Выводы, сделанные после прочтения писем
«Многие критики творчества Есенина считают, что замысел поэмы «Черный человек» возник у поэта в годы зарубежных поездок. Некоторые говорят о том, что мысль написать поэму о «Черном человеке» возникла у Есенина после прочтения трагедии А.С Пушкина «Моцарт и Сальери». Конечно, эти факты сыграли свою роль, но далеко не главную. В письмах 1912-1913 годов к близким и друзьям очень часто Есенин рассуждает на тему жизни и смерти, например в письме к Марии Бальзамовой(1912 г) он пишет: «Тяжелая грусть облегла мою душу. Теперь я один со своими черными мыслями... Тяжелая безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой...»
В другом письме он говорит: Я стараюсь всячески забыться, надеваю на себя маску веселия, но это еле-еле заметно. Хотя никто, я думаю, не догадывается о моей тоске...» В письме к Григорию Панфилову снова Есенин поднимает вопрос о жизни: «Я даже сам себя не чувствую. Живу ли я, или жил ли я? Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие...»
Есенин, рассуждая о жизни, говорил: «Жизнь - это глупая штука. Все в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущенный хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Я - один, и никого нет на свете, который пошел бы мне на встречу такой же тоскующей душой, пошел бы с ним от этого чуждого мне мира...», «Я не могу так жить! Я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мертвую, пеструю и холодную мостовую».
Поэт не видит вокруг себя единомышленников, он одинок и в этом одиночестве ему приходят мысли о самоубийстве. Но несмотря ни на что Есенин любит Человека, пишет: «Человек никогда ничего не делает плохого; он только ошибается, а это свойственно ему». Из этих писем видно, как тяжело жить Есенину, и невольно приходят на ум мысли о «Черном человеке», который живет все это время в его душе.
Жизнь поэта была всегда на виду, но внутреннее состояние видели не все, только близкие и друзья. В письмах современников о Есенине это хорошо просматривается. В письме Софья Толстая-Есенина пишет: «Выглядит Сережа, кажется, немножко лучше. А вообще он кволенький и у меня за него сердце болит, болит». Также о нем говорили, что Есенин ходит обреченный с мутно-голубыми глазами, с неестественной бледностью лица. Волошин писал: «Этот заносчивый, хвастливый на публике, и манерный поэт - в сущности, очень скромный и застенчивый».
Как-то Есенина спросили: «Зачем ты пьешь?» Тот ответил: «Чтобы не думать, - я пью, стараясь допиться до той точки, после которой теряю всякую память и соображение...» Он не мог смириться с тем, что творилось вокруг, и не мог этому противостоять, хотя и пытался. В нем жил «Черный человек», который не давал ему покоя. Из всего сказанного можно сделать вывод о том, что поэма «Черный человек» была главным и последним произведением Есенина.
С трагической искренностью поведал нам Есенин в своей поэтической исповеди о том «черном», что омрачало его душу, что больше всего волновало его сердце. Своей поэмой Есенин так яростно ударил «черного человека», так бесстрашно обнажил его душу, что стало очевидной необходимость суровой беспощадной борьбы с черными силами зла, с которыми он боролся всю жизнь».
Фрагмент из воспоминаний В.А.Рождественского «Сергей Есенин»
«(...) Есенин вернулся домой после разрыва с Дункан весной 1923 года. Он, видимо, решил прочно обосноваться в Москве, с которой его связывали литературные интересы. Но захотелось ему побывать и в городе, видевшем его первые поэтические успехи.
Однажды сидели мы небольшой компанией у режиссера театра Гайдебурова — бывшего есенинского приятеля. Спектакль только что кончился. Зрительный зал был почти пуст. Над сценой опускали пожарный занавес, рабочие убирали декорации.
В тесной каморке за кулисами все плавало в густом табачном дыму. Вяло шел разговор о театральных делах. Вдруг кто-то постучал в жидкую фанерную дверь. На пороге выросла необычайно элегантная фигура, типичный персонаж западноевропейской пьесы. Но улыбка была добродушно русской, а белокурые волосы совсем по-ямщицки выбивались из-под легкой сероватой шляпы.
— Сергей! — ринулись мы к вошедшему.
Есенин радостно обнимал приятелей. Лицо его озарилось почти ребяческим восторгом.
И только тогда, когда он подвинулся ближе к свету, стало ясно, как разительно изменился он за эти годы. На нас глядело опухшее, сильно припудренное лицо, глаза были мутноваты и грустны. Меня поразили тяжелые есенинские веки и две глубоко прорезанные складки около рта. Раньше этого не было.
Выражение горькой усталости не покидало Есенина ни на минуту, даже когда он смеялся или оживленно рассказывал; что-нибудь о своих заграничных странствиях.
В пылу разговора он вытащил из кармана свежую коробку папирос и попытался разрезать бандероль острием ногтя. Руки его настолько заметно дрожали, что кому-то из присутствующих пришлось прийти ему на помощь.
Есенин говорил в тот вечер без конца. Он читал свои новые стихи, и тут я впервые ощутил их трагическую ноту. Все в них свидетельствовало о какой-то внутренней растерянности, о мучительном желании найти себя в новом и непривычном мире. Наконец, оборвав на полуслове, Сергей махнул рукой и свесил белесую голову.
— Нет, — сказал он трудным и усталым голосом. — Все это не то. И не так нужно говорить о том, что я здесь увидел. Какого черта шатался я по заграницам? Что мне там было делать? Россия! — произнес он протяжно и грустно. — Россия! Какое хорошее слово... И "роса", и "сила", и "синее" что-то. Эх! — ударил он вдруг кулаком по столу.— Неужели для меня все это уже поздно?
Слезы перехватили ему горло, и как-то по-детски — неловко и грузно — он упал всею грудью на спинку стоявшего перед ним стула. Тело его сотрясалось от глухих, рвущихся наружу рыданий».