Элли еще крепче прижала камень к груди.
– Нет.
Бланшар кивнул.
– Понимаю.
Раздался выстрел.
Кум Бихан
На этом пляже время не идет. Здесь нет ни солнца, ни колокольного звона, только серое спокойствие и плеск волн. Похоже, прилива уже не будет никогда.
Я внимательно изучаю копье и пытаюсь понять, из чего оно изготовлено. На ощупь оно кажется каменным, хотя камень наверняка уже давно раскрошился бы. На нем выгравированы странные узоры, настолько тонкие, что я едва ощущаю бороздки подушечками пальцев. Я несу его к морю и смываю с острия кровь Лазара.
По моей руке пробегает дрожь, она дергается. Может быть, у меня мышечный спазм, но я уверен, что это из-за копья. Я кладу его обратно на дно лодки и укрываю краем попоны.
«Сила накапливается в глубоких сосудах, – говорил Гуго. – Она прирастает не только у людей, но и у предметов».
Если это копье и наделено силой, то она несет зло.
Чтобы убить время, я перепиливаю трос, которым лодка привязана к камню. Меч Гуго настолько туп, что мне приходится прилагать массу усилий, чтобы перерезать волокна. Бросив работу, я иду искать точильный камень. Я нахожу его в седельной сумке и принимаюсь за работу. С гор дует холодный восточный ветер, но лицо Гуго лоснится от пота, а лоб горяч. Я достаю флягу, но она пуста.
Чтобы мы могли отправиться в морское путешествие, нам нужна вода.
Мы находимся недалеко от устья реки, но я не решаюсь отправиться туда без оружия. Я облачаюсь в доспехи, седлаю своего коня, беру с собой валлийский щит, а также копье и меч Гуго. Волшебное копье я оставляю в лодке, рядом с Гуго. Наконец начинается прилив. Волны достигают лодки, но почти сразу отступают. Я думаю, у меня в запасе есть час, если не больше, пока лодка снимется с мели.
Я скачу по песчаным дюнам к берегу реки. Вода в ней оказывается солоноватой, но пить ее можно. Фляга слишком мала, и я пытаюсь набрать воду в свой шлем, но она протекает через заклепки. Я смотрю на отражение своего лица в реке: изможденное, окровавленное, покрытое слоем грязи. Я мечтал быть совсем не таким рыцарем. Если бы я увидел себя нынешнего, будучи восьмилетним мальчиком, то убежал бы в ужасе.
Мухи летают над моим отражением, словно над разлагающимся трупом. Я надеваю шлем и забираюсь в седло. Приливная вода прибывает все быстрее, и я не хочу, чтобы лодку унесло в море без меня. Я взбираюсь на дюны и смотрю вниз.
Лодка на месте. Но не это пугает меня. По пляжу мчится галопом черная лошадь с черным всадником в седле. Заметив меня, он останавливается.
– Питер.
Ветер относит то, что он кричит. Хотя рыцарь и обладает гигантским ростом, ему явно приходится напрягать голосовые связки. Видно, что он провел в седле достаточно много времени и сражался не меньше меня.
Я спускаюсь с дюн, скачу в сторону пляжа и на расстоянии выстрела из лука от него останавливаюсь. Волны обрушиваются на берег, ветер треплет конскую гриву. Такое впечатление, будто мы единственные люди на земле. Мы опускаем копья.
Малегант пришпоривает коня. У меня нет шпор, но мой конь знает, что делать. Мы мчимся навстречу друг другу. В ушах свистит ветер. Я кладу копье поперек шеи коня, пригибаюсь в стременах, подогнув колени, и наклоняю голову вперед, как меня учил Горнемант.
Столкновение. Щит лучника не способен противостоять копью Малеганта. Оно пробивает его и проходит сквозь кольчугу, вспарывая кожу моей руки и чудом не затрагивая мышцу. Напор Малеганта настолько силен, что он не только выбивает щит из моей руки, но и чуть не выбрасывает меня из седла.
Мое тело сотрясает дрожь. Я едва удерживаю копье. Но мне нужно развернуться раньше Малеганта. Я натягиваю поводья. Это похоже на турнир, только сейчас на кону стоит не выкуп или слава.
Я проворен, но Малегант не уступает мне, и у меня больше нет щита. Мы снова сближаемся, но кони скачут медленнее. Кажется, до столкновения проходит целая вечность. Я уклоняюсь от копья Малеганта, но в результате и мое копье едва касается его.
Мы вновь разворачиваемся. Теперь мы находимся настолько близко друг к другу, что нам нет нужды идти в атаку. Мы обмениваемся ударами, но они недостаточно сильны, чтобы пробить доспехи. Моя нога вылетает из стремени, а седло начинает соскальзывать с крупа коня. Я чувствую, как рвется подпруга. Но мои удары тоже начинают достигать цели: Малегант с трудом удерживается в седле. Он скользит назад, его копье устремляется вверх. Я пользуюсь возможностью и наношу ему удар в плечо. Он валится назад и с глухим стуком падает в песок.
Но и я после этого удара теряю равновесие и лечу вниз, стараясь не попасть под ноги коня.
Мы вскакиваем на ноги и вынимаем из ножен мечи. Чтобы выиграть время и перевести дух, я кричу ему:
– Кем я был для тебя?
Губы Малеганта растягиваются в ухмылке.
– Никем.
– Зачем ты взял меня с собой на Иль-де-Пеш?
– Чтобы убить тебя.
– Зачем?
– Незавершенное дело, – Малегант смеется. – Всех остальных членов твоей семьи я уже убил.
Намного позже я часто буду думать, была ли это правда, или он просто хотел спровоцировать меня. Сейчас же, в пылу сражения, я, ошеломленный и оглушенный полученными ударами, не подвергаю его слова сомнению. Мне снова десять лет, и я стою перед горящим замком моего отца. Единственное, что дает мне силы и цель в жизни – это месть.
Любой поединок некрасив сам по себе, но этот уродливее большинства других. Мы оба изнурены ночным сражением. После ударов, которыми мы с ним уже обменялись, я бреду по песку в его сторону, с трудом переставляя ноги. Я бросаюсь на врага, он отступает в сторону и опускает меч на мой шлем. В последний момент мне удается увернуться, но недостаточно быстро. Удар приходится по верхушке шлема – его лямки рвутся, и он сваливается с моей головы. Я чувствую, как в ней начинают бить колокола. Малегант поднимает меч, чтобы раскроить мне голову. Я инстинктивно поднимаю руку со щитом.
Но у меня нет щита. Я подставляю под удар предплечье. Трещит кость, рука безвольно повисает и выворачивается. Сквозь кольца кольчуги сочится кровь, орошая песок. Я чувствую, что кость прорвала кожу и торчит наружу. Когда я пытаюсь повернуть руку, кость застревает в кольце кольчуги, и я едва не теряю сознание от боли. Малегант смеется.
И все же я еще не потерял руку. Его меч разрубил кольчугу и сломал кость. Удар был достаточно сильным.
Его меч затупился и утратил кончик во время ночной битвы. Лезвие моего меча хорошо заточено.
Боль приносит ясность в мое сознание. Пошатываясь, я отступаю назад. Меч болтается в моей здоровой руке, создавая впечатление, будто я с большим трудом удерживаю его. Видя это, Малегант наступает. Он утомлен не меньше меня и жаждет как можно быстрее покончить со мной. Ускоряя шаг, он поднимает меч, намереваясь нанести мне удар по голове.
Но хотя мое туловище раскачивается из стороны в сторону, ноги твердо стоят на земле. Внезапно я бросаюсь вперед, выставив меч вперед. Он натыкается на него, и мне остается лишь прочно держать руку, а остальное довершает инерция стремительного движения моего противника.
Острие пронзает его доспехи и вспарывает живот. Малегант взмахивает мечом, но я нахожусь слишком близко, и ему недостает пространства, чтобы причинить мне вред – тем более тупым лезвием.
Я делаю шаг назад, упираюсь ногой ему в пах и извлекаю меч из его тела. Из живота у него струится кровь, но он все еще стоит на ногах. Второй удар приходится по шлему. Лезвие меча ломает его носовую перегородку и проникает в полость рта, выбивая три зуба. Малегант валится на землю.
Я перерезаю лямки шлема и снимаю его с головы. Он все еще сопротивляется. В его руке появляется нож, и он с трудом поднимается на колени. Опасности он уже не представляет и лишь вызывает жалость.
Я берусь за рукоятку меча двумя руками и изо всех оставшихся сил наношу удар. Голова Малеганта катится по пляжу и застывает на линии прибоя. Его кровь заливает песок у моих ног.
Локменез
До этого момента Элли считала, что за последние дни она приобрела иммунитет к боли. В течение секунды она ничего не чувствовала. Затем ее бок как будто взорвался изнутри. Она рухнула на землю, накрыв камень своим телом и заливая его кровью. Сквозь лихорадочный туман она смутно осознавала, что Бланшар склонился над ней и пытается ее перевернуть. Налет респектабельности окончательно слетел с него. Он вцепился в нее подобно обезумевшему животному.
Земля вновь задрожала, хотя Элли не знала, в чем причина. На фоне красного неба появился силуэт человека, который оттащил от девушки Бланшара. Сквозь красную пелену она различила лицо Дуга и закричала, хотя это мог быть всего мираж, вызванный болью и близкой смертью.
В руке Бланшара что-то блеснуло. Прежде чем он успел выстрелить, Дуг вырвал из рук банкира пистолет и разрядил ему в живот. Бланшар согнулся, качнулся назад и…
Элли, лежа на земле, не видела, как он упал. Она только слышала его крик, разносившийся по долине звучным эхом.
Уэльс
Гуго лежит, вытянувшись на дне лодки. Руки сложены на груди поверх меча. Глаза закрыты. Я склоняюсь над ним и шепчу ему в ухо:
– Мы спасли короля и добыли копье.
Он не слышит меня. Он уже никогда ничего не услышит. Я неумелыми руками устанавливаю мачту и закрепляю на ней парус. Получается у меня не очень хорошо, но этого вполне достаточно. Ветер натягивает полотно и уносит нас в море.
Глава 53
Гластонбери, 1143 г.
Монахи смотрят на меня с тревогой. Невозможно скрыть то, что я везу. Хотя это покрыто мешковиной, они догадываются, в чем дело. То, что это спрятано под покровом, и вызывает у них беспокойство, как и то, что я выражаю желание увидеть аббата.
С тех пор, как я отплыл от валлийского берега, минуло много времени. Я снова в Англии. Королевство все еще раздирает война – ни Стефан, ни Мод не могут добиться решающего преимущества. Вместо того чтобы сражаться по-настоящему, они опустошают земли друг друга. Если не можешь убить короля, разори его королевство.
Я помню, как Гуго говорил: «Благословенные времена, золотой век» – по сравнению с тем, что настало бы, если бы копье пронзило короля. Мне приходится верить ему. Иначе все было напрасно.
Однако здесь, в Гластонберийском аббатстве, монахи выглядят более сытыми и довольными, нежели братья, с которыми я жил в Бретани. Я вспоминаю их иногда – как сейчас, когда слышу доносящееся из церкви монотонное пение псалмов, напоминающее жужжание пчел в летний день. Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я остался там и продолжал заниматься переписыванием старинных рукописей. Или если бы я пошел по предначертанному мне пути, когда мне в возрасте восьми лет выбрили на голове тонзуру. Был бы я счастливее?
Аббат принимает меня в часовне. Она богато украшена – как и подобает часовне богатейшего монастыря в Англии. На мозаичном полу пересекающиеся линии создают затейливые узоры, сливающиеся в паутину, не имеющую ни начала, ни конца. Через окно я вижу крутой склон уходящего ввысь Гластонберийского холма со странными складками в траве, напоминающими затерянный лабиринт развалин замка.
– Расскажи мне, что произошло, – просит аббат.
Его взгляд скользит по мешковине. Он выглядит постаревшим с тех пор, когда я видел его в последний раз. Щеки его запали, волосы еще больше поседели, но камни на его кольцах не изменились, оставаясь столь же яркими и блестящими. Они все еще нежно звенят, когда он шевелит пальцами.
Я рассказываю ему почти все. О том, как мы попали в плен к Моргану ап Оуайну, о нашем путешествии по Уэльсу, о сражении на вершине холма. О многом он уже знал – от Вильгельма Ипрского и его людей, а также от своего брата, самого короля. Но он не знал, что было дальше.
Я завершаю историю битвой на пляже.
– А копье? – спрашивает аббат.
Он знает ответ, поскольку не сводит глаз с мешковины с того самого момента, как я перешагнул порог часовни. Мои руки трясутся, когда я передаю ему реликвию. Надеюсь, он не догадывается, почему.
Аббат развязывает мешковину и вынимает копье. Черная поверхность покрыта крапинками, будто его отливали в спешке. Кузнец, изготовивший его для меня, никак не мог взять в толк, зачем кому-то могло понадобиться копье целиком из железа. Я стою, затаив дыхание. Если раньше Генри держал в руках настоящее копье, моя подделка не введет его в заблуждение.
Он прикасается к нему с видимым благоговением. У меня отлегает от сердца – я стараюсь не выдать своего облегчения.
– А другой… предмет? Ты знаешь, что случилось с ним?
– Лазар де Мортен бежал вместе с ним.
Выражение его лица меняется, на него набегает тень.
– Мы найдем его.
В словах аббата звучит твердая решимость, и его внимание тут же переключается на решение очередной задачи. Я выполнил свой долг, а он человек дела. Мне неизвестно, каковы его функции в братстве Гуго, но он является аббатом Гластонберийским, епископом Винчестерским, братом и советником короля. Уже подойдя к двери, он останавливается и поворачивается ко мне.
– Что ты собираешься делать?
Удивительно, что он проявляет заботу обо мне. Он ничего мне не должен. Да, я принес ему копье, но тем самым лишь отчасти искупил свою вину. И он должен понимать, что я знаю слишком много, чтобы можно было просто так отпустить меня.
– Я хотел бы вернуться во Францию.
– У тебя там земля?
– Нет.
– Семья?
– Нет.
Аббат хмурится. В его мире наличие земли и семьи – основной принцип существования. Он не понимает, как можно их не иметь.
– Вильгельм рассказывал мне, что ты искусный бард.
– Судить об этом я предоставляю публике.
Он не обращает внимания на это проявление ложной скромности.
– Мой брат, граф Блуа, обожает слушать истории. Думаю, мне удастся добыть для тебя теплое местечко при его дворе в Труа. Он не принадлежит к нашему братству, но симпатизирует нам.
Я кланяюсь.
Уилшир, Англия
В этот солнечный майский день даже на шоссе ощущалось дыхание весны. Элли и Дуг выехали из Оксфорда в Ньюбери, свернули на автостраду М-4 и направились на запад. Говорили они мало. Сидевший за рулем Дуг заметил, как Элли поежилась.
– Болит бок?
– Все в порядке.
Рана все еще побаливала при ходьбе, но Элли уже не обращала на это особого внимания. Она улыбнулась Дугу той улыбкой, смысла которой он пока не понимал. Она еще не сказала ему – для пущей уверенности нужно было подождать неделю, – но в глубине души знала точно. Внутри ее зарождалась новая жизнь. Счастью ее не было предела.
Они ехали среди известковых холмов, где объекты современной инфраструктуры доминировали над древним ландшафтом, где стоячие камни служили указателями дорог, по которым люди ходили на протяжении четырех тысяч лет, где на склонах были вырезаны изображения животных. Элли опустила окна, и струя свежего ветра растрепала ее волосы.
В офисах «Монсальвата» многочисленные чиновники и бухгалтеры разбирались с активами банка. После его краха по Лондону прошла волна слухов, но она быстро спала. Это был не первый банк, обанкротившийся в этом году, и явно не последний. В Сити никто не был особенно удивлен. «Монсальват» всегда играл по собственным правилам и часто шел на неоправданный риск. Сегодня такого рода поведение не остается безнаказанным. Рано или поздно это должно было произойти – на радость конкурентам.
Дуг и Элли приблизились к развилке, двигаясь по автостраде М-48 в направлении Чепстоу, перед мостом через Северн свернули на проселок, проехали через небольшую деревню и наконец оказались на берегу реки, между электрической подстанцией и установкой по переработке канализационных стоков. Они сидели, словно пара влюбленных подростков, и смотрели на воду.
– В твоем представлении это и есть романтический день на природе? – шутливо спросила Элли.
– Смотря что понимать под романтикой.
Она ждала, когда он продолжит.
– Помнишь, ты говорила, что Леон – человек из замка – сказал, будто поэма представляет собой блеф. Будто настоящие ключи к местонахождению копья содержатся в «Повести о Граале».
Элли кивнула.
– Кретьен, описывая замок Грааля, упоминает два реальных места в качестве метафор. Он говорит о башне замка, что «оттуда и до Бейрута ты не найдешь лучшей ». Описывая галереи, он замечает, что «они были самыми великолепными, которые только можно увидеть оттуда и до Лиможа ».
– И что?
– И Бейрут, и Лимож были некогда римскими городами. Лимож назывался Августоритум, Бейрут – Колония Юлия Августа.
– То есть оба были названы в честь императора Августа.
– Точно. Я заглянул в справочник названий римских населенных пунктов на территории Британии и нашел место под названием Августа. Сейчас оно называется Ауст.
Элли вспомнила надпись на дорожном указателе.
– Деревня, которую мы только что проехали.
Дуг смотрел на противоположный берег Северна. Река медленно несла свои воды. В коричневых песчаных склонах берегов виднелись узкие каналы. Из воды торчала огромная каменная скала.
– Путь в замок Грааля Персивалю преградила река. Он посмотрел на ее глубокие, бурные воды и не осмелился переправиться через нее. Рыбак сказал ему, что на расстоянии двадцати лиг в обе стороны нет ни мостов, ни бродов, ни паромов.
Дуг посмотрел влево, где через реку был переброшен белый подвесной мост.
– К счастью, в нашем распоряжении имеется шоссе.
Они сели в автомобиль и переехали через реку по мосту. На противоположном берегу их встретил красочный плакат «Добро пожаловать в Уэльс».
– Северн всегда служил границей, – заметил Дуг. – Между англичанами и валлийцами, саксами и кельтами. Цивилизованная рациональность, с одной стороны, и необузданная иррациональность – с другой.
Элли рассмеялась.
– Стало быть, я выросла не на той стороне.
На первом же повороте они свернули с шоссе и несколько километров двигались вдоль пашни. Дуг съехал на обочину, остановился возле поля для гольфа, вылез из автомобиля и достал из багажника два рюкзака. Один из них он передал Элли.
– Я решил устроить пикник.
Ей не нужно было спрашивать, что было во втором рюкзаке. С тех пор как они вернулись из Франции, это было с ними всегда, словно тень или запах, не будучи ни хорошим, ни плохим.
Они отыскали в заборе калитку. Изображенный на табличке палец указывал на тропинку, ведущую в долину.
– Персиваль отвернул от реки и взобрался на вершину холма, – продолжал рассказывать Дуг. – Он увидел крышу замка, почти полностью скрытого за деревьями.
– Я не вижу никакого замка.
– Это загадочное место. Оно то появляется, то исчезает.
Следуя по тропинке, они достигли неглубокой лощины. Пели птицы, жужжали шмели, ярко светило солнце. Элли сняла джемпер и наслаждалась ласковыми прикосновениями солнечных лучей к обнаженным рукам. У подножья холма протекал ручей. Она присела возле него, зачерпнула воду в ладонь и попробовала ее на вкус. От холода у нее свело скулы и заболела голова.
Долина постепенно сужалась. Тропинка петляла между двух холмов. Дуг вытащил из рюкзака карту и сверился с ней.
– Должно быть, это здесь.
Они свернули с тропы и стали взбираться вверх по крутому склону среди деревьев. Шрам на боку Элли начал пульсировать, но она не жаловалась. Они пересекли поле и подошли к ограде из колючей проволоки. В ней не было калитки. Дуг раздвинул проволоку, чтобы Элли могла протиснуться сквозь нее.
– Мы вторгаемся на частную территорию?
– Это не самое худшее из того, что мы уже сделали.
Перебравшись через ограду, они вновь углубились в рощу, и Элли потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к царившему там полумраку. Неожиданно из-за кустов перед ними предстали стены. Обвитая плющом колонна, которую она вначале приняла за дерево, оказалась частью едва сохранившейся башни высотой метров семь. Грубо обработанные коричневые камни торчали из сломанной кирпичной кладки подобно сучьям. Повсюду стояли искривленные деревья с наростами на стволах. Между корнями большого старого тиса лежал обломок стены.
Элли повернулась к Дугу.
– Ты знал, что этот замок находится здесь?
– Он фигурирует в списке исторических построек Уэльса. Я нашел этот список в сети.
– Если бы у сэра Персиваля был интернет!
Они двинулись вперед, прокладывая путь среди деревьев и отмечая очертания древних зданий, которые едва заметно поднимались над пологом леса.
– Замок был возведен в XII веке, но уже многие столетия лежит в руинах, – сказал Дуг. – Он сориентирован на юго-восток. Многие полагали, что это часовня.
– Ты думаешь?..
Элли услышала за спиной шелест листьев. Она резко повернулась, не обращая внимания на резкую боль в боку, и увидела шедшего следом за ними седовласого старика. На нем были зеленые резиновые сапоги и стеганая безрукавка. В руке он держал трость. Старик мог быть кем угодно – фермером, рыболовом, землевладельцем, в чьи владения они проникли. Однако в его серьезных глазах не было ни любопытства, ни гнева.
– Я так и думал, что вы придете сюда.
– Кто вы? – спросила Элли.
Она затаила дыхание, хотя и не испытывала страха.
Старик оперся о трость.
– Можете называть меня Джорджем. Под этим именем меня знал Гарри – и ваш отец. Он был бы чрезвычайно горд тем, что вы сделали, Элли.
Он обошел груду камней со слоем раствора и постучал по ним тростью.
– Если вас привели сюда поиски копья, то, боюсь, вы опоздали на несколько столетий.
– Кретьен спрятал его здесь?
– Да. Он пытался спрятать копье от нас, полагая, что прячет его и от Сен-Лазара. Он изготовил копию и передал ее нам, и мы в течение нескольких лет пребывали в заблуждении. Когда нам стало ясно, что это он написал «Повесть о Граале», мы воспользовались теми же ключами, что и вы.
– Где же сейчас находится копье? Настоящее.
– В надежном месте, – старик поднял желудь и потер его между пальцами. – Каждые несколько сотен лет кто-нибудь, не состоявший в нашем братстве, спасает одно из принадлежащих нам по праву сокровищ и считает за лучшее спрятать его от нас. Но каждый раз в конце концов оно возвращается к нам.
Он многозначительно взглянул на рюкзак Дуга. Тот с недовольным видом отвел глаза в сторону.
– Вы можете присоединиться к нам. Оба. Вы, несомненно, заслужили рыцарское звание.
– Присоединиться к кому? – поинтересовался Дуг. – К организации, не способной защитить собственных членов? К организации, которая использует в своих интересах невинных людей, а затем бросает их на произвол судьбы? Вы со спокойной душой погребли Элли под склоном холма, лишь бы покончить с Сен-Лазаром.
Лицо старика исказила болезненная гримаса.
– Мы безуспешно боролись с «Монсальватом» в течение восьми веков, не желая применять оружие, которым владели, и не имея возможности исцелять раны, которые они причиняли. Вы не представляете, как тяжело это для нас было. Возможно, в конце концов мы просто утратили бы все, за что боролись.
– Тогда, вероятно, эта утрата стала бы ценой, которую вам пришлось бы заплатить.
– Отдай его ему, – спокойно произнесла Элли.
Дуг повернулся к ней.
– Ты добыла его с риском для жизни и сохранила, провезя через пол-Европы. Он должен принадлежать тебе.
– Если он обладает какой-нибудь силой, если он способен творить добро, пусть лучше принадлежит ему.
Дуг сопротивлялся еще некоторое время, пытаясь настоять на своем, затем неожиданно со свирепым выражением лица протянул рюкзак старику. Элли почувствовала, как с ее плеч свалилось тяжкое бремя. Она была уверена, что приняла правильное решение.
Старик с достоинством поклонился.
– Благодарю вас.
Неожиданно Элли пришла в голову мысль.
– Как вы называете его? Вы можете сказать мне это?
К ее удивлению, старик покраснел.
– Даже нам не удалось избежать влияния чар Кретьена. Мы называем его Грааль.
К автомобилю они возвращались молча. Сначала Дуг шел впереди быстрым шагом, но постепенно снизил скорость, и Элли смогла догнать его. Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо.
Они не уехали сразу, а стояли некоторое время на обочине дороги. Дуг оперся на крыло автомобиля, а Элли уткнулась лицом ему в грудь.
– Ты тоже чувствуешь это? – спросила она – Что мы никогда больше не сможем сюда вернуться?
Дуг медленно кивнул.
– В историях Кретьена описывается благообразный мир двора с его законами, обычаями и протоколами, наряду с диким миром лесов, где кипят сражения и происходят чудеса. Сейчас мы покинем это место. История завершилась.
– Некоторые истории имеют свой конец, – ответила Элли, – но наша так скоро не закончится.
Но что-то все еще тревожило девушку. Она хотела сказать это сейчас, пока чары окончательно не рассеялись. Откинув голову назад, она заглянула Дугу в глаза.
– То, что Бланшар сказал в ту ночь, в доме Аннелиз Стирт…
Дуг поцеловал ее в губы.
– Я ничего не хочу знать.
Брюгге, 1184 г.
Догорает свеча. Я сижу в высокой башне и пишу, уже еле различая пергамент. Годами я рассказывал легенды о мужчинах и женщинах, заключенных в башнях. В моих преданиях это вызов судьбы, препятствие, которое необходимо преодолеть. В реальности все иначе.
Я пережил свой век. Моя история закончилась сорок лет назад, а я продолжаю ее рассказывать, подобно певцу, который еще долго поет на сцене после того, как разошлись зрители. Я служил графу Блуа и его сыну графу Шампанскому. Оба уже покойники. Человек, которому я служу сейчас – Филипп Фландрский, – еще не родился, когда началась моя история. Он платит мне жалованье, а я тешу его тщеславие: пишу, что он достойнее самого Александра Великого. Он изображает смущение, но в глубине души хочет верить мне. Я восхваляю его мудрость, его любовь к истине, его справедливость, его верность долгу. А больше всего я восхваляю его щедрость, особенно когда близится день выплаты жалованья.
Брюгге – странное место. Люди здесь отличаются угрюмым нравом и отсутствием чувства юмора. Единственное, что их интересует, это коммерция. Вместо дорог здесь каналы, удобные для перевозки товаров. Город существует за счет овец, но в нем не слышно блеяния ягнят или предсмертных криков со скотобойни. Они присутствуют лишь в бухгалтерских книгах, а также в виде тюков с шерстью, которую здесь окрашивают, и шкур, которые здесь дубят. Фламандцы пасут в Брюгге исключительно деньги.
Я ничем не отличаюсь от них. Сижу в башне, отрезанный от внешнего мира, и живу сплетнями и слухами. Когда Филипп настаивает, я сочиняю подержанные рассказы о подержанных судьбах. Но бо́льшую часть времени я посвящаю собственной истории, которую пишу и переписываю уже сорок лет. Другой я не знаю. Не проходит и часа, чтобы я не подумал о камне и копье, причиняющем никогда не заживающие раны. Я думал, что если отдам копье, то смогу освободиться от его власти. Вместо этого оно завладело моим воображением.
Я взял несколько листов пергамента и записал свою историю, но последние листы остаются чистыми. Бард волен выбирать конец. Но я не знаю, как завершить ее. Я пишу ее, переписываю и никак не могу закончить.
Женщина на балконе услышала стоны и сбежала по лестнице в зал. Она подошла прямо к королеве и спросила, что случилось.
Что случилось?
История не заканчивается. Поиски не завершены. Я могу рассказать лишь ту часть истории, которую знаю.
Я кладу перо. На листе пергамента расплывается чернильное пятно, но оно не затрагивает слова.
Я тушу пальцами свечу.