Позиция Китая по вопросу безопасности в АТР (АТЭС, АСЕАН)

Хотя в Пекине постоянно говорят о том, что в отличие от Европы Восточная Азия находится в состоянии «мира и стабильности», тем не менее, одновременно указывают на ряд «нестабильных факторов», которые эту ситуацию могут изменить. Список факторов нестабильности почти совпадает с аналогичным списком Токио или Вашингтона, однако интерпретация отличается кардинально.

Среди «факторов» называются следующие[37]:

1) ситуация на Корейском полуострове;

2) обстановка в районе Южно-Китайского моря;

3) гонка вооружений в регионе;

4) комплекс отношений между региональными державами.

Последний пункт, естественно, интерпретируется в противоположном от американо-японского вариантах ключе. В этом списке не фигурирует Россия в качестве «угрозы». Не рассматривает Китай также и проблему Тайваня в контексте общей безопасности в Восточной Азии. Как неоднократно подчеркивалось в Пекине, «Китай категорически против включения Тайваня в систему регионального сотрудничества по безопасности». Напомню, что проблема Тайваня относится к фундаментальному принципу, который не подлежит обсуждению. Для КНР - это чисто внутренняя проблема ее отношений с одной из своих провинций. Общая ситуация в регионе в Пекине видится следующим образом: «Конфликт между США, с одной стороны, и другими азиатско-тихоокеанскими державами, в частности, Россией, Китаем и Японией, является главной угрозой долгосрочной безопасности в регионе». Почему? Потому, что «как единственно оставшаяся сверхдержава в мире США переключают свое внимание с европейского континента на район азиатско-тихоокеанского кольца с целью усилить на него влияние. Несмотря на ослабление национальной мощи, Соединенные Штаты остаются доминирующей силой в делах с другими державами региона, часто навязывая собственную позицию и политику этим государствам. Подобные действия неизбежно вступают в конфликт с этими государствами». Эта точка зрения члена исполкома Китайского центра международных исследований Гуо Чжэньяня отражает официальную позицию Пекина.

Исходя из подобных оценок международной обстановки в регионе, власти перестроили свою военную политику где-то с середины 80-х годов, концептуальные основы которой были заложены в ходе дискуссий внутри Центральной военной комиссии (ЦВК) в мае-июне 1985 г[38].

В соответствии с новыми представлениями предполагалось сократить НОАК на 1 млн. человек, 11 военных округов довести до 7, традиционную сухопутную армию реорганизовать в армейские группировки, оснащенные танками, артиллерией, спецподразделениями и силами поддержки и т. д. Поскольку новые подходы большее внимание уделяли регионам, граничащим с Китаем, военно-морской флот должен был подвергнуться особенно тщательной модернизации. Как заявлял вице-председатель ЦВК, адмирал Лю Хуацинь, «поскольку стратегическое значение Тихого океана становится все более важным,... а Китай постоянно расширяет масштабы своей морской деятельности, китайский флот должен брать на себя все большие задачи как в мирное время, так и во время войны»[39].

В соответствии с тактическими и стратегическими планами, до 2005 года должна развертываться программа «активной обороны в зеленых (прибрежных) водах» (дзинхай), т. е. создание флота, способного оперировать вплоть до расстояния 1 000 морских миль от китайских берегов в пространстве от Владивостока до Малакского пролива и до первого острова в восточной части Тихого океана. Этот флот, состоящий из военных кораблей, подлодок и морской авиации, должен осуществлять не только «пассивные» операции, но в случае необходимости и наступательные операции. После выполнения этой программы она заменяется на программу «голубых (открытых) вод», которая должна быть реализована к 2020 г., а затем на программу создания флота «мирового класса» к 2050 г.

Может быть, менее впечатляюще, но в принципе в таком же ключе модернизируются ВВС (24 Су-27 были закуплены у России) и сухопутные силы КНР. В современных условиях, естественно, придается стратегическое значение ракетно-ядерному потенциалу. По западным данным, Китай продолжает модернизацию своих МБР CSS-4 (радиус действия 12 000 и 7 000 км), РСРД CSS-5 (2 700 и 1800 км), РБРД CSS-6 (М-9), CSS-7 (М-11). В настоящее время осуществляется программа развития, связанная с модернизацией ракет DF-25 (1700 км), DF-31 (8 000 км) и DF-41 (12 000)[40].

Таблица 1 демонстрирует количественное уменьшения военных структур КНР и явно намекает на качественное усовершенствование военного потенциала.

Таблица 1

Военный потенциал НОА КНР[41]

В немалой степени это связано и с закупками оружия за рубежом, в том числе в Израиле, Франции, России. «Мировая общественность», как утверждает западная печать весьма «озабочена» больше всего почему-то закупками оружия именно из России. Эта тема является одной из самой популярной в контексте международной безопасности в Восточной Азии. Модернизация вооруженных сил КНР на фоне растущей экономической мощи страны породила концепцию «китайской угрозы», без устали муссируемой в печати Запада и Японии. В наиболее «деликатной» форме эта угроза рассматривается в трех плоскостях:

1) военное строительство в Китае может нарушить баланс сил и несет угрозу безопасности его соседям;

2) инициирует гонку вооружения в регионе;

3) сильный военный Китай может прибегнуть к использованию силы в решении территориальных проблем в Южно-Китайском море[42].

Сами китайцы обычно нервно реагируют на эту «теорию» и регулярно публикуют «разоблачающие» ее статьи. Так, в одной из них говорилось, что появление и пропаганда теории «китайской угрозы» связаны с тем, что в глазах некоторых людей на Западе «процветание социалистического Китая означает прямой вызов западной системе, чего они больше всего опасаются». Тот же автор совершенно обоснованно указывает на такой очевидный факт, как стремление с помощью пропаганды этой теории вызвать раздоры или по крайней мере страхи стран АСЕАН перед китайской угрозой, что, с другой стороны, может побуждать эти страны закупать как можно больше оружия у Запада для защиты от Китая.

В связи с различными подсчетами военного бюджета Китая, по мнению Пекина, искажающими реальную картину, обычно приводится таблица военных расходов основных стран, из которой становится очевидной ложность посылки западных экспертов.

Таблица 2

Сравнительные военные расходы ведущих военных держав мира на 1993 г[43].

Приводя данную таблицу (см. таблицу 2), составленную на основе ежегодника Лондонского института стратегических исследований (октябрь 1994 г.), китайские авторы напоминают, что между 1979 и 1993 гг. оборонные расходы КНР ежегодно росли на 6,22 %, в то время как индекс потребительских цен рос в среднем на 7,7 %. Кстати, на этот момент обращает внимание и японский специалист Наоки Усуи. Следовательно, в реальности военные расходы не только не росли, а даже несколько понизились.

В этой связи есть смысл остановиться на утверждениях западных авторов о том, что реальный военный бюджет КНР в несколько раз превосходит официальные данные. К примеру, упоминавшиеся журналисты Бернстейн и Манро подсчитали, что «реальный ежегодный оборонный бюджет Китая как минимум равен 87 млрд. долл. в год, что составляет одну треть бюджета США и на 75 % превышает бюджет Японии». Такая цифра у них получилась при добавлении к официальным данным расходов на пенсии солдатам и развитие ядерного оружия, стоимость военных НИОКР, продажи оружия, а также реальную покупательную способность юаня[44].

Если согласиться с такой методикой подсчета военного бюджета КНР, тогда почему эту же самую методику не распространить также и на Японию, которые в официальный военный бюджет также не включают, например, доходы от продажи оружия и пенсионные затраты. Тогда надо учитывать многие компоненты военного НИОКРа, разбросанные по другим ведомствам, например, японском НАСДА. Впрочем, от журналистов вряд ли можно ожидать корректного подхода (у них другая профессия). Удивительным может показаться только то, что аналогичного, журналистского подхода придерживаются различные ученые с докторскими степенями и профессорскими должностями, идеологическая предвзятость которых перевешивает научную добросовестность. Особенно гневную реакцию Пекина вызывают публикации на эту тему в Японии. В частности, в Белой книге по обороне Японии за 1996 г. говорилось, что модернизация военного потенциала Китая «усиливает напряженность в регионе». В одном из выступлений японского премьера Р. Хасимото также утверждалось, что «некоторые признаки показывают, что Китай стремится к гегемонии и статусу сверхдержавы, что очень опасно»[45]. В Пекине тут же отреагировали пространной статьей Да Дзюна под названием «Настоящая угроза исходит от тех, кто трубит о «китайской угрозе»»[46]. В ней напоминается, что за 70 лет после реставрации Мэйдзи Япония начинала и участвовала в 14 войнах, из них в 10 против Китая. Япония не только совершала агрессии против Китая, но и продолжает сохранять милитаристский дух в стране, о чем свидетельствуют как нежелание осознать свои преступления периода второй мировой войны, так и демонстративные посещения японскими премьер-министрами храма Ясукуни, где хранятся таблички с именами 14 военных преступников «класса-А».

Проявлением милитаризма рассматривается и молчаливая позиция японского правительства в связи с идеей нанести визит на острова Дяоюй (Сэнкаку), «известных как исконная часть китайской территории». «Эти действия говорят о том, что милитаризм поднимает свою наглую голову вновь в Японии, и что экономически сильная Япония повторяет свои довоенные ошибки и игнорирует суверенитет других стран и чувства своих собственных граждан»[47]. Автор приводит подробные цифры наращивания военного потенциала Японии, военные расходы которой в 1995 г. достигли 50,2 млрд долл. Автор заключает, что «Не Китай, а именно Япония, которая следует по стопам США, стремится к гегемонии и к статусу сверхдержавы».

Заключение

Развитие военно-стратегической ситуации в Азиатско-тихоокеанском регионе по многим параметрам сильно отличается от происходящего на евроатлантическом направлении. Это связано с практическим оформлением в АТР нескольких центров силы, отсутствием аналогичных европейским переговорных механизмов, мер доверия и т.п. Более того, в политическом сознании большинства азиатских государств не без основания доминирует мнение о несоответствии накопленного в Европе опыта специфике и реалиям современных международных отношений в Азии и на Тихом океане. Это обусловило сдержанное отношение к формированию системы безопасности по типу ОБСЕ и к разоружению как ключевому элементу доверия и военной разрядки. Этот подход связан и с весьма различающимися представлениями отдельных стран региона об источниках угроз, наличием неразрешенных конфликтов и территориальных споров, крайней неравномерностью социально-экономического развития стран этого района мира.

Отсутствие со времен "холодной войны" каких-либо стабильных многосторонних механизмов внутрирегионального обсуждения военных проблем не способствует уменьшению степени взаимного недоверия и подозрительности. В этой связи как позитивный можно оценить накопленный наиболее мощными в военном отношении странами региона практический опыт мер, в том числе односторонних, по сокращению военной опасности, включающих, в частности, и сокращение вооруженных сил и вооружений. Важный положительный пример с точки зрения снижения конфронтационности и создания климата доверия представлял собой процесс демилитаризации советско-китайской границы, вплоть до полной нормализации двусторонних отношений в 1989 году, осуществлявшейся на основе предварительно не увязываемых с другими проблемами крупномасштабных односторонних мер по отводу воинских частей вглубь территории и их радикальному сокращению. Тихоокеанская политика администрации США в начале 90-х годов ("стратегическая директива на 90-е годы") также предусматривала очевидные односторонние сокращения количественного уровня вооруженных сил[48].

Отсутствие жесткой структуры, фрагментарность военного противостояния в АТР после распада квазиальянсов последних двух десятилетий лишают смысла подсчет комплексного баланса сил. В большинстве случаев необходимость подобного анализа связана с развитием событий в конкретных "горячих точках" региона, а также в зонах устойчивой конфронтации (Север-Юг Кореи, Тайваньский пролив и др.). Несмотря на некоторые сокращения с американской стороны, военный потенциал США остается фактически ведущим в регионе. К тому же следует отметить, что система безопасности в АТР, по крайне мере в последние два десятилетия, не сводилась лишь к противостоянию двух великих держав. А сегодня на нее постоянное и весьма ощутимое влияние оказывают китайский и японский (и даже индийский) факторы. В последние же годы их значимость заметно возросла, причем настолько, что вполне допустимо говорить о самостоятельной геополитической роли в регионе Японии или Китая. Упомянутая тенденция количественного сокращения американского присутствия в регионе тем не менее вовсе не является свидетельством уменьшения роли США в поддержании системы региональной безопасности. Они лишь весьма оперативно провели "переадресовку" своего военного присутствия в АТР. Мотивировкой его значительного сохранения является необходимость предотвращения возникновения кризисных ситуаций, защита международных морских коммуникаций. При этом учитывается, что размыв прежних союзнических структур при снижении интенсивности противостояния может вести к возникновению новых региональных лидеров (прежде всего уже упоминавшихся Китая, резко активизировавшего модернизацию вооруженных сил в начале 90-х годов, Японии и Индии, а также усиливающих военное сотрудничество стран АСЕАН)[49]. Подобные оценки формируются на основе анализа двух противоположных подходов к американскому военному присутствию в регионе. С одной стороны, сохраняется позитивная оценка его стабилизирующей роли в глазах весьма значительной группы государств АТР, которые использовали и используют военное присутствие США в регионе для обеспечения высоких темпов экономического развития и формирования достаточно устойчивой интеграционной модели. Боязнь радикальных сдвигов в региональной обстановке побуждает их выступать за сохранение американского присутствия.