Но, вероятно, самым ужасающим проявлением природы в 1759 г. стало очередное появление кометы Галлея, которую можно было наблюдать невооруженным глазом на европейском небе в марте. Хотя философы (например, Мопертюи) высмеивали тех, кто верил, что астральные явления — предзнаменование событий на Земле, многие продолжали верить в то, что это именно так и есть. Как и в 1066 г. (при первом зарегистрированном появлении кометы Галлея), многие полагали: катастрофа уже где-то рядом.
Довольно интересно, что и в 1066 г. суеверия не ошибались. Однако и 1759 г. наметил судьбу Британии яснее, чем любое другое событие после битвы при Гастингсе.
Глава 1
Сражение за Новую Францию
Если бы пришлось решать на основе долгосрочности воздействия, кто из людей, находившихся на вершине своего величия в 1759 г., заслужил место в истории, самый весомый аргумент оказался бы в пользу Джона Уэсли, основателя методизма. Вегетарианец и трезвенник, тщедушный Уэсли был с юности вдохновлен понятием о возврате к первоначальному христианству и созданием «нового человека» (образца ответственности, рассудительности, респектабельности, добродетели и честности). В свои пятьдесят шесть лет он продолжал соблюдать строжайший режим странствующего проповедника. А к концу своей долгой жизни этот человек преодолел верхом на лошади 280 000 миль, находясь в пути в любое время дня и ночи.
С самого начала он предполагал: его «Методистское объединение» станет отдельной группой в рамках англиканской церкви. Но раскол с англиканской церковью делался все глубже, как только Уэсли начал выступать в защиту посвящения в духовный сан священниками, а не епископами, за институт мирских проповедников, а не священников с «приходами», за богослужения вне храмов и церквей, чудеса и «энтузиазма», за прямое обращение к бедным и неимущим. Как уже сказано, англиканская церковь придавала особое значение церквям и кафедрам, посвященному в духовный сан клиру и местным викариям, имеющим приходы. А методизм уделял внимание собраниям на открытом воздухе, странствующим проповедникам и общенациональной евангелизации.
1759 год был напряженным для неутомимого Уэсли, чья паства постоянно увеличивалась так, что его движение возрождения провело уже свою пятнадцатую ежегодную конференцию. Два совершенно различных эпизода в начале и в конце того года прекрасно иллюстрируют со стороны разных лиц человека, которого можно было бы назвать «папой» методизма.
Когда в начале года Франция угрожала вторжением, Уэсли назначил 16 февраля днем национальной молитвы и поста в надежде, что Господь поддержит Англию в борьбе с Францией. В то утро он проповедовал в 5 и 9 часов утра в Уэидсворте, а затем в 3 часа дня — в Спиталфилдсе. В 8.30 вечера Уэсли уже находился в штабе методистов.
Графиня Хантингтон присутствовала на вечерней службе и после нее пригласила главу методистов возглавить собрание на молебен у себя дома. Там он проповедовал для избранной компании, в которую входили граф и графиня Дартмуты, граф и графиня Честерфилд, сэр Чарльз и леди Хотем, а также избранные аристократы из семей Кавендиш и Картерет.
А осенью 1759 г. Уэсли упрекал свою сварливую жену Мэри, брак с которой оказался исключительно несчастливым. В своем письме от 23 октября в десяти пунктах он перечислил все то, что ему не нравилось в ее поведении. В письме было десять советов, с помощью которых можно исправить свое поведение.
«Очень просто и прямо перечислю тебе то, что мне не нравится… Просмотр моих писем и частных бумаг без моего ведома, то, что я ощущаю себя пленником в своем собственном доме, обсуждения меня у меня за спиной, копание в вещах, за которые на меня возложена ответственность (а тебе уже известно, что это неправильно…»
Несмотря на весь свой религиозный пыл и бесспорные достижения, Джон Уэсли видится не очень приятным человеком. Будучи неискренним, двуличным и лживым, он любил переписывать историю собственной жизни в своих письмах и журналах, чтобы выглядеть всезнающим, всемогущим и непогрешимым. Но однажды он столкнулся с явлением, настолько выходящим за рамки всего обыденного, что пришлось посмотреть на правду жизни трезвым взглядом.
Он любил приукрашивать свою автобиографию «поворотными моментами» и огнями «на дороге в Дамаск», но один определяющий момент истины в его жизни все же имелся. Во время своего первого визита в Америку в январе 1736 г. Уэсли совершил четырехмесячное бурное морское путешествие перед тем, как добрался до суши. Ему удивительно повезло остаться в живых во время яростного шторма. Об этой ситуации говорится в его дневнике от 17 января: «Море накрыло нас от носа до кормы, врываясь в отдельные каюты и в каюту капитана, где было трое или четверо. Оно накрыло нас всех».
23 января шторм возобновился со страшной силой.
«Море полностью накрыло нас, разорвав в клочья гротовые паруса, хлынуло на палубу, словно морская пучина поглотила нас целиком. Среди англичан начались страшные вопли и крики. Немцы (моравские братья) спокойно пели».
Согласно Уэсли, непоколебимость моравских братьев заставила его принять их понимание религии. Но, естественно, вскоре после этого он вновь набросился на них с нападками.
Чрезвычайная опасность перехода через север Атлантики производит глубочайшее впечатление скорее на летописца восемнадцатого столетия, чем на студента-богослова. Историки совершенно спокойно рассуждают о том, как через океан из Европы в Америку отправляют целые армии, словно речь идет о простом путешествии по железной дороге. Но очень редко говорится о том, сколь страшным и ужасающим может стать подобный поход.
В эпоху парусных судов у мореплавателей не было почти никакой защиты от ураганов, тайфунов и бурного моря. Но в настоящее время нам известно, что обычный маршрут судов из Северной Европы в Америку, проходящий вдоль отмели Ньюфаундленда, был особенно опасным. Десятки тысяч моряков и сотни судов бесследно исчезли в этом районе в течение трехсот лет после открытия Колумбом Нового Света, там нашли гибель многие из самых талантливых мореплавателей своего времени. В 1498 г. Джон Кабот вышел из Бристоля с пятью кораблями в надежде подробнее исследовать открытия, которые он сделал годом раньше на Кейп-Бретон и Кейп-Код. В Бристоль вернулось только одно судно, Кабота больше никогда не видели.
В ту эпоху соперниками Англии по рыболовству в районе Больших отмелей около берегов Ньюфаундленда, были португальцы. Но даже самые выдающиеся мореходы из них не добивались лучших успехов. Великие морские пионеры Португалии, братья Кортэ-Реал, погибли в Северной Атлантике.
Гашпар Кортэ-Реал вышел из Лиссабона в мае 1501 г. с двумя кораблями, но навсегда исчез в пучине Атлантического океана. Когда его второй корабль пришел в октябре в Португалию с известием о том, что Гашпар остался в море, его брат Мигель организовал следующую экспедицию ради поисков Гашпара. Он вышел из Лиссабона к Лабрадору в мае 1502 г., но тоже бесследно исчез.
Современная наука окончательно установила главную причину трагедии, выпавшей на долю огромного количества отважных моряков в эпоху парусных судов. Гигантские волны, почти вертикальные стены зеленой воды, появляющиеся словно ниоткуда, достигающие 100 футов в высоту до гребня волны, в течение длительного времени считали выдумками бывалых моряков, которые провели много лет перед мачтой. Только в последнее время установлено: подобные внезапные волны возникают довольно часто, они представляют смертельную угрозу для мореходства. Ни один из кораблей, построенных до настоящего времени, даже в эпоху океанских лайнеров, не имеет оснащения против подобных монстров. Те суда, которым приходилось встречаться с подобными левиафанами, смогли выжить благодаря только удаче, а не в силу каких-либо других обстоятельств.
Для иллюстрации лишь двух видов опасности, возникающих в результате воздействия таких внезапно появляющихся волн, приведем следующую леденящую душу статистику. Даже в наше время корабли рассчитаны на максимальную высоту волны, равную сорока пяти футам. Максимальное давление должно составлять пятнадцать тонн на квадратный дюйм. Аналогично этому, самый крупный океанский лайнер строится с учетом того, что максимальное расстояние между двумя гребнями последовательных волн равно 800 футам. Но бесспорные данные свидетельствуют: что корабли в северной акватории Атлантики, оказавшиеся между двумя разными волнами высотой 100 футов, попадают в ложбину между гребнями волн, равную 1 200 футам.
Гипотеза опытных морских «экспертов» гласит: внезапно возникающие волны подобных размеров могут встречаться только при исключительных условиях: около побережья Южной Африки, где ветер дует против очень сильного течения, поднимая пирамидальную волну, или около берегов Норвегии, где морское дно на мелководье сосредотачивает волны в одном месте. Но в настоящее время известно: предшествующие модели поведения моря страдают рядом серьезных недостатков, так как они основаны на том, что все волны повинуются единой «линейной» схеме. Результаты неопровержимых исследований, проведенных в настоящее время, с полной достоверностью доказывают: существует другой вид неустойчивой нелинейной волны, которая способна всасывать энергию ближних к ней волн, создавая чудовище, быстро разрастающееся до огромных размеров.
Высоту волны обычно определяют на основе трех показателей: скорость ветра, время продолжительности шторма и «появления» волн в океане или в открытом море. Но при продолжительном шторме, когда средняя высота уже большая, несколько крупных волн могут объединяться, создавая всепожирающего Молоха океанов.
Положение еще более осложняется в том случае, когда ряду стофутовых волн предшествует глубокая ложбина. В этом случае создается явление, известное морякам, как «дыра в океане». Таков еще один кошмар, подобный самим внезапным волнам, который длительное время считали продуктом возбужденного воображения мореплавателей.
Поэтому, когда французы и британцы сражались друг с другом в 1750-х гг. за контроль над Новым Светом, они всегда сталкивались с общим противником. В течение зимы Атлантический океан представляет особо опасное место. Для всех, кто плохо владеет техникой судовождения, эти трудности увеличиваются в несколько раз. Бесконечное, серое, увенчанное белыми барашками морское волнение и пирамидальные волны требуют максимального напряжения даже от величайших мастеров вождения парусных судов.
Тем, кто выходит из реки Св. Лаврентия и готовится к походу через бурный океан в Европу, предстоит столкнуться с дополнительными опасностями на отмелях Ньюфаундленда, печально известных бурями на море. Там волны достигают высоты ста футов от гребня до ложбины, если скорость ветра выражена трехзначным числом.
В таком же положении оказался блистательный посланник, которому было двадцать девять лет, когда осенью 1758 г. он вышел в море. Луи Антуан де Бугенвиль, математический гений, работающий в рамках ограниченных научных знаний своего времени, полагал: Северная Атлантика в том районе — просто статистическая причуда. Согласно закону вероятности, волны такой высоты возникают только три раза на миллион.
Но Бугенвиля вообще было трудно удивить чем-либо, ведь он знал жизнь столь же хорошо, как математику. Во многих отношениях этот человек представлял собой великолепное сочетание французского рационализма и англосаксонского эмпиризма. И море было у него в крови.
Одним из исторических курьезов стало то, что все четыре великих мореплавателя-кругосветника восемнадцатого столетия служили в Семилетнюю войну. Правда, для военно-морского командора Джорджа Энсона дни славы уже оказались в прошлом. Он «плавал» в основном за письменным столом в Адмиралтействе. Но Бугенвиль, как его соотечественник граф де Лаперуз, а также величайший мореплаватель всех времен капитан Джеймс Кук, принимал участие в боях на Канадском театре военных действий.
Возможно, испытать жизнь во всех ее формах и проявлениях, чтобы выработать глубокое глобальное видение — привилегия только почти гениальных людей, одаренных множеством талантов. Бугенвиль, безусловно, подходит для такого определения с любой точки зрения. В свои двадцать девять лет, под влиянием французского математика и философа д'Аламбера, он опубликовал «Трактат об интегральных числах», написанный на два года раньше. Это потрясающее достижение большой четкости. Оно обеспечило ему в 1756 г. избрание в члены престижного Королевского Общества в Лондоне.
Бугенвиля ожидала блестящая карьера математика, но беспокойный ум уже искал новые области исследований. Вступив в армию в 1754 г., он уже через два года был выбран в качестве сопровождающего нового командующего в Новую Францию (так французы называли Канаду). В 1758 г. в качестве доверенного посланника маркиза де Монкальма он направился в опасный морской поход через Атлантический океан, чтобы оказать влияние на политических хозяев Монкальма в Версале.
В будущем Бугенвиля ожидали величайшие триумфы. В кругосветном путешествии в 1766-69 гг. он объявил французскими Таити и архипелаг Туамоту. Его именем будет назван остров в группе Соломоновых островов и великолепное тропическое растение. Незаурядный участник Института Франции, Бугенвиль был свидетелем величайших триумфов Наполеона. Он скончался в звании сенатора на восемьдесят втором году жизни.
3 ноября 1758 г. Бугенвиль покинул Монреаль и через восемь дней поднялся на борт судна «Виктория», которое стояло в устье реки Св. Лаврентия. Через месяц трудного похода в бурном море они прибыли в Морле.
Бугенвиль оказался в Версале 20 декабря, где узнал, что его восхищение индейскими племенами Северной Америки совпадает с восхищением короля Людовика XV и маркизы де Помпадур — прежней любовницы короля, ставшей его доверенным лицом, сводницей для всех намерений и целей, и… первым министром во всем, кроме титула.
Основное внимание привлекали ирокезы — шесть народов, которые во многих отношениях стали ключом к превосходству в Северной Америке. Кто они, почему они постоянно враждебны Франции?
Бугенвиль, который позднее популярно назовет полинезийцев «благородными дикарями», не питал никаких иллюзий. Но его социологическое чутье оказалось точным, он попытался все объяснить с присущей ему ясностью. Известные как ходеносауне, пять исконных наций ирокезов (могавки, онеида, сенека, онондага и кайюга) жили на длинных отрезках территории, расположенной параллельно северу и югу вдоль озер в том месте, которое позднее станет штатом Нью-Йорк. Народ ходеносауне («люди длинных вигвамов») получил это название по своим характерным жилищам — длинным вигвамам, крытым корой, с бочкообразными крышами. Длина строений составляла около 200 футов, ширина — двадцать пять футов. Они занимались охотой и собирательством, но добавляли кукурузу, фасоль, тыкву, орехи и ягоды к оленине, форели и семге — добыче молодых воинов.
Ключом общества ирокезов стало кровное родство. Так как длинные вигвамы вмещали до десятка семей, начиная приблизительно с 1000 нашей эры из этих обширных родов стали формироваться кланы. Кланы, в свою очередь, составляли племя. Членство в клане определялось по материнской линии. Но для профилактики родственных браков и поощрения солидарности в племени каждый молодой человек из клана должен заключать брак в другом клане. Антропологи называют это явление экзогамией.
Разделение труда у ирокезов было традиционным. Мужчины охотились и воевали, женщины ухаживали за детьми и занимались домашним хозяйством. Но, что характерно для многих традиционных обществ, и мужчины, и женщины могли становиться жрецами или пророками. Как многие индейские сообщества Северной Америки, ирокезы высоко ценили силу. Их сложная пантеистическая космология основывалась на общем понятии «ориенда» — полном единстве силы, материальной и духовной.
Ориенда была связана с численностью населения. Индейцы верили в то, что совокупная сила племени уменьшается даже из-за одной смерти. Поэтому у ирокезов был постоянный мотив для экспансии и агрессии: они нуждались в постоянном притоке свежей крови — либо от пленников, либо от вновь принятых племен.
В конце 1689 г., когда закончилась самая кровопролитная война в Канаде, при которой неистовые ирокезы сотнями убивали французов, численность воинов ходеносауне составляла 2 550 человек. Но после войны в 1690-х гг. она сократилась до 1 230 человек. Ирокезы восстановили численность войск частично за счет принятия в племена пленников, но в значительно большей степени в результате поглощения совершенно нового племени тускарора в Лигу Ходеносауне (Ирокезскую Лигу, которая позднее стала Лигой Шести Племен).
К 1720 г. ирокезы смогли снова отправлять на поле боя до 2 000 воинов.
Великим мифическим отцом-основателем ирокезов был Гайавата — мифическим в том смысле, что ему приписывают создание всего общественного строя конфедерации ходеносауне. Гайавата был вождем племени онондага, который положил конец вендетте и кровной мести — настоящему самоуничтожению, распространенному среди пяти первых племен ирокезов. Он заменил их сводом законов — согласно традиции американских туземцев, представляющим собой нечто подобное десяти заповедям, законам Солона и конституции США. Затем был учрежден Большой совет Пяти Племен, который занял место сборов онондага. Старейшие племена, могавки и сенека, по традиции сидели с восточной стороны костра Совета. Племена, вступившие в союз позднее, онеида и кайюга — с западной стороны, а онондага занимали северную позицию.
Действовала примитивная форма простонародной демократии: сначала выступали отдельные племена и разрешали свои разногласии, затем решались внутриплеменные вопросы, а потом (по меньшей мере, теоретически) вырабатывалось общее согласованное решение. В тех случаях, когда интересы племен были совершенно различными (скажем, могавки и сенека придерживались одного мнения, а онеида и кайюга — прямо противоположного), решающий голос принадлежал племени онондага. Верховным правителем признавался главный вождь этого племени, которого обычно и называли Онондага.
Главенство онондага с нашей современной точки зрения вызывает недоумение: ведь индейцы сенека были значительно более важным племенем во многих отношениях, они могли предоставить такое количество отважных воинов, какое собирали все остальные четыре племени, вместе взятые. Каждого ирокезского вождя считали полукоролем, он пользовался значительной местной властью, подчиняясь только главному владыке Онондага.
Короче говоря, Лига Ходеносауне (Ирокезская Лига) представляла собой примитивную форму федерализма. Ее политическая структура, безусловно, была ключевым фактором развития и подъема ирокезов в качестве военной структуры. Они достигли зенита расцвета в семнадцатом столетии, когда вооруженные мушкетами, приобретенными у голландских торговцев мехом, они завоевали племена гуронов, эри, мононгахела и шауни.
Но в 1665-67 гг. ирокезы потеряли уверенность и были остановлены. Измотанные постоянными войнами, пострадавшие от иезуитов, обращавших их в христианство, лишенные поставок оружия после завоевания англичанами Голландской Северной Америки, на всю остальную часть столетия ирокезы приостановили экспансию.
Ирокезы постоянно вызывали восхищение европейских наблюдателей. К поклонникам этих племен в восемнадцатом столетии относятся Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон, в девятнадцатом столетии — Льюис Морган, Фридрих Энгельс и Карл Маркс. На человека из внешнего мира глубокое впечатление оказывали, как правило, три вещи: ирокезская демократия, отсутствие государственного аппарата и роль женщины. Аксиома европейцев заключалась в том, что общественного согласия невозможно достичь без угрозы применения силы и без опоры на солдат, жандармов, полицию, королей, губернаторов, аристократию, префектов, судей, суды и тюрьмы. Но общество ирокезов существовало без государства — во всяком случае, там не было ни единого человека, полностью занятого осуществлением и контролем норм, ценностей и законов общества. Более того, ирокезы достигли выполнения и другой «невозможной» задачи — создания демократической системы, смешанной без принуждения с общинной экономической системой.
Их политическая изощренность оказалась удивительной. Франклин, общепризнанный белый представитель верховной власти, высказал в их адрес скупой сомнительный комплимент за способность ирокезов поддерживать гармонию в своей федеральной лиге: «Очень странно, что шесть наций невежественных дикарей смогли создать схему подобного союза и далее действовать в соответствие с ней так, что она сохранялась в течение многих веков, оставаясь нерушимой. Но такой союз практически невозможен для десятка или дюжины английских колоний».
Шесть народностей действовали по принципу кровного родства, в котором гены или кланы более важны, чем семейное ядро. Ирокезская лига, уделявшая такое же внимание кланам и племенам (фратриям), как и демократическому принятию решений, напоминает города-государства древней Греции, хотя в некоторых отношениях они превзошли греков.
Ирокезы высоко ценили женский принцип. Родословную определяли по материнской линии или по матери, хотя североамериканские индейцы, как правило, отсчитывали ее по отцовской, мужской линии. Более того, женщины могли принимать участие в советах рода — демократической ассамблее, где каждый совершеннолетний человек, мужчина или женщина, имел право голоса по рассматриваемым вопросам. Особым влиянием женщины пользовались в племени сенека. Они, не испытывая никаких сомнений, могли «сбить рога» с головы вождя или разжаловать его до рядового члена племени (хотя смертная казнь членов лиги была запрещена, исключая лишь те случаи, когда вождь оказывался неисправимым, отказывался раскаяться или злоупотреблял своим положением).
Но мы не должны преувеличивать значение полового равенства или считать лигу раем, где не существовало проблем пола. Мужчины сохраняли высшую или верховную власть в исполнительных советах, где присутствовали только мужчины и решались «экстренные» или чрезвычайные проблемы (вопросы, связанные с войной). Естественно, что они сами решали, что входит в понятие чрезвычайного положения. Это характерно для всех подобных «сенатов».
Но в Версале жадных слушателей Бугенвиля, очарованного ирокезами, не интересовали ни обычаи, ни образ жизни индейцев, ни их политика, ни то, как они принимали решения. Больше всего французской элите оказался любопытен статус «дикарей». Упиваясь комфортом в парках Версаля, эти люди наслаждались роскошью косвенных переживаний сильных ощущений, слушая рассказы молодого гения об ужасах и убийствах ирокезов.
Снятие скальпов, убийства томагавками, пытки, боевые кличи, поджоги, разрушения и даже каннибализм — все присутствовало в сообщениях Бугенвиля. Он писал: «Даже рассказ о зверствах, совершаемых ими на поле боя, ужасен. Любой содрогнется от свирепств и дерзости варваров с черной душой. Это гнусная и омерзительная война. Воздух, которым дышишь, наполнен бесчувственностью и жесткостью».
Он рассказывал своим загипнотизированным слушателям, что даже от самого вида раскрашенных воинов с прядью волос, оставленной на бритой голове, словно вызов врагам, издающих боевой клич, кровь застывает в жилах у европейских солдат. Но такая отличительная характеристика североамериканских индейцев не ограничивалась ирокезами. Бугенвиль рассказал в Версале и о том, как отряд из 300 свежих поселенцев Нью-Джерси попал в засаду, устроенную племенем отава. Их гарпунили, словно рыбу, когда бледнолицые, охваченные паникой, бежали к реке: «Устрашенные видом этих чудовищ, их молниеносной скоростью, стрельбой, боевыми кличами, люди сдались, почти не оказав сопротивления».
Стоит особо подчеркнуть: хотя более поздние морские походы в южный бассейн Тихого океана способствовали распространению понятия «благородный дикарь», сам Бугенвиль не был поклонником (как Руссо) первобытного человека или «человека в природном состоянии». Он обычно язвительно критиковал американских туземцев и глумился над племенем оттава, крайне зависимым от своих языческих божеств или обожествленных духов. Позднее исследователь заметил с надменной снисходительностью, что они добавили двух владык жизни в свою космологию: одного коричневого и безбородого, создавшего индейцев, а второго — белого и бородатого, создавшего французов. Его раздражали требования заключения союза с «дикарями», необходимость приспосабливаться к ним, подкуп подарками. Он особенно сожалел о том, что приходилось «быть рабом этих индейцев, выслушивать их днем и ночью на советах и частным образом, когда они начинали капризничать, а их фантазия или избыточное воображение и постоянное вымогательство вина или бренди заводили индейцев в такие дебри, о которых Европа не имела ни малейшего представления».
Хотя Бугенвиль, несомненно, наслаждался тем, что от его рассказов кровь застывала в жилах тщеславных и пустых придворных и изысканных дам Версаля, он был прав, уделяя столько внимания ирокезам. Ведь с объективной исторической точки зрения Лига Ходеносауне (Ирокезская Лига) развязала глобальное вооруженное столкновение, известное как Семилетняя война. Неизменным стремлением французов в первой половине восемнадцатого столетия оставался захват долины Огайо — своего рода Суэцкого канала внутренних американских территорий, удаленных от моря. Долина обеспечивала коммуникации между востоком Канады, Новым Орлеаном и рекой Миссисипи.
Но именно на долину Огайо положил глаз верховный вождь племени ирокезов сенека — Танагхриссон (первоначально пленный из племени катавба), известный как полукороль. Он пришел к власти в 1740-х гг. Этот лидер отправил туда индейских поселенцев. Совещание между Танагхриссоном и французской военной делегацией закончилось плохо. Как только вождь племени сенека раскрыл свои замыслы, французский командующий пришел в ярость: «Я не боюсь мух и москитов! Такими же являются и индейцы. Заявляю, что дойду до самой реки [Огайо]. А если река окажется заблокированной, у меня хватит войск, чтобы открыть ее. Я растопчу всех, кто попытается помешать мне. Презираю все те глупости, которые ты наговорил мне!»
Он закончил тем, что бросил Танагхриссону пояс из раковин, который принес вождь в знак дружбы, затем с негодованием и презрением растоптал его, разбрасывая раковины вокруг.
Ирокезы и французы вышли на тропу войны, но положение осложнили еще два крупных события. Под давлением махинаций англичан и французов ирокезская конфедерация в начале восемнадцатого столетия уже не была такой сплоченной, как раньше. Фактически она находилась на грани политического раскола. Хотя Лига Ходеносауне всегда была более пробританской, ряд серьезных военных недостатков в самом начале века заставил ее стать более осмотрительной и уклониться от выполнения взятых обязательств. Поэтому лига начала подразделяться на фракции англофилов, франкофилов и нейтралов.
В целом политика ирокезов была направлена на то, чтобы настроить британцев против французов и, прикрываясь нейтралитетом, проводить тройную стратегию войны, мира и кооптирования.
Они стремились к миру с индейцами племени алгонкинов из долины в верховьях Миссисипи — союзников французов. Но ирокезы намеревались воевать с южными племенами — особенно, с могущественными народами чероки и катавбе из Южной Каролины. Между прочим, ирокезы стремились наладить отношения с колониальным правительством Пенсильвании с конечной целью кооптации других важных индейских племен — например, шауни и делавэров. Ланкастерский договор в Пенсильвании, заключенный в 1744 г., иногда историки называют определяющим моментом, когда могущество ирокезов было в апогее. Именно в это время конфедерация получила возможность применять все три фазы общей стратегии.
Колониальное правительство признало сюзеренитет племени онондага над южными племенами. Оно уплатило «народу длинных вигвамов» 800 фунтов стерлингов банковскими купюрами и 300 фунтов стерлингов золотом для подкупа предполагаемых оппонентов или финансирования войны. Виргиния пожаловала воинам ходеносауне права прохода сил с целью нападения на индейцев чероки и катабве.
Но это совпало по времени с тем, что Ирокезская Лига начала трещать по швам. По существу, вождь Онондага ввел британцев в заблуждение, заставляя их считать конфедерацию ирокезов всемогущей, способной контролировать долину реки Огайо твердой рукой. Доверчивость официальных властей усугублялась еще и тем, что «эксперты» по вопросам индейцев из Пенсильвании уверенно заявляли: ирокезы сумеют выставить на поле боя 9 300 воинов. Но истинная цифра «боевого состава» (воины, которых могли фактически привести на поле боя) составляла не более 1 100 человек.
На бумаге все выглядело вполне правдоподобно, так как в период с 1713 по 1744 гг. пять народностей поэтапно приняли в свою лигу шестое племя — тускарора. Но за таким кажущимся могущественным положением скрывались всевозможные недостатки и трещины. Племя сенека, самое западное из всех, осело на реке Онтарио с 1720-х гг., вступив в неофициальный союз с племенами делавэров и шауни. Они тоже были оттеснены на запад в результате иммиграции европейцев.
Теперь вся политическая структура ирокезов зависела от повиновения полукоролей верховному владыке Онондага. В 1740-х гг. произошло два события. Во-первых, Танагхриссон постоянно настаивал на независимости от вождя Онондага. Затем недовольные племена шауни и делавэров в долине реки Огайо, заключив союз с минго (самым западным кланом племени сенека), стали настаивать на независимости, утверждая свою автономию не только от верховного вождя Онондага, но даже от Танагхриссона. Некоторые даже поговаривали, что наконец-то ирокезам начали мстить за их гордость.
Но, хотя ирокезы и готовились противостоять притязаниям французов на долину реки Огайо, начала действовать третья сила. Согласно Ланкастерскому договору, который ирокезы считали своим триумфом, не понимая мелкого шрифта в европейских соглашениях (и никто никогда не объяснял им выводы, следовавшие оттуда), отказывались от всех претензий на территорию в Мэриленде и в Виргинии. Они не знали, что это фактически аннулирует их собственные претензии на долину реки Огайо.