Число артисток простирается приблизительно до 200, что составляет уже довольно почтенный контингент земных гурий, искусство которых должно облегчать падишаху бремя государственных дел».
Мода на Восток, захлестнувшая Европу в XIX веке, привела гаремы, зачастую вымышленные, не только на страницы романов или полотна живописцев, но и на театральную сцену. Когда после окончания Кавказской войны имам Шамиль был привезен в Москву, в числе прочего почетному пленнику показали и балетный театр.
Давали балеты «Пери» Поля Дюка и «Катарина» («Укрощение строптивой»), поставленные Жюлем Перро. В «Пери» на сцене явился турецкий султан со всем своим гаремом. На экзотические танцы избранных прелестниц Шамиль смотрел со снисходительной улыбкой. Но когда сам султан принимался выражать свои восторги энергичными прыжками и великолепными сальто-мортале, Шамиль негодующе поднимал брови и растерянно косился на своих спутников. Такого позора от высокочтимого лица, хотя бы этот султан был и балетным, он не ожидал. Но вскоре Шамиль отложил бинокль и только иронично улыбался, отнеся безумные пляски султана на счет невежества создателей балета, «кормивших публику грязью».
Карагёз
Если европейский театр был новшеством, то представления марионеток были жанром традиционным и любимым всеми. Это был театр теней, в котором мастерски сделанные куклы разыгрывали презабавные, а порой и остросатирические действа.
«Спектакль давался в саду, под деревьями; низкие табуреты для местных жителей и соломенные стулья для гяуров представляли собой партер, — писал Теофиль Готье. — Публика собралась многочисленная. От трубок и наргиле поднимались в воздух голубоватые спирали, сливаясь в ароматный туман над курильщиками, а головки трубок светились на земле, как светлячки. Синее ночное небо, усыпанное звездами, служило потолком, а луна заменяла люстру; официанты сновали взад и вперед, разнося кофе и воду, без которых не обходится ни одно турецкое зрелище.
…Театр Карагёза устроен еще проще, чем балаганчик Полишинеля: угол между двумя стенками затягивают плотной тканью, в которую вставлен прозрачный белый квадрат, высвечиваемый сзади одной-единственной плошкой. Роль оркестра принимает на себя бубен. Импресарио стоит в треугольнике из двух стен и занавеса, двигает фигурки и произносит за них текст.
Квадрат, где предстояло двигаться маленьким актерам, светился во тьме, притягивая нетерпеливые взгляды. Вскоре между полотном и пламенем плошки возникла тень. Прозрачная разноцветная фигурка прильнула к газовой ткани. Это был китайский фазан на кусте. Вздрогнул и загудел бубен, и пронзительный гортанный голос затянул протяжную монотонную песню в неуловимом для европейских ушей ритме. Пение звучало в полной тишине, ибо при появлении фазана шум разговоров и тот невнятный гул, какой неизбежно создает всякое скопление людей, даже самых спокойных, внезапно смолкли. В переводе на наш театральный язык это были поднятие занавеса и увертюра.
…Взрыв смеха возвестил о появлении Карагёза, и гротескная фигурка высотой в семь-восемь дюймов, нелепо жестикулируя, остановилась перед оградой.
Карагёз заслуживает отдельного описания. Его маска — разумеется, существующая лишь в виде силуэта, как того требует принадлежность к театру теней, являет собой довольно удачную карикатуру на турецкий тип.
…В отличие от марионеток Серафена, он не выделяется черным непроницаемым силуэтом на промасленной бумаге, а расписан прозрачными красками, как картины волшебного фонаря. Его можно сравнить с фигурой витража, извлеченной из композиции вместе со свинцовой оправой.
…Вторая пьеса „Женитьба Карагёза“ — целиком построена на действии. Карагёз видит красивую девушку, и в нем немедленно вспыхивает страсть, ибо человек он темпераментный. Отметим мимоходом, что в театре Карагёза у женских фигурок лицо открыто. Его идеал — стройная красотка и в самом деле довольно хорошенькая, с подведенными сурьмой глазами, алым ротиком и нарумяненными щечками. Наряжена она, как султанша из Комической оперы, и вертится очень кокетливо. Заключив брак, Карагёз посылает свадебные подарки: четыре арбы, четыре талики, четыре лошади, четыре верблюда, четыре коровы, четыре козы, четыре собаки, четыре кошки и четыре клетки с птицами. Но это еще не все: далее шествуют хаммалы, неся сундуки с нарядами, диваны, табуреты, столики, ковры, трубки, наргиле, светильники, ларцы с драгоценностями, посуду и ночные горшки. Этот кортеж, чрезвычайно интересный для иноземца, ибо знакомит с предметами турецкого быта, движется под татарский марш с четким, настойчивым ритмом, который постепенно начинает нравиться, и мотив потом привязывается надолго. Щедрость, однако, не спасает Карагёза от краха еще не начавшейся супружеской жизни. Девушка, только что такая изящная, на глазах округляется от скороспелой беременности, в которой никак не может быть повинен муж. Бедный Карагёз в самый день своей свадьбы оказывается отцом — это чрезвычайно его удивляет, но, подобно парижским мужьям, он в конце концов смиряется.
Меня очень позабавило это представление, так как в отличие от предыдущего оно не требовало понимания диалога: я получил удовольствие, подобное тому, какое получают в Париже иностранцы, не знающие французского, когда смотрят балет.
…Наше современное ханжество делает невозможным пересказ этих игривых ателлан, где сладострастные сцены Аристофана переплетаются с озорными грезами Франсуа Рабле. Представьте себе античного бога садов, переодетого турком и пущенного по гаремам, базарам, кофейням, невольничьим рынкам, где он гуляет, как смерч, порождая сумятицу и неразбериху, циничный, бесстыдный и жизнерадостно ненасытный. Трудно превзойти этого итифаллического гения в изобретательности блудливого воображения. Театр Карагёза часто дает представления в сералях, где женщины смотрят их, укрывшись на обнесенных решетками галереях. Как увязать столь вольные зрелища с мусульманской суровостью нравов? Быть может, это своего рода предохранительный клапан, всегда необходимый в перегретом котле, ибо, как бы ни была строга мораль, она вынуждена оставлять порочной человеческой натуре выход для пара. Впрочем, эти греховные фантазии неопасны и исчезают как тень, когда гаснет фонарь балагана».
Представления марионеток нередко использовали для того, чтобы иносказательно донести до владык то, что беспокоило народ, или сообщить о преступлениях в его окружении. Подобно «Гамлету» Уильяма Шекспира, театр марионеток дал султану Абдул-Меджиду сигнал об опасности, грозящей его наследнику, которого тайно терзала супруга султана Бессиме.
«Никто не осмеливался донести султану о всех этих жестокостях; влюбленный Абдул-Меджид не поверил бы ничему, и тогда горе доносчику! — писала Мелек-ханум. — Однако один из верных слуг нашел возможность довести о таковом положении дел до сведения своего владыки, не подвергая при этом себя ни малейшей опасности. Приглашенный для развлечения султана дать представление, называемое „Кара-Гез“, он составил для этого случая несколько небольших пьес, род комедии, в которых решился изобразить перед своим государем влюбленного султана, женящегося на невольнице, и султаншу, сводящую любовные интриги с самыми низшими слугами своего дворца, жестоко обращающуюся с наследником престола и под конец умерщвляющую его, и что все это прощается ей ее очарованным и слабым мужем.
Абдул-Меджид понял намек. Он послал за юным принцем, расспросил его, увидел на его теле следы жестокого обращения и получил от него признание во всех вынесенных им страданиях. Читатель, может быть, подумает, что после всего этого султан вне себя от ревности за ее поведение и преисполненный негодованием за своего сына немедленно отдал повеление, по старому обычаю, завязать ее в мешок и бросить в море. Совсем нет. Оправившись весьма скоро от своего гнева, он послал за валиде-султаншей и, не говоря ей о причинах побуждающих его действовать таким образом, отдал ей приказание отправить Бессиме-ханум на следующее же утро со всеми ее драгоценностями, полученными ею от него, в загородное помещение, которое он назначил для нее».
Прогулки
Существует заблуждение, что женщины были вечными узницами гаремов и никогда не покидали их стен. Это вовсе не так. Гаремные красавицы посещали родных, базары, парки, катались на лодках (каиках) и т. д. Некоторых дам даже отпускали в небольшие отпуска «по болезни», когда лекари рекомендовали сменить климат для поправки здоровья.
На прогулки гаремы выезжали в задрапированных экипажах в сопровождении кальф, служанок и под охраной конных евнухов. Выезд султанского гарема представлял собой грандиозную процессию.
Излюбленными местами прогулок были Сладкие воды Азии и Сладкие воды Европы — райские уголки на берегах Босфора. Здесь были устроены фонтаны и водопады, беседки, разбиты цветники и парки, проложены дорожки.
«Дамы выходят из своих экипажей, для них расстилают ковры, и они садятся со своими невольницами за роскошно убранные столы, уже заранее приготовленные по этому случаю, — вспоминала Мелек-ханум. — В убранстве и роскоши этих столов дамы соперничают друг перед другом и щеголяют блеском золотой и серебряной посуды. Нельзя при этом не обратить внимания на некоторых знатных дам, окруженных своими невольницами и грациозно сидящих в богатых малиновых платьях, обшитых золотой бахромой, а также на множество лодок, снующих по реке, и на оркестр, помещающийся неподалеку от дам. Разнообразные плащи, красные, зеленые, голубые; щегольские экипажи, общее оживление, вызываемое звуками музыки, приезд и отъезд экипажей, кавалеры верхом и пешком, разнообразные костюмы слуг, евнухов, курьеров и продавцов фруктов — все это вместе представляет живописное зрелище».
Особенно приятными были водные путешествия на каиках, которые описал Теофиль Готье:
«Вся эта конструкция из навощенного или лакированного бука, иногда с тонким золотым ободком, отличается невероятным изяществом и тщательностью отделки. Каиджи сидят на маленьких поперечных скамейках, покрытых овечьей шкурой, чтобы не скользить, и каждый орудует парой весел с утолщением у рукояти, упираясь ногами в деревянную перекладину.
Пассажиры размещаются на дне лодки, у самой кормы, чтобы нос приподнимался над водой, — это облегчает скольжение.
Каиджи — здоровенные молодцы, арнауты обладают геркулесовой силой и в большинстве своем — мужественной красотой. Под ветром и солнцем кожа их приобретает цвет меди, что усиливает их сходство с медными скульптурами.
…На Сладких водах Азии, неподвижно сидя под деревом или прислонясь к фонтану, будто задремавший мечтатель, я видел не один прелестный профиль, едва затуманенный газовым покровом, не одну грудь, белоснежную, как паросский мрамор, мягко выступающую под складками приоткрывшегося фередже, пока евнух, обманутый моим рассеянным и сонным видом, прохаживался неподалеку или глядел на идущие по Босфору пароходы.
…Продавцы воды, шербетов, винограда и вишни сновали от одной группы к другой.
…Чуть поодаль всадники на прекрасных конях занимались джигитовкой — несомненно, в честь невидимой красавицы. Чистокровные скакуны из Неджда, Хиджаза и Курдистана в сверкавших драгоценными каменьями чепраках горделиво потряхивали длинными шелковистыми гривами, чувствуя, что ими любуются, а когда какой-нибудь всадник поворачивался спиной, из окошка одной из талик выглядывала прелестная головка».
О том, как отдыхали женщины в обычных домах, Алев Литлэ Крутье пишет: «За внешним миром женщины могут наблюдать, сами оставаясь невидимыми, с балконов, также закрытых решетками. Для прогулок на свежем воздухе женщины пользуются двором, террасой на крыше дома и садом, что также входит в границы гарема. Излюбленным местом для женщин были террасы на крышах домов, откуда можно наблюдать за плывущими кораблями, где легче дышится в жаркий полдень и где хорошо закусывать на открытом воздухе. Эти террасы позволяли женщинам незамеченными переходить из одного дома в другой».
Такие террасы и сегодня существуют в восточных домах.
Приемы в гаремах
Такие события были редки, но запоминались надолго. К ним тщательно готовились, потому что приемы в гаремах были своего рода смотрами достижений сераля и фавориток: великолепные наряды, ослепительный блеск драгоценностей, изменения в иерархии — все это служило поводом для бесконечных обсуждений и многозначительных выводов.
К тому же по традиции дамы на приемах обменивались дорогими подарками. Подарки попроще получали евнухи и слуги.
Мелек-ханум описала и свой визит к принцессе Египта:
«Взяв с собою мою дочку Аише, двух невольниц и евнуха, и в сопровождении лиц, посланных за мной принцессой, я отправилась в Яффу, а оттуда поехала морем в Александрию, где нашла экипажи и слуг, высланных ко мне навстречу ее светлостью. Кареты были обиты внутри красным бархатом и вместо окон с обеих сторон имели тонкие переплеты, пропускавшие воздух. Я тотчас же доехала к принцессе в ее дворец, находившийся вблизи Нила, посреди великолепного сада, наружная архитектура дворца имела почти европейский вид. Мозаики, покрывавшие полы апартаментов, были замечательно хороши.
Выйдя из кареты на одном из дворов дворца, я вошла в широкое фойе с великолепной лестницей, ведшей в верхние покои. По обе стороны этой лестницы стояли в ряд невольницы, одетые в блестящие шелковые платья, с ценными ожерельями на шее, серьгами в ушах и браслетами на руках. Чтобы оказать мне особый почет, меня, когда я подымалась наверх, вели под руки несколько невольниц, другие же, а также и евнухи, несли шлейф моего широкого плаща (ферадж), застегнутого спереди и имевшего еще обширные рукава и пелерину. На верху лестницы меня встретила казначейша принцессы, ввела в большую залу, где, посадив меня на диван, просила отдохнуть, прежде чем представиться принцессе.
Спустя некоторое время казначейша пришла сказать, что ее светлость ждет меня. Войдя в ее покои, я увидела ее сидящей на великолепном диване и спокойно курящей кальян. При моем входе она привстала и, твердой поступью приблизившись ко мне, сказала мне приветствие.
Принцесса была среднего роста и довольно смугла; лицо ее носило отпечаток энергии и страстности, что не всегда бывает вместе; глаза ее были проницательны и смелы и выражали ум. Я, по обычаю, простерлась перед ней на полу; она грациозно наклонилась в ответ на мой поклон и пригласила меня движением руки сесть на диван против нее.
В комнате находились разные старухи, которые развлекали принцессу, рассказывая ей сказки. Как скоро я села, мне подали кальян, и я принялась курить. Принцесса вступила со мной в разговор, начав расхваливать меня и передавать все, что она слышала лестного обо мне. После этого мы говорили о различных предметах, и Назли-ханум выказала много ума и большое знание в делах Востока. Во время нашего разговора нам подали шербет с различными благовониями, а потом кофе. Спустя часа полтора я простилась с принцессой и удалилась в отведенные для меня покои. Подобно всем комнатам дворца, и мои комнаты были великолепно убраны: вышитые бархатные диваны, подушки и занавесы были повсюду. Когда наступил час обеда, Назли-ханум обедала со мной вдвоем. Стол был накрыт шитой шелковой скатертью и уставлен множеством серебряных блюд редкой работы, а также и ложки были разукрашены драгоценными каменьями.
Во время обеда мы говорили мало, и когда вышли из-за стола, то пошли в сад, где сели у стола, курили и пили кофе. Около десяти часов нам подали фрукты и шербет в золотых кубках, с крышками, украшенными бриллиантами.
В это же самое время некоторые невольницы танцевали под такт медных кастаньет, а другие пели. Те же, обязанность которых была неотлучно присутствовать в комнате стоя, падали от усталости; лица их ясно говорили о том, что они проводили ночи без сна. Они не смели выказывать утомления или нетерпения, иначе госпожа их, заметя это, велела бы их немилосердно бить; многие не выдерживали такого жестокого наказания и даже умирали вследствие этого.
…Назли приказала принести две шкатулки, из которых каждая была в три фута длины и очень широка и глубока. „Теперь, — сказала она, — будем выбирать камни“. Обе шкатулки были доверху наполнены бриллиантами, изумрудами и другими драгоценными камнями; некоторые из них были весьма больших размеров и не имели себе цены. Принцесса, пересмотрев все, хотела уже запереть шкатулки, как вдруг сказала: „Я вам сделаю маленький подарок; здесь есть два бриллианта; возьмите их и один отдайте вделать в кольцо для себя, а другой для вашего мужа“. Каждый из этих бриллиантов был впоследствии оценен в пять тысяч франков.
После того Назли-ханум потребовала большой ящик, который был весь наполнен слитками золота. „Я думаю перелить эти слитки в блюда, — сказала принцесса. — Что вы на это скажете?“ — „Полагаю, — отвечала я, — что блюда из чистого золота будут слишком тяжелы; лучше сделать их из серебра“. — „Вы правы, — отвечала она, — и я лучше употреблю это золото для чего-нибудь другого“. Тогда, взяв два или три слитка, она бросила их к ногам одной из своих невольниц, сказав ей: „На, возьми, это тебе“».
Случались на приемах и конфузы.
«Когда валиде-султан принимала у себя императрицу Германии, — писал Джордж Дорис. — Она ждала почтительного целования руки; когда же гостья удостоила ее лишь дружественным рукопожатием, валиде была до крайности шокирована. Когда прием окончился, она сказала дамам из своей свиты, что сиятельная иностранка „плохо воспитана“ („эдебсиз“).
Не приходится удивляться такому высокомерию, если учесть, что подле султанского трона они вдыхают пьянящий фимиам, который неустанно курят перед господином сонмы угодливых придворных льстецов. Еще детьми их научили, что султан есть Царь Царей, тень Бога на земле, единственный Вершитель судеб мира. Владыка Обеих Земель и Обоих Морей, Повелитель Востока и Запада (некоторые из титулов султана), и они искренне считают глав других государств простыми вассалами Великого Господина».
Праздники
Главным праздником был Байрам, наступавший после поста и длившийся несколько дней.
В этот праздник члены семей поздравляли друг друга, родственников и соседей. Разумеется, все, кто имел возможность, отправлялись поздравлять султана, его гарем, а затем и семьи вельмож.
Все наряжались в лучшие одежды и отправлялись раздавать подарки. Богатые одаривали своих слуг и бедняков, которые приходили их поздравить. Это вообще считалось богоугодным делом, а в большие праздники приобретало особенный размах и щедрость.
«Тот же барабанный бой, который во время Рамазана подает сигнал к пробуждению жителей от сна, — писала Мелек-ханум, — во время Байрама раздается для призыва их приветствовать наступающей сезон. Барабанщик проходит по всем улицам в сопровождении толпы ребятишек обоего пола; дамы из за своих решетчатых окон бросают им мелкую монету, завернутую в кисейные платки. Бедные толпятся у домов богатых и потчуют дам апельсинами и конфетами, взамен чего обыкновенно получают одежду и несколько мелких монет. Мужчины также делают визиты, а подчиненные подносят при этом своим начальникам конфеты и фрукты. …Народ же празднует Байрам шумными увеселениями, отправляясь толпами на главную площадь, где размещаются странствующие музыканты и дают представления фокусники, плясуны, акробаты, показываются волшебные фонари и продаются пирожки и сласти, словом, все то, что обыкновенно встречается у всех народов на публичных гуляньях».
Праздник не прерывался и ночами.
«Топхане, весь в красных и зеленых бенгальских огнях, сиял, словно в апофеозе: ежесекундно стреляли пушки, трещал фейерверк, зигзагами взлетали шутихи, взрывались и расцветали пиротехнические бомбы, — описывал празднества Теофиль Готье. — Махмудие исчезала и вновь возникала в клубах опалового дыма, подобно сверкающим дворцам из восточных сказок, где обитает царица пери. Это было потрясающе. На освещенных пароходах с цветными стеклами курсировали вдоль берегов оркестры, и их фанфары радостно разносил морской ветерок. Небо, словно тоже пожелав участвовать в празднестве, щедро разбросало содержимое своего звездного ларца по лазуритовому куполу, чуть тронутому у самого края заревом земного пожара».
ДАМСКИЕ ШАЛОСТИ
Интриги
Излюбленным занятием обитательниц гарема были интриги. Матери принцев и принцесс были поглощены заботами о будущем своих детей; те же, кто детей не имел, изобретали хитроумные способы понравиться султану, сделаться матерью и получить законное «повышение по службе». А так как соперниц, желавших таким же образом добыть себе счастье и могущество, в гареме всегда было в избытке, то в ход пускались самые изощренные и хитроумные средства. Очаровательное ангелоподобное создание могло учинить все, что угодно — от драки с целью изуродовать конкурентку до государственного переворота.
В предисловии к трагедии «Баязид» Жан Расин писал: «Вряд ли на свете есть еще один подобный двор, при котором любовь и ревность были бы столь же хорошо известны, как там, где заперто вместе столько соперниц, пребывающих в вынужденной праздности и не знающих иного занятия, кроме как совершенствоваться в искусстве обольщения и любви».
Роберт ван Гулик рассказывает о том, как фаворитки пробивались к вершинам власти:
«Женская половина дворца, как и раньше, напоминала улей, где процветали интриги, так как каждая женщина буквально из кожи вон лезла, чтобы привлечь внимание императора. Двум женщинам удалось пробиться на вершины с помощью своей красоты и незаурядности, и их имена хорошо известны в истории страны.
Первая была госпожа У Чжао, которая, будучи супругой императора Тай-цзуна, вступила в интимные отношения с его сыном-наследником… Когда она стала фавориткой Кай-цзуна, она убила своего собственного ребенка и затем ложно обвинила императрицу и другую фаворитку императора в злодеянии. Император отправил обеих женщин в темницу и в 655 году возвысил У Чжао, сделав ее императрицей. Но он все же выказывал некий интерес в отношении двух отвергнутых женщин, и У Чжао приказала забрать их из темницы, жестоко избить, а затем отрезать кисти рук и ступни и утопить в бочке с вином. Вскоре после смерти императора У Чжао узурпировала всю власть, управляя империей „железной“ рукой. В личной жизни она отличалась крайней похотливостью. Еще при жизни императора она уговорила его разместить большие зеркала вокруг кушетки, где она обычно развлекалась с ним в дневное время. Однажды, когда император находился там один, известный генерал Лю Цзяньгуй (601–685) пришел на аудиенцию. Он ужаснулся, когда увидел императора, сидящего среди зеркал, и сказал: „На небе не бывает двух солнц, на земле не может быть двух правителей. Но твой слуга видит здесь многочисленных Сынов Неба. Разве это не зловещий знак?“ Тогда император приказал убрать все зеркала, но когда после его смерти императрица У Чжао продолжила свои любовные приключения, она приказала поставить зеркала снова. Должно быть, эта женщина обладала потрясающей жизнеспособностью. Когда ей было около семидесяти лет, она все еще забавлялась с Чан Чанцуном, молодым человеком, который был ее фаворитом в течение восьми лет и который расхаживал по дворцу с нарумяненным и напудренным лицом. Ян Ляньфу написал сатирическое стихотворение об амурных делах императрицы:
Ясным весенним днем в зеркальном зале
Разыгрывается много тайных игр,
Отраженные образы тел цвета нефрита
Точно повторяют их каждое движение.
Господин Шесть, упоенный победой,
Улыбается сверкающей пустоте,
Резвится пара мандаринок
В зеленых волнах.
Вторая удачливая наложница была Ян-гуйфэй, „драгоценная наложница Ян“. Ее имя было Юй Хуань — „Нефритовое кольцо“, она была наложницей сына императора Мин-хуана (712–755), известного покровителя искусств и литературы. Ян-гуйфэй описывают как замечательную белокожую красавицу, правда, довольно полную — как этого требовала мода того времени. Очень скоро ее взял себе старый император и возвысил, а в 745 году она получила ранг гуйфэй. Император исполнял ее малейшее желание. Три ее сестры пришли в гарем фаворитками, а кузен был назначен министром. Император очень любил наблюдать за ней, когда она, обнажившись, купалась, и построил для нее дворец Хуацзин на горячих источниках в провинции Шаньси, куда каждый год ездил вместе с ней. Но ее карьера была внезапно прервана восстанием Ань Лушаня. Когда в 756 году армии повстанцев приблизились к столице, император вместе со своими женщинами сбежал. В пути стража потребовала голову Ян-гуйфэй, которая, как считали в народе, была источником бед, обрушившихся на империю. Император вынужден был уступить, и она и ее сестры были убиты. После поражения Ань Лушаня войсками сторонников империи император вернулся в столицу, но он так и не смог забыть Ян-гуйфэй и скорбел о ней до конца своих дней».
Ревность и соперничество
«Можно представить себе, какое соперничество, какая ревность, какие запутанные интриги рождаются в среде этих праздных женщин, молодых, пылких или тщеславных! — писал Джордж Дорис. — Они образуют бесчисленные кружки и группы — со своими секретами, своими симпатиями и антипатиями. Соперничающие кланы ведут между собой нескончаемую скрытую войну, приводящую к шумным ссорам, к потасовкам, которые требуют вмешательства евнухов и прекратить которые иногда требует больших усилий».
Видавшие виды кальфы щедро снабжали своих пассий рецептами хитроумных интриг. Уроки гаремного соперничества предлагались и в популярных у наложниц книжках вроде упоминавшихся «Тысяче и одной ночи» или «Книги попугая».
Полезные сведения содержала и «Камасутра»: «Если, кроме нее, у мужа несколько жен, старшая жена должна заключить союз с той, что ближе к ней по положению и возрасту и подстрекать ее ссориться с нынешней любимицей мужа. Потом выразить второй жене свое сочувствие, собрать всех жен вместе и выставить фаворитку мужа как коварную и злую женщину, не выдавая себя при этом. Если фаворитка ссорится с мужем, старшая жена должна встать на ее сторону, всячески ее подбадривать и подстрекать и тем самым еще больше усилить ссору. Если ссора легкая, старшая жена должна сделать все, чтобы она стала серьезной. Но если после этого она обнаруживает, что муж по-прежнему предпочитает фаворитку, она должна изменить тактику и примириться с любимицей мужа, чтобы не навлечь на себя его неудовольствие».
Сгорающих от ревности соперниц Александр Сергеевич Пушкин описал в «Бахчисарайском фонтане»:
…Но где Зарема,
Звезда любви, краса гарема? —
Увы! печальна и бледна,
Похвал не слушает она.
Как пальма, смятая грозою,
Поникла юной головою;
Ничто, ничто не мило ей:
Зарему разлюбил Гирей.
Он изменил!..
Но кто с тобою,
Грузинка, равен красотою?
Вокруг лилейного чела
Ты косу дважды обвила;
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи;
Чей голос выразит сильней
Порывы пламенных желаний?
Чей страстный поцелуй живей
Твоих язвительных лобзаний?
Как сердце, полное тобой,
Забьется для красы чужой?
Но, равнодушный и жестокий,
Гирей презрел твои красы
И ночи хладные часы
Проводит мрачный, одинокий
С тех пор, как польская княжна
В его гарем заключена.
…Мария! ты пред ним явилась.
Увы, с тех пор его душа
Преступной думой омрачилась!
Гирей, изменою дыша,
Моих не слушает укоров,
Ему докучен сердца стон;
Ни прежних чувств, ни разговоров
Со мною не находит он.
Ты преступленью не причастна;
Я знаю: не твоя вина…
Итак, послушай: я прекрасна;
Во всем гареме ты одна
Могла б еще мне быть опасна;
Но я для страсти рождена,
Но ты любить, как я, не можешь;
Зачем же хладной красотой
Ты сердце слабое тревожишь?
Оставь Гирея мне: он мой;
На мне горят его лобзанья,
Он клятвы страшные мне дал,
Давно все думы, все желанья
Гирей с моими сочетал;
Меня убьет его измена…
Я плачу; видишь, я колена
Теперь склоняю пред тобой,
Молю, винить тебя не смея,
Отдай мне радость и покой,
Отдай мне прежнего Гирея…
Не возражай мне ничего;
Он мой! он ослеплен тобою.
Презреньем, просьбою, тоскою,
Чем хочешь, отврати его…
Невинной деве непонятен
Язык мучительных страстей,
Но голос их ей смутно внятен;
Он странен, он ужасен ей.
Какие слезы и моленья
Ее спасут от посрамленья?
Что ждет ее? Ужели ей
Остаток горьких юных дней
Провесть наложницей презренной?.
Избавление от соперниц
«Жены и одалиски составляют высшее сословие из невольниц, — писала Мелек-ханум. — Если их господин богат, то они пользуются всеми прихотями роскоши: экипажами, выездами, пирами, прислугой всех родов. Но часто случается, что раба не долго остается единственной женой; муж вводит другую, которая делается уже подругой по привязанности. В каком бы положении ни находилась первая жена, будь она свободной или рабой, вторая жена всегда старается свести первую на задний план. Если вторая тоже раба, то дело оканчивается ревностью, если же она свободная женщина и происходит из семейства, уважаемого мужем, то бедная жена-раба должна переносить все неприятности, все унижения, которые только может придумать ревнивая и могущественная соперница. Жизнь первой жены становится рядом мучений, нередко оканчивающимся трагически.