раз, чем мы сможем содрать с любого испанского корабля.
Бен тоже смотрел с сомнением, и по правде говоря, единственным, кто прислушался ко мне, был Джеймс Кидд.
— Мы живем, грабя короля, чтобы кормить его нищих, парень, — напомнил Бен. Он ткнул запачканным, обветренным пальцем в изображение, что я украл. — Это — не богатство, это — выдумка.
— Но она озолотит нас на всю жизнь.
Какими бы достойнейшими людьми не были оба мои товарища — да они были лучшими, с кем мне доводилось плавать! — я проклинал узость их взглядов. Они говорили о двух-трех вылазках, которые прокормят нас на месяц, но у меня в голове была добыча, которая кормила бы нас всю ЖИЗНЬ! Не говоря о том, что она бы сделала меня джентльменом, состоятельным и многообещающим человеком.
— Все еще мечтаешь о той бабенке, что осталась в Бристоле? — спросил с насмешкой Бен, когда я упомянул Кэролайн. — Боже, забудь уже, парень. Наш дом в Нассау, а не в Англии.
Какое-то время я пытался убедить себя, что это была правда, и они говорили верно, и мне стоило сконцентрироваться на более материальных сокровищах. На протяжении дней, которые я провел за выпивкой, планированием налётов, осуществлением этих налётов, выпивкой за их успешное выполнение, у меня было полно времени поразмыслить о том, как иронично все это сложилось. Когда я со своими "дружками-тамплиерами" стоял у стола и думал, как они глупо витают в облаках, я тосковал по своим товарищам, по тому, как ясно они выражались и свободно мыслили. Но здесь, в Нассау, ко мне оказались глухи, несмотря на то, что на первый взгляд казалось иначе, несмотря на то, что они говорили, и даже несмотря на символ черного флага, с которым меня представили в один залитый солнцем полдень.
— Мы не признаем здесь ничьи цвета, но восхваляем их отсутствие, — сказал Эдвард Тэтч, когда мы смотрели на "Галку" вдалеке, на борту которой стоял Адевале у флагштока. — Посему да будет Черный Флаг знаком ничего иного, кроме как твоей верности свободе человека. Этот — твой. Плавай под ним с честью.
Флаг мягко развевался на ветру, и я гордился — я гордился. Я был горд его значением и своим участием в нем. Я помог построить что-то стоящее, я боролся за свободу — истинную свободу. И все же глубоко в моем сердце зияла дыра, когда я думал о Кэролайн и о зле, которое причинили мне. Видишь ли, моя милая, я вернулся в Нассау другим. Что до тех страстей, запрятанных так глубоко, то я ожидал того дня, когда начну действовать по их зову.
* * *
В это время мне было над чем поразмыслить, в особенности об угрозе, нависшей над нашим образом жизни. Однажды ночью мы сидели у костра на берегу, якоря наших корабли, "Бенджамина" и "Галки", были брошены в море.
— За республику пиратов, парни, — сказал Тэтч. — Нам дует попутный ветер, и мы свободны. До нас не могут дотянуться ни королевское духовенство, ни сборщики податей.
— На верность собратьям берега Нассау присягнуло около семисот человек. Неплохо, — сказал Джеймс Кидд. Он искоса посмотрел на меня, и я сделал вид, будто не заметил.
— Это так, — буркнул Тэтч, — но у нас нет крепкой защиты. Если бы король сейчас атаковал город, он бы раздавил нас.
Я принял от него бутылку рома, поднес к лунному свету, чтобы проверить, осталось ли там чего, и, удовлетворённый, отхлебнул.
— Тогда давайте найдём Обсерваторию, — предложил я. — Если она и вправду обладает такой мощью, как говорили эти тамплиеры, то мы станем несокрушимы.
Тэтч вздохнул и потянулся за бутылкой. Они уже наслушались от меня подобного.
— Только не начинай снова эту ересь, Кенуэй. Это сказка для школьников. Я же имею в виду настоящую защиту. Украдем галеон и перетащим все пушки на один борт. Хорошее будет украшение для одного из наших доков.
Затем заговорил Адевале.
— Будет не так-то просто украсть целый испанский галеон. — Его голос звучал медленно, чётко, задумчиво. — Есть такой на примете?
— А есть, сэр, — возразил Тэтч пьяным голосом. — Я покажу вам. Та ещё штучка. Толстая и неуклюжая.
Вот так мы и преступили к атаке на испанский галеон. Конечно, я и представить тогда не мог, что мне снова предстоит наткнуться на своих старых друзей тамплиеров.