Однако мы скоро почувствовали себя достаточно сносно, чтобы посетить ватутси, племя гигантов. Приблизившись к их поселению, мы увидели нескольких здоровых на вид мужчин, восседавших с зонтиками в руках на носилках, которые несли несколько человек. На наши расспросы нам ответили, что эти люди принадлежат к знати и они никогда не ходят пешком. Затем мы миновали несколько выбеленных круглых хижин, украшенных красивыми орнаментами, которые были выполнены красной охрой и темно-серой краской. Мы заметили, что у многих местных жителей в руках были весьма изящные самодельные корзины. Миновав еще ряд хижин, но уже более причудливой формы, мы наконец пришли к дворцу местного короля! У нас было рекомендательное письмо от кенийских властей, и на следующий день мы были представлены королю.
Король Рудахигва был настолько высоким человеком, что я должна была запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в глаза. В его красивом приемном зале мы беседовали об истории народа ватутси, говорили о его знаменитом крупном рогатом скоте длиннорогой породы. Этот скот не только никогда не доили, но никогда не забивали на мясо. К нему, видимо, относятся так же, как относятся к священным коровам в Индии.
Король свободно говорил на английском и французском языках и был одет как европеец. Он только что вернулся из Бельгии, где находился с официальным визитом. Не зная этикета ватутси, я спросила, нельзя ли мне нарисовать его портрет. С обворожительной улыбкой король ответил, что ему будет трудно найти для этого время, однако он согласился, чтобы я сфотографировала его. Поощренная этим, я спросила, могла бы я сфотографировать и его мать, но оказалось, что она живет в другом дворце. Продолжая задавать вопросы, я попросила разрешения сфотографировать знаменитые стада, но мне сказали, что те пасутся далеко в горах и будут в более лучшем состоянии, когда вернутся оттуда к дню специального обряда, который состоится несколько позднее.
Я, несомненно, выглядела разочарованной, и потому король любезно попросил своего адъютанта организовать на следующий день танцы воинов своего племени. Это было замечательное зрелище: высокие стройные мужчины ритмично двигались в танце, делая высокие прыжки. Но, увы, многое в их нарядах было заменено современными деталями. Например, вместо прежних оригинальных декоративных одеяний теперь от талии до лодыжек свисали многочисленные разноцветные хлопчатобумажные ленты. Подлинными остались лишь небольшие барабаны, под которые они танцевали.
Следующую остановку мы сделали у озера Киву, где окружной чиновник дал нам охрану. Дороги у озера оказались в ряде мест перекрыты потоками лавы, на них было очень много опасных крутых поворотов.
Куда бы мы ни направлялись, перед нами всегда возникал силуэт вулкана Ньирагонго. И с наступлением темноты мы наблюдали захватывающее зрелище: над бурлящей лавой, стекающей по склонам вулкана, одно за другим поднимались красные облака. На следующем этапе пути руководство Национального парка предоставило в наше распоряжение проводника и носильщиков, чтобы помочь нам совершить восхождение на гору. Нам порекомендовали разбить лагерь метров на сто ниже края кратера, где слабее действие ядовитых сернистых паров.
Поднимаясь наверх через заросли тропического дождевого леса, я заметила много таких растений, которые не росли в Кении. Я, конечно, знала, что в Национальном парке строго запрещено рвать какие бы то ни было цветы, но не могла удержаться от соблазна сорвать и зарисовать ярко-красную орхидею (Polystachya kermesina) и Begonia wollastonii. При этом я чувствовала себя вдвойне виноватой, поскольку не только нарушила правила, но к тому же была гостем директора д-ра де Вилде. Я успокаивала свою совесть мыслью, что зарисовки могут иметь какую-то ценность для ботаников. Когда мы вернулись, я призналась в своем преступлении, на что мне вежливо, но твердо было сказано, что рисунки будут конфискованы и отправлены в Антверпен и что меня могут ожидать и другие последствия. Однако на протяжении нескольких лет никаких последствий я не дождалась, если не считать, что я получила третий том «Семенных растений в флоре Бельгийского Конго», изданный Институтом парков. В нем я увидела свои зарисовки, использованные в качестве цветных заставок; с книгой пришла также благодарственная записка от директора, в которой говорилось, каким ценным вкладом в это роскошное издание оказались мои рисунки.
Только поздно вечером мы добрались до подходящей для лагеря площадки у вершины вулкана. Мы прошли к его краю. Ветер относил дым, поднимающийся из кратера, в противоположном направлении, и поэтому все хорошо было видно. Центральная почти двухсотметровая стена кратера отвесно поднималась с плоского дна, имеющего круглое отверстие посередине, откуда поднимались темно-красные клубы пара, сгущавшиеся в мощные облака и вырывавшиеся высоко в небо. Нас оглушило неистовое клокотание лавы, кипящей где-то глубоко внизу.
Зрелище было поистине грандиозным. Мы с Джорджем сидели в полном молчании, день угас, и мерцающие огненные облака поднимались в черную бесконечность. У меня было впечатление, будто я наблюдаю нечто такое, чего человек никогда не должен видеть: недремлющие силы природы, создающие нашу планету.
Позднее мы поднялись на другой вулкан — Ньямлагиру. Несколько лет назад мы с Салли Атсат наблюдали, как он извергал лаву в озеро. Теперь его огромный кратер бездействовал, лава в нем застыла, и нам было разрешено пересечь его на свой страх и риск. Мы обнаружили, что в главном кратере находилось несколько меньших очагов извержений на различных стадиях остывания, которые были соединены между собой излившейся в разное время лавой. На пластах пемзы громоздились обломки с острыми, как, ножи краями; огромные валуны застряли между отдельными скалами, что как часовые возвышались над собранной в гармошку коркой лавы, из которой со свистом прорывались зловонные сернистые газы.
Часто под ногами я ощущала пугающую пустоту и боялась, что корка лавы не выдержит моего веса и я провалюсь в кипящий лавовый котел.
Наша экспедиция была, несомненно, рискованной, возможно, даже безрассудной, но нас влекло неудержимое желание заглянуть в мир, который обычно мы лишены возможности видеть.
Несмотря на все великолепие вулканов, мы никогда не теряли надежды увидеть лесных горилл, и поэтому, когда добрались до Луберо, где обитают эти обезьяны, мы зашли к инспектору по охране диких животных и попросили разрешения на их поиски. Гориллы очень строго охраняются, и, только доверяя Джорджу как своему коллеге, он согласился удовлетворить нашу просьбу. Инспектор оказал нам большую помощь: учитывая, что мы торопились и что леса, в которых обитали гориллы, труднопроходимы, он послал сначала несколько человек обнаружить их местонахождение. Как только они возвратились, мы отправились в путь.
Молча шагая друг за другом в сопровождении тридцати загонщиков, мы карабкались через поваленные деревья и путались в лианах, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз по крутым склонам. Иногда до нас доносился очень сильный запах горилл, и несколько раз наш проводник чуть не столкнулся с вожаком стада. В отличие от других приматов, во главе группы которых стоит самка, у горилл семью охраняет самый старый самец. Нам лишь мельком удалось увидеть, как две самки пересекали лесную поляну, каждая из них прижимала к груди своего детеныша, прыгая на трех лапах.
Устав от изнурительных поисков, мы присели отдохнуть и послушать страшные рассказы наших загонщиков о грозных гориллах; для убедительности некоторые из них даже показывали шрамы на своем теле. Неожиданно из зарослей появился вожак горилл, пронзительно закричал и бросился прямо на нас. К счастью, он споткнулся о ветку и упал. Мы вскочили на ноги, а горилла внезапно исчезла. Однако проводник сказал, что нам лучше вернуться домой, так как если мы будем и дальше преследовать эту гориллу, то она может снова напасть на нас. Пришлось последовать его совету.
Мы видели горилл восемь раз, что уже само по себе было большим достижением, поскольку другим за многие дни поисков не удается ни разу даже мельком увидеть их.
Джордж давно мечтал посетить станцию по приручению слонов Гангала-На-Бодно[26], где африканских слонов обучают работать. Этот эксперимент был начат в то время, когда намечалось осваивать часть Конго, недоступную для транспорта. В Индии, где слоны менее крупные и более послушные, их уже давно обучили служить человеку. В возрасте примерно четырех лет слона отделяют от стада и связывают веревками. В сопровождении двух уже прирученных слонов его доставляют на станцию и помещают в загон. Когда наступает время обучать слона ложиться, сверху опускают ему на плечи обитую чем-либо мягким деревянную колоду и слегка надавливают. Первый этап выработки у слона послушания обычно занимает четыре дня.
К сожалению, более сильного и более упорного африканского слона обучать гораздо труднее. Чтобы заставить его ложиться, ему цепями медленно тянут ноги — передние вперед, а задние назад — до тех пор пока бедное животное не падает на землю. Впоследствии такие слоны повинуются малейшему прикосновению или приказанию своего погонщика. Впрочем, бывали и несчастные случаи среди людей, проработавших со слонами много лет. Объясняется ли это непредсказуемым характером дикого слона или старинной легендой о том, что «слон ничего не забывает»? Что бы ни соответствовало истине, мои симпатии на стороне слона, поскольку, на мой взгляд, силой ничего конструктивного добиться нельзя.
Старший инспектор по охране диких животных Конго капитан Флайзхауэр возражал против обучения слонов в нынешних условиях. Он утверждал, что тракторы, которые могут работать двадцать четыре часа в сутки, могут пробиться через самые непроходимые джунгли и, хотя их эксплуатация требует солидных расходов, эти затраты ничтожны по сравнению с расходами на содержание слонов. К тому же слоны могут работать только четыре часа подряд, а в остальное время дня их надо кормить, им надо отдыхать, их надо водить на реку купаться, поскольку если вы хотите, чтобы слоны были здоровы, то кожа у них должна быть влажной, и такие ежедневные купания для них обязательны. Наконец, слонов нельзя перевозить из одной местности в другую, так как, не говоря уже о трудностях их транспортировки, акклиматизировавшись в одном месте, они часто заболевают, если их перевозят в другое.
Капитан Флайзхауэр спросил у нас, не думаем ли мы, что кенийские власти могут взять обученных слонов и использовать их для развлечения туристов. Зная, что Управление национальных парков проводит политику сохранения диких животных в их естественных условиях, Джордж не выразил большой надежды в отношении этой перспективы.
Мы обрадовались, что нам показали карантинные загоны, где находились окапи. Эти редкие и красивые животные являются ближайшими сородичами жирафов. На карантинных пунктах окапи содержатся отдельно друг от друга до тех пор, пока не выяснится, что у них нет никакой инфекции и их можно направлять в зоопарки, где они будут одними из самых редких экспонатов. Раньше сохранить окапи в зоопарке живым и здоровым — было весьма трудно, пока не обнаружили, что губительную инфекцию, которая часто распространяется среди них в неволе, вызывают паразиты, обитающие в их помете. Разумеется, на воле они редко, если вообще когда-либо, соприкасаются со своим пометом, и этим объясняется то обстоятельство, что заражаются животные главным образом в неволе. Как только паразита обнаружили и установили, что он является причиной заболевания, против него было быстро найдено средство.
К рождеству мы добрались до Бени, где решили осмотреть пещеры Хойо, находящиеся всего лишь в нескольких часах езды от него, и, взяв с собой припасы, чтобы отметить праздник, отправились по дороге, ведущей к лесу. Дорогой давно не пользовались, она была в таком скверном состоянии, что наш лендровер с трудом продвигался вперед. Мы уже решили повернуть назад, как вдруг перед нами предстал прекрасный сад с розами, на противоположном конце которого стоял белый дом с тростниковой крышей! Из дома появилась привлекательная молодая блондинка и мужчина значительно старше ее. Когда мы представились, они пригласили нас провести с ними праздник.
На протяжении многих лет Руткарт был старшим геологом в Бельгийском Конго, и именно он открыл пещеры Хойо. Он надеялся начать исследования этих пещер немедленно, но все время не хватало денег на организацию экспедиции, и лишь после ухода на пенсию у него появилась возможность обследовать их. Он обнаружил, что всего было семь пещер с богатыми залежами гуано и ископаемыми остатками вымерших животных.
Когда правительство Бельгии узнало об этих ценных открытиях, оно выделило средства на исследование пещер, но, к сожалению, начало второй мировой войны положило конец предпринятым усилиям.
Руткарт дал замечательное описание этих труднодоступных пещер, входы в большинство из которых находятся высоко над нынешним уровнем местности и со стороны почти незаметны. Ему пришлось использовать высокие лестницы, чтобы добраться до входов, которые были настолько узки, что он с трудом протискивался в них.
Внутри пещер находились огромные ниши, покрытые в основном гуано. Во время последующих обследований ему удалось также обнаружить озеро и несколько водопадов. Пещеры находятся на разных уровнях и уходят на какое-то расстояние в глубь горной системы Великого Рифта.
При снятии поперечного среза для определения толщины слоя гуано были обнаружены ископаемые остатки исчезнувшей фауны. Руткарт отправил некоторые образцы своих находок в Антверпен, где они вызвали огромный интерес. Как эти животные попали в пещеры, останется, видимо, тайной до тех пор, пока не будет лучше изучено смещение пластов горных пород системы Великого Рифта.
Нас пригласили осмотреть две пещеры, в которые проведено электричество, и мы смогли увидеть огромный лабиринт узких проходов и туннелей и услышать вдали грохот водопада.
Ома тихо скончалась в Зайфенмюле 17 апреля 1916 года. К тому времени наша семья лишилась всей собственности.
Трауте и моя мать остались в Вене, Дорле поселилась в Англии, а другие мои родственники живут в разных местах земного шара. И наконец, долина Зайфенмюле стала дном созданного в Чехословакии водохранилища. Я никогда больше не возвращалась в эти места, с тем чтобы сохранить нетронутыми свои воспоминания детства.
В это время я получила ряд заказов на рисунки цветов, а также продала музею некоторые свои предыдущие зарисовки. Следующая поездка привела нас на сомалийскую границу, в Колбио. Здесь Джордж сильно заболел дизентерией, и я срочно отвезла его на побережье, в Малинди, где жил ближайший в этом районе доктор.
Джордж выздоровел быстро, но ему нужен был отдых, и поэтому мы приняли приглашение задержаться здесь и отпраздновать окончание поста рамадана. Меня настолько поразило великолепие традиционных одежд, которые носили по этому случаю арабы, что я попросила окружного чиновника, чтобы он нашел для меня кого-нибудь из местных жителей в качестве натурщика. Опыта писания портретов у меня тогда еще не было, и поэтому я крайне смутилась, когда на следующий день ко мне пришел ливали [27]— шейх Азан. Он был весьма уважаемым и важным лицом, поскольку был и религиозным вождем, и главным судьей арабской общины, жившей на побережье. Еще больше я встревожилась, когда услышала от него, что недавно его портрет рисовал один известный французский художник, и меня мучил вопрос, не стоит ли признаться, что я почти не умею писать портреты. Но хотя я этого и не сделала, шейх скоро сам оценил обстановку и понял, что я была совершенно неопытным человеком. Однако, будучи подлинным джентльменом, он безропотно выдержал навязанную ему пытку. Мое творение, конечно, не было шедевром, но я храню этот набросок еще и по сей день. Тогда я и не предполагала, что он станет одним из первых из семисот портретов африканцев различных племен Кении в традиционных орнаментальных украшениях и что мне предстоит провести шесть лет в отдаленных местах, чтобы создать такое рекордное число рисунков.
Из Малинди мы с Джорджем на грузовике направились в лесной массив Бони. Эта заповедная зона шириной почти в пятьдесят километров протянулась параллельно побережью от порта Ламу до сомалийской границы. Нам приходилось прокладывать путь через болотистую местность, где обитало много диких животных и процветало браконьерство. Потом мы направились в маленькую рыбачью деревушку Киунга, расположенную на побережье в нескольких километрах от границы. На следующий день после нашего приезда пошли сильные дожди, и мы застряли здесь на несколько недель. К счастью, мы захватили с собой подводные ружья и маски и поэтому смогли исследовать коралловые рифы, где я увидела еще большее разнообразие «сказочных» рыбок, чем в Порт-Судане. Зная, что, вытащенные из воды, они теряют свою радужную окраску через несколько минут, я приносила все свои принадлежности для рисования на рифы и, поместив только что пойманную рыбу в миску, быстро делала цветной набросок. Затем, уже на берегу, я делала детальный акварельный рисунок по наброскам, добиваясь точного воспроизведения оригинала. После этого мы засыпали рыбок солью и отвозили их в музеи в Найроби, где с них делали гипсовые слепки.
Восемьдесят моих рисунков приобрел муниципалитет Момбасы с намерением выставить их в будущем морском музее. Но — увы — ко времени его открытия большая часть рисунков пропала, и, таким образом, единственная коллекция рисунков коралловых рыб, написанных прямо на рифах, была безвозвратно потеряна.
В этот период я заболела и в конце концов решила направиться в Лондон на лечение. Вместе с тем я хотела использовать вечера в Лондоне для вырезания шахматных фигур из слоновой кости. Фигурки африканских девушек и юношей изображали бы пешки, фигурки африканцев в своих неповторимых головных уборах были бы королями и королевами, а жирафы стали бы конями.
В Департаменте охоты мы приобрели несколько кусков слоновой кости и распилили их на бруски трех различных размеров. Теперь до получения проездных документов я рисовала портреты африканцев из различных племен, которых встречал во время своих поездок, с намерением использовать их в качестве моделей для будущих шахматных фигур. По пути в Лондон я познакомилась с одним пассажиром, интересовавшимся жизнью в отдаленных районах Африки, и показала ему свои рисунки. Он предложил мне по приезде в Лондон показать их редактору английского географического журнала «Джиогрэфикал мэгэзин» Майклу Хаксли и, к моему удивлению, посоветовал написать также статью, проиллюстрировав ее моими рисунками. Поскольку у меня почти совсем не было писательского опыта, я предложила, чтобы текст статьи подготовила Алис Рис. Впоследствии наша совместная работа была опубликована в этом журнале.
В Лондоне я сняла комнату рядом с врачом, который меня лечил. Много времени я проводила в картинных галереях, безуспешно пытаясь понять искусство сюрреализма. В надежде, что современница Огастеса Джона[28]и Бернарда Шоу сможет помочь мне, я навестила уже совсем старую и слабую госпожу Этель Уокер, проживавшую тогда в Челси в одной комнате. Стены комнаты были увешаны ее великолепными картинами. На мой вопрос, что она намерена сделать с ними, она пожала плечами и сказала, что, возможно, оставит их женщине, которая убирает ее комнату. Хотя госпожа Этель была бедна, она не желала расставаться ни с одной из своих картин, пока была жива. После ее смерти некоторые из картин приобрела галерея Тейт. Она пригласила меня навестить ее еще раз, и, когда я пришла во второй раз, она познакомила меня с директором художественной школы Слейд. Взглянув на мои зарисовки африканцев из различных племен и узнав, как мало времени я буду в Лондоне и как мне хотелось бы посещать занятия в школе, он разрешил мне поступить вне очереди.
Однако мне не нравилось делать карандашные эскизы капителей древних колонн, и через какое-то время, захватив свой мольберт, я решительно пошла на занятия прямо в класс наиболее подготовленных учащихся. Я была поражена тем, что это вторжение мне удалось, поскольку всем должно было быть ясно, что я из начинающих, но я была принята и, как мне кажется, добилась заметных успехов.
После Лондона по пути в Вену я остановилась в Цюрихе, где посетила директора журнала «Ду» д-ра Корти, который хотел ознакомиться с некоторыми моими рисунками цветов для иллюстрации статьи о Кении. Мы провели с ним интересный вечер, он высказал мне свое убеждение, что войны не должны совершаться и ненависть и предубеждения между народами различных стран должны быть устранены. Д-р Корти намеревался воспитывать осиротевших детей разных национальностей, родители которых погибли на войне, и обучать их до тех пор, пока они не станут достаточно взрослыми, чтобы самостоятельно избрать себе профессию. Этот эксперимент поддержало швейцарское правительство, и в нем приняли участие и другие страны. Чтобы дать своим юным учащимся возможность в какой-то мере знакомиться с другими континентами и таким образом расширять круг своих интересов, он просил меня присылать ему раковины, иглы дикобраза или даже такие кустарные поделки, как небольшие игрушки, сделанные африканскими детьми. Разумеется, я с удовольствием посылала ему эти подарки.
В то время Вена еще была занята войсками союзников, и было очень трудно добиться разрешения на въезд. Однако после нескольких недель ожидания и неоднократных звонков в английское посольство я получила пропуск на две недели для посещения своей семьи.
Трауте и несколько друзей с цветами ждали меня на вокзале. Мы сразу же направились к собору Святого Стефана[29], где я ранее никогда не была, и поднялись на верхнюю площадку его шпиля. Затем мы поехали навестить мою мать. Она выглядела очень постаревшей и осунувшейся. Когда срок моего разрешения истек, я вернулась в Кению.
В поисках натуры
Джордж встретил меня в Найроби, и мы отправились на ферму, которая досталась ему и его брату Теренсу по наследству. Это был каменный дом, окруженный кофейной плантацией площадью сорок гектаров. Первое, что поразило меня, когда мы прибыли туда, — был жалкий вид Пиппина, привязанного цепью к столу. Он встал и побрел мне навстречу, чтобы приветствовать меня, но от его жизнерадостности не осталось и следа. Потребовалось несколько недель ухода, и только тогда он стал прежним Пиппином, но все равно он уже никогда больше не пел со мной вместе дуэты.
Ферма была расположена у Лимуру, километрах в тридцати от Найроби, что устраивало Джорджа и Теренса, и они не выказали никакого сожаления, когда правительство реквизировало эти земли, выплатив номинальную сумму в качестве компенсации. Зная, как я люблю путешествовать, Джордж решил теперь обратить главное внимание на работу по охотничьему надзору в отдаленной северной части Северной пограничной провинции. Мы подолгу были совсем один и однажды провели вдвоем восемь месяцев, не повстречав ни одного европейца. Я рисовала, собирала насекомых, окаменелости, небольших пресмыкающихся и грызунов для музея в Найроби и снабжала отдел энтомологии различными, ранее неизвестными видами ночных бабочек. Ловила я их очень просто: ставила возле палатки таз с водой, а в него помещала лампу. Преимущество такого способа было в том, что свет привлекал бабочек и они не залетали в палатку, а падали в воду и мне оставалось только собирать их.
Одним из интересных фактов, с которыми я познакомилась в это время, было умение носорогов добывать соль, необходимую для их организма, в безводной местности. Неподалеку от Марсабита мы обнаружили вырытое углубление и увидели на его стенках на определенной высоте следы, прочерченные рогами носорогов, когда они слизывали соль.
Джордж занимался охраной животного мира от браконьеров, улаживал племенные распри, возникавшие из-за водоемов, и помогал бороться с эпидемиями ящура, сибирской язвы и чумы рогатого скота. Он принадлежал к числу тех сотрудников Департамента охоты, в распоряжении которых имелись собственные ослы и мулы. Отчасти именно это обстоятельство позволило мне сопровождать его. Я была единственной европейской женщиной, путешествовавшей по самым отдаленным районам Северной пограничной провинции, и мне не раз задавали вопрос, не скучаю ли я по обществу и по домашнему уюту. Однако наша кочевая жизнь была до того интересной, что с лихвой компенсировала все то, чего нам недоставало. Единственное, чего мне не хватало, — это музыки. Мое маленькое пианино стояло в Исиоло в таких условиях, что ему не мог повредить тропический климат. Недоставало, конечно, и горячей ванны, в которой я могла бы понежиться; маленькая брезентовая ванна, где можно было стоять только на одной ноге, была очень слабой ее заменой.
У меня создавалось впечатление, что мы все время находимся в движении: то у нас кончалась провизия, то появлялось так много браконьеров, что Джорджу приходилось препровождать их в Исиоло. Во время нашего краткого пребывания в Исиоло дом наш всегда был открыт для гостей, что было делать совсем не просто. Денег у нас было маловато, так как оплата сотрудников Департамента охоты была ниже оплаты других государственных служащих, хотя именно это управление давало самые большие доходы. Но несмотря на скудность нашего бюджета, мы все же умудрялись принимать гостей. Среди наших посетителей были ученые, охотники и кинорежиссеры, надеявшиеся, что Джордж даст им совет, как найти диких животных.
Однажды утром у нас произошел забавный инцидент. Три человека в довольно потрепанной одежде заглянули в нашу гостиную с таким уверенным видом, как будто они были туда приглашены. Я еще была в халате и ждала Джорджа, который должен был прийти завтракать. Поэтому я сказала вошедшим, что это частный дом и что, если они хотят увидеть мужа, им следует пройти к нему в контору. В этот момент появился совершенно смущенный Джордж и представил мне министра юстиции Соединенных Штатов и двух его коллег, приглашенных им к завтраку.
Если люди нам нравились, мы приглашали их к своему столу и многие «визиты», рассчитанные на часы, растягивались на недели, потому что гости присоединялись к нашим поездкам. У меня всегда были про запас деревянные колокольчики для верблюдов или другие небольшие сувениры, каких наши гости не могли купить в магазинах, но могли принять от нас, не чувствуя себя при этом чем-либо обязанными. Постепенно у нас появилось много друзей. Наших знакомых можно было примерно разделить на две категории. К первой относились люди, привыкшие к строгой регламентации, свойственной деловой и общественной жизни, и не способные приспособиться к импровизациям и внезапным переменам, присущим жизни человека, живущего в тесном контакте с природой. Эти люди стремились как можно скорее вернуться к спокойной жизни у своих домашних очагов. Людям второй категории была присуща другая крайность: они все время находились под гнетом различных обстоятельств и сейчас, опьянев от внезапного ощущения огромной свободы и стряхнув с себя всякие связывавшие их запреты, по-настоящему наслаждались жизнью на природе. Я понимала и тех и других, хотя предпочитала категорию людей с девизом «назад к природе».
Через некоторое время нам пришлось перебраться из казенного дома в новую штаб-квартиру, находившуюся на расстоянии всего пяти километров от административного центра. Денег у нас было мало, и поэтому Джордж и его брат Теренс приняли непосредственное участие в постройке дома. Дом был выстроен настолько хорошо, что Теренсу даже предложили место в строительном управлении, но он отказался.
Наш новый дом, построенный из местного камня, приютился у холмов, образовывавших большую подкову. Оттуда открывался вид на обширные равнины к северу от Исиоло. Дом был достаточно просторен для нас, но гостям, останавливавшимся у нас, приходилось довольствоваться палатками.
В марте 1948 года Джорджу пришлось отправиться на север, к границе с Эфиопией, чтобы предупредить возникновение конфликтов среди племен из-за водоемов. Он не разрешил мне поехать с ним, и тогда я присоединилась к шведской экспедиции, только что прибывшей в Кению с намерением изучить высокогорную флору и фауну Восточной Африки, Руанда-Урундн и Бельгийского Конго.
Сделав зарисовки некоторых растений гор Кения и Килиманджаро, я мечтала зарисовать также флору Рувензори и горы Элгон.
Руководил экспедицией доктор Оке Хольм, специалист во многих областях, а ботаником был доктор Олаф Хедберг — оба из Упсалского университета; остальные ученые прибыли из разных районов Швеции. Гора Рувензори расположена на границе Уганды и Конго. В то время трудно было получить разрешение на подъем со стороны Конго, который был более легким, и нам пришлось нанимать носильщиков и прокладывать путь на гору со стороны Уганды по очень крутым склонам, покрытым лесом. Пока носильщиков собирали и снаряжали, мое внимание привлекли к себе несколько пигмеев, временно живших здесь среди людей племени банту, и я зарисовала двух из них — мужчину и женщину. Я немало удивилась, увидев на женщине металлическое ожерелье, точно такое же, какое я видела на женщинах племени габра (относящегося к хамитской ветви), обитавшего на расстоянии не одной согни километров от места, где мы собирались в экспедицию. Женщины племени вакамба, относящегося также к языковой семье банту и жившего неподалеку от Найроби, носили такие же ожерелья. Не говорит ли такое сходство украшении о какой-либо давно забытой миграции этих племен?
Рувензори пользуется репутацией такого места, где дожди льют на протяжении 360 дней в году. Действительно, скоро мы убедились, что это утверждение справедливо. Во время подъема нам не только приходилось переходить реки с ледяной водой, берущие начало у границы снегов, но и промокать до костей изо дня в день. Особенно было жалко носильщиков. Им приходилось нести груз, достаточно тяжелый и до того, как он насквозь пропитался водой. Чем выше мы взбирались, тем больше мох, покрывавший землю, походил на пропитанную водой губку, а деревья с ветвями, покрытыми мхом и лишайниками, напоминали зеленых плюшевых медвежат.