Бесогонова С.А.
Г. Ярославль
bess.sweta@yandex.ru
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ТЕКСТОВ ИЗ БИБЛИИ В ГЛАВАХ РОМАНА «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ» «ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР» И «КАНА ГАЛИЛЕЙСКАЯ»
Статья посвящена поискам связей между романом Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» и библейским текстом. Ключевое понятие статьи – понятие аллюзии, которое является основным приемом при рассмотрении данного проблемного вопроса. Работа выполнена на основе анализа глав «Великий Инквизитор» и «Кана Галилейская» и сопоставления их с прецедентными библейскими текстами.
Ключевые слова: Достоевский, Библия, аллюзия, прецедентные тексты, Великий Инквизитор, Кана Галилейская, функционирование.
THE OPERATION OF PRECEDENT TEXTS FROM THE BIBLE IN THE CHAPTERS OF THE NOVEL "THE BROTHERS KARAMAZOV" "THE GRAND INQUISITOR" AND "CANA OF GALILEE»
The article is dedicated to the search for connections between the novel by Dostoevsky and the biblical text. The key concept of the article is the concept of allusion, which is the main technique when considering this problematic issue. The work is performed on the basis of the analysis of the chapter "the Grand Inquisitor" and "Cana of Galilee" and matching them with the precedent texts of the Bible.
Key words: Dostoevsky, the Bible, allusion, precedent texts, the Grand Inquisitor, Cana of Galilee, operation.
Ф. М. Достоевский прошел долгий сложный и мучительный путь духовных поисков ответов на мировые вопросы о месте человека в действительном мире, о смысле человеческого бытия. При этом Библия и личность Христа всегда выступали для него одним из главных духовных ориентиров, определяющих нравственные, религиозные и художественные принципы писателя. В связи с этим мы предпринимаем попытку показать глубокую имманентную связь, которая существует между Всемирной Книгой человечества и последним романом писателя.
«В Библии он [Достоевский] черпал силу и бодрость, а вместе с тем и готовность на борьбу с открывшимися ему в бытии трудностями, в той загадочной книге, вышедшей из среды невежественных пастухов, плотников и рыбаков, которой судьбой суждено было сделаться книгой книг для европейских народов» [Шестов Л. О “перерождении убеждений” у Достоевского// Русская литература. 1991. № 3. С. 56]. «И это как раз в те годы, — замечает далее Л. Шестов, — когда просвещенный Запад самым решительным образом от Библии отвернулся, усмотрев в ней пережиток идей, неоправдываемых ни нашими знаниями, ни нашим разумом. Критика библейского вероучения, начавшаяся со знаменитого «Теологического трактата» Спинозы, принесла свои плоды. Философская мысль признала в лице ее величайших представителей, в особенности в Германии, — только «религию в пределах разума» (так было названо одно из произведений знаменитого основателя немецкой идеалистической философии — Канта).
Задолго до «Братьев Карамазовых», еще в «Преступлении и наказании», Достоевский делает попытку противопоставить Библию тому, что принесла Западу совокупность добытых новым временем знаний во всех областях жизни. Причем он опирается на то Евангелие, которое еще не переделано современной просвещенной мыслью. Здесь слова Откровения: «Бог есть Любовь» превратились в разумную истину: Любовь есть Бог.
Н. В. Балашов отметил, что «почти все библейские тексты, имеющие концептуально важное для Достоевского значение, приводятся им в русском переводе», что объясняется художественной спецификой материала: «Если библейские цитаты в романах Достоевского становятся словом живого Бога, обращенным к героям повествования, — оно, это слово, должно, конечно, прозвучать на их же языке» [1, 12–14].
Функционирование евангельского текста определяется характеристиками образов и положений — по наблюдению С. Ф. Кузьминой, «ясности и простоте речи Зосимы и Тихона противопоставлены в словесной эстетике Достоевского сложность и непроясненность горячечно-бредовых идей Раскольникова до и после преступления, темнота высказываний Ставрогина и нелитературность его стиля в тексте его исповеди о насилии над ребенком (этот ряд может быть продолжен)» [14, 39–40].
Библеизмы выступают в авторском тексте как знаки («осколки»), показатели библейского текста и являются прецедентными высказываниями (В.Г. Костомаров, Н.Д. Бурвикова, Д.Б. Гудков), которые реинтерпретировались и, перешагнув рамки, в которых возникли, воплотились в литературе, став фактами культуры, получили интерпретацию у новых поколений.
Для выделения видов текстовых реминисценций (в нашем случае библеизмов) нами взята классификация, предложенная Г.Г. Слышкиным. Он выделяет пять основных видов реминисценций, служащих средством апелляции к концептам прецедентных текстов:
1. Упоминание - апелляция к конценту прецедентного текста путем прямого (нетрансформированного) воспроизведения языковой единицы, являющейся именем данного концепта.
2. Прямая цитация - дословное воспроизведение части текста или всего текста в том виде, в каком этот текст или отрывок текста сохранился в памяти цитирующего, без ссылки на источник цитирования.
3. Аллюзия - соотнесение предмета общения с ситуацией или событием, описанным в определенном тексте, без его упоминания, без воспроизведения значительной его части, то есть на содержательном уровне.
4. Продолжение - создание самостоятельного литературного произведения, действие которого разворачивается в «воображаемом мире», уже известном носителям культуры.
Библейские мотивы и образы в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» существуют в нем посредством прямой цитации, а также на подтекстном уровне – уровне аллюзий. Их привлечение в текст Ф.М. Достоевским - яркий стилистический прием, обладающий неограниченными возможностями создания подтекста, образности повествования, обогащения смыслового содержания художественного произведения.
Аллюзия – стилистическая фигура, намек на известный литературный или исторический факт. Аллюзии глубоко значимы в художественной словесности разных стран и эпох. Такие формы аллюзии, как миф, тексты канонических религий, шедевры мировой литературы, приобрели в современном литературном процессе ряд специфических особенностей, отличающих их от исконных форм. [Папкина, с.82] Распознавая аллюзию, которая является одним из средств создания подтекста, нам необходимо иметь некие знания связей между описываемыми объектами, что обусловливается наличием социолингвистического и лингвокультурологического опыта. В своей работе мы рассмотрим библейские аллюзии в следующих главах романа «Братья Карамазовы»: «Великий Инквизитор» и «Кана Галилейская».
Анализируя образную систему романа «Братья Карамазовы» с позиций библейских аналогий, прежде всего, устанавливаем наличие в произведении собственно евангельского образа-Христа. Надо заметить, что и в самом Новом Завете этот образ освещен по-разному в каждом из четырех Евангелий. Обратимся к главе «Великий Инквизитор», в которой образ Иисуса Христа раскрыт ярчайшим образом.
Образ Христа в «Легенде о Великом Инквизиторе» создается не столько словами автора Легенды - Ивана, сколько через повествование о восприятии Его Инквизитором. Сначала устанавливается реальность Его появления: «Он появился тихо, незаметно, и вот все - странно это - узнают Его» [Достоевский, с.337].
Выделяются лишь две черты - Его кроткий, проникновенный взор и его молчание. Избегается всякое неевангельское развитие или толкование образа. “Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел?... Нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано...”- говорит Ему Инквизитор [Достоевский, с.340]. Его действия – аллюзия на два библейских сюжета исцеления: слепого, молящегося об исцелении, чтобы узреть Господа, и умершей девочки, над которой произносятся слова, воскресившие дочь начальника синагоги: “Талифа куми,” - и “восста девица”. [Марк, 5: 41]. Как и первосвященники в евангельском повествовании, Великий Инквизитор приказывает схватить Христа и предъявляет Ему обвинение.
Хронологически чудесные события у Достоевского изложены в обратном порядке, в отличие от Евангелия: сначала исцеляется слепой старик, а затем – девочка. О слепце читателю ничего неизвестно. Достоевский не ставит перед собой задачу описания ему мучений в течение жизни, ему важен сам факт исцеления: «Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я тебя узрю», и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой его видит». Тогда как автор Святого Благовествования Марк отводит этому событию семь стихов.
Далее следует исцеление семилетней девочки. Следует отметить, что по Священному Писанию ей двенадцать лет: «И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. Видевшие пришли в великое изумление. [Марк, 5:42]. Этот факт вновь подтверждает мысль о том, что Достоевскому вовсе не нужно полностью следовать Евагельскому сюжету, чтобы доказать правоту Иисуса Христа в Легенде «Великий Инквизитор»: художественный образ воплощается исключительно через «проявление» без всякой попытки проникнуть в богочеловеческую «сущность». Он не воссоздает у Достоевского всей полноты евангельского образа Христа, да это и невозможно; но он духовно и художественно целомудрен и органически соотносится посредством библейских аллюзий со своим евангельским праобразом.
Однако важнешим для нас является эпизод беседы Великого Инквизитора с Пленником, который можно сопоставить с библейским эпизодом разговора Понтия Пилата с Иисусом Христом. В речи Великого Инквизитора много различных цитат из Писания — и, что характерно, практически нет точных Так, его ключевая фраза «Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде» [Достоевский, с.340] говорится с такой уверенностью, словно инквизитор цитирует Священное Писание. Однако аналогов этим словам мы в Писании не находим. Ближе всего к ним подходят слова Откровения «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей, и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей» (Откр 22: 18-19) Но здесь идет речь исключительно о книге Откровение святого апостола Иоанна Богослова.
Слова Инквизитора «Ты дал нам право связывать и развязывать» [Достоевский, с. 341]— действительно, неточная цитата из Писания «Истинно говорю вам что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф 18:18)» На эти же слова ссылается адвокат в своей речи «Вам дана необъятная власть, власть вязать и решить» [15, 167]. Мы опять наблюдаем здесь случай сквозной цитаты «Власть вязать и решить» дана Церкви Христовой. Возможно, в данном случае вторая отсылка своей необоснованностью показывает и необоснованность первой.
Даже Ученый ошибается Никто Евангелия не знает» [15, 206] — пишет Достоевский в черновиках к роману. Очевидно, такие неточности в речи персонажа должны показывать несостоятельность его как критика христианства. Незнание Евангелия оказывается свидетельством не столько недостатка эрудиции («Даже Ученый ошибается»), сколько глубокой поврежденностью самого персонажа, которая не позволяет ему приблизится к Евангелию [Гумерова].
Вместе с тем литературный образ Христа в «Братьях Карамазовых» воплощает принципиальную особенность христианского мировоззрения Достоевского, исходящего из того, что Бог по природе Своей непостижим для человеческого разума. Всякое рациональное и чувственное познание имеет как объект то, что есть. Но Бог вне всего того, что есть. Чтобы к Нему приблизиться, необходимо отвергнуть все, что ниже Него, то есть все то, что есть. Только через “незнание” можно познать Его.
Глава «Кана Галилейская» изложена на трех с половиной страницах и не очень насыщенна по действию: Алёша Карамазов приходит в келью своего умершего учителя – старца Зосимы, молится, слушает, как читают отрывок из Евангелия о браке в Кане Галилейской, где Иисус сотворил своё первое чудо – превратил воду в вино.
В главе «Кана Галилейская», воспроизводящей библейский сюжет (Иоанн 2:1-13), Алешин прорыв ко “всем и вся” построен на “преодолению замкнутого пространства и раздвижения его до космической, но одушевленной беспредельности” [Куплевацкая, 93].
Важно отметить, что в "Кане Галилейской" цитата дается точная и даже на церковнославянском языке - как на богослужении. Получается, что средством апелляции к концептам прецедентных текстов, в нашем случае библейских, является прямая цитация - дословное воспроизведение части текста или всего текста в том виде, в каком этот текст или отрывок текста сохранился в памяти цитирующего, без ссылки на источник цитирования.
Слушая Евангелие, Алёша засыпает и попадает на свадьбу в древнюю Кану, где среди гостей видит и покойного старца Зосиму.
Встреча живого человека с умершим в контексте христианства может расцениваться не как сон, а как некая трансфизическая реальность, поскольку «Бог же не есть Бог мёртвых, но живых, ибо у Него все живы» (Лука 20:38). А словами, вложенными в уста старца, писатель соотносит историю о браке в Галилее с библейской притчей о приглашённых на пир («ибо много званых, но мало избранных» (Лука 14:24)). символически повествующей о том, что Царство Небесное предназначено только для способных к исполнению заветов Христа, то есть готовых к духовному и нравственному подвигу [Парецкая, с.31].
В тексте этой главы содержится ещё одна важная тема – тема пожертвования. Старец Зосима говорит Алёше, что на Божественный пир приглашается только тот, кто пожертвовал хотя бы одну луковицу: «Я луковку подал, вот и я здесь. <…> И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело своё!..» [Достоевский, с. 489].
Подать нищему лук в русском православии означает сделать доброе дело и получить за это от Бога сорок милостей. Однако старец Зосима говорит о такой жертве иносказательно, подразумевая ту братскую любовь и сострадание, которое проявил Алёша к несчастной Грушеньке. Метафорическое переосмысление этой православной традиции связано с многоуровневой символикой самой луковой головки, чья форма и цвет напоминают пламя церковной свечи. Свеча, в свою очередь, являясь жертвой человека Богу, обращает верующих к следующим словам Христа: «Вы – свет мира. <…> Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Матфей 5:14,16).
Кроме того, в православной христианской архитектуре распространены купола церквей, имеющие форму луковицы. Так, московская храм-колокольня Ивана Великого своим золотым куполом-луковицей напоминает гигантскую горящую свечу, а многоглавые кремлевские соборы – огромные подсвечники с зажжёнными на них свечами. При этом золотой цвет в системе христианской символики является символом Слова Божьего. Таким образом, в тексте романа Достоевского луковица из плода земного превращается в метафору плода небесного, представляющего ту духовную работу, которую осуществляют христиане, служа Богу [Парецкая, с.31].
Библейские аллюзии в итоговом романе Достоевского не одна из многих подробностей, примет поэтики его, а нечто гораздо более принципиальное. Постоянное присутствие и «работа» библейских параллелей в тексте «Карамазовых» - это системообразующая константа всей поэтики итогового романа Достоевского. Писатель делает в нем на библейские аллюзии главную ставку, видя в названных параллелях безальтернативный для себя механизм высокой проверки и санкционирования всех своих глубоких раздумий, поисков и прозрений [Ляху]
Список литературы:
1. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М.: Издательство «Э», 2017. - 1056 с.
2. Библия. Русский синодальный текст. М.: Издательство Московской Патриархии Русской Православной церкви, 2011. – 1376 с.
3. Гумерова А.Л. Композиционная роль текста в тексте в произведениях Достоевского: библейские цитаты в романе "Братья Карамазовы": Автореф. дис … к-та филол. наук / А.Л. Гумерова. Мск, 2007. – 49 с.
4. Куплевацкая Л. Символика хронотопа и духовное движение героев в романе “Братья Карамазовы”. - В кн.: Достоевский: Материалы и исследования. - Спб.: Наука, Санкт-Петерб. отделение, 1992. Т. 10, с. 90-101.
5. Ляху Виктор. Люциферов бунт Ивана Карамазова. Судьба героя в зеркале библейских аллюзий / (Серия «Богословские исследования»). – М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2011. – 282 с.
6. Папкина Д.С. Типы литературных аллюзий / Д.С. Папкина // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2003. № 25. С. 78-82.
7. Парецкая М. Э. Религиозное начало в произведениях Ф.М. Достоевского (на материале романа «Братья Карамазовы»). // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2016. - № 11(65): в 3-х ч. - Ч. 1. - C. 30-32
8. Хрячкова Л.А. Отбор и использование библеизмов в художественном наследии М.А. Булгакова: Автореф. дис … к-та филол. наук / Л.А. Хрячкова. Воронеж, 2004. – 56 с.