Генерального штаба полковник

26 мая, 1933 г.

Белград.

 

 

Первый Марковец

 

Я впервые встретился с генералом Александром Павловичем Кутеповым в Каменноугольном районе на ст. Дебальцево, куда он приехал ознакомиться с положением боевых дел на фронте только что принятого им Добровольческого корпуса. Это было ранней вес­ной 1919 года. С этого времени, на протяжении следующих двух лет жестокой борьбы с большевиками, наше общение заключалось в рамках чисто служебного характера, поскольку это вызывалось необ­ходимостью по занимаемым мною последовательно должностям — {248} помощн. к-ра полка, к-ра полка, помощн. н-ка дивизии в Корниловской ударн. дивизии.

Генерал Кутепов, как правило, лично знакомился с положением дел на всем фронте вверенного ему добровольческого корпуса. Он знал, где назревали боевые кризисы или жестокие бои, лично следил за ними, посещая соответствующие воинские части и их штабы. Беседы почти всегда, велись на темы боевого характера текущего дня.

Каждое появление ген. Кутепова на фронте оставляло приятное настроение и у начальства и в войсках. А. П. своими веселыми фразами, иногда далеко не в веселой обстановке, давал понять и начальникам и войскам, что его вера в Добровольческий корпус безгранична, и тем самым вселял в войска дух собственной мощи и непобеди­мости. За время гражданской войны войска полюбили генерала Куте­пова, как боевого командира корпуса, и он платил тем же своему корпусу за его лихие боевые дела.

При таком духовном взаимоотношении начальника с войсками 1-й корпус эвакуировался в Галлиполи, где условия новой жизни потребовали героических усилий от командира корпуса до последнего солдата, что естественно должно было вызвать к жизни строгую дисциплину с присущими ей дисциплинарными взысканиями. Эта область галлипольской жизни весьма примечательна, интересна и оригинальна. Кто не слыхал о гауптвахте с ее особым укладом, пребывание на которой не считалось оскорбительным, и где наказуемый считал для себя за честь высоко нести звание русского воина... Вместе с тем особая ма­нера в обращении генерала Кутепова с подчиненными не вызывала у них ни обиды ни горечи и, тем более, озлобления, если он кого наказывал и наказывал даже сурово.

Мало знающие А. П. или, вернее, не понимающие души этого замечательного человека, считали его бездушным и жестоким: Утверждаю, что это не так и голословно.

Став ближе к А. П., как старшему Марковцу, мне приходилось обнаруживать в нем самые высокие, светлые качества человека, находящие себе подтверждение в разновременных эпизодах, как в течение гражданской войны, так и во время пребывания в эмиграции. Характерная особенность А. П. — скрывать от окружающих его лиц свои радости и свои страдания и только в обществе отдельных лиц, с которыми он был внутренне близок, иногда выявлять жизнь своей души.

{249} Так, с внешней стороны, казалось, что все боевые успехи ген. Кутепов принимает, как должное, и мало кто видел в таких случаях его величайшую радость. Но я помню, как я встретил его в дер. Чаплинка по выходе Русской армии с Перекопа в Таврию. При моем приближении для доклада А. П. раньше всего произносит такую фразу.

— Какое Бог посылает нам счастье... Мы выходим в Таврию.

Второй случай:

На стоге соломы мы наблюдаем обход нашего фланга большевицкой кавалерией и противодействие ему наших пехотных частей (3-й Корнил. полк — полковника Щеглова). А. П., наблюдая самоотвержение добровольцев, не удержался от охватившего его восхищения:

— Как они прекрасны... Я был бы счастлив вот теперь идти вместе с ними, чтобы помочь им лично... Как просто, без страха, гибнут драгоценные для России жизни патриота-офицера и рядом с ним русского солдата.

Еще эпизод:

При приближении к Днепру, ген. Кутепов прибыл ко мне в штаб рано утром и говорит, что хочет сегодня наступать вместе с нами, абсолютно не вмешиваясь в распоряжения и руководство боем подчиненного начальства. А. П. продвигался за наступающими цепями и, увидев Днепр, перекрестился:

— Вижу родной наш Днепр... Теперь я уеду.

Потери в войсках ген. Кутепов принимал, как неизбежное. При каждом посещении штаба он обязательно справлялся о ком-либо:

— Давно не вижу такого-то...

Если он оказывался убитым, набожно крестится:

— Пошли, Господи, Царство Небесное...

Все эти черты, указать на полноту которых нет возможности, далеко не говорят о бездушности человека. В действительности, А. П. те или иные явления воспринимал с глубоким чувством: в известном случае мог бесконечно радоваться или сильно страдать.

Еще одна замечательная черта ген. Кутепова.

Однажды, в решительный боевой момент, когда вопрос касался самого бытия Добровольческой армии, ген. Кутепов на совете войсковых начальников, выслушав их мнения, заявил:

{250} — Я отдам приказ, но если замечу, что он не выполняется, я больше вам не начальник...

В этом случае А. П. всю ответственность брал на себя, отказав в инициативе подчиненным начальникам, могущим тем самым разделить с А. П. ответственность за судьбы Добровольческого корпуса, а вместе с ним и армии.

По эвакуации 1-го корпуса в Галлиполи ген. Кутепов, чтобы сохранить корпус, ясно представлял, что необходима серьезная работа начальников всех категорий. Корпус необходимо было воспитать в духе регулярности, на очереди стоял вопрос об очищении частей войск от тех вредных навыков, которые проникли в них из аморальной атмосферы в период трехлетней гражданской войны.

В Галлиполи А. П. имел постоянное общение с войсковыми начальниками на общих собраниях, разрешая на них насущные вопро­сы. Кроме того, А. П. вызывал к себе персонально тех лиц, советы и опыт которых считал полезными. В этих случаях А. П. умел пробудить интерес собеседника к труду и творчеству. Благодаря общим усилиям создавалось Галлиполи — большая школа, где воспи­тывалась любовь к России, ко всему укладу русской жизни, к разум­ному порядку и дисциплине.

Изучая Галлиполи, нельзя не познать широкого размаха русской души его создателя — ген. Кутепова, самоотверженным усилием которого было сделано исторически большое русское дело.

А. П. по тем или другим причинам, имя частые беседы с известными лицами, вступал с ними в дружеские отношенья, которые затем никогда не нарушались. Я лично чувствовал доброе к себе отношение А. П., и. когда представлялся случай, мы вели разговоры на самые разнообразные темы. Некоторыми из них я хочу поделиться.

В моей палатке в Галлиполийском лагере, за чашкой чая, А. П. рассказывал эпизоды из Великой войны. Коснулся начала разложения Императорской армии и расформирования командуемого им полка. Особо замечательным из этого разговора следующее:

— Вы знаете, — говорил А. П., — как я дорожил своим полком. В нем были еще офицеры, которых я сам учил в учебной команде. Они меня понимали с одного слова, и вот, как лучшую память об этом полку, я храню у себя на груди эмблему его Всероссий­ской славы...

{251} А. П. расстегнул гимнастерку и показал Георгиевский крест со знамени полка, который носил всегда на цепочке с нательным крестом.

Эту ценность он, несомненно, унес с собою в неизвестность...

В Болгарии, в один из приездов ген. Кутепова в штаб Марковского полка, я встретил А. П. на станции. Мы отправились в город на санях через лесистую гору. По дороге А. П., осведомившись о жиз­ни полка, сообщил мне, что в одном поезде с ним приехал в гор. Белоградчик министр юстиции, и что он — А. П. — пригласил его посетить полк вместе с собою.

На следующий день А. П. принял почетный караул при винтовках. На параде присутствовал и министр, прибывший с А. П. Когда почетный караул взял «на-краул», министр как и собравшиеся посмотреть на русских местные болгары сняли шапки. Генерал Ку­тепов поздоровался, а затем произнес здравицу за Царя Бориса, за генерала Врангеля и за присутствовавшего министра.

Местный фотограф сфотографировал парад. Во время гонений на русских в Болгарии эта фотография являлась доказательством то­го, что русские не сдали оружия, а отсюда — аресты, высылки и... от­ставка министра. Причиной же гонений было, конечно, не оружие, а выполнение большевицкого плана уничтожения русских военных организаций.

В этот приезд мне удалось переговорить с А. П. о многом. Мы засиделись у меня на квартире далеко за полночь. Говорить с А. П. было легко, интересно, некоторые его мысли мы можем рассматривать, как его заветы.

Мы вспоминали Галлиполи. Вспомнили, как один французский офицер оскорбил жену русского офицера. Русский офицер вызвал на дуэль оскорбившего. Начальник местного французского гарнизона не разрешил этой дуэли на том основании, что он рассматривает бывших чинов Русской армии, как беженцев, состоящих на иждивении французского правительства, вследствие чего вызов фран­цузского офицера на дуэль является не только отсутствием понятия об элементарной благодарности, но и дерзким оскорблением должно­стного лица... Вспоминая этот эпизод, А. П. сказал с волнением:

— Точка зрения офицера, бывшего нашего союзника, меня глу­боко задевает. При первой возможности нам необходимо будет с благодарностью вернуть французскому правительству выданные нам {252} в Галлиполи пайки... Будущая Россия не забудет своих долгов, и, надеюсь, торовато, по заслугам, отблагодарит своих друзей и недругов за период ее несчастий...

Говорили о будущей России. А. П. остановился на вопросе о воспитании народа:

— У нас есть пример... Бисмарк сказал, что Германию создал учитель...Бисмарк дал хороший урок...Мы ясно должны представ­лять себе роль офицера и учителя, они должны воспитывать народ в духе патриотизма, в духе любви к родине... Тогда не будет и больше­визма.

— У нас, — кто в этом виноват, судить не берусь, но на это не следует закрывать глаза, — учитель был всегда протестант и революционер. Влача полуголодную, беспросветную, ничего не обещающую в будущем жизнь, он только озлоблялся. Мог ли он, полуинтеллигент, сознавать свою высокую роль в воспитании молодого поколения в духе патриотизма?

— Кому следует, тот должен это иметь в виду в будущем... Высокого качества офицер и учитель будут только способствовать строительству новой России...

Когда наша беседа близилась к концу, я задал А. П. такой вопрос:

— Ваше Высокопревосходительство, и мне и всем Марковцам интересно знать Ваше общее впечатление о Марковском полку, после того как Вы теперь детально ознакомились с его жизнью в Болгарии.

А. П. ответил:

— Большего от Марковцев я не ожидал. О том, что я видел, отдам приказ по корпусу, а в частности скажу вам, что мне было очень приятно провести эти два дня в полковой семье, в которой я на гражданской войне начал свою боевую службу командиром третьей роты, С тех пор я особенно люблю Марковцев. Они своей добле­стью заслужили, что их можно не только любить, но и гордиться ими. Я чувствую с ними какое-то душевное родство. Мне приятна Марков­ская форма, которую почти не снимаю, я окружен Марковцами — мой конвой, мои адъютанты, мой вестовой — Марковцы, да и сам я считаюсь первым Марковцем... Мы все Марковны должны помнить о {253} нашем шефе — генерале Маркове — и довести начатое им дело спасения Родины до конца...

На этом закончилась наша беседа...

Генерал-Майор Пешня.

 

 

 

{255}

 

ЭВАКУАЦИЯ

 

***

 

Генерал Александр Павлович Кутепов в своей жизни имел мало соприкосновения с морем и с нами моряками. Но, тем не менее, в этой книге, посвященной ему и его жизни, мне, морскому офи­церу и к тому же адмиралу, эвакуировавшему его добровольческие части из Крыма в «его» Галлиполи, хочется сказать хотя бы несколь­ко слов в память о нем.

Как теперь, помню, накануне выхода флота из Севастополя, генерал А. П. Кутепов, только что прибывший со своими частями с Перекопа, приехал ко мне на «Корнилов», стоявший у Графской при­стани под моим флагом — Командующего флотом.

Живой, бодрый, полный энергии, но вместе с тем все же озабоченный трудностями размещения и посадки своих частей на заготов­ленные для них транспорты, А. П. закидал меня и моего начальника штаба адмирала H. H. Машукова своими вопросами.

Найдя Севастополь забитым войсками и народонаселением, стремившимся к пристаням, и выслушав мое сожаление о том, что я не мог предоставить им больше средств для эвакуации, А. П. особен­но не выражал беспокойства, удастся ли нам всех разместить — вопрос, являвшийся для меня и моих помощников истинным кошмаром в эти тяжелые дни.

Все утрясутся, — говорил мне А. П., — вы увидите, как на­ши умеют размещаться на пароходах, — там, где место для одного англичанина, поместятся пять наших, — пояснил А. П. с уверенной покойной улыбкой.

— Меня беспокоит другое, — продолжал он, — что вы бу­дете делать, если англичане нас не впустят в Босфор? Ведь им {256} вряд ли улыбается получить в Константинополе нашу армию, да еще подкрепленную флотом.

— Ну, это меня меньше всего беспокоит, — ответил я ему, — если нас не будут пускать, то войдем с боем...

Это, по-видимому, пришлось очень по душе А. П., и он весело рассмеялся.

Весь своим существом он напомнил мне тогда стальную пру­жину с большой потенциальной энергией и каждую минуту готовую дать полную отдачу. Невольные нити взаимной симпатии зародились между нами с этой первой встречи.

На другой день, обходя с генералом Врангелем на катере нагруженные транспорты, я видел А. П. на одном из них, окруженного его штабом. Озабоченный предстоящим переходом, предвидя большие хозяйственные и политические трудности в Константинополе, я не мог не наблюдать с чувством душевного успокоения бодрое, полное энергии лицо командующего добровольческими частями.

— Да, — думал я, — с генералом Врангелем и генералом Кутеповым добровольны не пропадут и заграницей.

Прошло несколько лет, и я встретил А. П. уже в Париже и сблизился с ним. Судьба свела А. П. ближе с моряками, с молодой их частью. Много морской жертвенной молодежи приняло участие в работе А. П. по связи с Россией. А. П. любил эту молодежь и он же был один из главных инициаторов образования мною Военно-Морского Союза. Каждый раз при наших встречах А. П. упорно убеждал меня, в чем я отказал другим, объединить морскую молодежь, указывая мне, что время близится, когда нам нужно начинать рабо­тать вместе. Между прочим, предлагал мне быть его помощником и посвящать меня в свои планы и надежды.

И я, смотревший всегда с пессимизмом на эмиграцию, на ее роль в деле спасения России, и не видевший никаких реальных возможно­стей, невольно в разговоре с А. П. Кутеповым заражался его меч­тами и надеждами, его энергией. У меня появлялась вера в наши моральные силы, вера в возможность помочь нашей родине, появлялась и уверенность найти нужные силы и средства. И это впечатление, кото­рое я вынес после моей первой встречи с А. П. на «Корнилове», никогда не покидало меня. В генерале А. П. Кутепове я видел боль­шой запас потенциальной энергии с громадными возможностями для {257} эмиграции — тот двигатель, который нужен нам будет в решительный момент борьбы с поработителями нашей родины.

Увы, враги также не недооценили А. П.

М. А. Кедров.

 

 

11-1-1934 г. Париж.

 

 

{259}

 

ГАЛЛИПОЛИ

 

Галлиполи

1920—1921

 

 

В истории российской эмиграции Галлиполи представляется периодом весьма ярким и поучительным в смысле творческих достижений.

С опустошенной, казалось, душой, с явно по­ниженной волей, нищие и бесправные русские люди были заброшены судьбой на пустынный и унылый берег Дарданелл. Позади осталась неприявшая нас Родина, впереди полная и мрачная неизвестность.

Вместе с тем, мы оказались освобожденными от демократиче­ской опеки, которая в годы революции проявила себя в формах самого грубого произвола и привела к почти полному уничтожению всех духовных ценностей русского народа.

Освобожденные в Галлиполи от этой опеки и поставленные в условия просвещенной дисциплины русские люди вновь проявили и здоровый государственный инстинкт и возвышенную талантливость своей натуры.

Успех галлиполийских усилий объясняется, главным образом, тем, что галлиполийское командование всегда чувствовало свою неразрывную, преемственную связь с Родиной, с ее церковью и культурой. С верой в Бога и с преданностью национальным заветам начали и совершали мы свое галлиполйское подвижничество, памятуя, что без связи с прошлым невозможно созидать настоящее и подготовлять поч­ву для будущего.

На фоне галлиполийских страданий и достижений, ярко и четко вырисовывается благородный облик генерала А. П. Кутепова, и настоящий очерк — скромный венок на безвестную могилу погибшего белого рыцаря.

 

{260}

ГЛАВА I.

 

С 15 по 23 ноября прибывали суда из Крыма на Босфор. Па­мять еще хранила жуткие, по своей правде, слова последнего приказа Правителя Юга России.

«Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли кроме Крыма у нас нет. Нет и государственной казны»...

И немедленно, с момента прибытия к Константинополь, все — солдаты и Главнокомандующий, примитивный калмык и профессор с мировым именем — почувствовали себя бесправными и остро созна­ли, что значить потерять Родину и не иметь за собою авторитета Вели­кой России.

В те трагические дни вопрос о правовом положении эвакуиро­ванной Крымской Армии приобретал особую остроту, ибо «признание» знаменовало продолжение борьбы с большевиками. Больше того: признание, как тогда казалось, знаменовало сохранение идеи национальной России.

 

 

На совещании, собранном Верховным Комиссаром Франции на крейсере «Вальдек Руссо», было решено сохранить за русскими вой­сками их военную организацию и 1/20 часть имеющегося оружия. Од­нако, подобное решение определялось не политическими предпосылками, а исключительно соображениями практического характера: Верховный Комиссар предпочитал иметь дело с организованной массой, а не анархической толпой.

Что касается правового положения армии, то оно определилось в конце ноября, когда глава французского кабинета Лейг заявил, что Франция считает себя свободной от всяких политических обязательств по отношению к Крымской армии. Вместе с сим Лейг добавил, что он является противником изоляции советов и склонен возобновить торговые сношения с Москвой. Таким образом, беспринципная, оппортунистическая политика Ллойд-Джорджа усваивалась и французским правительством. Идея восстановления национальной России встречала и явное и скрытое сопротивление руководителей европей­ской политики. Русская армия предоставлялась своей судьбе и собственным силам.

Еще перед совещанием на Крейсере «Вальдек Руссо», приказом Главнокомандующего, все части Крымской армии, за {261} исключением казачьих частей, были сведены в 1 арм. корпус, во главе которого был поставлен генерал Кутепов.

1 арм. корпус, направляемый в Галлиполи, по своему составу и численности являлся ядром эвакуированной армии, каковое обстоятельство и определяло его дальнейшее политическое и военное значение.

Конечно, ни ген. Врангель, ни армия, ни национально настроенные круги русской эмиграции не могли усвоить тенденции Лейга и согласиться признать оконченной борьбу с большевиками. Поэтому для русской армии намечался единственный достойный ее чести выход: если руководящая европейская дипломатия отказывает армии в признании, то армия должна охранить собственными усилиями свое право на существование, как национальной вооруженной силы.

Таким образом, судьба возлагала на ген. Кутепова исключитель­но трудное задание: ему, как начальнику основной части Русской армии, надлежало доказать жизнеспособность зарубежной вооруженной силы и тем самым предоставить в распоряжение Главнокомандую­щего наиболее сильное оружие в дальнейшей борьбе за отстаивание русской национальной идеи.

Предстоявшая А. П. роль выходила далеко за пределы его компетенции, как военного начальника, ибо Галлиполи, как стоянка войск, превращалась в идею, насыщенную чрезвычайно важным содержанием. И понятно, почему на протяжении всего Галлиполийского периода, Галлиполи служило центром, вокруг которого кипели страсти и ве­лась ожесточенная политическая борьба.

 

ГЛАВА II.

 

Когда на Константинопольском рейд распространился слух о том, что войска и корпуса направляются в Галлиполи, едва ли кто-либо имел правильные сведения о будущей стоянке. Скептики мрачно утверждали:

— Гиблое место. Все там передохнем.

Оптимисты подбадривали себя и других уверениями, что Галлиполи — «Юг», и что там «не будем страдать от этого проклятого холода»...

Впрочем, при наличии той апатии и той моральной приниженности, какие владели большинством, существовало лишь одно желание: {262} скоpee выбраться из грязных, кишащих насекомыми трюмов, вновь оказаться на земле и получить воду, хлеб и тепло.

Под вечер 21 ноября суда с войсками и корпуса стали снимать­ся с якоря, беря курс на Дарданеллы. Утром следующего дня при­близился унылый берег с полуразвалившимися постройками. Скоро показался маяк, а затем потянулись развалины небольшого городка. Это было Галлиполи, сильно пострадавшее от землетрясения и недавней войны.

Неприветливое мрачное небо, холодный резкий ветер и безнадежный дождь. В общем, не оказалось ни города ни юга...

Покуда совершались карантинные формальности, ген. Кутепов сошел на берег, дабы условиться с французским комендантом опорядке выгрузки, размещения и продовольствия. Командиру корпуса было сообщено, что войска должны разместиться за городом, однако ни комендант ни его помощники не могли дать никаких сведений о будущем лагере.

Сев на предоставленную французами верховую лошадь, ген. Кутепов отправился осмотреть будущую стоянку своих войск. Эта поездка весьма характеризирует А. П.: казалось бы, что командир корпуса имел достаточно лиц, коим мог бы поручить рекогносци­ровку лагеря. Однако, он едет лично и подобным фактом ярко проявляет свое основное свойство начальника — неизменную заботливость о войсках...

После 8 километров первобытной дороги, часто пересекаемой оврагами и ручьями, под дождем и пронизываемый жестоким ветром А. П. добирается к «лагерю». И сильно мужественное сердце могло бы сжаться при виде безотрадной картины: покрытая грязью лощина, про­резанная горным ручьем. Справа и впереди безлесные, мрачные го­ры. Слева шумно и уныло бьются о берег Дарданеллы. Пусто, голо, неприветливо.

Еще в городе французский комендант предупредил А. П. о полном отсутствии перевозочных средств. Войскам предстояло реши­тельно все, — от собственной винтовки до громоздких тяжелых палаток, — переносить на руках и устраиваться, как Робинзонам, только собственным попечением.

На другой день началась разгрузка, и с первого же момента проявились нераспорядительность, суетливость и поражающий формализм французов. Для выгрузки людей и имущества не было ничего {263} подготовлено. В виду мелководья бухты пароходы бросили якорь вдали от бе­рега, а потому войска и грузы пришлось перевозить на фелюгах (После высадки оказалось, что тут же (вблизи будущего комендантского управления) имелась удобная бухта, которой в дальнейшем и пользо­валось русское командование.). Французское комендантство, предупрежденное о прибытии корпуса, не могло все-таки в течение двух дней наладить выдачу продовольствия. Лейтенанты и сержанты суетились, что-то считали, спорили друг с другом, снова пересчитывали и суетились...

Высаживавшиеся войска и семьи располагались тут же около пристани, среди грязи и под холодным осенним дождем... Кто имел валюту или вещи, какие мог «загнать» грекам за бесценок, те забира­лись в вонючие харчевни и наслаждались там теплом, сухостью и едою.

Большинство, однако, не имело ни денег ни вещей и с тупым отчаянием сидело на своих узлах, брошенных среди улицы. Сыпно­тифозные лежали тут же, вперемежку со здоровыми. Скорбь и апатия владели несчастными людьми, только что потерявшими Родину и те­перь переживающими невероятные лишения.

Среди всех эвакуаций всех Белых армий Крымская эвакуация является примером высокого искусства. Однако, несмотря на прекрас­ную организацию эвакуации, предварительный отход к портам протекал в крайне тяжелой боевой обстановке. Вследствие этого части сильно перемешались, а управление значительно ослабело. Дальнейшее — переезд и продолжительное пребывание на пароходах — еще более разрушило воинский порядок. В итоге, то, что высаживалось в Галлиполи, имело лишь приблизительное сходство с армией: организация была сильно нарушена, а дисциплина быстро падала.

Мораль, в широком понятии этого слова, поколебленная уже в годы войны н революции, катастрофически снизилась за время эвакуации, когда из-за кружки воды или места в уборной люди опускались до уровня зулуса.

В те трагические дни высадки в Галлиполи и последующего пер­вого периода господствовало карамазовское мировоззрение: все дозволено. Потеряв Родину, потерпев крушение всех лучших своих идеалов, несчастные изгнанники, голодные и промокшие, бесприютные и оборванные искренно считали, что фактом изгнания они разрешены от долга и обязанностей.

{264} Дисциплинарная власть, т. e. право приказывать, ограничивалась лишь узким кругом физического самообслуживания. Даже наиболее энергичные начальники терялись в этом хаос разложения. Как следствие недавней реорганизации (сведете армии в корпус), боль­шинство начальников не знало своих новых подчиненных, а последние — своих новых начальников. Алексеевский полк, например, был укомплектован чинами из 22 различных частей. Технический полк объединил все технические части Крымской армии и т. п.

К тому же, в виду сведения армии в корпус, многие части перестали существовать, и произошло массовое сложение должностных наименований. Это в свою очередь создало обострение личных самолюбий, бесконечные споры о старшинстве и ссылки на прежние заслуги.

Среди подобного хаоса и безначалия, как маяк среди, бушующего моря, находился ген. Кутепов. Всюду появлялась его коренастая фигура, излучавшая, казалось, безграничную энергию. С первого же момента выгрузки он убедился, что его присутствие всюду необходи­мо: появлялся командир корпуса, и что-то делалось. Уходил он, и апатия снова овладевала людьми. А работы было «безбрежное море». Прежде всего, надо было организовать питание и размещение. Тифоз­ная эпидемия усиливалась, и необходимо было создать лечебные заведения. Дети и женщины требовали свою долю внимательных забот.

Длительные и мучительные огорчения причиняло состояние обмундирования, а в особенности сапожный вопрос. В массе войска были скверно одеты, у многих не было шинелей; в каждой рой возникли «босые команды»...

Кошмарные условия существования еще более осложнялись скудостью питания.

К тяжести галлиполийской жизни добавлялось еще подчеркивание французами своей помощи русским войскам. Командные французские верхи и низы с неизменным единодушием повторяли, что только французская помощь не дает «умереть крымским беженцам от голода и нищеты»...

Совокупность всех вышеприведенных фактов разясняет, в какой исключительно трудной обстановке начиналась и протекала ра­бота ген. Кутепова. Все надо было создавать заново, в обширных размерах и с ничтожными материальными возможностями.

Вместе с тем А. П. сознавал, что, кроме забот по внешнему устройству войск, ему надлежало осуществить еще боле трудное задание: превратить свой деморализированный корпус в войска высокой {265} моральной ценности. Для этого, прежде всего надо было восстановить дисциплину.

И с первого же дня прибытия в Галлиполи, командир корпуса энергично принялся за водворение дисциплины. Он «цукал» (Любимое выражение А. П.) и арестовывал за неотдание чести, за неряшливый вид, за всякое нарушение воинского порядка и благочиния. Однако, при наличии моральной приниженности войск подобное направление деятельности ген. Куте­пова воспринималось многими, как ненужный формализм или даже как жестокость. Стремление А. П. восстановить дисциплину встречало сопротивление и даже ропот.

Популярность ген. Кутепова, гордость войск своим «комкором» и любовь к нему пришли лишь в дальнейшем, как последствие весь­ма сложных психологических процессов.

 

ГЛАВА III.

 

Галлиполийская идея — многолика. Однако будет уместно и необходимо выяснить те руководящие идеи, какие воодушевляли галлиполийское творчество и какие, без сомнения, способствовали в полной мере успеху строительству. Дабы формулировать главнейшую галлиполийскую идею, необходима небольшая предпосылка.

Всякая революция сокрушает основы и формы существовавшего до нее права. Русская революция подтвердила в полной мере эту истину. Решительно все правовые нормы были нарушены. Или в идейном или в субъективном восприятии. Особенно сильные разрушения оказались в области военной дисциплины, т. е. того фундамента, на котором и утверждается армейское бытие.

Невежественное военное творчество Временного Правительства, проникнутое партийной нежизненностью, не сознавало, что дисциплину невозможно утверждать только на основах абстрактных идей. Дисциплина каждой армии будет жизненной лишь тогда, когда ее сущность и формы соответствуют психологическим, историческим и бытовым особенностям данного народа Поэтому, дисциплина французской армии так резко отличается от немецкой, а русской Императорской армии — от английской.

{266} В силу сложных причин, Добровольческая армия (Воор. силы Юга России), ведя борьбу с большевиками, усвоила и закрепила в своем быту многие идеи Февральской революции. В итоге, создалось глубоко вредное смешение старых и новых понятий, что оказало край­не пагубное влияние на дисциплину Белой армии. Особенно сильно были поколеблены основные устои старороссийской дисциплины — учения о начальника и о значении чина. Высокая идея добровольчества стала постепенно тускнеть, и под воздействием революционных отражений ее первоначальное содержание — «служу и воюю потому, что хочу» — стало подменяться формулой уже явно анархической: «служу и воюю, как хочу»...

Надо было возродить уважение к закону. Осуществить же подобное решение возможно было только при решительном отказе от военно-революционных идей. Другими словами, — необходимо было вывести Галлиполи из революции.

Галлиполйское командование неуклонно осуществляло в своем идейном и практическом строительств формулу «выход из революции».

Надо признать, что хотя эта формула официально и не афишировалась, но сознательно или инстинктивно она была близка войскам, ибо «галлиполйское чудо» явилось следствием общих, однородных уси­лий...

Вновь принятая система организованной, систематической борьбы за восстановление дисциплины весьма скоро убедила войска, что ни одно правонарушение не может пройти без воздействия, и что реши­тельно все, вне зависимости от чина и должности, обязаны соблюдать закон.

Суровыми и решительными, но планомерными и закономерными средствами забытая законность была укреплена, и расшатанная дисцип­лина восстановлена.

 

ГЛАВА IV

 

Под воздействием тяжелого труда и суровой дисциплины очищалась замутившаяся русская душа. К Галлиполийцам первого периода вполне применима характеристика Толстого, данная Пьеру Безухову: «он был порочным только потому, что он как-то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным»... Очистившись от {267} временного и наносного, русская душа явила возвышенную красоту, а русская натура свою изумительную талантливость.

Обнаружившееся духовное возрождение было чрезвычайно своевременным, ибо к Пасхе в сильной степени стал проявляться натиск французов, стремившихся ликвидировать и корпус, как военно-организованную силу.

Французское правительство и французское командование на Востоке выпустили ряд «объявлений» и «обращений», в которых настойчиво проводили идею распыления армии. — «Русским беженцам», находившимся в лагерях Галлиполи и Лемноса, рекомендовалось уезжать в Сов. Россию или в Бразилию, причем подобные советы сопро­вождались беззастенчивой и лицемерной рекламой.

17 апреля 1921 года французское правительство выпустило обширное «официальное сообщение». Чтобы иметь представление о полити­ческой и моральной ценности итого документа, достаточно привести за­ключительные слова «сообщения»: «Все русские, находящиеся еще в лагерях должны знать, что армия Врангеля больше не существует, что их бывшие начальники не имеют больше права отдавать им приказания, что они совершенно свободны в своих решениях, и что впредь им не может быть предоставлено продовольствие»...

Французское стремление распылить Русскую армию нашло живейшее сочувствие и среди эмигрантских группировок радикального толка. В итоге, как уже указывалось раньше, сложная политическая обстановка превратила Галлиполи в центр, вокруг коего шла ожесточенная политическая борьба.

Противостоял, разлагающим тенденциям могли лишь моральные силы войск и авторитет командира корпуса. По мере укрепления дисциплины усиливался и моральный закал. Войска стали гордиться собою и верить в свои силы.

Авторитет генерала Кутепова стал быстро возрастать. Войска перестали видеть в А. П. только карающую руку, былое озлобление улетучилось и уступило место более справедливому отношению. Галлиполи постепенно убедилось, как заботлив командир корпуса, и какие усилия проявляет он, чтобы отстоять интересы русского национального дела. За внешней суровостью своего начальника стали угадывать благородное сердце и яркое патриотическое горение. Чем больше понимали командира корпуса, тем больше стали его уважать и ценить.

Когда А. П. был вызван ген. Врангелем в Константинополь по служебным делам, стихийно проявилось опасение:

{268} «А что, если французы не пустят комкора назад?»

И когда командир корпуса благополучно вернулся, его встретили уже громкими криками «ура». Это был первый триумф А. П.

Впрочем, подлинная и уже неизменная популярность пришла позже, после знаменитого в истории Галлиполи приказа № 323 от 23 мая.

Французское командование, сознавая неудачу своих попыток распылить корпус, надумало прием более тонкий, чем советы ехать в Совдепию или в Бразилию. Зная, что войска живут надеждой на переезд в славянские страны, оно объявило, что желающие могут ехать туда одиночным порядком. Подобное предложение явилось для многих соблазнительным: «поеду самостоятельно, а когда корпус переедет, вернусь в свою часть».

Галлиполийское командование никак не могло усвоить подобное обывательское мышление, ибо понимало, что такая точка зрения грозить роковыми для корпуса последствиями. Необходимо было разрушить хитрый план французов и ответить им еще более сильным психологическим ударом. Таковым и явился приказ № 323, который являлся логическим завершением основной галлиполийской идеи «выход из революции».

 

ПРИКАЗ

1-му армейскому корпусу

№ 323.

 

Я имею основание предполагать, что французское командование наме­ревается продолжать отправление желающих ухать из Галлиполи. Воз­можно, что будут предложения ехать в Сербию или Болгарию.

Главнокомандующий желает перевести в Сербию 1-ый арм. корпус целиком, и потому отправление отдельных людей и групп ведет лишь к разложению частей...

В полном сознании своей ответственности перед Родиной я не могу допустить развала вверенного мне корпуса. Приказываю:

1) Всех, кто пожелает исполнить предложение французского командования и тем прикрывает свои личные шкурные интересы в тяжелые дни армии, — перевести на беженско