– В этом нет необходимости, – ответил Томас. – Я живу неподалеку.
– А что такое «необходимость»? – пожал плечами Джим. – Я был бы рад вашему обществу.
Томас принял решение быстро. Спешить обратно домой совершенно незачем, в то же время, как это ни странно, было что‑то притягивающее в том, чтобы находиться там, где бывал брат, прикоснуться к его жизни, хотя бы и на мгновение.
– Ну хорошо, – согласился Томас. – Спасибо.
– Вы можете устроиться в комнате Эда, – сказал священник. – Вверх по лестнице и налево. Сегодня играет «Иллинойс». Вы любите баскетбол? Если честно, не очень. Замечательно, – улыбнулся Джим. – Я тоже. Мы будем ужинать пиццей, запивая ее парой бутылок пива, и смотреть на то, как ненормально высокие мужчины бегают по площадке без каких‑либо серьезных причин.
Сама обыденность этого радушия застала Томаса врасплох, поэтому прошло какое‑то мгновение, прежде чем радость и признательность добрались до его лица и голоса.
Это будет просто превосходно! – воскликнул он. – Я могу подняться наверх?
– Конечно. Если не возражаете, я оставлю вас одного, – произнес священник. – У меня встреча с духовным наставником.
Томас рассмеялся и сказал, поднимаясь по лестнице и стараясь не смотреть на священника:
– Мне такая тоже не помешала бы.
Глава 3
Комната Эда оказалась маленькой и унылой. Она была по минимуму обставлена дешевой мебелью, старой и потемневшей от многих лет использования. Помимо скудного выбора одежды здесь находились еще только книги, бумаги, пухлый плотный конверт, перетянутый резинкой, древний транзисторный радиоприемник и пара коробок из‑под обуви, заполненных всякой всячиной. Все это было беспорядочно сложено на самодельных полках из досок и шлакобетонных блоков. В целом помещение напоминало не столько жилище священника, сколько комнату в общежитии, в спешке оставленную обитателями. На стене висело распятие, все прочие украшения отсутствовали, если не считать календаря организации «Международная амнистия». Как и предупреждал Джим, здесь, конечно же, не было ничего. Томас мог бы вполне обернуться за час, если не брать в расчет пиццу и баскетбол. Если бы он знал, то, скорее всего, просто вообще не приехал бы сюда. Но теперь нужно было убить время до приезда адвоката с документами.
Томас сел на кровать. Матрац оказался тонким и неровным, через него настойчиво проступали пружины.
«Господи, какое место…»
Комната казалась пустой и безрадостной, чем‑то напоминающей его собственный дом. Томас криво усмехнулся. Вот что выбрал себе Эд, вот чему он себя посвятил, принеся в жертву одному Богу известно что ради этой безликой крошечной кельи, единственным украшением которой было дешевое распятие. Раньше Томас находил определенное утешение в том, что называл жизнь Эда бегством, попыткой уклониться от убивающих душу забот повседневной жизни, однако сейчас, сидя здесь, он вынужден был признать, что если его брат действительно думал в таком же ключе, то его ждало горькое разочарование. Но Томас подозревал и кое‑что другое. Брат прекрасно сознавал, что ждет его впереди. Вероятно, важнее иное: Эд знал, что его не ждет.
Взяв одну коробку из‑под обуви, Томас вывалил ее содержимое на кровать. Большая часть казалась ему просто мусором – корешок билета на бейсбольный матч, несколько выцветших фотографий без рамок, запыленная магнитофонная кассета, какая‑то странная серебряная побрякушка в форме рыбки, огрызок карандаша. В то же время у Томаса возникло впечатление, что все эти вещи были собраны вместе, поскольку когда‑то имели какой‑то особый смысл. Эта мысль подействовала на него угнетающе.
Томас перевернул одну из фотографий, и у него перехватило дыхание. Со снимка смотрело его собственное лицо, улыбающееся, уверенное, которое он тщетно старался найти в зеркале на протяжении последних шести лет. Рядом с Томасом стоял брат в полном облачении священнослужителя: сутана, воротничок. Однако Эд каким‑то образом все еще выглядел таким, каким был, когда учил Томаса принимать крученую подачу и показывал ему лучшие комиксы. Рядом с Эдом стояла Куми, с длинными черными волосами, уложенными в высокую прическу, как это принято у японок, в белоснежном подвенечном платье, настолько ярком, что его с трудом запечатлел фотоаппарат. Все трое улыбались, сияли от счастья, стоя в заросшем сорняками саду всего в каких‑то ярдах от того места, где сейчас сидел Томас. Закрыв глаза, он позволил себе вспомнить Куми, что бывало с ним крайне редко, и внезапно прочувствовал ее отсутствие так, как это было сразу после ее ухода.
Фотографии было почти десять лет. Больше половины этого срока прошло уже после того, как она ушла. Томас вдруг подумал, что день свадьбы явился началом конца его отношений со своим братом. Они всегда были чуточку разными, но тот день, в самой своей возвышенности, несмотря на все то, что наступило за ним, стал последним мгновением их гармонии. Когда Томас встретился с братом в следующий раз, события уже разворачивались полным ходом. Их троих больше никогда не видели всех вместе улыбающимися.
Когда кто‑то первый раз позвонил в дверь, Томас не обратил на это внимания, но после еще двух звонков он подумал, что, быть может, кроме него, в доме больше никого нет. Затем Найт вспомнил про адвоката, который должен был приехать сюда, чтобы встретиться с ним по поводу так называемого наследства, оставшегося от брата. Томас не мог думать об этом без смеха. Он быстро прошел по узкому коридору, спустился по шаткой лестнице и на мгновение остановился, гадая, не тот ли это бездомный, за которого его принял Джим, или прихожанин с не терпящим отлагательств духовным кризисом. Томас открыл дверь и ахнул, получив в лицо сильный удар холодного ветра.
Звонивший человек отступил на несколько шагов, словно собираясь поднять взгляд на окна в поисках признаков жизни.
Какое‑то мгновение он смотрел на Томаса, не двигаясь с места, сжимая в одной руке черный чемоданчик, вторую засунув глубоко в карман, потом спросил:
– Вы Найт?
– Да, – ответил Томас, несколько удивленный подобной грубостью. – Заходите.
– Паркс. – сказал незнакомец.
– Прошу прощения?
– Паркс, – повторил тот, – Бен Паркс.
Он прошел мимо Томаса, не предлагая руки. Ему было лет тридцать, худое лицо, вьющиеся волосы, козлиная бородка и жесткие глаза, избегающие смотреть в лицо. Надетое на нем пальто выглядело старым и не по размеру просторным. Паркс не был похож на адвоката.
Томас провел гостя в спартанскую кухню и спросил:
– Вы хотите сразу пройти к нему в комнату или как?
Выражение лица адвоката напомнило то, какое было у Джима, когда тот понял, что Томас не просит подаяния.
– К нему в комнату?
– Извините, – сказал Томас. – Вы адвокат, пришедший по поводу вещей Эда, так?
– Эда?
– Эда Найта, моего брата. Священника, который умер.
Последовала еще одна доля секунды неопределенности, взгляд Бена сосредоточился. Какое‑то время он молчал, затем его поведение изменилось, словно просветлело, и Паркс превратился совершенно в другого человека.
– А, так вы его брат. Извините. На самом деле я никогда не встречался с отцом Найтом и не знал его имени. Я принял за священника вас.
Томас рассмеялся.
– Нет. Все духовные, точнее сказать, католические гены достались моему брату. Я оказался обделен. Итак, вы хотите осмотреть его комнату? – поинтересовался Томас, двигаясь быстро на тот случай, если от его признания адвокату стало не по себе, а также потому, что бравада была напускной, фальшивой от начала и до конца.
– Конечно, – ответил адвокат. – Это было бы замечательно.
Томас проводил его наверх.
– Вы давно в городе? – спросил Паркс.
– Я здесь живу. Вернее, в Ивенстоуне, – уточнил Томас и добавил, сам не зная для чего: – В той его части, где подешевле. Я приехал сюда, как только узнал. Думал, мне придется пробыть здесь несколько дней, но у Эда совсем мало вещей, если только вам не известно что‑то такое, о чем я не знаю. Так что это, скорее всего, не понадобится. Мать‑Церковь, конечно же, проследит за тем, чтобы все было в порядке.
– Верно, – подтвердил адвокат.
Томас открыл дверь в жалкую крохотную спальню, грустно усмехнулся и сказал:
– Замок Найт.
Остановившись на пороге, адвокат внимательно осмотрелся по сторонам, не делая ни шага вперед, словно опасаясь испортить своими следами место преступления.
– Вряд ли мне что‑нибудь отсюда понадобится, – сказал Томас. – Если только не выяснится, что у Эда был многомиллионный счет в каком‑нибудь офшорном банке. Полагаю, все отойдет ордену.
– Вам что‑то известно о жизни вашего брата, о принадлежащем ему имуществе, которое не сразу бросается в глаза?
– Думаю, машина на улице принадлежала Эду, хотя стоит в лучшем случае несколько сотен долларов, – сказал Томас. – Впрочем, быть может, она является собственностью прихода или иезуитов. Наверное, у Эда был с собой чемодан, а то и два. Не знаю.
– Что‑нибудь еще?
– Послушайте, как говорится, мы с братом не были близки. По многим вопросам расходились во взглядах.
– Понимаю. Извините.
– Я не прошу сочувствия. Просто хочу сказать, что если вы поговорите со здешними жителями, с теми, с кем Эд работал, то узнаете о нем в тысячу раз больше, чем смогу рассказать я. Мне ничего о нем не известно.
Томас был зол и стыдился в этом признаться, но все сложилось именно так. Это была правда.
– Где он умер?
– Извините?..
– Вы сказали, что у вашего брата был с собой чемодан. Он уехал в отпуск?
– В каком‑то смысле, – ответил Томас, глядя в окно. – Если честно, я не знаю.
– Вам неизвестно, куда он направился? – В голосе Паркса прозвучало недоверие, даже легкое раздражение.
– Нет, – устало признался Томас, захлестнутый нарастающим чувством унижения. – Куда‑то за границу. Извините. Это так важно?
Адвокат мгновение поколебался, в его глазах мелькнуло сомнение, затем снова вернулась улыбка, уверенная и обнадеживающая.
– Не думаю, – сказал он.
– Не возражаете, если я просто оставлю вас здесь? – спросил Томас. – Я как раз собирался уходить.
– Конечно, – согласился адвокат. – Если вы мне понадобитесь, я крикну.
Томас с облегчением спустился вниз.
Минут двадцать Найт сидел за кухонным столом, уставившись на кружку со сколами, страстно желая чем‑либо заполнить тишину, вернуться к себе домой. В конце концов, ему здесь было нечего делать. Все вышло так, как он и ожидал. Если это конец, то он оказался каким‑то аморфным, не принесшим никакого удовлетворения, хотя Томас на самом деле не мог сказать, на что еще можно было надеяться. Быстро встав, он выхватил из внутреннего кармана ручку и стал искать, на чем написать. Развернув на столе смятую салфетку, Найт быстро нацарапал: «Джим, я уехал домой. Если не будет никаких сюрпризов, проследите за тем, чтобы вещи Эда достались людям и делам, которые имели для него значение. Я не имею отношения ни к первому, ни ко второму, и вы лучше рассудите, чего хотел бы мой брат. Извините за баскетбол. Спасибо. Т. Н.»
Томас перечитал записку. Сойдет. Она показалась ему слишком короткой, чересчур простой, но сейчас было не время становиться сторожем своему брату. Так обстояли дела последние шесть лет. К чему притворяться?
Томас уже направлялся к входной двери, когда она открылась, и с продуваемой ветром улицы ему навстречу принесло голоса. Джима и чей‑то еще. Схватив записку, Томас поспешно засунул ее в карман, и тут как раз на кухню прошел священник.
– Все в порядке, Томас? – спросил Джим. – Это отец Билл Моретти. Мы встретились на улице.
Второму мужчине было под шестьдесят, он сильно сутулился, но его глаза были яркими и проницательными.
– Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой, – сказал он, протягивая руку.
– Спасибо, – поблагодарил Томас.
– Не желаете начать прямо сейчас? – предложил Джим, выжидательно переводя взгляд с Томаса на другого священника, стряхнувшего с плеч тяжелую старомодную шубу.
– Начать что? – недоуменно промолвил Томас.
– Извините, – сказал Джим, улыбаясь собственной забывчивости. – Отец Моретти – тот самый адвокат, который должен был прийти, чтобы разобрать вместе с вами вещи вашего брата.
Какое‑то мгновение Томас молча таращился на нового священника, потом спросил:
– Если вы адвокат, то кто же сейчас наверху?
Глава 4
Томас начал движение первым, но и он полностью пришел в себя только к тому моменту, как успел подняться до середины лестницы. Его влекло вперед смутное негодование, которое Найт и сам не мог объяснить. Джим не отставал от него, замешкавшийся адвокат замыкал тройку. Добежав до двери комнаты брата, Томас повернул ручку и навалился плечом на дерево, но полотно не поддалось. Ему показалось, что внутри раздавались какие‑то звуки, затем он принялся всем своим весом с силой бить в дверь, объятый внезапной яростью.
– Томас, подождите! – окликнул его Джим, хватая за руку. – Этот человек может быть вооружен. Возможно, он… Но Томас не реагировал на эти слова. Стиснув зубы, он снова толкнул дверь. Сквозь шум собственных ударов Найт смутно услышал, как Джим просит адвоката вызвать полицию. Наконец косяк разлетелся в щепки, и дверь распахнулась. В комнате никого не было, окно распахнуто настежь. Томас ворвался внутрь, ухватился за раму и выглянул наружу, но ничего не увидел на снегу. Джим следовал за ним по пятам. Все произошло в одно мгновение: движение за спиной, приглушенный хруст, затем стон падающего на пол Джима. Паркс, если его фамилия действительно была такова, прятался за дверью, дожидаясь их. Расправившись с Джимом, он угрожающе двинулся на Томаса.
– Подождите! – воскликнул тот, поднимая руку, чтобы защититься. – Что вам нужно? Но его противник ничего не сказал. Он поднял правую руку, и Томас увидел огромный кулак, похожий на дубинку, словно на кисть надета неестественно большая перчатка или она чем‑то обмотана. Томас попятился к окну и наткнулся бедром на подоконник. Подняв кулаки, он расставил ноги, дожидаясь, когда противник набросится на него. Джим неподвижно застыл на полу. Теперь Паркс показал вторую руку, и Томас почувствовал, как его сердце пропустило удар, охваченное паникой, вызванной не столько страхом за свою жизнь, сколько необычностью увиденного. Противник сжимал в руке то, что можно было описать только как меч – короткий, всего дюймов восемнадцать или около того, с лезвием в форме листа, расширяющегося к концу, смертельно опасным на вид. Подобное оружие мог выбрать только психопат или рьяный последователь какого‑то культа. Томас опешил, не зная, как быть.
– Можно будет обойтись и без этого, – дрогнувшим голосом пробормотал он.
– Au contraire,[2]– мрачно усмехнулся его противник.
Шагнув вперед, он по широкой дуге взмахнул мечом в сторону лица Томаса.
Тот среагировал интуитивно, отпрянув назад и пытаясь отбить меч левой рукой, в то время как правой нанес неистовый тычок. Послышался отвратительный шлепок удара холодной стали меча по растопыренной ладони. Боль была такая острая и резкая, что Томас не сразу сообразил, что ему досталось не лезвием, а рукояткой. Паркс развернулся плечом вперед, уворачиваясь от атаки, одновременно выбросил правую руку, нанося Томасу сокрушительный удар в челюсть. Это была не перчатка, не тряпка, намотанная на кисть. Кулак оказался твердым и прочным, словно сталь. Он отправил Томаса на пол так, будто его лишили ног. Перед глазами у него сгустился мрак. Найт сознавал, что падает, но никак не мог это предотвратить.
Практически беззвучно Томас рухнул на ковер. Он не потерял сознания полностью, но на какое‑то мгновение был настолько дезориентирован, что не мог пошевелиться. Найт лишь смутно почувствовал, как Паркс перешагнул через его распростертое тело, понял, что тот выбрался из окна на свободу задолго до того, как он, Томас, пришел в себя настолько, чтобы как‑либо этому помешать.
Даже полностью очнувшись, Найт продолжал лежать на полу, осторожно ощупывая ушибленный при падении затылок, и лишь потом неуклюже уселся на корточки. В нескольких шагах от него застонал Джим.
– Все прошло замечательно, – пробормотал Томас.
– Черт побери, что это было?
– Меч.
– Меч? Какой еще меч? – удивился Джим. – Я не видел никакого меча.
– Наверное, тебе самому к этому времени уже можно было давать отсчет, – заметил Томас, усаживаясь на полу и откидываясь на стену.
– У тебя получилось не многим лучше, Тайсон,[3]– усмехнулся Джим. – Адский пламень, чем он меня ударил?
– Тем же, чем и меня, – сказал Томас. – Это было что‑то вроде стальной перчатки. Что‑то среднее между рыцарской рукавицей и самым здоровенным в мире кастетом. С тобой все в порядке?
– Кажется, да. А с тобой?
Медленно встав, Томас кивнул только тогда, когда полностью выпрямился и убедился в том, что пол не плывет обратно, ему навстречу.
– Этой штуковиной подонок едва не проломил мне череп, – пробормотал он. – Предпочитаю не думать о том, что он мог бы сделать мечом.
Джим ощупал левый висок. Из‑под лопнувшей кожи вытекала тоненькая струйка крови, но это не шло ни в какое сравнение с распухающим синяком.
– Я сказал: «Подождите. Он может быть вооружен», – язвительно произнес Джим. – Но нет. В правом углу ринга у нас Томас Найт, приехавший из далекого Идиот‑Сити.
– Спасибо, – виновато промолвил Томас. – Извини.
Развернувшись, он выглянул из окна и увидел отпечатки на крыше над крыльцом, которые на краю заканчивались беспорядочным скольжением. Перегнувшись через подоконник, Найт осмотрел улицу, но преступника нигде не было видно. Он даже не смог разобрать, куда ведут следы.
Проклятье!
Томас сам не мог сказать, чем так взбешен. Стоя у окна на холоде, он чувствовал, как ярость быстро затихает. В конце концов осталось только ощущение бестолковости, смешанное с досадой по поводу того, что с ним так сурово обошлись. Пробормотав под нос ругательство, Томас повернулся к Джиму, который осторожно перебрался на край кровати, по‑прежнему потирая висок.
В дверях появился адвокат и спросил:
– Все в порядке?
Томас бросил на него мрачный взгляд.
– Все просто бесподобно, – ответил Джим, сардонически невозмутимый.
– Этот человек что‑то искал, – заметил Томас, подсаживаясь к нему на край кровати и окидывая взглядом разгром, учиненный в комнате: бумаги рассыпаны по полу, книги разбросаны, скудные остатки жизни брата раскиданы без сострадания и уважения… – Он спросил, Найт ли я, – задумчиво продолжал Томас, стараясь вспомнить подробности. – Я рассудил, что он имел в виду меня, но, полагаю, на самом деле речь шла о моем брате. Этот тип сказал, что его фамилия Паркс. Я решил, что он адвокат, но, думаю… не могу сказать точно. Он не был знаком с Эдом лично, но, мне кажется, пришел сюда, чтобы с ним встретиться. По‑моему, он не знал о смерти моего брата, – добавил Томас, встревоженный догадкой.
Джим нахмурился и сказал, растирая шишку на голове:
– Даже не знаю, как тут быть.
– Я тоже, – признался Томас.
– Что‑нибудь пропало? – спросил Джим, поднимая с пола книгу и рассматривая ее.
– Понятия не имею, – сказал Томас. – Красть тут особенно нечего, не считая бумаг, но если какие‑то из них и пропали, то я все равно не смогу это определить. – Нагнувшись, он перевернул опрокинутую коробку и увидел на полу под ней свадебную фотографию, теперь слегка смятую. – Подожди. Чего‑то определенно недостает. Маленькой серебряной рыбки. Понял, о чем я говорю?
Джим покачал головой.
– Полиция направила сюда людей, – сообщил адвокат. – Нам велели ничего не трогать.
– Этот подонок спросил у меня, где умер Эд, – произнес Томас, рассуждая вслух. – Я ответил, что не знаю. Мне стало стыдно… Да, именно потому, что я этого не знал. По‑моему, его это действительно интересовало. Почему – точно не могу сказать, но…
– Я сам не знаю, где умер Эд, – сказал Джим. – Где‑то на Дальнем Востоке. Он побывал в Италии, затем отправился в Японию, но, кажется, скончался где‑то в другом месте.
– В Японию? – спросил Томас, чувствуя, как на него нахлынули все те старые ощущения, которые возникали каждый раз при упоминании Японии.
Его словно опять ударили, хотя вместо боли появилось лишь холодное онемение, чуть тронутое беспокойством. Казалось, он проснулся с сознанием того, что накануне произошло что‑то ужасное, но никак не может вспомнить, что же это было.
– Что он делал в Японии?
– Без понятия, – признался Джим. – Можно связаться с орденом. Я имею в виду, с иезуитами.
Задумчиво посмотрев на него, Томас кивнул, и в голове у него снова зазвенела боль.
Глава 5
– Он сказал, что его фамилия Паркс, – произнес Томас второй раз за две минуты.
– Если говорить о том, что пропало, вы с полной уверенностью можете назвать только эту серебряную рыбку?
У полицейского, который представился Кэмпбеллом, был скучающий вид, будто ему поручили заведомо безнадежное дело. Сейчас, когда первоначальный гнев утих, Томас не мог его в этом винить.
– Да, – подтвердил он. – На самом деле до его прихода я не успел толком просмотреть бумаги…
– Вы считаете, это была ценная вещь?
– Скорее всего, нет. Полагаю, все зависит от того, из чего она сделана. Если это серебро, то рыбка может стоить от силы пару сотен долларов.
– Сэр, вы можете описать эту рыбку? – со вздохом спросил полицейский, делая в блокноте заметки черной ручкой.
– Три или четыре дюйма в длину, какой‑то странной формы, подробно прорисованная чешуя… Больше ничего не могу сказать.
– Странной формы? – переспросил Кэмпбелл.
– Грубые обводы. Толстый хвост. Большие неуклюжие плавники.
– Просто модель рыбки? Не какой‑то сосуд? Она открывалась?
– Не знаю.
– Вы полагаете, это какой‑то символ, да? Ваш брат был священником.
– Символ? – удивился Томас. – Что вы имеете в виду?
– Ну как же, вроде тех металлических рыбок, которые вешают в машине. Ихтис.[4]
Полицейский нарисовал в блокноте контур, замкнутую линию, образующую тело в форме листа и раздвоенный хвост. Томас взглянул на рисунок, напомнивший ему ленту Мёбиуса или двойную спираль.
– Даже не знаю, – честно признался он. – Я об этом не думал. Та рыбка выглядела иначе. Более реалистично.
– Мы будем присматривать за местными ломбардами, – сказал полицейский. – У преступника был меч? Как у Робин Гуда или тех ребят из «Властелина колец»? Меч в прямом смысле?
– Да, короткий клинок, – подтвердил Томас. – Похожий на меч римских легионеров, если вам это что‑нибудь говорит.
– Ничего, – признался Кэмпбелл. – Он ударил вас этим мечом?
– Нет, похожей на кастет перчаткой, которая была у него на руке. Стальной. Весом в целую тонну.
– Странно, – заметил полицейский.
– Я тоже так думаю, – сказал Томас, ожидавший услышать больше.
– Вы ничего не добавите? – продолжал Кэмпбелл. – Может быть, у преступника была лошадь или еще что‑нибудь?
– Нет, – не сдержал улыбки Томас.
– Вы уверены?
– Думаю, лошадь я заметил бы.
– Все же давайте взглянем на светлые стороны, – сказал полицейский. – Если бы преступник был настроен серьезно – я хочу сказать, если бы это был отпетый рецидивист, понимаете? – то он вас пристрелил бы. А так вам только врезали перчаткой, да? Это положительный момент.
– Весь этот эпизод вызывает у меня настоящий экстаз, – пробормотал Томас.
– Хорошо, – усмехнулся полицейский, убирая блокнот. – Если вы снова увидите этого человека, звоните нам. А так я поспрашиваю, но… – Он пожал плечами.
– Задерживать дыхание мне не стоит, – сказал Томас.
– Если только у вас где‑нибудь не припрятаны жабры.
– Спасибо. – Найт ответил копу улыбкой. – Вы оказали неоценимое содействие.
– Такая у нас работа, сэр.
По пути к двери они встретили Джима с коробкой, полной бумаг.
Томас обернулся, представил его и добавил:
– Джим, это следователь Кэмпбелл.
Высокомерно кивнув, тот отвел взгляд, но полицейский продолжал пристально смотреть ему в лицо. От его былой насмешливости не осталось и следа.
– Здравствуйте, святой отец, – произнес он. – Давненько не виделись.
– Вы знакомы друг с другом? – удивился Томас.
Джим по‑прежнему старательно смотрел куда угодно, только не на полицейского.
– Это старая история, – сказал Кэмпбелл. – Правда, святой отец?
Джим ничего не ответил, и полицейский ушел, не сказав больше ни слова.
Глава 6
Человек, которого называли Срывающим Печати, закончив разговаривать по телефону, долго сидел в задумчивости.
Все должно было завершиться, умереть вместе со священником, однако, как ни старался Война представить свой доклад будничным, простой формальностью, ему не удалось скрыть тревогу, прозвучавшую в голосе.
У священника был брат.
Разумеется, они знали об этом и раньше. Просто до настоящего момента данное обстоятельство не казалось им заслуживающим внимания.
«Впрочем, возможно, так оно и осталось», – подумал Срывающий Печати.
Но если все изменилось и брат этого несчастного священника превратился в угрозу, то Срывающий Печати начнет действовать, причем быстро.
Со священником он тянул время, надеясь на то, что проблема разрешится сама собой, но этот человек оказался упорным и настойчивым. Нельзя ждать, когда его брат превратится в угрозу. Прежде чем он успеет подняться до уровня надоедливого раздражителя, Срывающий Печати раздавит его, словно мошку, каковой тот и является.
Он усмехнулся и подумал о том, что имеет все возможности для этого. У него есть влияние, деньги, могущество, позволяющее добиваться всего, чего угодно. Еще воля. Именно она по‑настоящему повергает в ужас его врагов, если они когда‑нибудь узнают, кто он такой. Увидеть самого Срывающего Печати было невозможно. Он мог пожимать руку своему самому ненавистному сопернику, но тот его не узнавал. Когда дело дойдёт до действия, Срывающий Печати будет на противоположном конце земного шара от того места, где нанесут удар его подручные.
Он называл их всадниками. Все четверо были готовы выполнить любой его приказ, устроить тот маленький апокалипсис, который сочтет нужным организовать Срывающий Печати. Он лично отобрал каждого из них за конкретные способности.
Война, его генерал, искусный солдат, способный разместить где угодно свое маленькое войско.
Чума, его шпион, распространяющий болезнь с помощью обмана и лжи.
Голод, его личный устрашитель, человек, сеющий ужас везде, где появляется.
Смерть, непредсказуемая стихия, источник практически безграничного могущества.
Какая задача окажется не по плечу, если в его распоряжении есть такая кавалерия?
«Но до этого дело не дойдет, – подумал Срывающий Печати. – А если дойдет, то на этот раз никаких колебаний не будет. Пока что нужно просто предупредить всадников, но если придется спустить с цепи всех четверых, то я сделаю это без промедления».
Срывающий Печати задумчиво посмотрел на два слова, которые написал во время разговора с Войной.
«Томас Найт».
Он взглянул на имя человека, который в настоящий момент бесцельно блуждал среди обломков жизни своего брата, и, набирая номер телефона первого из своих всадников, почувствовал что‑то похожее на жалость.
Глава 7
Томас сидел у крошечного камина в маленькой гостиной, слушал слащавый голос секретаря местного отделения иезуитов, доносившийся из телефонной трубки, и чувствовал, как терпение покидает его.
– Вас постигла тяжелая утрата. Мы так вам сочувствуем. Отца Найта все ценили и уважали…
– Что с ним произошло? – спросил Томас.
В настоящий момент у него не было желания оценивать комплименты насчет жизни брата. Это только еще больше запутает его и без того противоречивые чувства.
– На самом деле мы точно ничего не знаем, – ответил собеседник, тщательно подбирая слова.
– Черт побери, что это означает? – поинтересовался Томас тихо, но почувствовал, что Джим Горнэлл, присутствующий при разговоре, обиделся.
– То самое, что вы услышали, – бесстрастно произнес секретарь. – О кончине вашего брата нас известило американское посольство в Маниле, но нам неизвестно, как он там оказался и чем занимался.
– Манила, – недоуменно пробормотал Томас. – Это на Филиппинах?
Тут Джим обернулся и вопросительно посмотрел на него.
– Совершенно верно.
– А я полагал, что мой брат был в Японии, – произнес Томас, чувствуя, как знакомое нежелание произносить само это слово желчью подступает к горлу.
– Мы тоже, – отозвался секретарь, и Томасу показалось, что он услышал в его голосе непонятную тень.
Стыда? Смущения?
– Отец Эдвард действительно какое‑то время находился в Японии. Но затем, судя по всему, он отправился на Филиппины, где и умер.
– Как это случилось?
– Кажется, автомобильная авария, – ответил иезуит.
– Кажется?