Следует признать, что метод Ситы Дьюлип не всегда абсолютно
надежен. Иногда тебя заносит в такой мир, куда тебе совсем не
хотелось. Но если у вас есть под рукой карманное издание «Путеводителя» Рорнана, то почти наверняка можно узнать, где вы
«приземлились»; хотя, если честно, и «Путеводитель» этот тоже
не всегда бывает абсолютно надежен. Но не тащить же с собой
«Энциклопедию миров» в сорока четырех томах! Да и, в конце
концов, в чем можно быть абсолютно уверенным, кроме того, что
рано или поздно умрешь?
На Айслак я попала совершенно случайно, когда была еще совсем
неопытной путешественницей и не привыкла первым делом
совать в чемодан «Путеводитель» Рорнана. В отеле АПИМа
нашлась, разумеется, полная «Энциклопедия миров», но в администрации
мне заявили, что в данный момент она находится в
переплетной мастерской, потому что «МЕДВЕДИ сожрали с корешков
весь клей» и страницы рассыпались. Какие странные у
них, в Айслаке, медведи, подумала я, но спрашивать мне не хотелось.
Я на всякий случай хорошенько осмотрелась — и в холле, и
в своем номере, — но никаких медведей (или, может, это были
медведки?) не обнаружила. Мне очень понравилась эта красивая
гостиница, и постояльцы оказались тоже весьма приятными, и я
решила: ладно, что ни делается, все к лучшему, так что проведу я
эти два дня здесь. Я просматривала книги в книжном шкафу,
рассчитывая найти за ними встроенный трансломат и совершенно
позабыв о медведях, когда вдруг за полкой кто-то завозился.
Я отодвинула последнюю книжку и увидела его. Он был темный,
мохнатый, с длинным, тонким, похожим на проволоку хвостом.
В нем было дюймов шесть-восемь, не считая хвоста. Мне не
|
|
слишком хотелось делить помещение с этим существом, но я
терпеть не могу жаловаться незнакомым людям — ведь как следует
пожаловаться можно только тем, кого действительно хорошо
знаешь, — так что я просто поплотнее придвинула книжный
шкаф к дырке в стене, в которую, собственно, и нырнуло это
странное существо. А потом пошла вниз — обедать.
Обед был в семейном стиле — все сидели за одним длинным
столом и настроены были вполне дружелюбно. С представителями
самых различных миров я легко объяснялась с помощью
трансломата, как и они со мной, однако при общем довольно
оживленном разговоре явно наблюдалась перегрузка в сети. Моя
соседка слева, розовая дама из мира, который она называла Айес,
сообщила мне, что они с мужем довольно часто посещают Айслак.
Я спросила, известно ли ей что-либо о здешних медведях.
— Да, — с улыбкой кивнула она. — Они, в общем, безобидные,
но все равно — это такие вредители, просто ужас! Портят книги,
конверты облизывают, в постель забираются!
— В постель?!
— Да-да. Они ведь когда-то были, так сказать, любимцами семьи.
Ее муж наклонился ко мне — он тоже был совершенно розовый
— и с улыбкой пояснил по-английски:
— Игрушечные мишки. Плюшевые. Да-да.
— Игрушечные? Плюшевые?
— Да-да, — повторил он, но все же был вынужден перейти на
свой родной язык и общаться со мной с помощью трансломата. —
Игрушечные мишки — это такие маленькие зверюшки, с которыми
любят играть дети, верно?
— Но ведь игрушечные — это не живые!
Он был несколько обескуражен:
— Неужели мертвые?
— Нет… это… как бы чучела… искусственные зверюшки, набитые
|
|
опилками, игрушки…
— Да-да. Игрушки, забава, любимцы, — с нежной улыбкой согласно
закивал он.
Ему хотелось поговорить о своем предстоящем визите в мой
мир; когда-то он уже побывал в Сан-Франциско, и там ему очень
понравилось. Мы с ним разговорились о землетрясениях и совсем
позабыли об игрушечных медведях. Землетрясение в 5,6 балла
показалось ему «совершенно очаровательным и очень забавным
», и мы с его женой много смеялись, когда он о нем рассказывал.
Это была на редкость милая пара с удивительно оптимистичным
мировоззрением.
Вернувшись в свой номер, я придвинула к книжному шкафу
еще и чемодан, чтобы уж совсем закрыть ту дыру в стене, и легла
спать, очень надеясь, что у этих игрушечных медведей нет запасных
выходов из норы.
В ту ночь никто ко мне в постель не забрался. Я проснулась
очень рано, потому что из-за перелета Лондон — Чикаго попала в
совершенно иной часовой пояс. Кроме того, в аэропорту Чикаго
мое дальнейшее продвижение на запад было еще отложено, что
окончательно сбило меня с толку, зато дало возможность совершить
это небольшое путешествие. Утро было прелестное, теплое,
хотя солнце еще только вставало. И я решила тоже встать и
выйти на улицу, чтобы немного прогуляться и посмотреть город
Слас, столицу Айслака.
В моем мире Слас считался бы просто крупным городом, и, на
мой взгляд, в нем не было ничего особенно экзотического, если
не считать того, что здесь царил на редкость смешанный архитектурный
стиль, если это вообще можно было назвать стилем. У
|
|
нас обычно в центре и улицы самые красивые, и дома, а маленькие
и скромные домишки можно увидеть главным образом в
пригородах или в поселках бедняков. Но здесь, в центре Сласа, в
жилом квартале роскошные особняки стояли вперемешку с настоящими
лачугами. И в центре, и на окраинах я обнаружила те
же дикие диспропорции — и в размерах жилых домов, и в офисной
архитектуре. Старинное массивное здание с гранитными
стенами в четыре полноценных этажа возвышалось над десятиэтажным
уродцем в десять футов шириной и всего пятью-шестью
футами между этажами — этаким кукольным небоскребом. Впрочем,
теперь на улицах было уже достаточно прохожих, и мое
внимание полностью переключилось на них.
Обитатели этого странного города также удивительно сильно
различались по росту, по размерам и по цвету кожи и волос.
Мимо меня стремглав промчалась женщина с метлой; ростом эта
особа была не менее восьми футов. Она действительно и даже,
пожалуй, грациозно сметала с тротуаров пыль. Сзади у нее торчало
нечто, сперва показавшееся мне просто запасной метелкой:
пышный султан перьев, воткнутых, похоже, за пояс и торчавших,
как хвост страуса. Потом мне попался мужчина, явно бизнесмен;
он размашисто шагал по улице, полностью поглощенный своим
компьютером; в ухе у него был наушник-«ракушка», а в левую
дужку очков было вмонтировано еще какое-то крошечное электронное
устройство. Он что-то говорил, на ходу просматривая
сведения о состоянии рынка. Ростом он был мне примерно по
пояс. На той стороне улицы я заметила четверку юношей, в которых
не было, пожалуй, ничего странного, если не считать того,
что все они походили друг на друга как две капли воды. Затем
вприпрыжку пробежал мальчик, торопившийся в школу. Бежал
он на четвереньках, очень аккуратно; специальные кожаные
перчатки — или ботиночки? — защищали его руки от соприкосновения
с тротуаром. Ребенок показался мне, пожалуй, несколько
бледноватым и не слишком красивым: глазки маленькие, мордастенький,
курносый, но все равно — прелесть!
В центре возле парка только что открылось уличное кафе. Хоть
я и не знала, что жители Айслака едят на завтрак, но порядком
проголодалась и готова была съесть что угодно, лишь бы съедобное.
Я направила микрофон трансломата на официантку, изможденную
женщину лет сорока, в облике которой, на мой взгляд,
не было ничего необычного, кроме поистине прекрасных густых
светло-желтых искусно заплетенных кос.
— Скажите, пожалуйста, что иностранцы обычно едят на завтрак?
Она рассмеялась и, улыбаясь красивой доброй улыбкой, наклонилась
к трансломату и сказала:
— По-моему, это ВЫдолжны мне сказать! А мы обычно едим
кледиф или фрукты с кледифом.
— Фрукты с кледифом, пожалуйста, — сказала я, и вскоре она
принесла мне тарелку чрезвычайно аппетитных фруктов и большую
плошку какой-то желтоватой каши, чуть теплой, но без комков
и густотой напоминавшей сметану. Кледиф — звучит страшновато,
но на вкус — просто отлично: нежная, питательная еда,
которая легко глотается и слегка бодрит, как кофе с молоком.
Официантка немного задержалась возле меня, желая узнать, понравилось
ли мне.
— Извините, — сказала она, — я ведь должна была сразу спросить,
не плотоядная ли вы. Плотоядные обычно едят на завтрак
сырую дичь или кледиф с потрохами.
— Нет, кледиф с фруктами меня совершенно устраивает, — заверила
я ее.
Больше посетителей в кафе не было, а я ей явно понравилась.
Как, впрочем, и она мне.
— Можно спросить, откуда вы к нам прибыли? — спросила она,
я сказала, и мы разговорились. Ее звали Ай Ли А Ле. Вскоре я
убедилась, что она не только умна, но и хорошо образованна. У
нее была ученая степень по биологии — она занималась патологией
растений, — но, по ее словам, ей еще повезло, что удалось
устроиться официанткой.
— У нас очень плохо с работой еще со времен Запрета, — сказала
она и, поняв, что я не знаю, что такое Запрет, собралась мне
это разъяснить, но тут оказалось, что появились новые посетители
— за одним столом огромный, похожий на быка мужчина, за
другим две девушки, удивительно напоминавшие мышей. Их
нужно было обслужить, и мы с Ай Ли А Ле распрощались.
— Мне бы очень хотелось еще с вами побеседовать, — сказала
я, и она ответила со своей доброй улыбкой:
— Ну, если вы снова зайдете сюда после четырех, то мы сможем
посидеть спокойно и поговорить.
— Хорошо, — обрадовалась я. Еще немного побродив по парку
и по улицам, к ланчу я вернулась в гостиницу, потом немного
вздремнула, а затем по монорельсовой дороге опять поехала в
центр. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого разнообразия
человеческих типов, как в этом вагоне! Там были люди
любых форм и размеров, любых цветов кожи и степеней волосатости, шерстистости, пернатости (запасная метла у той дворничихи
и в самом деле оказалась хвостом) и даже, думала я, самым
неприличным образом разглядывая одного длинного зеленоватого
юнца, покрытого густой листвой, всех степей «олиственелости
». А как еще? У него ведь настоящие ветки с листьями торчали
из ушей! И он что-то шептал про себя — так шепчет теплый
ветерок, залетая в открытые окна автомобиля.
Единственное, что у всех обитателей Айслака было общим и
одинаковым, — это, к сожалению, нищета. Город, конечно, некогда
процветал, причем не так уж давно. Например, этот монорельс
был настоящим шедевром инженерной мысли, но, увы, уже
начинал ветшать и изнашиваться. Сохранившиеся старинные
дома — архитектура которых казалась мне не просто приемлемой,
а великолепной — выглядели обшарпанными; к тому же их
совершенно задавили толпившиеся вокруг небоскребы как великаньи,
так и кукольные, а также строения, больше всего похожие
на конюшни, на клетки для кур или на кроличьи норы — какое-то
строительное рагу, сделанное из самых дешевых материалов и
казавшееся на редкость жалким и рахитичным. Да и сами жители
Айслака выглядели не лучшим образом; многие и вовсе были
одеты в настоящие лохмотья. Некоторые из самых шерстистых
или пернатых обходились исключительно собственным «покровом
». Тот, покрытый зелеными листьями парнишка носил скромный
фартучек, однако его узловатый шершавый, точно ствол дерева,
торс и такие же конечности были обнажены. Эта страна
явно пребывала в глубоком, затяжном экономическом кризисе.
Ай Ли А Ле сидела за столиком уличного кафе, находившегося по
соседству с тем заведением, в котором она работала. Она улыбнулась
мне, кивком приглашая тоже присесть. Перед ней стояла
маленькая мисочка с охлажденным кледифом со всякими сладкими
приправами, и я заказала то же самое.
— Расскажите мне, пожалуйста, о Запрете, — попросила я.
— Когда-то мы выглядели так же, как и вы, — начала она.
— И что же вдруг случилось?
— Ну… — она смутилась. — Видите ли, нам всегда нравилось
заниматься наукой…
Вот в сокращенном виде то, что мне поведала Ай Ли А Ле.
Сильной стороной жителей Айслака были практическая физика,
агрономия, градостроительство, инженерные искусства, изобретательство,
однако они были слабоваты в гуманитарных и естественных
науках, особенно в истории. Да и теоретический подход
у них явно хромал. Короче, в Айслаке имелись свои эдисоны и
форды, но не было ни своего Дарвина, ни своего Менделя. Когда
их аэропорты в итоге достигли примерно нашего уровня (а может,
и хуже!), они научились путешествовать по иным мирам, и в
одном из них лет сто назад один их ученый открыл для себя
генетику и привез эти драгоценные знания домой. Эта наука всех
восхитила, и айслакцы мгновенно овладели ее основными принципами.
Точнее, не совсем овладев ими, вовсю стали их применять
к любым разновидностям живой материи.
— Основное внимание наших ученых было, естественно, обращено
на растительный мир, — рассказывала Ай Ли А Ле. — Они
«учили» съедобные растения давать больший урожай, лучше сопротивляться
болезнетворным бактериям и вирусам, самостоятельно
убивать насекомых и так далее.
Я кивнула и сказала:
— Мы тоже ставим много подобных опытов.
— Правда? А вы… — Она смутилась, Видимо, ей было очень
трудно задать тот вопрос, на который очень хотелось услышать
ответ. — Видите ли, я вот, например, кукуруза, — застенчиво призналась
она.
Я на всякий случай проверила, правильно ли перевел мне это
слово мой трансломат. Да, «услу» значит «кукуруза, маис». Я заглянула
в толковый словарь, но и там говорилось, что услу на
Айслаке и кукуруза в моем мире — это одно и то же растение.
Я знала, что одной из загадочных черт кукурузы является то,
что у нее нет диких аналогов, есть только весьма дальний предок,
в котором вы бы никогда не признали теперешнюю кукурузу,
которая представляет собой искусственно выведенное растение,
созданное путем многолетней селекции и скрещивания, плод
труда многочисленных собирателей растений и простых земледельцев.
Можно сказать, чудо ранней, эмпирической генетики.
Но какое отношение кукуруза имеет к Ай Ли А Ле?
Ай Ли А Ле с ее чудесными густыми золотистыми, цвета пшеницы,
волосами, заплетенными в толстые косы…
— Она, правда, составляет только четыре процента моего генома,
— словно извиняясь, сказала она. — Хотя там есть еще полпроцента
генома попугая, но это рецессивный ген, слава богу!
Я все еще пыталась осознать то, в чем она только что призналась.
Наверное, она сразу поняла, каков будет мой ответ на ее так
и не произнесенный вслух вопрос, — догадалась по моему потрясенному
молчанию.
— Это были совершенно безответственные люди! — сурово заявила
она. — Со всеми своими программами, политикой и стремлением
все сделать лучше, они вели себя, как полные глупцы. По
их милости на свободу вырвались совершенно неведомые им
силы; все живое стало смешиваться, как попало. За десять лет
они умудрились начисто уничтожить такую важную сельскохозяйственную культуру, как рис. Семена его улучшенных разновидностей
оказались стерильными. Последовавшие за этим голодные
годы были поистине ужасны… А бабочки! У нас ведь
раньше были бабочки! А у вас они есть?
— Да, некоторые виды пока сохранились, — сказала я.
— И делету у вас сохранились? — Мой трансломат сообщил
мне, что это разновидность поющих светлячков, ныне полностью
истребленных. Я с грустью покачала головой:
— Нет, делету у нас нет.
Она тоже с грустью покачала головой.
— Я вот никогда в жизни не видела ни одной бабочки или
делету! Только на картинках… Их уничтожили с помощью особых
инсектицидов, этих клонов-убийц. Но и это ученых ничему не
научило! Ничему! Уничтожив бабочек, они взялись за животных
и людей. Они принялись их «улучшать»! Это был кошмар! Собаки,
умевшие говорить; кошки, умевшие играть в шахматы; люди,
которым было уготовано стать гениями и, никогда не болея, прожить
не менее пятисот лет! О да! У нас тут и до сих пор полно
говорящих собак, и порой они просто невыносимы со своей бесконечной
болтовней об одном и том же — секс, испражнения,
запахи, запахи, испражнения, секс. «Ты меня любишь?» — «А ты
меня?» Ненавижу говорящих собак! Мой королевский пудель Ровер
не говорит ни слова, дорогой мой мальчик! А потом появились
эти… «гуманоиды»! Теперь нам никогда не избавиться от
нашего Номера Первого. Это здоровенный кровожадный ГИПО.
Ему сейчас девяносто, но выглядит он лет на тридцать и будет так
выглядеть еще как минимум четыре столетия. И столько же будет
оставаться Номером Первым. Этот набожный лицемер, этот глупец,
этот жадный мелкотравчатый злобный ублюдок представляет
собой, с точки зрения наших ученых, идеальный тип мужчины-
производителя. Ему никакой закон не писан. И к нему, естественно,
Запрет не имеет ни малейшего отношения. Но я все же
не считаю, что Запрет был принят неправильно. Нужно же было
хоть что-то предпринять! Все складывалось просто чудовищно.
Когда пятьдесят лет назад до них дошло, что генетические хакеры
просочились во все лаборатории, половина технического состава
— сплошные биофанатики, а церковь владеет секретными предприятиями
в восточном полушарии, сознательно разворачивая
нашу генетику в сторону всеобщей гибели… К счастью, большая
часть созданной ими продукции оказалась нежизнеспособной.
Но очень многие их творения выжили и существуют до сих пор.
Тут уж хакеры постарались на славу. Одни эти люди-куры чего
стоят!.. Вы, кстати, их видели?
И как только она спросила, я догадалась, что, да, видела: это
были низенькие, точнее, приземистые, существа, без конца сновавшие
у всех под ногами, налетавшие друг на друга и так пронзительно
пищавшие, что все дорожное движение стопорилось:
водители опасались переехать кого-нибудь из них.
— Когда я их вижу, мне хочется плакать, — сказала Ай Ли А Ле,
и вид у нее был действительно такой, словно она вот-вот расплачется.
— Значит, Запрет означал прекращение дальнейших генетических
экспериментов? — спросила я.
Она кивнула.
— Да. И лаборатории были действительно взорваны, а все биофанатики
отправлены на переподготовку в Губи. И отцы церкви
по большей части сидят в тюрьме. Да и многие монахи, я думаю,
тоже. Генетиков почти всех перестреляли. Уничтожили результаты
всех экспериментальных исследований, которые уже велись,
а сами исследования запретили. И всю сельскохозяйственную
продукцию тоже уничтожили, если она, — Ай Ли А Ле пожала
плечами, — «слишком сильно отличалась от нормы». От нормы!
— Она нахмурилась, хотя, казалось, что ее лицо, несмотря на
усталость, постоянно освещено солнцем. — Какая там норма! У
нас давно уже никакой нормы нет! Как нет больше и отдельных
видов и разновидностей. Мы представляем собой генетическую
кашу. Когда мы сажаем кукурузу, то всходит клевер, воняющий
хлором. Когда мы сажаем дуб, то вырастает ядовитое дерево пятьдесят
футов высотой и десять футов в обхвате. А когда мы занимаемся
любовью, то не знаем, кто у нас в результате родится —
ребенок, жеребенок, лебеденок или молодое деревце. Моя
дочь… — Голос Ай Ли А Ле сорвался. Лицо ее мучительно исказилось.
Стиснув зубы, она старалась взять себя в руки и далеко не
сразу сумела продолжить свой рассказ: — Моя дочь живет в Северном
Море. Питается сырой рыбой. Она очень красива. У нее
такая темная, шелковистая шкурка… Но… когда ей было всего два
годика, мне пришлось отвезти ее на берег моря и бросить прямо
в огромные холодные волны. И я позволила ей навсегда покинуть
меня, уплыть в морские глубины, быть той, кем она родилась. Но
она ведь и человек тоже! Да-да, она, как и я, человек!
Ай Ли А Ле горько заплакала; заплакала вместе с нею и я.
А потом, немного успокоившись, моя собеседница продолжила
свой рассказ о том, как «коллапс генома» привел к глубочайшей
экономической депрессии, которую лишь усугубили различные
статьи Запрета, предусматривавшие «абсолютную чистоту» и запрещавшие
профессиональную деятельность и работу в правительственных
учреждениях тем, кто при проверке оказался веком менее чем на 99,44 процента, — за исключением Здоровяков,
Правильных и прочих ГИПО (т. е. Генетически Измененных
Продуктов, Одобренных Чрезвычайным Правительством). Именно
поэтому Ай Ли А Ле и работала официанткой. Ведь она на
целых четыре процента была кукурузой.
— Маис когда-то был священным у многих народов в том мире,
откуда я прибыла сюда, — сказала я, вряд ли сознавая, зачем это
говорю. — Это такое прекрасное растение! Мне нравится все, что
делают из кукурузы: полента, кукурузные лепешки, кукурузный
хлеб, тортильи, консервированная кукуруза, мамалыга, кукурузная
крупа, виски, чаудер — это такая похлебка с овощами, кукурузными
початками, рыбой и моллюсками. Да и просто вареные
кукурузные початки — это очень вкусно. Все это прекрасно. Это
поистине благословенное растение! Надеюсь, вы не возражаете,
что я перечисляю исключительно съедобные веши?
— Господи, конечно же нет! — улыбаясь, сказала Ай Ли А Ле. —
А как вы думаете, из чего мы делаем кледиф?
Потом я все-таки спросила ее об игрушечных мишках. Это выражение,
конечно, ничего ей не говорило, но когда я описала
существо, которое жило в моем книжном шкафу, она кивнула:
— Ах, да! «Книжкины мишки»! Это было еще в самом начале,
когда генетики старались все сделать лучше, чем оно есть. Вот
тогда они и уменьшили обыкновенных медведей, превратив их в
карликов, в забаву для детей, в домашних любимцев. Это были
игрушки, но только живые. И в них заложили вполне определенную
программу: они должны были всегда быть добродушными,
пассивными и преданно любить своих хозяев. Но один из генов,
использованных для уменьшения медведей, ученые позаимствовали
у насекомых — у ногохвостки и уховертки. И вот игрушечные
медведи вдруг принялись поедать детские книжки. По ночам,
когда предполагалось, что они будут сворачиваться клубком
в ногах у своих маленьких хозяев, они вылезали из кроваток и
начинали есть книги. Им очень нравился вкус бумаги и клея.
Потом оказалось, что потомство таких медведей обладает длинными
проволочными хвостами и странными челюстями, похожими
на челюсти некоторых насекомых; в общем, эти существа
уже никак не годились для детей. Но изловить их, к сожалению,
оказалось очень трудно; они всегда успевают удрать и залезть
куда-нибудь в недоступное место — в деревянную мебель или в
стену…
Айслак я потом посещала еще несколько раз — мне хотелось
повидаться с Ай Ли А Ле. Это не очень-то счастливый и не слишком
обнадеживающий мир, но я бы отправилась куда угодно,
лишь бы снова увидеть эту добрую улыбку и этот водопад золотистых волос, заплетенных в косы. Чтобы насладиться порцией
замечательного кушанья из кукурузы в обществе женщины, которая
и сама на целых четыре процента является этим растением.__