Начало итальянского Возрождения наступает очень медленно – этот исторический феномен потребовал сравнительного долгого периода «вызревания».
Проторенессанс (сер.XIII-ок.сер.XIV).
Предвестия В. заметны уже в XIII в. (заключительные два-три десятилетия). Эти предвестия – прямые результаты средневековой коммунальной культуры и последовавшего за ней роста городов, интенсивного развития торговли, ремесленной промышленности (который был, в основном, только в Италии), наличия связей не только со странами зап. Европы, но и с Византией, политического (àкультурного) полицентризма Италии. Переходные фигуры культурных деятелей – Данте (1265-1321), Джотто (1267-1337).
Раннее Возрождение.
Точкой отсчёта обычно считают сер.XIV в., время деятельности Петрарки (1304-1374), хотя следует понимать, что одной фигуры П. недостаточно, чтобы однозначно датировать начало В-я, ибо петраркизм явился гораздо раньше. Но типологически естественно начинать с П., т.к. именно у него новое мышление не просто прорастает сквозь традиционную христианскую структуру, а впервые обретает соответствующую внутреннюю организацию – специфическую и конкретную форму studia humanitatis. Его появление – значимый психологический симптом. Конечно, за П. следовала лишь горстка единомышленников – среди них Боккаччо (1313-1375), Салютати (1333-1406), с учеников которых уже можно вести изучение культуры гуманизма как более-менее стройной и дифференцированной системы идей и изучать гуманистов как социальный тип.
П. – родоначальник преклонения перед классической humanitatis (духовной культурой). Он впервые заговорил о ценности воспитания духа в постоянном общении с великими учителями древности, положил начало увлечению античностью. По мнению П., «духовная культура» обретается в результате постижения высших проявлений человеческого духа, а «не малым выразителем духа является речь». Состояние духа обретает в обращённых к людям словах меру и конкретный смысл: «…если сперва не придут в согласие наши страсти, неизбежно окажутся в противоречии внутренний мир и слова». Внутреннее и внешнее, дух и речь, выражение духа и диалог у П. неразрывно связаны. Т.о., духовная жизнь предполагает наличие активного диалога с людьми – «мы должны стараться быть полезными людям, с которыми живём; и нельзя сомневаться, что мы можем помочь их душам нашими словами » - т.е. способностью человеческой речи, объединяющей людей вопреки времени и пространству, позволяющей им выражать богатства духа и облагораживать и формировать чужие умы. Из этого следует возможность диалога с теми, кто жил до нас или будет жить через тысячи лет, возможность нашего обогащения от плодов древней премудрости и последующего развития нашей души, а также нашего вклада в исследования тех, кто придёт после нас – и это будет осуществляться посредством речи, а если уже – произведений словесности. Поэтому путь к открытию собственной души через произведения древних, так занимавший П., был вместе с тем завоеванием прочной связи с другими людьми. Налицо два характерных для гуманизма мотива:
- осознание ценности словесности,
- социальный характер подлинного человеческого бытия.
При таком подходе наибольшую ценность приобрели гуманитарные науки как связанные с человеком и помогающие исследовать его душу и жизнь. Эта задача была возведена П. на уровень философский как главная и основная. Отсюда – закономерная полемика с науками естественными и со схоластикой: «Некто знает многое о зверях, птицах и рыбах и хорошо знает, сколько волос в гриве у льва, и сколько перьев в хвосте у ястреба…Сведения по большей части ложные, но даже если бы они были правильны, ничем бы они не способствовали счастливой жизни. В самом деле, спрашиваю я, к чему знать свойства зверей, птиц, рыб и змей, если не знать и не желать узнать природу человека, ради чего мы рождены, откуда приходим и куда идём».
Это перекликается с позицией Августина – «Познать себя и свою душу – и боле ничего». Однако между П. и Авг. есть расхождения. Не зря П. выбрал именно Авг. для полемики в диалоге «Моя тайна», где Авг. – представитель схоластики, т.е. старой науки. Со схоластикой П. расходится по тем пунктам, что мир Бога закрыт от смертных, в него нельзя проникнуть, загадки природы непознаваемы по той же причине. Познание себя для Авг. – не самоценно, это познание Бога в себя, божественных откровений природы, а для П. это-то и второстепенно. Самопознание для П. не нейтрально – оно служит для того, чтобы сделать жизнь счастливой, поскольку всё равно мы все умрем, так что надо использовать отпущенное нам время с пользой. Причём это – жизнь на земле, а не в граде небесном, à познание своего земного предназначения. Это – высший этический принцип существования человека. Если каждый начнёт ему следовать – будет возможно построить идеальный град земной при помощи studia humanitatis.
Последователь П. – Колюччо Салютати. С. тоже считал, что человек должен открыть своё земное предназначение, а долг всех людей – соответствуя своему призванию, строить град земной сообща. Затворничество и созерцание ради созерцания порицаются, нельзя бежать от активной общественной жизни, ставить духовные искания выше всего ради них самих: «…не верь…что бежать от людей, избежать вида прекрасных вещей, запереться в монастыре – это путь к совершенству. Неужели ты действительно веришь, что Богу одинокий и бездеятельный Павел дороже усердствующего Авраама?..Убегая от мира, ты можешь пасть с небес на землю, между тем как я, оставаясь среди мирских дел, смогу поднять моё сердце с земли на небо». Размышление об активности человека, живое осознание совместного труда, раздумье о положении человека и его участи, поведении, образе жизни, самая живая сопричастность со всей драматичностью жизненного опыта – это и есть философия, поэтому образец всех философов – Сократ, философ, размышлявший непосредственно над проблемами человека и общества, участвовавший в общественной жизни. Философия должна быть не абстрактным спекулированием, но школой жизни.
С. также настаивал на ценности нового типа образования – приобщения к античности. Этот тип образования был не просто грамматическим (это ведь практиковали и в средние века): он учил находить под оболочкой исконное значение слов, утраченное в употреблении, постигать выражение в его глубинном значении, как духовное направление. Слово и вещь, по С., неразделимы: слово рождается одновременно с вещью. Серьёзное обучение грамматике невозможно, если оно не является соприкосновением с реальностью. Знания и дух выражают себя в Слове, без способности понимать до конца слова, язык невозможно постичь Писание, поэтому грамматика – преддверие всякого духовного познания. В этом смысле studia humanitatis как средство нахождения в букве неотделимого духа, а в теле – неотделимой души связаны с studia divinitatis (в той мере, в какой это способствует познанию человека). Изучение божественного послания – возрождение духовного направления, которое вызывает возрождение духовного сообщества, запечатленного и сохраненного в литературных памятниках.
В трактате «О значении юриспруденции и медицины» С. ценит законы выше медицины, à гуманитарное знание выше естествознания. Цель умозрения - истина, цель законов – управление человеческими действиями, значит, их предмет – благо, и не всякое, а общее, желаемое, завоёвываемое с усилием, которое делает нас в некотором роде помощниками Бога. Т.о., благо выше истины, т.к. это не то благо, по которому мы хороши (=врожденное), но то, которое делает нас хорошими (=формирует). В конце С. утверждает, что благо – это божественный знак, которым Бог после грехопадения открыл человечеству путь к спасению (получается, что и земное предназначение Он в некотором роде благословил). Ниспосланные людям Богом, запечатленные в человеческой душе (!!! земные!!!), законы могут быть познаны во всей их полноте, в отличие от законов природы, т.к. заключают естественную разумность и идут от разума, а медицина в каждом конкретном опыте даёт разный результат и идёт от земли, тела неразумного. И вообще, С. убежден, что истинное здоровье исходит от духовного согласия людей à mens sana in corpore sano. Прославляемые С. законы – принципы нравственной жизни, душа общественной жизни, человеческого сообщества, образуют основу человеческого общения. По словам Л.Бруни (1370-1444), «люди меняют с течением времени свои мнения и взгляды, но однако не меняют этим древние и священные законы, а только вводят в заблуждение и обманывают самих себя» - норма справедливости остаётся вечной, правительница и госпожа всех законов, она образует реальную основу и глубокую связь человеческого общества.
У С. были оппоненты, например, Николетто Верниа, падуанский философ, который защищал медицину, аргументируя, что 1) медицина сохраняет человека в том состоянии, вне которого невозможна никакая деятельность,
2) наука о природе опирается не на человеческий авторитет, а основана на логических методах,
3) чистое умозрение – оно же есть и счастье, ибо приближает к Богу, чьё блаженство состоит в созерцании собственной сущности.
Это – две противостоящие концепции жизни и философии:
1) гуманистическая, согласно которой для человека важны его способность к самовоспитанию и деятельности – христианское мировоззрение
2) естественно-научная, связанная с аристотелевским идеалом знания, согласно которой деятельность и активность – вторичное и низшее – продолжила и исчерпала концепцию бытия СВ философии.
Линию С. продолжил Бруни. Для него, как и для С., классические штудии не были выхолощенными литературными упражнениями, он видел за ними обновление духовной жизни. Горячо приветствовал обучение греческому языку, начатое Хрисолором (1355-1415 – прорубил окно в Грецию!), «ибо 700 лет Италия не знала греческого, а ведь это источник всей учёности». Litterae (словесность) стали рассматриваться как составная часть воспитания не только эрудита, но и полноценной личности вообще, т.к. формируют полноценную человеческую личность путём приобщения к чужой мысли – не варварски искаженной (Аристотель в переводе Аверроэса) – а воспроизведённой в её целостности, воспринятой в её полноте, открывающей человеку доступ в диалогическое духовное сообщество. Беседы с выдающимися умами всех времён, к которыми приучают нас studia litterarum («занятия словесностью»), не столько делают эрудитами, сколько вскрывают общечеловеческие связи, развивают духовную основу любого общения между людьми àгражданственности, обмена опытом. Мир человеческой культуры, в котором умы ведут «изысканную беседу» вне времени и пространства и есть идеальная республика, питающая и наполняющая содержанием всю нашу духовную жизнь, а также гражданские и политические идеи (ибо откуда им идти, как не от духа?). Образцы – Данте (поэт и политик), Сократ (ну, у него была сварливая жена, сомнительное военное прошлое и философское призвание), Аристотель (имел академию, двух жен ). Человек существо духовное, формирующееся при помощи штудий, но он же и существо гражданское, он должен образовывать с людьми связи (в первую очередь, брак!) à так формируется общество.
Бр. и С. установили тесную связь между культурой и жизнью общества, считая, что и культура – человеческий диалог, т.е. вся гражданская жизнь в совокупности. Но нашлись и те, кто свёл humanitas в явление узкокультурное, сократил litterae до просто риторики, отходя от декларации причастности человека, образованного гуманирными штудиями, к человеческому сообществу. Это Эрмолао Барбаро (1410-1474) – категорически осуждал брак, «двух признавал господ: Христа и словесность» (т.е. словесность ради словесности). Если у Бр. и С. гуманистическая культура воплощает человечность и социальное начала, то у Бар. она означает изоляцию, созерцательность, «литературу».
Идеал Бр. не такой – это humanae litterae, studia humanitatis формируют целостного человека. Цель гуманистического образования – обеспечить совершенное воспитание человека. Однако целостность мы обретаем только в ходе человеческого общения – «человек – животное социальное» (привет от Аристотеля). Так что в первую очередь всем нам пристало постигать науки об обществе и государстве, после того, как наша личность достаточно сформирована, чтобы их воспринять и обратить на благо других людей. Вмести с этим всем, Бр. говорит о важности христианской любви к ближнему: «мы обретаем радость, отдавая себя близким» (т.е., нравственно сформировавшись и познав себя, отдаём себя им ради блага à путь к обществ. благу). Аристотелевская жизнь в умозрении, аскетизм – это не то. Люди призваны действовать из милосердия. Если постановка проблем у Бр. в целом вполне в духе Аристотеля (всё про гражд.жизнь), навеяна его этикой, то их решение проникнуто духом христ. идей (пара-пам! попытка синтеза античности и христианства предпринята!), а вот аристотелево созерцание отметается.
Гуманисты возымели смелость отстоять ценность земных благ (и это после СВ!). В конце концов, деньги обеспечивают экономическую деятельность города и помогают ему развиваться (главное не давать развиваться стяжательству и эгоизму), а следовательно, развивается общество. Богатство – вовсе не порок, а знак божественного расположения (у Авраама же были большие стада), т.к. свидетельствует об успешном исполнении земного призвания (если, конечно, человек служит на пользу другим людям и правильно употребляет богатство). Гибельны аскетизм и затворничество, Поджо Браччолини (1380-1459) утверждал, что «доблесть достигается только человеческими делами» - это подлинная virtus, гордость цельного человека, который познаётся в миру и владеет миром.
Брач. поднял две важные проблемы: славы и судьбы. Слава – это почти ощутимая сторона, воплощение доблести (virtus), её эхо, разносящееся в человеческом сообществе, неотъемлемое от истинной гражданской доблести. Со славой связана учёность, которая оживляет и воодушевляет в единой республике человеческого духа память о великих событиях, конкретное выражение коллективного духовного труда, не ограниченное временем и пространством. Кто презирает славу из любви к добродетели, грезит об идеале добродетели монашеской и уединенной, бесплодной и пустой, т.к. полноценная добродетель не м.б. оторвана от этого своего отражения в качестве образца и цели в сердцах других людей; слава – вещественный знак её распространения в обществе.
В мнимой твердыне уединённой добродетели человек не может найти спасения от судьбы – неконтролируемого хода событий, волнений житейского моря, результат поступков, как он отражается в реальности. Virtu же поможет превзойти судьбу, т.к. она социальна, работает на благо человеческого града, которому не чужды и не безразличны плодотворность и успех поступков. Благородство (virtu) – выражение активной добродетели, плодотворной и признанной как таковая. Она происходит из труда индивидуума, а не по какому-то наследственному праву (работа человека над собой à саморазвитие à добродетель, воспитанная в душе à активное участие в соц. жизни à доблесть).
Брач. также утверждал, что человек не есть душа, это человек – и душа, и плоть: «Не понимаю, как можно забыть о телесном, если человек состоит не только из души». Это опять камень в огород аскетов и воздержанцев (и отсюда вырастут все «Декамероны»). Человеческая добродетель – добродетель цельного человека, его души и тела в их бесконечно восстанавливаемой гармонии. В понимании этой цельности состоит заслуга Эпикура (из письма Козимо Раймонди): «Он видит высшее благо в удовольствии, ибо изучил глубоко силы природы и понял, что мы рождены и сформированы природой таким образом, что для нас самое главное – сохранять в целости и здоровье все члены нашего тела и поддерживать их состояние, избегая всяческих недугов, поражающих дух и тело». Раймонди подчеркивает, что красота, воспринимаемая чувствами, и радость жизни передаются и усваиваются в удовольствии. Эпикуреизм в изложении Диогена Лаэртского и Лукреция Кара (1418 – её нашли) предлагал удобную базу для этого примечательного возрождения культа природы во всей его целостности. Сие течение быстро дало побочные ответвления в виде антихристианских крайностей (кружок Помпония Лето). Однако это ж был шажок к светской жизни во всех её проявлениях и областях, против всяческого аскетизма.
Лоренцо Валла (1407-1457) встал на защиту сей позиции, признавая и в природе, и во плоти творение Бога. Из рук Бока вышел весь человек, его душа и тело; ничто в нём не принадлежит дьяволу. В. призывал к естеству, voluptas (наслаждение, но естественное), к природе, которая живёт и трепещёт внутри нас, которая божественна и служит Богу и которую аскетизм калечит. Цель человека – не в самокалечении, а в развитии своей деятельности и достижении просветлённого состояния души, радостного ощущения приятности в теле (gedone - наслаждение). В. признает удовольствие как цель и награду благих поступков, снимая переход от добродетели к удовольствию, осуществляя взаимопроникновение радости и нравственности в соответствии с телесностью человека, в силу которой не м.б. чёткого разграничения и противопоставления плоти и духа. В. восстанавливает в правах природу, первую служанку Бога, не ставя задачу возвысить её над Ним. Природа олицетворяет мудрый и предустановленный порядок вещей, к которому должны применяться поступки. Именно в этом естественном деянии – точном сплаве поступка с реальностью, заключается bonum (благо) – конкретное и плодотворное. Voluptas есть знак этой плодотворности, нисходящий на деяние, как благословение божие. В удовольствии природа выражает себя в полную силу, проявляясь в жизнеутверждающей экспансии: в обладании, в радости мы испытываем приливы наслаждения, восторженное ощущение которого – не что иное, как рай («мне весело» - подверженность действию как восхищению). В конце концов чувственное наслаждение связывается с превознесением плотской любви, неотделимой от красоты, а плодотворность удовольствия понимается уже в чисто телесном смысле как продолжение человеческого рода (опять же, откуда все эти ваши Декамероны). Отсюда – критика монашества и прославление брака, а ещё критика стоицизма, который грешит крайним дуализмом, противопоставляя душу и тело, разум и чувства на манихейский лад. В. вскрывает нелепость доктрины, замыкающей человеческий опыт в границах земного существования и вместе с тем заставляющей его отказаться от всего радостного в этой жизни. Христианство в сравнении со стоицизмом – призыв к единству и цельности человеческой личности, к борьбе с идеями манихейства.
Святость voluptas – защита божественности природы, удивительное проявление упорядоченной и провиденциальной благости Бога. Обращение к христианству предполагает Возрождение не только души, но всего человека – души и тела. Только погружаясь в реальность, только обретая божественное, только обретая подлинность нашего естества и первозданную нетронутость всей природы, мы станем снова достойны Бога.
В. также стремится ухватить первичный точный смысл выражений: возвращаясь к исходной оценке слова, он пытался определить область его значения, смысловую направленность, восходил к источникам мысли, воплощенной в этом слове (отсюда резкая критика в адрес переводного Аристотеля, Боэция и прочей схоластики). Он критикует понятия, обросшие безосновательными толкованиями, налётом неверных суждений – их нужно представить в первозданном виде, раз и навсегда избавясь от пустых споров. Отсюда требование обращаться с языком бережно, уважать слово, выслушивать духа, живущего в духовной традиции; пиетет перед классической латынью как первым напечатлением первого точного воплощения человеческой мысли.
Только так, по мысли В., можно вернуть слову его коммуникативную ценность, его способность соединять людей, только в этом случае слово и мысль перестанут быть противоположностями. Филология приобретает особую ценность, становится путём к овладению мыслью. В истории одного слова, в его возрожденной значимости олицетворена история глубинных человеческих взаимоотношений, история концепции и образа жизни. Решение лингвистической проблемы в эп. В. – акт социальной и даже порой религиозной жизни (П. открыл подложность Константинова дара). Язык вновь рассматривается как ощутимое проявление единства человеческого ума, соединительная ткань общества и одновременно воплощение духа. По выражению В., в красноречии возродились и встретились все формы духовной жизни людей. Вот вам тема всех величайших умов Кватроченто: вся духовная жизнь человечества – в studia humanitatis. Для их штудирования надо, по В., 5 условий:
1. общение с образованными людьми
2. обилие книг
3. удобное место
4. свободное время
5. душевный покой
Занятия «филологией» предполагали не только штудирование грамматики, но и изучение истории, которая помогала устанавливать подлинное значение слов. История – конкретная жизнь духа во всех его богатых проявлениях, его экспансия во всей широте его идеального измерения. Живая современная история – новое обретение себя человеком в процессе предельного расширения собственного горизонта. Моральность истории состоит не в оправдании всего, но в беспристрастном и безграничном воспроизведении теней и света и в беспощадном исключении из жизни человечества тех, кто не может в ней удержаться. Вообще говоря, вклад В-я в историю и историческое сознание был более весом, чем какой-либо. Он связан, прежде всего, с изменением периодизации. В СВ история делилась на два периода: до РХ и после (включая настоящее). Для ренессансной гуманистической мысли история состоит из 3 частей: древность, среднее время и настоящее – новое звено. Это позволило приобрести им новый взгляд на историю: увидеть её со стороны. Учения Платона и Аристотеля уже во многом воспринимались как исторические факты, целиком принадлежащие своему времени (что не ослабляло интереса к ним). Появилась историческая дистанция, стали заметны вызванные ею противоречия, которые, тем не менее, были объектом интереса для гуманистов.
Слово человека, изучавшего studia humanitatis, способно изменить ход истории. Под влиянием этих идей формируется новый тип монарха – мецената, покровителя изящной словесности, просвещенного человека (Роберт Неаполитанский, Медичи), Альфонс Арагонский: «Король необразованный – что осёл коронованный».
Леон Баттиста Альберти.(1404-1472) писал: «Не стремись, о человек, постичь божественные тайны сверх дозволенного…Оставь, бессильный, ибо божественное не удержится в смертной тюрьме». Забвение человеческого общества ради науки рассматривается как предательство: «тот…считается бесчеловечным и нечестивым. Человек рождается на пользу других людей». Более всего полезен людям тот, кто помогает ближнему, тратя все силы на «благо родины, общества, для улучшения и пользы всех сограждан». Он также рассматривает тему судьбы: «многие, попадая по собственной глупости в неблагоприятные обстоятельства, жалуются на судьбу и приписывают свои невзгоды колебаниям её волнующихся вод, в которые сами по недоумению бросились». Сам человек – причина своих бед и неудач. Добродетель всегда одерживает верх над судьбой, означая активность в мире, «здравую и священную» дисциплину жизни – это мудрая и разумная человечность, умело вписывающаяся в игру мировых сил и не упускающая свой триумф в истории. «Разве мы посчитаем подверженным воле и изменчивости фортуны то, что люди избирают по зрелом размышлении, затрачивая столько сил и трудов? А скажем ли мы, что фортуна в своём непостоянстве и двойственности может произвольно разрушить и рассеять то, что скорее зависит от нашей заботы и разумения, нежели от чужого безрассудства? Как можно считать во власти фортуны, а не в нашей то, что мы решили сохранять и упрочивать собственным старанием и прилежанием? Это выше её сил и не так-то просто одолеть того, кто не хочет быть побеждённым». Невозможно преувеличивать огромное значение доблести, т.е. человеческого деяния во всей полноте его нравственной и политической оценки, в сравнении с которым фортуна – физическое ограничение происходящего, бессильное противостоять в одиночку деятельности человека, ибо, будучи доблестной, та побеждает всегда, находя признание в масштабах всего человеческого града. У Макиавелли (1469-1527), скажем, антитеза «добродетель - фортуна» будет звучать совершенно иначе: добродетель и злодейство не являются противоположностями, а могут сосуществовать и взаимно дополнять одна другую, а доблесть – это сила и хитрость, это проявление природной силы в сложной игре прочих сил. Для Ал. доблесть – доброе качество, благо в созидании и умножении, положительная справедливость, которая всегда находит отклик в человеческом мире. В земном граде значение имеют упорный труд и зрелое разумение, поэтому человеческое достоинство заключается в разумном труде, и только в нём. Человек – единственная действенная сила земного града, а природа и фортуна – случайности, которые не неприступны для мудрого человека, это преграды для доблести, которая одерживает над ними верх.
Давняя полемика Салютати, направленная против уединённой добродетели, нашла завершение в поэме Пальмиери (1406-1475) «Град жизни». Человеческие души, по ней, были ангелами, пребывавшими «сами по себе» и не принявшими сторону ни Бога, ни дьявола. Они подвергаются последнему испытанию: воплотившись, они будут сражаться в человеческом обличье на мировой сцене, на которой должен разыграться последний акт божественной драмы. Земная деятельность при этом рассматривается как элемент космического процесса, эпизод в истории духа, с другой же – приобретает неизмеримое значение и ценность. Человеческое решение, земная жизнь определяют судьбу бессмертного, божественного слова. Мир – арена, на которой Бог предоставляет душам возможность решать свою судьбу. На обширной сцене человеческого града плодотворная деятельность – знак победы над злом.
Постепенно тенденция обращаться к древним текстам и изучать древних начала вырождаться в спор о чистой грамматике. Ясная чёткость раннего гуманизма начала затемняться под давлением схем официальной культуры, которая стремилась навязать противопоставление res (вещей) – litterae (словесности). Конечно, Полициано (1454-1494), великий грамматик, утверждал, что в искусстве речи воплощается вся человеческая мудрость. Диалектика, которую он признаёт, - искусство рассуждения и доказательства, близкое грамматике, т.е. грамматика мысли, взятой в её гибкости, в конкретности языка, в словесном выражении, наполненном духовным содержанием. Его интерес к памятникам правовой, научной, нравственной, религиозной мысли – всё указывает на стремление установить подлинные воззрения людей с помощью документов, приобщивших их к истории. Полициано ощущал себя философом, будучи грамматиком, и никак иначе: как он говорил, «грамматика…попытка обнаружить душу в проявлениях человеческой речи». Схоластической философии он противопоставляет философию человеческого общения, сознательно восстановленную во всей её действенности – искусство управления и воспитания души, умело повелевающую страстями риторику – высшую форму единения людей, наиболее удачной выражение науки о человеке.
Всё же существовала опасность, что, забыв о своей главной задаче, не заботясь больше об организации мира людей, она превратится в чисто литературное явление (см. Барбаро).Барбаро стал фанатом лингвистической утончённости, зациклился на идее перевода как украшения: «перевожу книгу Аристотеля, украшая, насколько могу…».
Понтано (1426-1503) пытался определить природу поэзии, сопоставляя её с историей. История для него – «поэзия в прозе»: по содержанию и та, и другая одинаковы, разница только в композиции изложения, более «строгой» в истории, более «мягкой» в поэзии, история сохраняет последовательность и ход событий, в то время как поэзия часто начинает с середины или даже с конца, одаряя голосом и речью немые вещи. История изображается как риторика и в качестве таковой – воспитательница и учредительница гражданских установлений. Ораторское искусство, речь главных персонажей – душа истории, но с другой стороны, когда окрыленный оратор захватывает душу и воздействует на неё, он приближается к стихийной мощи поэзии. Пол. приходит к тому, что «любой вид речи происходит от поэзии, ведь все поэты были первыми мудрецами, выражавшими всё в песнях и рифмах…да здравствует Поэзия, щедрая мать всякой науки!..Ты извлекла людей из пещер и лесов. Благодаря тебе мы знаем и видим прошедшее, благодаря тебе внимаем Богу, обладаем религией и культом…».
Итог Если обобщить, то все гуманисты полагали важность humanitatis – духовного воспитания. Воспитание поэзией – обновление и преображение человека, благодаря её красе, духовному величию и объективной значимости. Здесь изучаются не слова, а вещи, душа приобщается к реальности в её завершённости. Словесность подводит душу к абсолютным ценностям и ставит почти вровень с ними, приводит к полноте нашу человечность, освобождает человека и помещает его, как хозяина самого себя, в свободный мир свободных душ. Дух распространяется и растёт благодаря словесности, обогащаясь бесчисленными сокровищами, приучается ценить чужие достоинства, в вечно возобновляющемся диалоге усваивает благородный способ жизни в человеческом обществе. Мудрость обитает в городе, избегает одиночества, стремится на помощь как можно большему количеству людей (Верджарио). Словесность кладёт быстрый бег времени в основу незыблемой прочности духовного сообщества, преодолевает утрату времени и вдохновляет милосердие, общение и все человеческие узы. Восхищения достойны те, кто сочетает учёность с активной жизнью; только Музы могут подготовить к политической жизни. Необходимо читать и перечитывать классиков, постоянно жить с ними, пока через посредство слов душа не вступит в контакт с другой душой. Филологический подход позволял извлечь из мёртвой буквы животворящий смысл, найти дух во плоти. Это способствует диалогу, который укрепит каждого из нас и благодаря античной мудрости приравняет к древним, обновит нас при помощи щедрой сокровищницы человечества и поможет улучшить нашу жизнь.
Увлечение античностью в XIV-XV в. неразрывно связано с увлечением живым человеком – интересом к земной ипостаси человека. Рецепция античности В-ем так же необъективна, как и в СВ, но гораздо более широка и объёмна за счёт исторической дистанции и диалогического подхода к античным авторам. С увлечением античностью связан культ слова, который позволяет раскрыть земную природу человека. Слово, риторика, наука не нейтральны, носят этический характер – воспитывают (в эп. В-я пробиваются ростки педагогики и обращают внимание на детей не как на «маленьких взрослых»). Диалогизм также порождает стремление состязаться с античностью (ср.поэма «Африка» Петрарки).
Если ранний гуманизм был всецело посвящен прославлению «гражданской жизни», свободного строительства человеком его земного града, то для к.XV в. было характерно отчётливое стремление к уходу от мира, к созерцанию. На смену прославлению жизни пришёл аскетичный платонизм (возрождение Платоновской академии – 1464 г.) и философия, понимаемая как приближение к смерти. Такой перемене ориентации способствовали перемены в политической жизни Италии, утверждение единовластных правителей. Среди гуманистов наступило отрезвление, все поняли, что человек гуманизма – универсальный и социальный – утопичен, начал распространяться скептицизм (Макиавелли).Изначальная вера в то, что человек добр, начала утрачиваться, наступил кризис сознания, и уже в XVI в. соотношение идеала и реальности меняется, перестает быть прямым и однозначным.