До начала военных действий успели сделать лишь наземную, немного не дошедшую до реки, часть тоннеля. Серо-бурым толстым змеем лежала она среди зарослей. Сюда должен был въезжать поезд, чтобы затем уйти под речное дно. Тоннель собирались накрыть грунтом, для маскировки обрастить дёрном и кустами: тоже не успели. Да и сам въезд, высотой в двухэтажный дом, остался полуготовым: стояла закруглением кверху подкова, на срезе обнаруживая страшную толщину стен. Железная щетина сплошь росла из среза. Даже в солнечный день, как сегодня, подкова служила входом в гулкую тьму.
Женщина знала: после войны тоннель хотели использовать всяко — и экзотический ресторан открыть в нём, и грибы выращивать, и просто складировать стройматериалы. Но почему-то ничего из этих планов не вышло. Наконец, пытались взорвать: ан нет! Сталинский железобетон был сработан не хуже, чем кладка пирамид Гизы. Никакая взрывчатка не брала его…
Впрочем, сейчас все эти факты тоже не приходили ей в голову. Предстояло другое — свидание, может быть, последнее.
Рельсы, словно покрытые запёкшейся кровью, привели её ко входу. Из тьмы пахнуло чем-то гнилым и разложившимся — сладко и тошнотворно. «Мика, ты там живой?..» — спросила во мглу — и в ответ получила выстрел. Пуля, вжикнув и выбив искры об оголённую в стене арматуру, отлетела куда-то в юный сосняк. Женщина метнулась вбок и, спиной прижавшись к срезу стены, закричала: «Ты с ума сошёл, это же я!»
Ответом было долгое молчание. Затем точно сам затхлый воздух выдохнул басисто: «Входи».
Идя вглубь, она зажгла небольшой, но яркий фонарь. Высветилось щербатое дно, кое-где с лужицами воды, с языками земли и лиственного мусора — следами ливней и снеготаяний. Запах влажной гнили усилился; к нему примешалась едкая струя, напоминавшая о гнездовьях крыс.
|
— Ну, как ты здесь, Мика? — спросила она, когда навстречу выступил мужчина, одетый в тёмное, в нахлобученной кепке. Статью и плечами он годился в самую отборную гвардию.
— Выбирать не приходится… — Николай Стычинский протянул руку навстречу. — Прости за стрельбу, — нервы на пределе, а эта бочка искажает голос; я думал, по мою душу пришли.
— Ничего. — Агнесса скользнула пальцами в его широкую ладонь. — Я понимаю.
Они обнялись на минуту — и отпрянули друг от друга, вглядываясь в глаза, единственно видимые во мраке.
— Как ты думаешь, угрозыск уже пасёт меня?
— Угрозыск? — Агнесса прыснула. — Не смеши меня. Тело так и не нашли до сих пор. Да, собственно, и не искали. Ты знаешь, у меня из МВД самые точные данные… Матери-пьянице своей она без надобности, хахалям — тем более. Пропала и пропала. Может, вообще подалась куда-нибудь… в Фергану.
— А почему именно в Фергану?
— А там дыни здоровые… вкусные! — Она мотнула головой в сторону выхода. — Пошли отсюда, а то я задохнусь. Даже странно: в детстве могла тут играть часами. Что годы делают!..
— А можно?
— Ненадолго можно, постараюсь нас прикрыть... Угрозыск тебя пасёт! Да от него я бы тебя увела играючи…
Во время прошлой встречи, ночной, короткой и беглой, когда Агнесса не столько благодаря переговорам по мобильному, сколько своим верхним чутьём нащупала его в путанице дворов нижнего города, — Николай услышал от неё разъяснение грядущих событий.
Прежде всего, подруга объяснила, как найти тоннель. Стычинский что-то читал об этой заброшенной довоенной стройке, но лишь теперь получил точные данные.
|
— Железная арматура искажает поисковую волну. Но не думай, что тебе придётся быть там очень долго. Наверное, не больше недели.
— Но… почему?
— Мика, начинается большая игра. Я тебе намекала. Очень большая игра. Мировая. А ты в глазах… сам знаешь, кого, — засланный казачок. Предатель. Геннадий-то Мироныч что говорит?
— Это ещё кто?
— Адвокат старый, помнишь? Так вот, он и говорит: ему, говорит, — тебе, значит, — сначала никто не поверит. Станут отправлять к психиатрам. Но однажды — поверят. Телевизор людей хорошо подготовил; о кровососах целые сериалы. В любом случае, попробуют найти ниточку. Возьмутся за особняк Сюзанны Аркадьевны, — ну, где мы были, — выяснят, кто в нём собирается. И постепенно всё раскрутят…
— Постой, постой! — удивился он. — Ты же сама говорила сколько раз… ваши — везде, и в безопасности, и в прокуратуре, и около президента. Кого ж им бояться? Себя, что ли?
— Значит, есть кого… — сказала тогда Агнесса — и перевела разговор на подробности пребывания Николая в тоннеле…
На том свидании Стычинский получил от подруги небольшой, но, как она сказала, мощный пистолет с несколькими обоймами. Ни заводской марки, ни номера на оружии не было. Она коротко объяснила: «Наши делали. Калибр 7,62, как у «Тульского Токарева»*, но скорость и материал пули такие, что свалит даже единокровного. Пользуйся осторожно».
Сейчас, чуть ли не задыхаясь, за руку она вытащила Стычинского на свет.
— Говоришь, жила тут рядом?
|
— Ага, на Набережно-Волошской. Километр отсюда, если не меньше.
Он ласково заглянул ей под козырёк:
— Хотел бы я посмотреть твои детские фото. Семейные, знаешь, школьные…
Испытующе покосившись на друга, Агнесса промолчала.
Выбрались на тропу. Лес шелестел — свежий, ещё не ставший сухим, как бумага, и желтеющим от зноя середины лета. Прошли с полсотни шагов, чтобы удалиться от нагромождений бетона, и внезапно для себя напоролись на весёлую компанию.
Вампирское чутьё не сообщило ничего тревожного: то был обычный пикник, наверняка устроенный жителями одной из ближайших улиц, может быть, той же Набережно-Волошской. Все четверо уже не отличались молодостью, кавалеры сидели в расстёгнутых рубахах. Один из мужчин, с большим животом и кирпичным загаром на круглом лице, видимо, произносил тост: по крайней мере, он держал перед собой стакан, до половины налитый водкой. Агнесса с презрением скользнула взглядом по подстилке: на бумажных тарелках — нарезанные огурцы и помидоры; кучка соли, в
которую явно лазили пальцами; посеревшая под солнцем колбаса… Второй мужчина, постарше, имевший плебейскую привычку начёсывать полуседые пряди набок, на лысину, оглядел исподлобья
* «Т у л ь с к и й Т о к а р е в » — полное название известного пистолета марки ТТ.
Николая с подругой — и жестом остановил «тостующего». Похоже, Агнессу узнали… вернее, ту, которой раньше принадлежала её оболочка. Одна из женщин, в больших очках и с беличьими зубами, носившая топик и шорты до середины ягодиц, залилась хмельным смехом, а затем крикнула:
— Ой, я кончаюсь! Лена Горобец, блин! Я ж твоя фанатка! Чё я тебя не видела столько лет? И в сериалах тебя нету!..
— В-га… в Голливуде снималась, — не то всерьёз, не то съязвить пытаясь, заговорила другая дама. Полная, с распущенными чёрными волосами, одетая в нечто яркое и мешковатое, — она была уже чрезмерно пьяна и икала.
Стычинский сделал было угрожающее движение в сторону болтунов, но Агнесса удержала его.
– Вот и все так ошибаются, — Выражение зелёных глаз было мирное, почти извиняющееся, — но странные нотки почуял Николай в её голосе. Не говорила, — внушала, впечатывала… – Понимаете, друзья, я — не Елена Горобец! Она пропала очень давно, пропала бесследно, это загадочная история… — Агнесса вела речь размеренно, чётко произнося каждую букву, словно школьникам давала диктант. — Да, меня многие принимают за неё. Но это ошибка. Присмотритесь. Я совершенно на неё не похожа. У меня другое лицо, другой цвет волос и глаз. Говорю вам, посмотрите внимательнее!..
Николай глянул… Господи! Все страхи давешнего вечера в вампирьем особняке накатили на него, едва удержал на лице спокойствие. Больше не сверкали медью виски и затылок Агнессы, исчезла сероватая зелень её радужек, и лицо уже не было узким и нежно-розоватым. Из-под бейсболки скромно улыбалась шаблонно-хорошенькая, в каштановой причёске, кассирша или продавщица. Безмерно далёкое сходство с Горобец сохранялось, но не более, чем намёком, способным возбудить хмельную душу.
Пока Стычинский раздумывал, пал ли он, вместе с четвёркой пирующих, жертвой гипнотического внушения или же внешность Агнессы вправду изменилась, — компания начала переглядываться, потом дружно захохотала. Щуплая в очках выкрикнула: «Блин, это ж надо, как мы обосрались!» — «Обознались», поправил мужчина с ведёрным животом, слегка стыдясь незнакомых, — за что и был послан очкастой по матери… Ленивой брюнетке, вероятно, уже было всё равно, Елена ли Горобец перед ней, неведомая барышня или дьяволица из преисподней. И только лысый, старший из всех, возможно, по роду деятельности очень внимательный, — проводил Агнессу с Николаем каким-то пронзительным прищуром левого глаза…
— Вот так каждый день, — сказал Николай, когда они отошли подальше и присели на поваленный недавней бурей тополь. — Я же, в самом деле, не могу всё время сидеть в этой душегубке… Дышу свежим воздухом. И каждый раз, наткнёшься на кого-то и думаешь: это просто себе компашка, или уже тебя конкретно ловят?..
— Если бы ловили, ты бы быстро узнал… — Вернув свой прежний облик, Агнесса погладила друга по колючей щеке. — У тебя тут с питанием… как?
— По-разному… — Скривил уголок рта. — Чаще всего хочется прокусить глотку кому-нибудь из этих… вот, вроде тех!
— Не надо, у них кровь с алкоголем.
— Ну и что? Было бы нечто вроде нашей «кровавой Эржебет»… Как у меня? С клиниками сейчас связываться не могу, консервированной крови у меня нет. Беру колбасу-кровянку в гастрономе… в мясном сырую говяжью печень, лёгкие… Выжимаю из них сок. Перебиваюсь. Не знаю, как дальше…
— А я знаю. С этим к тебе и пришла. Не могла в прошлый раз, на складе была ревизия…
— Боже, и у вас они бывают?!
— Да ещё и построже, чем у людей… — Гибко склонившись, она раскрыла свою, поставленную в ногах, сумку. Достала из неё белую коробку, накрест обмотанную клейкой лентой. Хлопнула по крышке: — Здесь, брат, тебе заряд на месяц жизни, если не больше. Таблетки. Сангвион, сухой концентрат питательных веществ крови. Абсолютная и полная замена свежей. Разработан для пребывания в экстремальных условиях…
Николай хохотнул смущённо:
— Там я, в подвале, хмырю одному похвастался, что перехожу на красные фрукты и овощи… Ой, далеко мне ещё до этого!
— Как знать, как знать… — Тон Агнессы стал суховато-деловым. — Всё, беанчик. Тебе надо срочно валить отсюда. Вот, держи.
Из недр сумки она добыла небольшую, плотно набитую папку, раскрыла.
— Здесь вот… билет на поезд. Сам посмотришь, когда и куда. Паспорт твой новый; загранпаспорт; деньги… не возражать! Потом отдашь… — Вынула синюю книжицу. — Диплом об окончании профтехучилища… Ты дизайнер по интерьерам, понял? Если придётся работать по специальности, надувай щёки и впаривай любую хрень, — поверят.
— Но откуда ты это всё…
Взмахом кисти она словно отмела вопросы и сомнения:
— Со мной связался один человек: когда будет надо, ты поймёшь, кто, почему и откуда. Он тебя ждёт.
Раскрыв паспорт, Николай отшатнулся:
— А это ещё что такое?! Ничего себе! Дубильер Филипп Орестович… Кто это для меня такое сварганил? Такую фамилию, как красный флаг, издалека видно. Уж лучше, как у Ильфа и Петрова: Папа-Христозопуло…
— Мика, ты думаешь, наши не читали «Двенадцать стульев»?.. — Агнесса медленно покачала головой. — Не-ет, друг любезный, тут психология в квадрате. Кто тебя ищет, будет уверен, что ты спрятался под самой заурядной фамилией. Стёртой, как старая копейка: Иванов, Смирнов, Кац… не знаю — Коваленко… Никому и в голову не придёт, что ты ушёл в подполье и взял фамилию потомка французских эмигрантов. Понял теперь?
Кончиком пальца она легонько ударила Николая по носу.
— Но вот тебе же… пришло в голову!
— А я умнее их всех.
Николай всмотрелся в самые зрачки подруги — и понял, отчего она так уверена в себе. Кто ненавидит, притупляет свою мудрость; забота же о любимом — умудряет.
— В общем, действуй, Филипп Орестович. Район поисков сужается; за дело взялась, считай, вся Общность… Для тебя сейчас жизненно важно — оказаться за тысячу километров отсюда. И, насколько я понимаю, желательно в восточном направлении. Потом уточню.
Отвернувшись, Николай зажмурился покрепче и ногти вонзил в ладони… Было непостижимо страшно — вот так, в одночасье, бросить город, где родился, вырос и прожил всю жизнь. И без того уже оставлен родной заповедник, заваленный папками кабинет в старинной келье; друзья-сотрудники, привычные, будто собственные пальцы. Потерян дом, а с ним любимые книги и вещи. Билет на поезд – на сегодня, отправление в 17.45. То есть, вот прямо сейчас — бери сумку и марш на вокзал… Надо решаться. Но, с другой стороны, кто-то могущественный и беспощадный уже решил за него. Коллективный телепатический локатор Особых распускает кольцевые волны по городу. Наверное, даже прогулки Стычинского лесом и походы в ближайший гастроном оставили считываемую информацию… Есть два варианта: бегство или смерть. А может быть, и кое-что похуже смерти.
— Кстати, Мика, — словно (или не словно?) прочитав его мысли, спросила Агнесса, — а как ты расстался со своей работой? Помнишь, я говорила: никаких заявлений об уходе? Никаких этих… обходных листов. От таких поступков идут резонансные колебания, они легко уловимы.
Сделав над собой немалое усилие, Стычинский вновь повернулся к любимой.
— Нет, нет, — там всё, как надо. Сказал, денька три-четыре поболею. У меня уже давно там никто и больничного не требует… Попрощался со всеми, как обычно. Хм! Я ещё, наверное, и актёр классный. Правда, вот… перед тем, как уйти, обошёл весь заповедник. В церквах побывал. Тоже прощался. Навсегда, наверное. Это… ничего?
Узкую, стреляющую током ладонь Агнесса положила на задрожавшую руку Стычинского.
— Ничего. Главное, не тяни с отъездом и не забудь ничего важного. Ещё раз: документы, таблетки… Забирай вместе с сумкой, там ещё свитер хороший, всякое разное… Да, кстати. Сама чуть не забыла!
Выудив из кармана, сунула Николаю плоский гладкий брусочек.
— Твой новый мобильный. Номер записан в виде СМС, найдёшь… Старый — не просто выбрось или разбей, а уничтожь полностью. Кислоты нет? Значит, сожги в пепел. И не вздумай мне звонить, слышишь? И по электронке писать не вздумай!
От слов этих, наглядно рисовавших всю колоссальную мощь врага, ком подкатил под гортань Стычинскому; расплылись нависающие ветви сосен… Агнесса до боли сжала его пальцы:
— Но я появлюсь, появлюсь! Только верь. Сама позвоню… найду способ связаться. Никуда от тебя не денусь… — Хлопнула себя по лбу: — Клянусь Общностью, — надо же так очеловечиться!..
Удивительно затеплились глаза Агнессы, стали беззащитно-женскими, тоскующими; такой — ещё не видел Николай свою возлюбленную.
…Кепка и бейсболка были сброшены. После поцелуя, столь страстного и отчаянно долгого, словно один из двоих должен был идти на казнь, она сказала:
— Всё. Вали в свою трубу. Не спеши, не оглядывайся; иди, как ни в чём не бывало. Ту бражку обойди подальше, чтобы они тебя больше не видели. Давай, собирайся на поезд. Больше никаких сантиментов. Увидимся неожиданно…
ІІІ.
Большой массив туч, почти сплошь серый и оттого как бы плоский, занимал полнеба; облака над ним и за ним были подсвечены золотисто-багряным. Низовой ветерок, не сильный, но порывистый, покачивал последние розы и лиловые хризантемы на клумбе перед центральной площадью. Посреди неё, перечёркивая голубизну и тучи, стоял на высоком постаменте боец со знаменем. Чугун в сгущавшихся сумерках быстро терял объём, статуя делалась тенью, — но было ещё видно, что солдат держится изо всех сил, и колени у него подгибаются, и тяжёлые плечи опустились, — но он, раненый, несёт знамя и будет нести, упрямо набычив голову в каске, пока у него не примет священный груз другой боец. И тогда он, может быть, упадёт и умрёт.
Совсем темны уже были две стелы, подобно двум крыльям размахнувшиеся за площадью: с песочным камнем сливались высеченные в нём сотни номеров и названий военных частей, сражавшихся здесь в колоссальной битве.
Баев, студентом помогавший отцу-скульптору возводить мемориал, стоял, заложив руки за спину, и любовно рассматривал памятники. Вдруг, указав Филиппу на стелы, сказал:
— Я там работал болгаркой*… Очки не надел, дурак, выпендривался. И получил осколком в левый глаз. Долго лечили потом, думали — буду одноглазый.
Цвет неба и туч становился единым, близким к свинцовому; деревья, ещё в просветах зелёные, на густых местах чернели и обретали общую силуэтность. Вырезанными из чёрной бумаги начинали казаться группы статуй, разбросанные вокруг. Ветер из степи задул резвее, пронизал неприятным холодом. Андрей Алексеевич сказал:
— Пошли домой, скоро тропинку хрен увидишь. День-то короткий, октябрь…
И правда, пока боковой дорожкой вышли из мемориала, совсем стемнело. Справа неразличимой громадой надвинулась роща. Слава Богу, скульптор предусмотрительно зажёг свет на даче: теперь её окна уютно теплились вдали, рождая покой в душах. Сам посёлок Карповка лежал ещё дальше.
Беседуя, приблизились к даче. Фонарь на воротах освещал утоптанный подход и лавку снаружи, у крашеной деревянной ограды. Баев не любил показухи.
Пока скульптор отпирал калитку, Филипп невольно замер, глядя в сторону скамьи. Обычная шлифованная доска на двух чурбаках, — она, тем не менее, тревожила. Над скамьёй витал, медленно рассеиваясь, запах, обычному человеку недоступный. Но сделайся этот запах поярче, разбереди он людское обоняние, – каждый бы забеспокоился. Так могла пахнуть шерсть большой вспотевшей
* Б о л г а р к а — в просторечии: электроинструмент, одна из разновидностей шлифовальных машин, предназначенная для резки, шлифования и зачистки изделий из камня и других твёрдых материалов.
собаки. А может быть, шерсть, смоченная потом и кровью. Дубильер постарался скорее войти во двор и тщательно за собой задвинул массивную щеколду. Хорошо, что Баев, а вернее, Зинаида Павловна поставили ограду высокую, не пожалев добротных досок. Дача, сделанная ещё отцом Андрея Алексеевича из обычного сельского дома в ту пору, когда никто и слыхом не слыхивал о частных дворцах, была изрядно тесна. Лишь просторную веранду пристроил к ней Алексей Иванович, желая развернуть вторую, загородную мастерскую, и своего добился. Теперь здесь хозяйничал сын. На железных подставках стыли начатые работы, иные — обёрнутые полиэтиленом. Каркасы к большим скульптурам варил Филипп.
Одна из двух комнат, в которую ныне пришли Баев с Дубильером, также носила знаки хозяйской профессии: на старинном, вычурном, но донельзя потёртом и исцарапанном буфете сбилась толпа классических гипсов, от головы Антиноя до купальщицы Фальконе. Выделялось чьё-то колено, столь мощное, что, казалось, под кожу упрятан целый кирпич… Сверх того, в комнате находились: продавленный кожимитовый диван с деревянной спинкой, куда было вставлено овальное зеркало (уже почти ничего не отражавшее); старый телевизор «Зенит» на тумбе, письменный стол в углу, под многократно прожжённым и закапанным краской сукном, стул возле него — с плетёным сиденьем, над столом настенный стеллаж с альбомами по искусству, а в углу табурет.
Войдя, Андрей Алексеевич тотчас рухнул на диван, обеими руками схватился за грудь… Его дыхание походило на крик, пот усеял побагровевшее лицо. Давно зная, что надо делать в таких случаях, Филипп из кармана хозяйской куртки достал нитроглицерин.
Поместив таблетку под язык, Баев полежал малое время, приходя в себя, а затем сказал:
— Да, брат Филя, конец не за горами… Видишь, прошлись до мемориала и обратно, и вот он я — хоть вызывай похоронную команду! Куда мне уже там к родным ехать… на катафалке, разве что. Скоро, скоро Кирочка будет у нас полной хозяйкой. Зинку она подомнёт под себя, той только налей…
— Не загадывайте, Андрей Алексеевич. Всё ещё может быть иначе.
Минут пятнадцать спустя скульптор настолько пришёл в себя, что сел за стол и попросил Дубильера достать «целебной настоечки». На все возражения лишь отмахивался и повторял, что это не водка, а замечательный настой на двадцати двух травах, которого и выпить-то надо лишь по рюмочке. «Баба Галя делала…» В конце концов, Филипп сдался.
На верхних полках буфета ютилась разнобойная посуда, оттуда форматор добыл пару рюмок — гранёную и круглую. Графинчик с мутно-зелёным зельем, в котором изображала водоросли трава и лежали на дне зубцы чеснока, нашёлся, напротив, в тылу нижнего ящика.
Зная давно, что форматор спиртного не пьёт, Баев в одиночестве поднял тост:
— Как говорили в моём хулиганском детстве, Бог с нами и хер с ними!..
И, скорее прожевав губами, чем выпив душистый травник, раздумчиво сказал:
— Хоть ты меня убей, я таких людей не понимаю.
— Это каких же? — спросил Филипп, рядом устроившись на табурете.
— Да вроде этой сучки, Киры. Представляешь, она же к нам по объявлению пришла наниматься!..
— Так я тоже по объявлению, — резонно заметил Филипп.
Скульптор лишь отмахнулся, будто от осы.
— Не равняй… Мы ещё за год до твоего прихода объявление в Интернет поместили: требуется помощница в мастерскую скульптора, знакомая с бухгалтерским учётом и правом. Понимаешь, мы же с Борькой дубы в этом деле, наше дело лепить, высекать; одно слово — художники! Зина тоже… ну, ты знаешь: она на своей волне…
Филипп смолчал, потупившись. Зинаида Павловна работала художником в облдрамтеатре, пока её оттуда не выперли за пьянство и, вследствие такового, за срыв важных заданий: из-за неготовности декораций откладывались премьеры.
— В общем, Кирку нам как Бог послал: шустрая, обязательная, исполнительная…
— Да помню я, помню.
— Тем более. А оказывается, с самого начала целилась убить медведя. Приезжая! Они — ух, какие цепкие!.. — Сообразив, что может задеть Дубильера, мастер поправился: — Опять же, не про тебя будь сказано… Мамашу свою привела: злобная старушонка. Глаза, как у кота лесного, а корчит светскую даму. И улыбается так приторно… Она в мастерской жила месяцами, благо места много. Кормили мы её. Один раз, помню, за чаем сюсюкает: «Кирочке замуж пора, Кирочке уже родить надо!..» Должно быть, вместе план разрабатывали, как завладеть нашим наследством…
— А вы бы — как, знаете, дворяне в этих комедиях, у Лопе де Вега или ещё у кого: «Женишься не на той, лишу наследства!..» — шутливо предложил Филипп. Но шутки там была лишь доля — и, учуяв это, Баев ответил с мягкой серьёзностью:
— Нет, брат, сына я не обделю. Пускай уж… раз уж он выбрал…
Подумав, добавил:
— Ларису жаль, конечно. А уж пацаны какие славные… меня любят за бороду таскать.
И окончил с внезапной, уничтожающей едкостью:
— Кирочка-вампирочка!
Форматор издал глухое покашливание, шевельнулись его брови.
Налил было себе снова Андрей Алексеевич, — но вдруг всем телом вздрогнул и уставился на собеседника… Так подчас вздрагивали и пугались все, кто оказывался наедине с Филиппом и внезапно чувствовал силу, исходящую от его крупной фигуры, от массивного, с тёмными выпуклыми глазами, лица. А тут ещё Дубильер сделал угрожающий жест — положил ладонь на рюмку, препятствуя пить.
— Можно мне быть с вами откровенным… как с единственным другом?
— Ну, конечно, чего ж… — слегка оттаяв от испуга, торопливо выговорил Баев. — Я тебя тоже люблю… какие у нас секреты!
— Тогда слушайте. — Густые брови Филиппа сдвинулись, выпятилась складка на переносье, и впервые подумал Андрей Алексеевич, что неплохо было бы вылепить форматора — хотя бы в образе Мефистофеля. — Не пейте больше сегодня. Я… не фантазирую и вас не разыгрываю. Одно ваше слово, и — будете здоровы, как космонавт, и проживёте ещё… даже трудно сказать, сколько лет!
Ткнул себя пальцем в грудь, туго обтянутую синей футболкой:
— Я сам такой. У меня с детских лет сердце на ниточке болталось, наследство дедово: теперь стучит, как поршень. И вам предлагаю то же самое. В одну минуту всё покончим.
Понурив голову, Баев посидел так немного, – а затем вскинул на собеседника взгляд, неожиданно озорной, бесшабашный…
— А что? Я бы ещё пожил, ёлки-двадцать! — Показал твёрдые, с глубоко прорезанными линиями ладони: — Руки мои при мне, опыта — на троих молодых хватит… Ха! Знаешь, чего я в жизни больше всего сделал? Надгробных памятников. Я их, брат, могу шлёпать, как пирожки. Всегда живые деньги…
— Интересно. Живые — на мёртвых.
Громко и неестественно расхохотавшись, Баев погрозил Филиппу пальцем. И вдруг спросил, расширив глаза:
— А ты что, в самом деле что-то можешь? Ну, чтобы я…
Молча, торжественным наклонением головы, Дубильер подтвердил.
— И… что я должен делать?
— Сначала выслушать меня. И поверить, как бы дико это ни прозвучало.
Скульптор втянул голову и неопределённо развёл руками, как бы не ручаясь за полное доверие. Однако затем кивнул и стал ждать.
— Ну, вот… — Филипп замялся, делая такой жест, будто что-то растирал в щепоти; потом заговорил быстро, наугад: — На Земле живёт не одна раса людей, а несколько, Андрей Алексеевич. Причём…
— Э-э, брат, так это все знают. Белые, жёлтые, негры…
— Нет, нет! То, что вы говорите, — даже не подвиды, а… не знаю, — разновидности, что ли, с лёгким отличием. А я о совсем другом. Есть группы людей… даже, пожалуй, не совсем людей… и очень большие группы… с особыми способностями.
— Экстрасенсы, что ли?
— Почти… Вроде того. Извините, — вампиры… Вот, как вы правильно назвали вашу Кирочку.
Баев сначала заморгал, захлопал ресницами совершенно по-детски, — а затем расхохотался в лицо Филиппу.
— Я же говорил — не поверите!
Дубильер вздохнул подавленно — и отвернулся.
— Да ладно, Филя, друг… — Андрей Алексеевич похлопал его по локтю. — Честное слово, чего хочешь ожидал, но не такой дешёвки! Тыщу раз прости меня… зачем эти понты между нами?!
Порыв ветра за тесным окном в белёной раме, с уложенной, по-сельски, между стёклами ватой, присыпанной блёстками, — внезапный в тихой ночи порыв качнул на звёздном небе кроны деревьев. Заметались, панически взмахивая, лохматые чёрные ветви. Дубильер вставал с табурета, высокий — под потолок, широкогрудый, так на Баева глядя, с алыми искрами в глазах, что скульптору захотелось сжаться до невидимости.
Но его уже брали за плечи — не шелохнёшься… Филипп свой разинутый, точно в улыбке, рот приближал к шее мастера. Боковым зрением Баев заметил блеснувшие влажные клыки.
IV.
Ровно гудели двигатели, не мешая говорить и слушать.
— Сёстры и братья! Вы наверняка знаете всё, что я вам сейчас скажу, — но, тем не менее, я хотел бы, чтобы вы как можно глубже осознали важность предстоящего нам дела.
Стоя в проходе между рядами кресел, Брюс Хэтэуэй перевёл дыхание, лоб промокнул нежным батистовым платком. Пожалуй, он с самого начала заговорил слишком громко и напористо; с телом, прослужившим уже полстолетия, как и с его отдельными частями, приходилось быть крайне осторожным. Ну, да что поделаешь, — эта оболочка нравилась ему больше, чем десятки предыдущих. Он и взял-то её у немолодого уже человека, профессора биологии Карлова университета в Праге: высокая, чуть сутулая, но оттого особо обаятельная фигура подвижника науки; раскидистая борода на груди, теперь седая; белые козырьки бровей над светло-голубыми глазами. Как тот профессор, Брюс и сюртук носил по моде чуть ли не времён Франца-Иосифа, и галстук бантом.
— То, что, с благословения Духа Общности, мы с вами задумали… Вы спросите меня: а почему мы не сделали это намного раньше? Сто, двести, пятьсот лет назад? И я вам отвечу, единокровные: потому что планета была слишком велика.
Снова сделав паузу, Брюс взял стакан с откидной полочки кресла, отпил умеренно холодного сока папайи. Ледяное — ни-ни!..
Слушали его два десятка человек, маловато для салона «Макдоннелл-Дуглас» DC-9-20. Были заняты лишь несколько передних рядов, — но, будь у этого собрания посторонние свидетели из обычных людей, они бы со странным чувством смотрели на эту компанию. Пассажиров обоего пола и разного возраста, одетых также различно, от тренировочного костюма до парадного платья, объединяло нечто общее. Все они, даже младшие, были проникнуты непоколебимой уверенностью. В глазах, опять же, нормальных людей она сошла бы за крайнюю спесь. Ощущение своей значимости, чуть ли не божественного статуса, пронизывало их позы, читалось в каждом жесте. Можно было подумать, что, подопрись кто-нибудь из них рукой, слушая, или переложи ногу на ногу, — это запечатлеют жадно ждущие фото- и видеокамеры. Собрались отборные из Особых, верхушка вампирской Общности.
—…Нет, конечно, — это не значит, что размеры Земли были другими, б о льшими. Просто — она не существовала, как единое целое, а была разделена на громадное множество территорий, практически не связанных между собой. Ни телефона, ни телеграфа, никакого транспорта, кроме парусного и гужевого; ни даже надёжной почты. Такие феномены, как Римская империя, были весьма редки…
— Или Британская, Брюс, — держа на отлёте сигару, вставил адвокат в дымчатых очках. — Вот уж где… сутки! — Он обернулся вправо, влево, приглашая других в свидетели. — За сутки — любое почтовое отправление — из конца в конец… хоть из Лондона в Дели, или, например, в Канберру!
Лицо Хэтэуэя чуть исказилось: не любил, когда перебивали.
— Ну, это некоторое преувеличение, Геннадий… всё же не так быстро. Но надёжность, да, стопроцентная… Однако это, повторяю, исключения. Было много попыток объединить разбросанные лоскутки – королевства, герцогства… Вы понимаете, о ком я: начиная от ассирийских царей, затем персы, Александр Македонский и так далее. Но вопрос единства, дорогие мои, решился иначе. Не политическим и не военным путём…