— Как же смотреть за ними? — Малиновская, жена Бориса Артамоновича, думала о детях, которые все эти дни в одиночку жили на кордоне, где им и страшно и опасно.
— Другого выхода нет, Маша. Отрядим для присмотра за ребятишками нянечку. А сами по очереди будем дежурить возле зубриц.
— Разбегутся. Не боишься?
— Не разбежались, когда за волками гнались. Стадный инстинкт. Думаю, что на поляне, где у нас огороды, им будет неплохо. Сарай соорудим на зиму, оградку. Урочище Жерновое. Чистое место, чистая вода.
Кончался сентябрь, пришли морозные ночи, по утрам луга белели от изморози, на лужах появлялся ледок.
В одно такое утро широко открылись ворота загона. Зубрицы, зубрята, а за ними и две бизонки вышли на свободу. Их погнали выше по склону. Прошло двадцать или тридцать секунд, и звери исчезли из виду.
С отчаянной решимостью Лидия Васильевна махнула рукой:
— Пускай себе! На то они и звери…
Глава шестая
Три письма Зарецкому. В глухие места — к зубрам. Вести с фронта. Странные директорские заботы. За беглянкой. Бычки — дети Кавказа. Два больших боя. Парашютисты. Военная судьба Кожевникова.
Три письма пришли на имя А.М.Зарецкого в октябре сорок первого.
Лидия Васильевна сообщала о трагических событиях, случившихся после приема бизонов из Московского зоопарка: как пали они, как погиб Журавль и о своем решении выпустить зубров на волю, подальше от зараженной зоны. Она просила Андрея Михайловича приехать до зимы на Кишу.
— Вот оно, последствие глупой акции! — Старший Зарецкий не находил слов в адрес людей, которые отправили бизонов на Кавказ. — Мы заскользили вниз. Кто заменит утраченного Журавля? Где возьмешь нового быка? Лида говорит, что в будущем году родятся… А вдруг опять телочки? На годы отодвигается создание чистопородного стада!
— Хоть бы этих удалось сохранить, — вздохнула Данута Францевна. — Как подумаю о Лиде, голова кругом. В лесу, в глуши, а скоро холод, метели. Как она справится? Не пора ли нам, Андрей?..
Зарецкий выхаживал по комнате с письмами в руке. Он раскраснелся от переживаний. Первый укол войны, точнее, удар из-за угла! Первый ли? Нет сомнения, что зубры в Крыму и Аскании тоже под угрозой. Кавказское стадо снова единственное. Тем оно дороже.
— Ты права, надо ехать. Подыматься — и скорее на Кишу, — решительно произнес он.
А опасность возрастала. Не прошло и четырех месяцев, как фашистские армии с боями, но и с огромными потерями одолели сотни и сотни километров по нашей земле, они у Брянска, Киева, в Крыму. Они вышли на междуречье Днепра и Дона, взяли Харьков, создали угрозу Ленинграду, даже Москве! Ростов под ударом. Старый воин сознавал, что это значит: враг рвался к Волге и Кавказу.
Сам он уже дважды просился на фронт. И очень переживал, получив после очередной комиссии очередной отказ: не тот возраст, не то здоровье.
— Да, надо ехать в заповедник, — повторил он и, посмотрев на два других письма, вскрыл конверт со штампом Краснодара.
Перед глазами синели четыре машинописные строки: «Прошу срочно явиться в штаб обороны Кавказа для переговоров, касающихся неотложных решений». И аккуратная подпись заместителя начальника штаба, комбрига…
Зарецкий протянул письмо жене. Данута Францевна только ахнула: все непонятное было для нее страшным.
А он уже разрывал третий конверт, московский. В письме лежал приказ Макарова о назначении А.М.Зарецкого на должность хранителя-зубровода в Кавказском заповеднике с правами заместителя директора.
В следующий час он уже собирался, надевал старую бекешу егеря, знаком попросил жену присесть, сел рядом с ней. Помолчали. Он встал, поцеловал ее и шагнул за порог.
В Краснодаре его принял дежурный командир, со второго этажа спустился военный с одной шпалой в петлицах и повел наверх.
Комбриг, человек уже не молодой, пожал руку, подвинул стул и, когда Зарецкий сел, сказал:
— Из Майкопа мне сообщали о вашем настойчивом желании идти на фронт. Но для вас есть дело не менее серьезное в самом заповеднике. Мы готовим в горах силы для отражения возможного наступления немцев, создаем базы, собираем группы, способные вести бои в сложных горных условиях, даже во вражеском тылу.
— Неужели они решатся?..
— Есть очень веские основания. Немцы нацелены на кавказскую и бакинскую нефть. Дорогу им преграждает не только Красная Армия, но и Кавказ, горы. Возможны бои в горах.
Андрей Михайлович побледнел. Мысль о сражении в местах, где удалось поселить первых зубров, повергла его в ужас.
Они подошли к карте Западного Кавказа. Разговор длился более двух часов. Зарецкий получал особые полномочия: советовать командирам, где и как строить базы, указать им егерские тропы, побывать в отрядах, которые формировались из районных активистов. Он должен был передать этим отрядам опыт войны двадцатых годов в горах, определить и закрыть самые уязвимые пути к перевалам.
— Вот ваш район. — Комбриг показал на предгорья от Хадыженска до Псебая во всю глубину меж Передовым хребтом и Главным Кавказом. — Действуйте. И пусть ни одна душа не узнает об этой вашей деятельности. Вы работник заповедника, не более.
— Не совсем понимаю, почему я должен скрывать?
— В составе немецкой южной группы армий действуют части генерала Шкуро. Старый волк собрал за рубежом немало здешних казаков, удравших после революции. Они знают горы, у них есть знакомые, родные. Зачем вам, командиру партизанских групп, подвергать себя опасности?.. И соблюдение военной тайны, конечно. Где вы думаете устроиться?
Зарецкий ответил не сразу. Майкоп? Нет. Киша, Псебай? Нет. Сказал:
— Вблизи Даховской. Там начало многих дорог в горы.
— Хорошо, товарищ Зарецкий. У вас будут связные. Информируйте обо всем, что случится. Не давайте заповедник в обиду. И ни пуха ни пера!
— Я должен съездить на Кишу. Получил приказ о назначении на должность хранителя зубров. Распоряжусь делами в заповеднике, подыщу и возьму в помощники двух-трех егерей. А по пути заеду в Майкоп к жене.
— Вы не считаете, что для нее лучше перебраться в более спокойное место? Ну, скажем, глубже в горы.
Андрей Михайлович удивился. Значит, и Майкоп может стать зоной военных действий? Но не высказал этой мысли.
— Да, пожалуй, это так. Думаю, ей лучше перебраться на кордон Киша. Правда, сейчас туда очень тяжелая дорога. Но ближе к лету…
— Желаю вам успеха! — Комбриг проводил Зарецкого до дверей.
Из Краснодара Андрей Михайлович написал жене, что задержится, и сразу поехал в Хадыженск, Апшеронск, где имел несколько встреч с командирами будущих отрядов. Продвигаясь по реке Курджипсу, Зарецкий достиг Мезмая, а оттуда попал к Даховской. На одном из лесных кордонов он облюбовал место для связных. Тут складывалась большая партизанская группа.
Проехав до Майкопа, он встретился, наконец, с обеспокоенной Данутой Францевной. Стало очевидным, что война у их порога.
— Когда приедешь за мной? — спросила она.
— В июне — июле. Сейчас поеду на Кишу, все там подготовлю, помогу Лиде. Очень нуждаюсь в Кожевникове. Вот когда недостает мне Алексея Власовича! А ты готовься. При первой же возможности будешь со мной.
Шел январь сорок второго. Суровая зима выбелила горы и долины, сровняла тропы. Великого труда стоило доехать до Хамышков и кордона Лагерный, откуда можно было переправиться на правый берег Белой.
Путь до кишинского поселка Зарецкий проделал в одиночестве, Кожевникова не нашел.
Поселок ученых, заваленный сугробами, выглядел покинутым. Лишь из одной трубы ветер рвал и уносил клочья дыма. Здесь он нашел ребятишек. За ними присматривали Веля Альпер и Евгения Жаркова. Как обрадовались они гостю! Не знали, куда посадить, чем потчевать. У них еще была картошка, мука и сухие фрукты.
— Все остальные около зубров, — сказала Веля, опережая вопрос Зарецкого. — В караулке на Сулиминой. Или дежурят в землянках около стада, там новый загончик. Зима! Только сделают сюда тропу — и уже замело. Третьего дня была Лида, мы баню устроили. Худющая стала! Что там на фронте, где наши, как они?
— От Москвы немцев отогнали. — Зарецкий в первую очередь объявил эту радостную весть, она согревала и его.
— Они были у Москвы?! — Жаркова ужаснулась. Как же так?..
— Они сейчас недалеко от Ростова-на-Дону. Очень серьезное положение. И все-таки… Кто еще с вами?
— Две недели, как здесь Кожевников. Еще егеря Павел Кондрашов, Ксенофонт Тушников. Вырвались из Гузерипля, чтобы помогать зубрам. Директор держал их при своей особе.
Зарецкий огляделся. На столе лежали бумаги. Альпер работала над монографией: «Кормовые ресурсы высокогорья», Жаркова готовила гербарий, приводила в порядок рукописи мужа. Все шло своим чередом.
Переночевав на Кише, Андрей Михайлович утром поехал выше. На лугах стелилась поземка.
Из железной трубы домика наблюдателей на Сулиминой поляне вился дымок. Перед дверью, неумело размахивая топором, колола дрова жена еще одного солдата, зоолога Теплова. Бросила топор, обняла, расплакалась. И сразу — за расспросы. Где, да кто, да как.
Они вошли в караулку. Там спали два зубровода. С дежурства. Поднялись, закурили.
— Лида у загона, — сказала Теплова. — Строит с мужчинами хату. Очень тяжело бегать сюда по пять километров. Она здорова, за все берется сама, молодчина. Вы надолго?
Зарецкий чуть погрелся и начал одеваться. Коня он оставил. Пошли пешком, трое мужчин. В сгустившейся темноте тропа чуть проглядывалась. Рощи, грушовники, луга, черные ручьи. По левой стороне на хребте качались, скрипели сосны, скалы нависали над тропой. Декорация к лермонтовскому «Демону». В нынешнем положении чем глуше место, тем лучше для зубров. Не отыщут, если кто поискать захочет.
— Что в Гузерипле? — спросил он у Кондрашова.
— Кого там только нету! Набилось людей… Директор спит и видит, как бы за перевалом укрыться. Боится он — страсть! В лесах есть и которые укрылись. Из Псебая человек пять в бега ударились, дезертиры. Мы обходим леса, следы ищем. Лихие люди и зубра не пожалеют.
Зубров он увидел прежде, чем караульщиков. Стадо сбилось внизу на укрытой от ветра поляне. Их черные тела выделялись на белом фоне. Услышав скрип шагов, звери резво вскочили. Зарецкий привычно подсчитал: восемь с малышами. Восемь… И ни одного быка.
Зубры потоптались и опять легли.
Впереди открылся костер. У огня сидели люди. Заметив тени, поднялись, винтовки на руке. Раздался крик:
— Кто такие?
Клацнул затвор.
— Свои, Васильич, — отозвался Кондрашов, узнав по голосу Кожевникова.
Обнимая седого егеря, Зарецкий сказал:
— Вы как в разведке, со строгостями. Ну, здравствуйте, люди добрые!
Кожевников запихнул бороду глубже в полушубок. Глаза его блестели. Обрадовался, что снова встретились.
Из-за кустов лещины вышли — полушубки на плечах — Лидия Васильевна и жена Задорова. Лида прижалась к Андрею Михайловичу, укрыла лицо.
— Ну-ну, дочка, будь крепкой. Все хорошо. Ты молодцом. Одобряю твои действия.
— Что о Мише слышно? — Она заглядывала ему в глаза.
— Никаких пока вестей. Их под Ростов отправили. А вообще на юге плохо. Зато от Москвы фашистов отогнали. Километров на двести.
Женщины переглядывались. Если плохо на фронте, то их мужьям тоже… Чай пили невесело. Положение хуже, чем они думали. Беседа расклеилась. Лидия Васильевна вдруг сказала:
— Мужчины, спать! Мы посидим, покараулим. Утром вам работать. Марш в землянки!
Землянки построили с умом, удобно. Стены забрали жердями, потолок из бревен, лавки, столик. И конечно, печурки из камней и глины, только трубы железные.
Так началась и до самой весны продолжалась служба наблюдения за восьмеркой зубров. Звери бродили вольно, далеко не уходили и к ночи непременно заявлялись в загончик, где им разбрасывали резаный топинамбур и мороженый картофель. Ночевали кучно, в глубоком снегу. Вопреки опасениям, маленькие переносили эту метельную зиму неплохо.
Раз в неделю зуброводы ходили в поселок, отогревались в бане, ласкали детишек. Киша стояла незаметной, дорог из мира сюда не топтали. Зарецкий не раз ловил себя на мысли — а не сделать ли тут военную базу, но отгонял эту мысль: рискованно для зубров. Он трижды за это время отлучался, побывал с командиром одного из отрядов в двух горных станицах, на склонах горы Тхач и выбрал удобные места для обороны — прикрытие заповедника с севера.
В конце февраля Андрей Михайлович поехал к связным узнать новости, а уже оттуда в Майкоп. Лида напросилась с ним. Возле зубров оставались Кожевников и еще два егеря. Ей так хотелось получить весточку от Михаила, письма от других солдат, чьи жены находились вместе с ней в зубропарке.
Письма были. Их тотчас подала обрадованная, истомившаяся в одиночестве Данута Францевна, едва прибывшие переступили порог.
— Жив, жив наш дорогой, все живы, у них там затишье, хотя в перестрелках уже бывали. Вы читайте, читайте!..
Это были скупые, сдержанные солдатские весточки. Да, воюем, не отступаем, Ростов за нами, настроение, сами понимаете… И далее следовали вопросы, вопросы о здоровье близких, обращение к Лиде с любовью, с озабоченностью; конечно, о зубрах, о кордоне, приписка о Жаркове и Теплове, хотя тут же были их письма женам. Задоров? С первого дня отпросился в разведку, уже представлен к награде. Отменный воин.
Андрей Михайлович добрался до газет, послушал по радио сводку Совинформбюро и схватился за голову. Фронт нависал над всем югом.
Данута Францевна все приготовила для переезда: ящички, мешки, тюки. Она терпеливо ждала лета. Зарецкий с невесткой решили не задерживаться в Майкопе, боялись распутицы. Но за день до выезда узнали, что в городе находится директор заповедника. Лидия Васильевна загорелась встретиться с ним. Пусть хоть о людях позаботится, если зубры его не интересуют.
Он уделил ей четверть часа. Спросил, где Зарецкий.
— С зубрами, — сказала она. — А вот вы…
— У меня задание военного значения, вот что я… Пусть ваши хлопцы приезжают в Хамышки за грузом, я оставлю для Киши соль, муку, овес и продукты по карточкам. А у меня, — тут он подозрительно огляделся, — у меня план эвакуации…
Лида вздрогнула.
— Какая еще эвакуация? Куда?..
— Не твоего ума дело, Шарова тире Зарецкая. Фронт далеко, а бдительность нужна. Если что случится, кто организует проводку войск и народа через горы?..
— Какой народ? Какие войска?
— Тебя первую, всех прочих. Районные власти. Семьи. А теперь извини. Зубры живы? Значит, старик Зарецкий уже там? Действуйте! Иди. Некогда.
Переход к кордону осложнился. Началась ростепель, снег потек ручьями.
Через Блокгаузное ущелье в это время года была уже не дорога, а осклизлая тропа, в иных местах по самому краю уступа; внизу смерть, над головой смерть. Лида боялась ущелья, Андрей Михайлович завязал ей глаза и вел под руку. До Хамышков добирались три дня. Грузы для кордона лежали здесь, удалось нанять лошадей. Караван пошел по глубокой грязи на Кишу. Еще день-другой, и река не пропустила бы их. Успели.
Детям на кордоне — праздник! Сахар увидели и оладий горячих поели. А Лидии Васильевне уже не сиделось, торопилась к зубрам. Поехала одна, потому что Зарецкий вдруг получил новое известие и вернулся в Даховскую другой дорогой, через Сохрай.
В хатке она нашла одну Малиновскую. Где остальные?
— Пошли искать Зорьку. Третий день в стадо не приходит. Как метель кончилась, ее будто ветром сдуло.
Ну вот, как чуяла! Молодая бизонка всю зиму рвалась куда-то, искала приключений. Однажды упала, рог сорвала. Теперь исчезла вовсе.
На ночь егеря не явились. Утром на поиск поехали и женщины.
Солнце грело, тугой ветер набегал с юга, снег тяжело оседал. Куда идти? Опыт подсказывал: под ветер, на хребет. Сосняки, место скальное, с крутизнами. Углубились в редкий сосновый лес, прошли через пихтарник. Среди высокогорного березняка обнаружили кострище: егеря ночевали. С конями в поводу пошли выше, через луга.
Весь день высматривали с высот, прислушивались. Редко где падала лавина, потрясет воздух — и опять лишь ветер свистит. Лида в который уже раз оглядела ущелья в бинокль.
Несколько темных фигурок возникло в нешироком распадке. Двигались медленно, останавливались. Впереди ковыляла бизонка, сильно хромала, но, как только егеря приближались, останавливалась и грозно опускала рога.
Группы сошлись. Кожевников сердито запихивал растрепавшуюся бороду в вырез воротника.
— И себе покоя не дает, и нам жару поддала, — бурчал он на Зорьку.
— Где нашли? — спросила Лида.
— В пропасть свалилась, — ответил Кондрашов. — Ногу поломала, мы в лубки взяли, затянули. Ну и намучились, скажу тебе! Благо лежала меж камней так, что только брыкаться и могла. Как в тисках. Выворачивали ее, на ноги ставили. Не приди мы еще час-другой, замерзла бы в недвижности.
Зорьку привели к концу второго дня. Она дичилась, даже свою матку — Гедэ — не подпускала близко. Забегая вперед, скажем, что после «прогулки» на хребет нога у нее срослась, но хромота и какой-то злобный характер остались. Никогда у нее уже не было потомков. И ладно, что не было: потомство чистой бизонки могло только понизить кровность стада по зубру.
Вечером, собравшись в сторожке, зуброводы завели разговор о стаде. Что будет? Впереди тупик. Одни самки. И никакой возможности получить быка со стороны. Ну поживет их стадо сколько-то лет, постареют зубрицы — и все. На этом короткая история нового кавказского стада завершится. Чего огород городить?
— Нет, — сказала Лидия Васильевна. — Не так. Волна, Еруня и Лира стельные, скоро они дадут потомство от погибшего Журавля. И если будет хоть один бычок, через несколько лет наше стадо снова начнет прирастать. Пусть близкородственное разведение, это лучше, чем никакое. Если не всех, то этих зубриц мы выходим и сбережем.
К концу марта потеплело. Появились выгревы. Зубриц все реже закрывали в загоне. Они еще до свету толпились у ворот. Старая трава и ожина, позеленевшая кора молодых ильмов и осинок манили куда сильнее, чем залежавшееся сено и перемороженный топинамбур. Овес давали только стельным.
Вожаком стада была Еруня. В злой схватке с Волной еще в начале зимы она победила и с того времени строго следила за порядком. Даже своенравной Зорьке, которая хоть и хромала, но телом была крупней ее, от Еруни доставалось, если та дальше других отходила от стада.
Время от времени в зубропарке появлялся Андрей Михайлович, неизвестно откуда и как. Оглядев стадо, он говорил с Лидой и вновь исчезал.
Тропы стали подсыхать. Кондрашов решил наведаться в Хамышки, а оттуда в Майкоп или Гузерипль. Невмоготу без вестей. Все чаще плакала Евгения Жаркова. Видели в слезах и Малиновскую. Боялась за своего Бориса.
Кондрашов побывал только в Гузерипле.
— Народу там! — сказал удивленно. — Во всех домах как походный лагерь. Беженцы. Все тутошние, из Майкопа, Тульской. И молодые есть, чуть что — из кармана броню тянет. Обзавелись. Как и директор наш. Там других забот нету. Лишь бы бежать. Перевал рядом, туда смотрят. Не нравится мне все это!
В газетах, которые он привез, писали о крупных боях южнее Харькова и западнее Миуса. А от той реки Миус до Ростова рукой подать. Нашлось письмо и от Михаила Зарецкого — на имя директора. Требовал особого внимания зуброводам, стаду. Теперь эту бумажку читала-перечитывала Лидия Васильевна, гневаясь на директорскую резолюцию через все письма: «Зам. по зубрам — к сведению и исполнению». Подумала: если Миша написал директору, то он не мог не написать ей, в Майкоп, конечно.
Опять откуда-то приехал Андрей Михайлович, едва с коня сполз, такой измученный и с такими горькими складками у рта, что Лида не рискнула спросить о письмах. Он догадался, что ее мучит.
— Я не из дома, — сказал. — Вот поеду за женой…
— Что в мире?
— Неладно в мире, — скупо ответил он.
Разговор этот случился в конце апреля. А вскоре зуброводы уже не спали целую ночь. Трудно телилась Волна. Зарецкий, Лида, все другие готовы были оказать помощь. Обошлось. Под утро кордон облетела весть: бычок! Ур-ра!
Его назвали Витязем. Сын Журавля и внук Шенбрунна, прямого потомка Кавказа.
Через неделю отелилась Еруня. И снова бычок. Трижды ура! Его назвали Ермышом. Сын Журавля и внук Бодо, потомка Кавказа.
— Прекрасно! — Зарецкий заулыбался. — Теперь только Лира. Ну, с ней все будет хорошо. И если третий бычок… Сама матушка-природа помогает нам.
Он собрался уезжать. Попросил Василия Васильевича поехать с ним.
— Я и сам хотел с тобой, — сказал Кожевников, — да ты вовсе бирюком со своими тайнами. Не подступиться.
В день их выезда отелилась Лира. Третий бычок! Его назвали Луганом. Сын Журавля и внук Бодо.
— Вернемся с Данутой Францевной, — сказал Зарецкий.
И молодо, с просветленным лицом вскочил на коня.
Зарецкий и его седобородый друг неторопливо двигались в сторону Сохрая. Кони шли, опустив головы и мотая поводьями. Андрей Михайлович сидел в седле задумавшись. Мысль его то и дело перескакивала от войны к зубрам, опять к войне и судьбе близких. Как работать, воевать, как действовать людям, чтобы выиграть войну и всем вернуться к мирной жизни? Михаилу и Лиде жизнь посулила успех. Три бычка — словно перст судьбы, загляд в будущее. Всегда есть и будет неумирающая совесть человеческая, нравственная и духовная сила для добрых дел! Для двух поколений Зарецких она связана с возрождением диких зубров, частицы нашей многоликой природы.
Двигались кони. Поспешно проходил летний день. Всадники поднялись на взлобок, окруженный лесом. Отсюда, с травяной поляны, поднятой близ слияния двух горных рек, открывался широкий обзор. Справа и чуть позади бугрилась многоголовая гора Тхач, за которой лежала станица. Там недавно побывал Зарецкий. Белые облака кучно двигались над горами. Изредка прорывалось солнце. Тихо и покойно зеленели леса, где проходила их юность, дороги их старости.
Чужой звук возник над горами. Лошади насторожили уши. Гул моторов падал с неба. В который раз за последние дни проходили немецкие самолеты. Куда? Зачем? Прерывистое гудение нарастало.
Егеря рысью подскочили к одинокому клену и укрылись в его тени.
Два самолета довольно низко шли прямо на них, с запада на восток. Неожиданно из первого, а затем и из второго, который летел чуть выше, посыпались фигурки людей. Освещенные низким солнцем, вспыхнули парашюты.
— Десант! — крикнул Зарецкий.
Кожевников скинул винтовку, словно пуля его могла достать далеких отсюда врагов. Он шевелил губами, беззвучно считая парашютистов. Зарецкий не отрывался от бинокля, наблюдал, куда опускаются десантники. Первые фигурки исчезли в лесу севернее Тхача. Последние приземлились на западных склонах горы.
Самолеты развернулись и стали набирать высоту. Все стихло. Кавказ окрасился в красноватый цвет позднего заката.
Враг уже был в заповеднике.
Кожевников смотрел на Зарецкого. Тот разворачивал карту.
«Чего они хотят? — спросил он у самого себя. — Сели в безлюдное место. Не случайно, конечно. До Ходзи отсюда километров десять. До Хаджоха все двадцать. Куда пойдут? Зачем? — Он смотрел на Кожевникова. — Единственный ответ: пойдут к дорогам, чтобы перерезать основные тропы на перевал. Значит, главные силы наступают, а в тылах устраивают панику».
— Мимо зубров ихняя дорога, вот какое дело, Михайлович. Рядом…
— Да. Диверсанты могут пройти возле Киши, чтобы попасть к Лагерной, на дорогу к Белореченскому перевалу и к Сочи. Еще где? От Тхача минуют Бамбак и выйдут между Чернореченским кордоном и Псебаем. Словом, перережут тропу на Красную Поляну через Псеашхо. Сколько их?
— Сорок три.
— У меня получилось сорок один. Ну, Васильевич, к нам война пришла.
— Командуй, хорунжий, — строго сказал Кожевников.
— Я опережу их. За ночь буду в Хамышках, подыму партизанский отряд и дам ориентиры. Пусть заслоняют Сохрай и Кишу. Потом еду в Даховскую, оповещу центр, соберу местную группу и с ней приду в район высадки, чтобы прочесать лес. Ты возвращайся в зубропарк, предупреди наших, пусть уходят из поселка. Дети, понимаешь? А дальше действуй по обстоятельствам. Перекрой им дорогу к Черноречью. Наши подойдут из Псебая.
Они обнялись, вскочили на коней. И сразу исчезли.
Василий Васильевич углядел немцев уже на рассвете. Двумя цепочками, медленно, как ходят в горах опытные люди, они направлялись к Лабёнку. Зарецкий не ошибся: шли, чтобы перерезать тропу на Главный Кавказ.
Старик действовал осмотрительно. Он оставил коня между скал и минут сорок шел по лесу, не теряя из виду парашютистов. Понял, что это бывалые воины. Они то и дело оставляли позади двух-трех дозорных для наблюдения. Останавливался и Кожевников. Потом эти двое-трое догоняли группу. Догонял и он. С огромными тюками за спиной, с аккуратными ящичками в руках, автоматами на груди, они шли метрах в трех друг от друга, молча и спокойно. Двадцать два человека.
Когда враги сделали привал, Кожевников вернулся за конем, обошел их стороной и, заранее угадав, где пойдут, опять поставил коня в укрытие, подпругу не ослабил, а сам стал за камень выше тропы.
Винтовку он положил на камень. Подходите…
Снизу показалась каска, худощавое лицо, плечи. И как только над тропой поднялась грудь ведущего, он выстрелил. Не промахнулся, всего-то метров полтораста. Немец упал лицом вперед. В ту же минуту лес огласился захлебывающимся треском. Егерь удивился: у них пулеметы?! Он еще не слышал автомата. Пули, как осы шипели в листве, сбивали ветки. Чуть согнувшись, он поспешно отступил к коню.
Забравшись в седло, поехал как можно скорей и дальше от треска, остановился километрах в семи от Уруштена. Придут и сюда. Но теперь будут осторожней, рассыплются по двое, по трое, чтобы прочесать лес. Ничо… На ночь соберутся. И тогда…
Кожевников опять перехитрил их. Сделал круг и зашел сзади. Бинокль помог обнаружить цепь: то куст шевельнется, то камень скатится. Ждал, когда соберутся на отдых и выставят охранение.
Под вечер он подобрался ближе. Теперь немцы сели отдыхать в каменной нише, отрядив в охранение троих. Но недоглядели, что выше ночлега подымалась горушка. Два диверсанта уселись так, что Кожевников видел их с горки, как окуней в чистой воде. Ну как тут не выстрелить? Грянуло, один обмяк и скатился. Автоматы молчали. Немцы поняли, что стрелять наугад — только патроны тратить. Сейчас сами выйдут на охоту.
Того он и добивался. Кружитесь на месте, а к Уруштену — ни-ни! Пока там нет наших людей.
Егерь убрался из опасной зоны, вышел к верхней Шише и часов через пять ходу оказался в зубропарке. Здесь объявили тревогу, укрыли детишек и женщин в землянках. Не выходить. Не подавать голоса. Около зубров оставили одного старого егеря.
Чуть свет Кожевников и три зубровода выехали опять к Черноречью — встречь врагу. Воевать надо не возле зубров, а как можно дальше от зверя. Тем более что диверсанты уже поняли, что обнаружены, и удвоят внимание. Скорее всего, затаятся на время.
Выполнял свой долг и Зарецкий.
В считанные часы на Сохрай и на Кишинский кордон из Хамышков выехал отряд из семнадцати всадников. Противника они не встретили, но заняли указанные им позиции, прикрыв кордон и зубропарк.
Андрей Михайлович тем временем уже скакал в Даховскую. Вот когда добрым словом помянул он предусмотрительного комбрига! Местный отряд удалось собрать быстро. Зарецкий объяснил задачу, и еще тридцать верховых пошли встречать парашютистов до выхода их на реку Белую, где проходила дорога к Гузериплю и на перевалы.
Сам он связался по рации с райкомом, сообщил о диверсантах и месте их высадки. У всех мостов появились патрули. Вдоль дороги в горы укрылись посты.
Зарецкий бросился догонять даховский отряд: он знал старую лесовозную дорогу, по которой пошли партизаны.
Два дня отряд провел в напряженном ожидании и разведке. Немцы словно провалились. Лишь на третий день совсем юный парнишка прибежал со своего поста и сказал Зарецкому, едва переведя дух:
— Тама, в сторожке!..
— Сколько их? — спросил Зарецкий.
— Они ж прячутся! В сторожке семеро. У ручья двое плескались. Ну и которые в карауле, я их не видел.
— До утра мы их окружим, — командовал Зарецкий. — Чтоб ни звука! Часовых не тревожить. Когда посты отправятся к сторожке, будем сближаться. Двадцать винтовок ударят после моего выстрела по тем, кто будет на виду, по самой сторожке, она из досок, не защита. А десять будут бить по тем, кто прорвется. Я стану в камнях, у ручья, оттуда хорошо видна вся вырубка.
Он не особенно надеялся на своих необстрелянных партизан. Только бы не испугались автоматного огня, трассирующих пуль, взрыва гранат!
До рассвета время прошло спокойно. Костров немцы не жгли. Мелькали какие-то бледные огоньки, пожалуй, спиртовки. Передвигались тени. Это менялись постовые. Лес молчал. Приглушенно бормотал ручей.
Засинел воздух предрассветного часа. Зарецкий увидел всю диверсионную группу. Они толпились у сторожки, видимо, слушали инструктаж. Двадцать, кажется. Половина отряда. У четверых в руках были чемоданчики. Уж не динамит ли? Больно аккуратно обращаются. И тут пришло решение: стрелять по чемоданчикам. Вдруг получится?..
Он дождался, пока один из немцев стал к нему боком, чемоданчик открылся широкой стороной. Тщательно прицелился…