Глава XIX. О СВОБОДЕ И НЕОБХОДИМОСТИ
Предыдущим по существу предрешен и пресловутый вопрос о "свободе воли" и необходимости.
В самом начале да разрешено будет заметить: свобода в смысле беспричинности, в смысле индетерминизма, "чистая свобода", есть не что иное как воля, взятая в себе, без всякого отношения к другому, вне всякой связи, то есть такая же нелепая пустая абстракция, как и кантовская "вещь в себе". Поэтому в "Критике практического разума" она и ходит в упряжке с богом и бессмертием души, как постулатами практического разума. В этом гипостазировании и изоляции чистой "свободной воли" – гвоздь всей морализирующей, этической и "культурно-этической" болтовни у эпигонов кантианства.
Нужно сделать еще одно предварительное замечание, на этот рез о необходимости. Уже Аристотель отличал несколько понятий необходимости; а именно, он указывал, что слово "необходимо" имеет тройное значение:
1) оно означает насильственное, "то, что идет против склонности"; 2) "то, без чего не существует благого"; 3) "то, что не может существовать иным образом, а существует абсолютно".
Это – в высшей степени важное различие. Ибо тот бунт во имя "свободы воли", который подымают идеалистические философы (в подавляющем случае идеологи земных целей!), обычно апеллирует к чувству свободы, к ощущению свободного волевого акта, точно это ощущение есть свидетельство его беспричинности и неопределяемости, его в-себе-чистоты и самодовления! Ленин поэтому писал в своих комментариях к "Большой Логике" Гегеля ("Наука логики", II отд.), анализируя вопрос о практике:
"Техника механическая и химическая потому и служит целям человека, что ее характер (суть) состоит в определении ее внешними условиями (законами природы.)". ((Ленин. ПСС. Т. 29. С. 170))
И далее:
"На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы ("свобода"). ((Ленин. ПСС. Т. 29. С. 171))
Это – точь-в-точь то же, что формулировал "more geometrico" еще Б. Спиноза в своей знаменитой "Этике" (("Этика" (Ethica more geometrico demonstrata", Amst., 1677), главное произведение Спинозы.)), всемерно протестуя против распространенного взгляда, будто "человек имеет неограниченную силу и ни от чего не зависит, кроме самого себя". Спиноза гениально схватил это основное, эту абстрактную пустоту "чистой воли", взятой "в себе", т. е. вне всяких отношений. На самом деле это – миф, хотя ощущение волевого акта может быть ощущением полной свободы: "Так, ребенок воображает, что он свободно желает молоко, которое его питает; если он сердится, он думает, что свободно хочет отомстить; если он пугается что от свободно хочет бежать":. Но здесь – как мы видим – везде идет речь о необходимости в третьем Аристотелевом смысле, и только об этой необходимости мы сейчас, в данном случае говорим: именно она составляет главный предмет, центр всей проблемы, а отнюдь не "насилие", о котором упоминает Аристотель. Поэтому отрицание "свободы воли" и признание необходимости совершенно не эквивалентно представлению о связанном по рукам и ногам человеке. Это совершенно другой вопрос, не совпадающий с нашим, не покрывающий его. Ибо суть философской проблемы заключается не в противоречии между волей и миром, когда последний обрушивает на вас горы пепла, как в Геркулануме ((Геркуланум, Геркуланиум (Herculaneum), – др. город в Кампании (Италия), на берегу Неаполитанского залива, у подножия Визувия. Возник как поселение осков в 7 в. до н. э. Разрушен 24 августа 79 н.э. во время извержения Везувия.)), или когда он делает недостижимыми ваши желания, или когда он ограничивает их: центр философской проблемы в том, свободен ли свободный акт в смысле независимости и неопределяемости его другим, или же он звено в цепи природной необходимости, проявляющейся, как субъективная свобода. Это есть наиболее трудный вопрос.
Ответ на него тот, что в этой свободе заложена необходимость. В свободном хотении ребенком молока, в его влечении, проявляется природная закономерность. В мощном половом инстинкте проявляется природная закономерность. В свободном стремлении удовлетворить голод и жажду проявляется природная закономерность. И т. д. Здесь природная закономерность есть природа самого субъекта, обнаруживаемая им в актах воли; это действительно его, субъекта воля, проявление его, субъекта, природы. Но так как сам он вне природы ничто, абстракция, иллюзия; так как сам он продукт и часть природы, то закономерность его природы есть природная закономерность. "Свобода воли" идеалистов есть свобода не только от внешнего мира, но и от природы", действительной природы, самого субъекта" Другими словами: здесь не только абстракция изолированного субъекта, и не только абстракция его сознания, но абстракция части сознания, возведенная в абсолют и вращающаяся в самой себе. Точно так же, как в анализе процесса познания идеалистическая философия оперирует с универсализированной абстракцией интеллектуальной стороны, беря ее "в себе", точно такую же грубо-антидиалектическую операцию она производит с волей, т. е. с другой стороной сознания. Немудрено, что Шопенгауэры трактовали после этого "мир, как волю и представление"!
О, да простят нас глупые (умные поймут!). Но научный ключ, отличный ключ, к проблеме доставляют ими собаки покойного академика Павлова. Необычайно строго проведенными опытами, которые в течение долгих десятилетий проделывались в лабораториях И. П. Павлова, показаны и объяснены процессы образования рефлексов и их цепей, характеризующих с объективно-физиологической стороны акты поведения, волевые акты, в их связи с внешними раздражителями. В своих последних работах Павлов перешел к человеку, со всей строжайшей свойственной этому ученому, методической осторожностью, и из этих лапидарно-написанных работ, где за каждым словом скрываются громадные напластования фактического материала, с чрезвычайной яркостью смотрят на нас объективные закономерности человеческого поведения, и "нормального", и "патологического". Как Дарвин вскрыл природную закономерность, т. е. необходимость, в целесообразности жизни видов, так Павлов вскрыл природную закономерность, т. е. необходимость в жизни индивидов: биология получила здесь свое достойное дополнение в физиологии. Нервно-физиологический субстрат волевого акта здесь понят в его связях и опосредствованиях со средой, и раскрыто его диалектическое движение. Тем самым обнаружена и природа его инобытия, как момента общей закономерности природы.
Высокомерные глупцы могут сколько им угодно хихикать по поводу переходов от собак к "царю природы", точно так же, как в свое время филистеры и богобоязненное бабье обоего пола хихикало над "обезьяной" по поводу дарвинизма. Но на то это и филистерский сброд, чтобы глумиться над гениальными открытиями человеческого разума, какового этот филистерский сброд и лишен, хотя он и воображает, что "заступается" за честь и достоинство разума. Такова, впрочем, обычная ирония истории!..
Таким образом, и телеология индивидуального поведения, т. е. разумного целеполагающего поведения, т. е. актов воли, включена в цепь необходимости, то есть научно понята и истолкована.
Вопрос об общественном поведении общественного человека имеет свои особые, специфические и при том исторически определенные стороны и с точки зрения рассматриваемой нами проблемы "свободы воли".
В "Людвиге Фейербахе" Ф. Энгельс писал:
(В истории) "ничего не случается без сознательного намерения (Absteht), без желаемой цели". Однако, только весьма редко осуществляется то, чего пожелали (das Gewollte); в большинстве случаев перекрещиваются и сталкиваются в борьбе (widerstreiten sich) многочисленные желанные цели (gewollte Zwecke)... Таким образом столкновения бесчисленных воль и отдельных действий приводят на исторической арене к такому состоянию, которое вполне аналогично явлениям, господствующим в бессознательной природе. Цели действий выступали, как желания, но результаты, которые действительно последовали за этими действиями, не были предметом желаний, или же, поскольку они все же по видимости соответствуют желаемым целям, все же они имеют в конце концов совершенно другие последствия, чем те, которых желали"... "Люди делают свою историю, как эта история ни протекает; при этом каждый преследует свои собственные, сознательно поставленные цели", результат этих действующих в различных направлениях воль и их разнообразного воздействия на внешний мир и есть история... Но... действующие в истории многочисленные отдельные воли большею частью вызывают совершенно другие, часто совершенно противоположные результаты, чем те, которые хотели иметь... " ((Бухарин цитирует по памяти. Правильно: "...ничего не делается без сознательного намерения, без желаемой цели." "...столкновение бесчисленных отдельных стремлений и отдельных действий приводят в области истории к состоянию, совершенно аналогичному тому, которое господствует в лишенной сознания природе. Действия имеют известную желаемую цель; но результаты, на деле вытекающие из этих действий, вовсе нежелательны. А если вначале они, по-видимому, и соответствуют желаемой цели, то в конце концов они ведут совсем не к тем последствиям, которые были желательны." "...люди делают ее так: каждый преследует свои собственные, сознательно поставленные цели..." (Ф.Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии". – М.: Полит. лит. 1981. С.42-43)))
Здесь замечательно схвачено то, что В. Вундтом было названо законом гетерогонии целей. Но это уже другая проблема, хотя и смежная. Цели здесь определены, они рождаются из определенной обстановки; но Энгельс останавливается на другом, а именно на том, что они не реализуются, или ограничиваются, или в своем результате приводят к прямо противоположному. Примером могут служить хотя бы периодические капиталистические кризисы. Эти кризисы суть моменты экономического цикла, т. е. проявление определенной закономерности общественного характера, один из "законов движения" капиталистического общества, т. е. категория общественной необходимости. Но по отношению к индивидуальной воле здесь общественная необходимость выступает уже как Аристотелева "необходимость" в первом значении, т. е. как "то, что идет против склонности". Другими словами, если с общественной точки зрения, т. е. с точки зрения движения общества, капиталистического общества, как целого, мы имеем Аристотелеву необходимость третьего порядка, то та же необходимость выступает (по отношению к индивидуальному субъекту, как Аристотелева необходимость первого порядка). Анархическое, раздробленное товарно-капиталистическое общество слепо, его законы стихийны, оно не есть целостный субъект с единой волей, оно не есть "телеологическое единство". Общество, как целое, не ставит, не "полагает", никаких целей: это бессубъективный субъект, как особый, исторически определенный, тип общества. Прежние типы обществ в действительности имели и элементы иногда довольно развитые, товарооборота, ростовщического "капитала" и т. д., с другой стороны были полны шумом классовой, племенной, национальной, междугородской и т. д. борьбы и войны. В этих обществах грозная стихия формулировалась как слепой Рок, Судьба, Мойра, Ананке (ειμαρμένης ανάγκη предопределенная, принудительная сила судьбы у Гераклита). Замечательные греческие "Трагедии Рока" являлись художественно-поэтическим отражением этой истребительной общественной стихии. Гибнущий капитализм в лице его идеологов прямо выдвигает Судьбу, как категорию "науки". С легкой руки Шпенглерова "Untergang des Abendlandes" "Гибели Запада") ((Шпенглер О. "Untergang des AbendLandes" Bd 1 Münch., 1936. ("Закат Европы"))) идея судьбы становится главным принципом фашистской историософии, сочетающей ее парадоксальным образом с самым необузданным волюнтаризмом.
Но revenons à nos moutons. Энгельс, как известно, сформулировал переход к социализму, как скачок из царства необходимости в царство свободы". Досужие критики марксизма указывали, что это – переход, хотя бы с запозданием, на точку зрения "свободы воли", как ее понимают идеалисты. Но – это нелепое возражение. Энгельс говорит также, что с социализма начинается действительная история человечества, тогда как раньше была только предистория. Однако этим он отнюдь не отказывался от исторического взгляда на предыдущие общества и даже на самое природу. "Диалектика Природы" с ее трактовкой "законов природы", как исторических, говорит достаточно ясно, о чем идет речь. Точно так же и с пресловутым "прыжком". Это есть прыжок "из царства необходимости в царство свободы" в том смысле, что здесь общество и индивидуум освобождаются от Аристотелевой необходимости первого порядка, что уничтожается "закон гетерогении целей" Вундта. Но это вовсе не значит, что уничтожается необходимость третьего порядка и что Энгельс совершает прыжок из царства материализма в царство идеализма и чистого волюнтаризма. С переходом к социализму бессубъективное общество становится субъектом, слепая необходимость перестает быть слепой, непознанная становится познанной, отсутствие цели превращается в свою противоположность, неразумие общества сменяется его разумом. Отсюда, между прочим, известная формула Сталина: "План, это – мы". "Мы" – т. е. организованное общество, плановое общество, разумная координация отдельных воль в единое целое, появление коллективной воли общества, как выражение совокупности индивидуальных воль. Здесь общественная необходимость прямо проявляется в общественной телеологии. План выражает одновременно и познанную общественную необходимость и установку действия, немедленно реализующуюся. Это совершенно новое соотношение между необходимостью и целью.
Итак, в социализме исчезает стихийный характер развития, направленный против индивидуальных воль и в этом смысле совершается прыжок из царства необходимости в царство свободы.
Но мы имеем в III томе "Капитала" Маркса интересное замечание, что царство истинной свободы начинается по ту сторону материального труда, в такую эпоху развития коммунизма, когда мощное движение производительных сил и гигантский рост общественного богатства не будут уже составлять предмета особой заботы. Это не значит, конечно, что люди перейдут на ангельское положение и перестанут пить и есть. Это означает лишь, что развитие производительных сил обеспечивает, так сказать, автоматически процесс общественного снабжения, и Центр деятельности и творчества перемещается. Остаток принудительности труда совершенно исчезает, хотя бы эта принудительность была и "внутренней", а не "внешней". Свободное творчество – изобретательство, наука, искусство, непосредственное общение с природой – резко повышают свой удельный вес. Это есть освобождение от грубой заботы о хлебе насущном, хотя опять таки лишь в определенном смысле слова. В "необходимости" пить и есть сказывается природная необходимость, проявляющаяся в общественной необходимости через звено производства, прежде всего. Таким образом, общественные необходимости суть усложненные проявления природной необходимости, новая форма необходимости, отрицающая природную необходимость и утверждающую ее в одно и то же время (это и есть диалектика нового). В развитом коммунизме то, что было в сознании на первом плане, как непосредственная общественная цель, теперь автоматизировалось. Это не значит, что производство исчезло, стало ненужным, перестало служить основой жизни или быть объективно определяющим общественную жизнь фактором. Здесь диалектика движения такова, что наивысшее развитие производства означает перемещение ориентаций (целевых) на другое. Тут, следовательно, новая ступень свободы, но только в том условном смысле, о котором у нас шла речь. И здесь отнюдь нет "прыжка" в идеалистическую "свободу воли", как понимает ее идеалистическая философия. Сам переход к иной системе целевых ориентаций исторически обусловлен, есть момент закономерного общественного развития, которое, в свою очередь, есть момент в историческом развитии природы.
Учение о "несвободе воли" нелепо смешивать с фатализмом. ((Фатализм – (лат. fatalis роковой), вера в неотвратимость судьбы, предопределение, рок.)) Любая фаталистическая доктрина провозглашает, что будет предопределенное то-то, что бы ни делали люди. Таким образом здесь людское творчество и людская воля выключаются из цепи активных компонентов грядущего события, заранее им противопоставленного. Материальная основа этого, идеологически извращенная, коренилась в стихийности предистории человечества. Согласно же диалектическому материализму и его общественно-научному производному, историческому материализму, воля есть активный фактор, и через волю (по разному, совпадая или не совпадая с ней – это зависит от исторического типа общества) прокладывает свои пути историческая необходимость.
Многозначному понятию свободы соответствует и и многозначное понятие необходимости. Но мы здесь не можем касаться всех этих вопросов. Нам важно было выяснить центральную проблему, которая стоит в ближайшей связи с контроверзой – "необходимость – телеология". Sapienti sat. ((Sapienti sat – Dictum sapienti sat – (лат. Сказанного достаточно разумному).))
Глава XX. ОБ ОРГАНИЗМЕ
Мы по некоторым линиям забежали насколько вперед и нам нужно возвратиться еще раз к вопросу о живой материи, об организме.
Из предыдущего видно, что старинная, тысячелетняя противоположность между материализмом и идеализмом выражается не только в противоположности примата материи и примата духа, но и (соответственно) в противоположности примата необходимости и примата цели. Второе целиком вытекает из первого. Ибо, как говорит Аристотель в "Физике": "Необходимое существует в материи, цель же содержится в основании" (у Аристотеля сказано λογω, т. е. в разуме, в разумном, в духе) "Ясно, следовательно, что необходимым в предметах природы является материя и ее движения. Обоих следует признать началами, но цель есть начало, стоящее выше их". Это есть идеализм (нужно сейчас же отметить, что у Аристотеля есть много материалистических мест – он колеблется между материализмом и идеализмом, но в данной работе мы выбираем места, на которые опираются современные идеалисты). По существу на этой же точке зрения стоял и Кант: деятельность организма он объяснял внутренней целесообразностью.
Аристотель с большим напором выдвигал понятие целого, утверждая примат целого над частью и совершенно правильно протестуя против рассмотрения целого, как простой суммы частей. Гегель подхватывает эту аристотелианскую традицию, однако, особенно восторгаясь как раз ее идеалистической, специфической стороной, а именно учением Аристотеля об энтелехии.
"Душа есть субстанция, как форма физического органического тела", активное начало, дающее жизнь, "энтелехия". Это учение целиком усвоено Дришем, который для неорганического мира считает принципом закономерности каузальность, а для органического – членение, порядок (Gliederung, Ordnung), энтелехию, как непременное, что делает живое живым, спиритуалистическое начало, жизненную силу, специфику органического вообще. Психоламарксист Франсэ заявляет прямо, что "мы по праву можем видеть причину приспособлений в душевной деятельности растений. В этом, в vis vitalis, в энтелехии, в "душе" организма, как особом целевом духовном начале, имманентно направляющем все развитие организма и вырывающем все органическое из цепи природной необходимости, и заключается "гвоздь" концепции витализма: остальное, что не связано с этим необходимой логической связью, совсем не специфично для идеалистической точки зрения вообще и для витализма – в частности.
Ибо, например, идея целого. Разве ее можно отдавать в монопольное владение идеализма? Да никак нельзя! Ни под каким видом! Именно Маркс подчеркивал, в противоположность рационализму и механическому материализму, идею "целокупности" (der Totalität). Но, в отличив от современных поклонников целокупности, которые все "Totalitäten" валят в одну кучу, Маркс прекрасно видел и понимал, что существуют различные типы "целокупностей", и что общество, например, не есть такое же "существо, как слон ("органическая школа", теперь фашистские теоретики типа О. Spaann'а и Кº).
Идея целого выражает объективную действительность, и мы имеем уже случай говорить об этом при рассмотрении вопроса о рассудочном мышлении. Но целое, не будучи ни в коем случае арифметической суммой частей, их механическим объединением, их агрегатом, тем не менее состоит из частей; однако, каждая часть, отъединенная от целого, органического целого, перестает быть частью этого целого и обычно умирает. Мы говорим обычно, ибо новейшие завоевания экспериментальной науки показали и доказали, что выделенные из организма части "приживаются" в другом организме (все эксперименты по так называемой "пересадке" органов с поистине чудесными результатами), иногда даже не однородном, или же длительно живут в некоторой искусственной среде (опыты Карреля, Брюхоненко и др.); половой секрет может быть направлен внутрь организма и функционировать, как его часть, "момент"; выведенный из него, совместно с женским, он образует новую целокупность; червей можно разрезать на части, и эти части живут! И т. д. Но, конечно, рука вне связи с телом уже не рука. Итак, идею целого, но в диалектическом ее соотношении с идеей части, мы никакому витализму уступать отнюдь не намерены.
Может быть, Gliederung представляет эпохальное открытие витализма? Отнюдь нет. Координация частей организма, морфологическая и функциональная – имеет почтеннейшую давность. Если не говорить о "жидкостях" древних, в новое время уже у Кювье и Жоффруа Сент-Илера мы находим закон корреляции. Кювье брался восстановить скелет ископаемого по кости; Дарвин развил этот закон, не говоря уже о дальнейшем. "Заслуга" витализма – весьма отрицательная "заслуга" – состоит лишь в том, что он координировал эту координацию с энтелехией. как сверхчувственной мистической силой, как имманентной "целью в себе", целевой жизнедеятельностью вне необходимости, что он абсолютно противопоставил координацию частей организма природной необходимости, взяв эту координацию в телеологической связи с "верховным принципом энтелехии.
Может быть, указание на специфичность органического есть заслуга витализма и его, витализма, специфическое отличие?
Опять-таки нет. Гегель чрезвычайно любит эту тему и доказывает на все лады, что в организме физические и химические процессы перестают быть таковыми.
В "Философии Природы" читаем: "Мы можем проследить химически и даже химически выделить отдельные части живого, и тем не менее самые процессы здесь нельзя считать химическими (наш курсив), ибо химическое присуще только мертвому, животные же процессы всегда упраздняют природу химического. Опосредствования, имеющие место в области жизни, как и в метеорологическом процессе, можно проследить и вскрыть очень глубоко; но воспроизвести такое опосредствование невозможно". ((Гегель. Сочинения. – М.-Л. 1934. Т. II. С. 488.))
И в другом месте того же труда:
"На этом непосредственном переходе, на этом превращении терпит крушение всякая химия и всякая механика, здесь они находят свою границу, ибо они постигают предмет только из таких наличных элементов, которые уже обладали внешней одинаковостью... Эмпирически проследить изменение средств питания вплоть до крови не может ни химия, ни механика, как бы они ни изворачивались". ((Гегель. Сочинения. – М.-Л. 1934. T. II. C. 492.))
Однако, здесь следует, прежде всего, отметить, что нам достоверно известны, например, такие элементарные факты: растение поглощает на свету углекислоту и разлагает ее на углерод и кислород, выделяя кислород, самый настоящий кислород, в воздух. Это есть, что бы там ни говорили, химический процесс в самом обычном смысле слова. В дыхании животного поглощается кислород воздуха и выделяется углекислота, – опять-таки химический процесс классического типа. Органическая химия изготовляет синтетическим путем органические вещества. Это есть великое завоевание науки.
Проходят ли химические процессы в организме так, как вне его? Это – вопрос факта. Вероятно, что все они проходят по другому, попадая в иной тип связи, соотносясь со специфическими условиями и переходя в них. Органическое специфично: Именно поэтому Энгельс в "Диалектике Природы" писал: "Физиология есть, разумеется физика и в особенности химия живого тела, но вместе с тем она перестает быть специально химией: с одной стороны, сфера ее действия здесь ограничивается, но, с другой стороны, она поднимается здесь на некоторую более высокую ступень. ((Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. – М.: Полит. издат., Изд. 2-е. 1961. Т. ХХ. С. 571.))"Если химии удается изготовить этот белок, то химический процесс выйдет из своих собственных рамок" ((Бухарин цитирует по памяти. Правильно:"Если химии удастся изготовить этот белок в том определенно виде, в котором он, очевидно, возник, в виде так называемой протоплазмы, - в том определенном или, вернее, неопределенном виде, в котором он потенциально содержит в себе все другие формы белка (причем нет нужды принимать, что существует только один вид протоплазмы), то диалектический переход будет здесь доказан также и реально, т.е. целиком и полностью. До тех пор дело остается в области мышления, alias гипотезы. Когда химия порождает белок, химический процесс выходит за свои собственные рамки..." (Там же).)), т. е. совершится переход от химии к биологии. Но что это доказывает? Энтелехию? Да почему? Тот факт, что мы до сего времени не построили синтетически живого организма, немудрено объяснить: живое вещество образовывалось в течение времен огромных масштабов и отнюдь не в лабораторных условиях. Сбалансировать эти моменты – гигантски трудно. Но и это не есть доказательство энтелехии. Ибо: почему неверно то выставляемое диалектическим материализмом положение, что жизнь есть свойство особым образом организованной материи, точно также, как и ощущение?
На этот вопрос отвечает Гегель. И как отвечает! Вы только послушайте! Он излагает своими словами Аристотеля и солидаризируется с ним (по сути дела, это его, Гегеля, положение): "Если именно мы считаем тело и душу едиными подобно дому, состоящему из многих частей, или (что, кстати не одно и то же! Автор.) подобно вещи и ее свойствам, субъекту и предикату и т. д., то это является материализмом (о, ужас! о, боги!! Автор.) ибо и душа, и тело здесь рассматриваются, как вещи (откуда это вы взяли?! Автор.) Такое тождество представляет собою поверхностное (конечно! Автор.) и пустое (еще бы! Автор.) определение, которого мы не имеем права (о, господи, страсти какие! Автор.) высказывать так как (слушайте, слушайте! Автор.) форма и материя не обладают одинаковым достоинством в отношении бытия; истинно достойное тождество мы должны понимать, как энтелехию".
И баста! И "душа есть причина, как цель"! Нечего сказать, хорошенькое объяснение! Сперва построили, на базе грубой антропоморфической или, вернее, социоморфической, аналогии картину мироздания, возвели на мировой пьедестал абстракцию цели, потом крестят всех святой ее благодатью, ибо только это "достойно", а "достойно" оно, потому что высоко-высоко обретается высочайшая цель, как энтелехия мира. Но разве все эти идеалистические фокус-покусы хоть на гран убедительны?