ТАЙНА УРАЛЬСКИХ ГОР
Глава I
НА ТАГАНАЕ
К перевалу. – Изотермы января – Буран. – Ночной крик. – Замерзший. – Сверток. – В Златоуст.
Высокие сугробы еще не осевшего снега обманчивы. Лыжи часто проваливаются под колодины, где чавкает вода, – на лыжи настывает грязь с травой и листьями. Горные болота Таганая не промерзают до февраля. Защищенные от ветров стеной таежного леса и толстым покровом снега, они долго сохраняют теплоту. И охотники и крупные звери обходят заболоченные площади, по которым на первый взгляд путь кажется более легким, чем по лесному трущобнику.
Осторожно обходя сугробы и торчащие из-под снега черные корневища валежника, вдоль опушки леса идут два лыжника. Они в коротких полушубках, штанах из овечьих шкур наверх шерстью и валенках.
Идущий впереди щупает землю заостренной палкой. Вот он с силой погрузил палку в снег, и, когда вытащил обратно, на конце ее оказался ком льда.
Опять болото, – сказал идущий впереди. – Обходить будем, Николай Степанович, или пойдем прямо?
Спутник подошел.
– Не знаю, Сергей, – ответил он, – обходить не хочется: дорога по лесу меня основательно измотала. Но выдержит ли корка на болоте?
Сергей посмотрел на внушительную фигуру спутника и снова проткнул снег палкой.
– Должна выдержать... Если будем проваливаться, –снимем часть вещей.
Лыжники пошли по болоту. Верхний слой снега был: рыхлый, и лыжи проваливались глубоко, но корка держала.
Лыжники шли к перевалу Таганая, где была метеорологическая станция. Сергей был заведующим станцией и старшим наблюдателем, а его спутник – Николай Степанович Михайлов – метеоролог. Михайлов шел на станцию ловить изотермы, как он говорил.
Последние три года метеоролог занимался изучением климата Южного Урала. Данные прежних исследователей для некоторых районов были неточны и нуждались в пополнении. Климатическая карта требует производства наблюдений в течение всего года – и в жаркую погоду, когда июльское солнце накаливает скалы, и в декабрьский сорокаградусный мороз, в который даже птицы не пролетают над скованным морозом лесом.
– Дальше нет хода, – крикнул Сергей, остановившись и показывая палку, на конце которой была корка льда.
Теперь лыжи уже глубоко проваливались в снег, его подтаявшая корка не выдерживала веса людей, да еще нагруженных тяжелыми мешками. Посоветовавшись, путники решили сделать попытку пройти по болоту, оставив часть груза. Сбросив один мешок, Сергей легко пошел по снеговой поляне. Опушка леса была в расстоянии каких-нибудь двухсот метров. В ложбине, в самом низком месте болота, палка показала мертвый слой талой жижи. Провалиться в этом месте – значит рисковать совсем не выбраться на поверхность.
Сергей быстро шел через поляну, за ним осторожно следовал Михайлов. Через пять минут оба благополучно вышли к опушке – болото кончилось.
К месту, где были оставлены мешки, пришлось возвращаться не по старым лыжницам, а целиной. Медленный переход по болоту вызвал задержку не меньше часа. Диск солнца уже спускался за частокол леса.
Михайлов и Сергей, взвалив на плечи мешки, углубились в чащу.
В разных направлениях по пушистому покрову тянулись цепочки звериных следов. Лыжи оставляли за собой широкий темно-синий след. По небу пробегали редкие белые облака с розовыми тонкими краями; они, казалось, спешили на юго-запад, туда, где только что скрылся красный диск солнца. В разрывах облаков кой-где уже начали мигать бледные звезды.
В лесу начало быстро темнеть.
Подъем становился круче. Лес поредел и постепенно стал переходить в кустарник. Местами из-под снега торчали острые глыбы сахаровидного кварцита. Полоса заката из пурпурной и широкой превратилась в сине-розовую узкую ленточку. В разрывах между облаками уже ярче обозначились звезды, а внизу по лесу от болота пополз едва заметный беловатый туман – выморозок.
Кустарник кончился. Сергей и Михайлов вышли к перевалу Тагалая.
Далеко впереди упиралась в темно-синее небо громада Большого Таганая. Справа к скалам примыкала черная полоса леса, и на самом перевале виднелся полузанесенный снегом домик. За широким низким окном горел красноватый огонек, освещая высокую стену сугроба. Это была метеорологическая станция.
Сверху от нее доносились голоса. В тихом, вечернем воздухе они резко подчеркивали безмолвие гор.
Лыжники пошли быстрей. У перевала потянул ветерок. Сергей резко свистнул. От станции отделился черный ком и покатился вниз по поляне.
Мухтар, ко мне! – крикнул Сергей.
Ком постепенно стал принимать очертание собаки, она часто проваливалась в сугробы и тявкала.
У станции Сергея и Михайлова встретили зимовщики, их было двое.
Мухтар – низкорослая уральская лайка-медвежатница – визжал от восторга, хватал снег и рычал на пришедших. Зимовщики с полудня разгребали снег. Недавно прошла метель и возле станции намело сугробы.
Метеорологическая станция Таганая – одноэтажный небольшой домик с низкими широкими окнами и грибовидной крышей. К станции примыкает просторный дощатый сарай. На открытом возвышенном месте расположена площадка с приборами для наблюдений: на столбах укреплены дождемеры, психрометр[1] и в центре площадки анемометр[2]. Заходя на крыльцо станции, Михайлов взглянул на большой наружный термометр. Фиолетовый столбик спирта опустился до тридцати двух градусов. Ясное небо с точками звезд предсказывало дальнейшее падение температуры. Помещение станции состояло из двух комнат. В меньшей были расставлены по полкам и развешаны на стенах метеорологические приборы и запасные части к ним.
Перед окном стоял небольшой слесарно-плотничий верстак, на котором наблюдатели производили несложный ремонт приборов. Вторая комната, побольше, служила жилищем зимовщиков. Бревенчатые стены изнутри были обиты фанерой, оклеены старыми газетами и черновиками таблиц наблюдений. Пространство между бревнами и фанерой забито хорошо задерживающим тепло мхом. На чердаке устроен склад провизии. Посредине комнаты грузно осела печь, легко способная выдержать нагрузку хорошей пекарни. Возле стен расставлены кровати. Большой стол около окна нагружен всем, что только могло на нем уместиться.
– Включите электричество, – сказал Сергей.
Михайлов с удивлением посмотрел на стены – проводки нигде не было. Он хорошо знал, что осветительную линию для одной станции, за несколько десятков километров, тянуть не будут.
Один из зимовщиков ушел в аппаратную, и через минуту над столом вспыхнула лампочка.
– Автомобильная... на шесть вольт,— пояснил Сергей и, заметив удивление Михайлова, добавил: – Энергию дают аккумуляторы, а зарядку их производим в Златоусте, примерно раз в месяц.
Ужином послужил убитый накануне огромный глухарь; его мясо было нежным и сочным; тонкие кости птицы хрустели на зубах проголодавшихся зимовщиков. Вокруг стола расположились кто как сумел – на табуретках, на ящиках. Яркий глазок лампочки из-под самодельного абажура бросал на стол широкий сноп света.
– Барометр пошел, – сказал Сергею младший наблюдатель.
– Да, я по дороге заметил, – ответил тот, – будет перемена погоды.
– Влияние северного циклона? – спросил второй зимовщик.
– Нет, как раз не циклона, а наоборот – антициклона, – пояснил метеоролог.
Товарищи Сергея были еще новичками, они остались на первую зимовку и не знали климатических особенностей района.
– Циклоны, возникающие у берегов Норвегии или на Ледовитом океане, – заметил Михайлов, – проходят только Пермский район и обычно в южной его части затухают. В районе Южного Урала преобладают среднеазиатские циклоны, особенно развитые в зимний период. Причем ветры характерны своей силой и устойчивостью; иногда вызывают здесь сильные метели.
Ужин прошел в разговорах о климатических особенностях южно-уральских гор.
Таганайский хребет, на одном из перевалов которого находится станция, состоит из трех гор: Большого, Среднего и Малого Таганаев. У подножья Малого Таганая расположен Златоуст. Высшая точка Таганайского хребта носит название Круглой сопки; она имеет отметку 1154 метра. На юге-востоке от Большого Таганая идут Средний и Малый, разделенной небольшой речкой. Южно-уральские горные речки замечательны во многих отношения: они бурны, маловодны, но очень стремительны в своем течении благодаря значительному уклону местности. Они берут свое начало где-то в ущельях и текут часто в противоположных направлениях. Например, с плоскогорья Малого Таганая стекают две речки: одна (р. Киолим) несет свои воды к Сибирской равнине, а вторая (р. Тесьма) – на юг, впадает в р. Ай.
В тихую ясную погоду с одной из вершин Таганая видны далекие Урал-Тай, Ильменские горы и ряд хребтов западного склона.
Если бы не высокий Иремельский гребень и Нургуш, то в семидесяти пяти километрах от Таганая, после дождя, когда дым лесных пожаров не туманит даль, можно увидеть великана Южного Урала – красавица Яман-Тау[3], который до июня не снимает своей белой снежной папахи.
Михайлов перечислял одну за другой горы и называл их высоты.
Юрма – 930 м, Уреньга – 1370 м, Иремель – 1599 м и, наконец, Яман-Тай – 1645 м.
Скучающие зимовщики были рады гостю и забрасывали его вопросами чуть не до полуночи.
На следующий день с утра, как только в долине обозначился лес и растаяли ночные тени, Михайлов принялся за работу. Тридцатиградусный мороз его не остановил, – наоборот, он давал ему возможность проследить за понижением температуры.
Нагрузив сумку инструментами, метеоролог спустился в долину.
По скованному настом снегу лыжи шли хорошо. До полудня Михайлов успел замерить температуру в шести характерных точках на общем протяжении хода в двадцать километров.
Необходимо пояснить, что Михайлова интересовали вопросы микроклиматологии, то есть той области климатологии, которая занимается изучением особенностей непосредственно прилегающего к земле слоя атмосферы. Горные болота оказывают влияние на микроклимат не только в летний период: Михайлову удалось заметить их влияние даже в наиболее холодные зимние месяцы. Этому вопросу, почти совсем не освещенному, Михайлов уделил много внимания.
Замер температур занял у него целый день. Он до темноты бродил по долинам, забирался на склоны, и только когда обозначились первые звезды, пошел к станции. Следующий день ушел на обработку материалов. По окончании температурных замеров Михайлов перешел к замерам снегового покрова. В новой работе ему помогал Сергей. Площадь выбранного на карте района они разбили на сеть треугольников, сторона каждого из которых равнялась километру. В натуре эти треугольники ложились не всегда на ровную поверхность; иногда для измерений приходилось залезать на площадки высоких скал или спускаться в глубокие долины. В треугольниках от вершины к вершине переходили по визирным линиям. Один из наблюдателей, оставшись на месте, давал приблизительное направление. Расстояние измеряли в шагах.
Михайлов дважды попадал в болото, но, наученный опытом, он осторожно пробирался от коряги к коряге и, взяв глубину, быстро уходил в безопасное место.
На четвертый день они перешли на открытую площадь с неглубоким снегом, и работа быстро подвинулась к концу.
Не обращая внимания на сильные морозы, Михайлов и Сергей с утра до позднего вечера пересекали в разных направлениях склоны Таганайскнх гор. К концу пятидневки Михайлов полностью закончил работу и мог покинуть станцию. Просмотрев последний раз записи наблюдений, он упаковал вещи в мешок и утром решил идти в Златоуст.
Вечером барометр начал нервничать. Столбик термометра поднялся всего на пять градусов. Появились характерные признаки метели.
Решив утром идти в Златоуст, Михайлов пошел еще раз проверить показания приборов. Термометр больше не поднимался. Чашечки анемометра порывы ветра то совсем останавливали, то начинали быстро вращать… Силуэт Большого Таганая скрылся в тумане мельчайшей снежной пыли. По небу торопливо бежали низкие облака с разорванным краями. На склонах вихрились и блестели в лунном свете снежинки –начинал играть поземок.
Приборы не врали – с математической точностью они предсказывали надвигающуюся метель.
Буран начался с полуночи. Михайлов слышал, как за стеной на разные голоса пел ветер.
Луна ныряла из облака в облако, и квадрат окна вспыхивал, освещая комнату...
Михайлов проснулся ровно в десять, но в комнате было темно: окно было занесено снегом. Дверь в сени открыли с трудом. В снегу пришлось пробивать траншею.
Подождав до полудня, Михайлов попрощался с зимовщиками и, снарядив лыжи, решил, во что бы то ни стало спуститься к Златоусту.
Выйдя из снежной траншеи, он был, однако, тотчас же повален ветром в сугроб. Ветер хлестал порывами и со страшной силой. Острые ледяные кристаллы снега кололи лицо. В рыхлом снегу лыжи тонули и разъезжались в стороны. По колено в снегу, Михайлов попытался сделать несколько шагов. Он наклонился вперед и, закрыв варежкой лицо, старался подняться на сугроб. Ветер выл на разные голоса, метель плясала вокруг человека, и мороз пробирался сквозь полушубок.
После неудачной попытки пройти к лесу, Михайлов вернулся. В течение дня он три раза пытался спуститься с Таганая, но каждый раз буран загонял его на станцию.
Ночью, когда ребята заснули, Михайлов достал из мешка жестяную трубку, открыл ее и вынул план с недавно намеченными изотермами. Наклонившись над листом, он начал тянуть синие жирные линии одинаковых температур.
Спать не хотелось.
Буран не сдавал. Снег сыпал и сыпал, как будто тучи решили сравнять долины с Таганайским хребтом. В эту зиму на редкость суровые морозы наступили рано. Изотерма тридцати градусов капризно обогнула восточный склон Таганая и пошла по крутому подъему. Синяя тушь оставляет извилистый прихотливый след на плане. Сетка изотерм покрывает карту Южного Урала; они огибают гряды гор, пересекают тайгу в разных направлениях, но редко забираются на горы. Изотермы июля навевают приятный холодок, в тихую погоду они дышат жаром или разряжаются грозами и исходят дождем.
Изотермы января несут с собой трескучие морозы, могучие азиатские ветры и бураны.
Михайлов работает, слушая песню ветра и шуршание вьюги за окном. Ветер по прежнему налетает порывам – он точно решил снести станцию и, собравшись с силой, разбегается и обрушивается на нее со всей силой.
Около Михайлова сидит Мухтар. Собака широко открыла немигающие глаза и поднимает то одно, то другое ухо…
– Что ты, Мухтар, прислушиваешься? – говорит Михайлов и гладит собаку.
Мухтар привстает, виляет хвостом, но опять садится, наклоняет в сторону голову и настороженно поднимает уши, подходит к двери и, чуть-чуть скуля, начинает скрести лапами порог...
– Ну, изволь, пущу, – говорит Михайлов. Он открывает дверь и выходит в сени.
Ветер рвет из рук входную дверь. Из мрака ночи на Михайлова летит охапками снег. Не смущаясь метелью, Мухтар тявкает и прыгает с крыльца в объятия бурана.
«Около двадцати пяти», – думает Михайлов, ощутив потепление.
Собака долго не возвращается. Михайлов уходит в комнату. Минуты через три в сенях слышится лай. Михайлов открывает дверь, впускает Мухтара. Собака, отряхиваясь от снега, начала бегать по комнате и лаять. Она подбежала к печке, встала на задние лапы и потянула зубами полушубок Сергея.
– На место! – крикнул тот, проснувшись. Но собака не унималась, она подбегала к койкам, тявкала на зимовщиков, прыгала около Михайлова и, с разбегу бросившись в дверь, открыла ее и выскочила в сени.
– Вот пришла дурь... – ворчал Михайлов, – пущу, но в последний раз.
– Вы его плетью, – посоветовал Сергей.
Второй раз собака прыгнула с крыльца в снежный хаос пурги. Михайлов ждал в сенях. Мухтар на этот раз быстро вернулся. С нижней ступеньки крыльца, он махнул прямо в дверь и, вбежав в комнату, протянул морду хозяину. В зубах собаки была зажата потрепанная меховая варежка.
– Что за рвань суешь, брось!
Мухтар бросил варежку и, вернувшись, снова потянул с печи тулуп.
– Кончено, всыплю!.. – решил Сергей, выведенный из терпения поведением собаки. Он откинул тулуп и спрыгнул с печи. Собака вильнула хвостом и радостно залаяла.
– Сейчас, сейчас, – грозил Сергей.
Вид ремня заставил собаку прижаться к полу, она медленно поползла за ящик в свой угол.
Хлопнув дверью, в комнату поспешно вошел Михайлов.
– Сергей, я сейчас слышал чей-то крик, – сказал он.
– Крик...Кому здесь кричать? – удивился Сергей.
– Я отчетливо слышал. Кроме того, обрати внимание на поведение собаки.
Мухтар точно понимал разговор; он поднялся к Сергею и тихо заскулил.
Михайлов, надев полушубок, вышел в сени, за ним проскользнула собака. Ветер выл на разные голоса.
– О... oa! – донесся вдруг до слуха Михайлова человеческий крик...
На этот раз это не было похоже на песню ветра. Мухтар сорвался с места и исчез в сугробах. Беря с бою каждый шаг, Михайлов спустился с крыльца и пошел на крик. При свете вынырнувшей из тучи луны, сквозь мглу метели, шагах в десяти Михайлов успел разглядеть темный предмет и возле него собаку.
Чуть не по пояс в снегу, с трудом вытаскивая то одну, то другую ногу, Михайлов, наконец, подошел к собаке. Мухтар фыркал и раскидывал лапами снег. Лайка была охвачена охотничьим азартом. Но на этот раз она нашла не медведя, а человека...
Михайлов начал вытаскивать человека из сугроба.
Лежащий одной рукой обнял столб, а ноги его провалились глубоко в снег. Человек лежал неподвижно, а ветер делал свое дело, беспрерывно засыпая человека снегом.
Михайлов начал вытаскивать человека из сугроба. Когда Михайлов поднял замерзшего, показались концы лыж. Лыжи пришлось отвязать, так как они, зарываясь в снег, только мешали. Лыжи были грубо выстроганы из толстых, колотых досок.
Освободив человека от лыж, Михайлов хотел поставить его на ноги, но тот упал. Его помороженные руки висели плетьми, болталась из стороны в сторону голова и волочились по сугробу ноги.
Михайлов несколько раз падал с тяжелой ношей в снег. Пока он возился с замерзшим, у крыльца надуло целую гору снега, и через нее не было возможности перетащить человека.
Оставив замерзшего на снегу, Михайлов пробрался в сени станции.
– Сергей, помоги... там человек! – крикнул он, вбежав в комнату. Сергея, как ветром, сдуло с печи. Не надевая полушубка, он вслед за Михайловым выскочил на крыльцо. Помороженного затащили сперва в сени, а потом в комнату. Ребята, протирая заспанные глаза, с удивлением смотрели на принесенного человека.
Мухтар вильнул хвостом, несколько раз гавкнул и улегся в угол: мое, мол, дело сделано, теперь вы возитесь с ним... Человека положили на пол около порога и стали приводить в чувство, оттирая снегом.
Помороженный, казалось, был безнадежен. Буран отнял почти все тепло его тела, лишенная крови кожа была анемичной. Еще в худшем состоянии были руки. Пальцы правой руки, с которой Мухтар сдернул варежку, побелели и были холодными; левая пострадала, кажется, меньше. И каким-то чудом мороз пощадил лицо, – должно быть, спас сугроб, в который упал несчастный, не дойдя нескольких шагов до станции.
Когда ноги и лицо его порозовели, он тихо застонал.
– Должно быть, шел издалека. Смотрите, – показал Сергей на варежку.– Вся изорвана лыжной палкой. Пройдено не меньше тридцати-сорока километров.
Оттерев незнакомца снегом, его перенесли в аппаратную, где было холодней и, положив на лавку, накрыли двумя тулупами.
– Сам теперь отойдет, – заключил Сергей.
Но больной не приходил в сознание. Через полчаса Михайлов прошел в аппаратную, подошел к незнакомцу в заглянул под тулуп. Керосиновая лампочка освещала серое худое лицо.
«Долго голодал», – подумал Михайлов. Он достал из кармана перочинный нож и поднес никелированное лезвие к губам больного. Блестящая сталь слегка затуманилась.
– Ну как? – подойдя, спросил Сергей.
– Дышит, – ответил Михайлов.
Оба ушли. Дверь в аппаратную оставили открытой.
Прошел час. Решили лечь спать. Михайлов еще раз осмотрел больного. Тот все так же, без движения, лежал на лавке, хотя лицо его больше порозовело и заметней стало дыхание.
Ребята уже храпели. Михайлов погасил электрическую лампочку из аппаратной, где был выключатель, и ушел.
Теперь, только одна керосиновая коптилка, стоящая у изголовья больного, немного разряжала темноту.
Слушая завывание ветра, Михайлов строил различные предположения о причинах странного появления незнакомца. Метеоролог хорошо знал местность в районе Таганайских гор.
На север от станции, сразу же за метеорологической площадкой, шли скалы и через полкилометра кончались тридцатиметровым обрывом. К Златоусту был довольно крутой спуск, а по этому пути, да еще в метель, конечно, добраться до станции никто не мог. С юга протянулся на несколько километров голый хребет, а по обе стороны от него покрытые снегом осыпи приходили в движение даже от сильного ветра. Незнакомец мог подойти к станции только лесом, то есть тем же путем, по которому несколько дней назад пришел он и Сергей. Но ведь они, идя от Златоуста, нарочно сделали небольшой обход, чтобы измерить в некоторых местах мощность снегового покрова, и пошли к станции с другой стороны. Внизу, за лесом по которому они прошли, в долине проходят дороги на Кусинский завод и рудник. Немного в стороне расположены старые углеобжигательные печи. Дальше река Шунга и по ее берегу несколько мелких селений. Но все это находится в расстоянии не меньше тридцати километров. Незнакомец, конечно, вышел еще до бурана. Без крайней необходимости едва ли кто рискнет выйти на открытое место в такую погоду. Путника метель застала в пути. Пока он шел по долинам с подветренной стороны, где таежный лес значительно ослаблял силу ветра, – все, кажется, обстояло благополучно. Но вот он стал подходить к перевалу… Одно осталось непонятным – почему одинокий путник пошел на Таганай? Хорошо еще, что на пути ему попалась станция…
Промерзший, наконец, пришел в сознание. Когда к нему подошел Михайлов, он стал делать рукой какие-то знаки беззвучно зашевелил губами. Больной был настолько слаб, что не имел силы говорить. Михайлов следил за его жестами, но ничего не понимал.
Из бессвязного получасового бормотания больного Михайлову удалось уловить всего несколько фраз.
_ Я двое… суток шел… за Большим Таганаем… они лежат Каменке… в пещере трех старцев… Возьми… я не жилец… – и негнущимися пальцами больной кое-как достал из-за пазухи небольшой сверток и отдал его Михайлову.
Метеоролог машинально взял сверток и, сунув его в карман, тотчас же забыл о нем.
Придя в сознание, больной скоро заснул. Но сон его был беспокойный, с частыми перерывами, в которые он просил пить.
Перед утром стоны в аппаратной прекратились, и на станции на несколько часов все заснули.
К утру метель отбушевала. Ветер угнал тучи к Ильменским горам. Порозовели далекие вершины, засинели между ними долины. Где-то далеко, стряхнув с себя снег, на опушку леса вышла стройная, тонконогая сайга[4]. Она настораживает уши и прислушивается, не завоет ли снова ветер. Но ветер уже стих; он вихрит поземок на Ильменских горах. Опустив хвосты и приседая на задние лапы, трусят легкой рысцой по трущобнику отощавшие волки.
Ворочает кустарник не засевший с осени в берлогу медведь, и ведет ровную строчку следов лесная мышь...
После бурана обитатели тайги принимаются за поиски пищи.
– Ох, и красота же! – выйдя на крыльцо, крикнул Сергей. Затопив очаг и поставив на плиту чайник, ребята пошли разгребать снег. Михайлов остался с больным, который теперь был в сознании, но, почти не переставая, тихо стонал. Сквозь стон он повторял по нескольку раз одни и те же слова, должно быть сознавая, что слушатель его не понимает. Из бессвязной речи больного Михайлову все же удалось кое-что разобрать. Он узнал, что человека звали Петром Антиповым, что жил он на Кусинском заводе, но оттуда ушел в Таганайские горы, где и жил до зимы. В горах он работал; но что у него была за работа, Михайлов не понял. Рано наступившие холода застали Антипова врасплох. Запасы провизии уничтожили мыши.
Наступили сильные морозы, и, голодный, в сапогах и коротком полушубке, он был обречен на смерть.
Решение уйти с Таганаев им было принято слишком поздно; оставшиеся несколько сухарей могли поддержать в нем жизнь в течение пяти-шести дней, а сильные морозы сокращали и этот небольшой срок. Короче говоря, последней надеждой Антипова была сравнительно недалеко расположенная метеорологическая станция, куда он и на-правился за сутки до наступлении бурана. Ночью, когда ветер взрывал снежные сугробы, он вышел к перевалу и увидел освещенные окна. Путник побрел к станции, но, не дойдя нескольких шагов до нее, обессилев, упал.
Антипов сильно поморозился. Ему нужна была помощь врача, без которой могла начаться гангрена.
Ребята, окончив работу на площадке перед станцией, сели завтракать. С помощью Михайлова, Антипов выпил горячего чая и съел несколько кусочков хлеба с маслом.
После завтрака Сергей принялся мастерить из пары лыж санки. Через час подобие нарт было готово.
Широко расставленные полозья придавали санкам устойчивость, поперечины из березы, связанные сыромятными ремнями, – прочность, а фанерная спинка позволяла больному, для которого предназначались эти нарты, занять удобное, полулежащее, положение. Антипова укутали в тулуп и, положив на нарты, привязали его к нартам ремнями. В полдень Михайлов и Сергей покинули станцию и через час вышли на Златоустовский склон. Сергей тащил нарты, на которых мешком лежал Антипов, а Михайлов, идя впереди, прокладывал след.
Спуск к Златоусту имеет массу неожиданных и крутых склонов, и нужно быть хорошим лыжником, чтобы дорогой внезапно не оборваться с двадцатиметровой высоты на каменные осыпи.
Когда по снегу легли длинные синеватые тени деревьев и в морозной дымке потонула громада Таганая, из-за поворота показались первые дома Златоустовского завода. В больнице на вопросы Михайлова доктор отвечал уклончиво и неопределенно:
– Больной долго голодал, и его организм почти не мог сопротивляться морозу... Да, обмораживание конечностей, сильной степени. Хорошо, что вы его привезли ко мне.
– А как руки? – спросил Михайлов.
– Прихвачены основательно.
Поздно вечером Михайлов и Сергей вышли из больницы. Сергей пошел к знакомым отдохнуть, чтобы завтра утром идти на станцию, а Михайлов свернул к гостинице. Ему предстояла охота за изотермами на Ильменских горах.
Глава II
КРАСНЫЙ САМОЦВЕТ
План. – Пылающяй самоцвет. – Письмо в Горный институт. – Месторождения корунда. – Кусииский завод. – Предание о трех старцах.
Охоту за изотермами Михайлов в основном закончил, хотя наступившая рано весна не дала возможности произвести наблюдения в районе озера Увильды и во склонам Собачьей горы.
Михайлов рано утром выехал из небольшого рыбацкого колхоза, расположенного на берегу озера Аргази.
Пообедав часа в четыре в сторожке лесника на озере Тургояке, он поздним вечером приехал на станцию железной дороги… и через два часа уже устраивался в вагоне поезда Челябинск – Москва.
Когда поезд замедлил ход и в окнах вагона замелькали огни Златоуста, Михайлов вздохнул с сожалением. Ему не хотелось снежные долины и крутые склоны гор менять на чертежный стол и мелко исписанные листы наблюдений. Обработка материалов – скучное занятие. Изотермы интересны там, в горах, где их направление еще неизвестно, а пойманные термометром и нанесенные на план, они теряют интерес…
Два дня Михайлов бродил по городу, «раскачиваясь» для работы. Полагающимся ему декадным отпуском он не воспользовался, боясь, что потом, когда сотрутся свежие впечатлений, хуже пойдет работа по обработке полевых материалов.
Михайлов имел привычку постоянно записывать свои наблюдения. Так как его записные книжки не могли вместить нескончаемых цифр, то второстепенные мелкие заметки он делал на клочках бумаги и рассовывал их по карманам.
Теперь, приступая к работе, Михайлов занялся осмотром карманов костюма, в котором был в горах.
Он доставал из своих объемистых карманов обрывки бумаги и аккуратно раскладывал их на столе. Последним из этой своеобразной коллекции, он извлек небольшой сверток, по внешнему виду напоминающий футляр полевого термометра. Михайлов вертел в руках незнакомый предмет.
– Откуда это? – спрашивал себя Михайлов. Он разрезал шнурок, которым был обернут сверток, и стал разматывать уже сильно истлевшую материю. Пришлось размотать т меньше полуметра этой материи, прежде чем в руках Михайлова осталась берестяная тру бочка заткнутая с одного конца деревянной пробкой.
Береста!.. В воображении Михайлова промелькнули белые покрытые гололедом стволы, лапчатые темные ели, Тагайайскнй перевал... метель и померзший человек. Ведь это он дал ему сверток.
Михайлов открыл пробку, и из трубки на стол вытряхнул сложенный гармошкой пожелтевший лист бумаги. На одной стороне листа было что-то написано синими чернилами. Строчки почти стерлись, но по их внешнему виду и нескольким сохранившимся словам Михайлов узнал прошение.
«Кусинский завод... 1911 г. Нижайше пр...» – читал Михайлов обрывки фраз.
На оборотной стороне листа Михайлов увидел что-то не похожее на прошение. Опытный глаз метеоролога быстро схватил линии плана. Он разгладил бумагу и начал внимательно рассматривать изображенное химическим карандашом.
Составитель плана был, очевидно, человеком совершенно незнакомым с картографией.
– Уж не Антипов ли это состряпал, – сказал Михайлов, вспомнив фамилию спасенного им человека. Он вспомнил также и слова Антипова о каких-то трех старцах.
Желание узнать о загадочном приключении незнакомца заставило Михайлова заняться расшифровкой плана. Метеоролог, привыкший работать не только с картами, но и со схемами топографов, иногда страшно запутанными, однако, – сразу не мог подобрать ключа к этому плану.
На бумаге не было ни одного правильно изображенного топографического знака, хотя это был план – на нем должны были быть и дороги, и реки, и лес.
Михайлов задумался:
«Во-первых, что это за широкая линия, тянущаяся в меридиональном направлении? Это или река, или дорога. Слева к ней присоединяется двойная линяя, не такая жирная, но более извилистая. Их пересекает еще одна линия. Вот – это дорога, а те, должно быть, речки или ручьи. Но ниже изображено что-то не увязывающееся с этими ручьями».
«Может быть, это – детали, отдельные участки ракета, – думает Михайлов, – или просто составитель ввел какие-то условные обозначения».
На плане имелись надписи. Большинство слов стерлось, некоторые были недописаны или заменены рисунками.
– Ерунда, не стоит тратить время, – встав из-за стола, сказал Михайлов.
План Антипова и берестяная трубочка полетели в корзинку.
На пол что-то упало.
– Что еще тут, – уже недовольным тоном заворчал Михайлов, подняв с пола завернутый в свинцовую бумагу предмет, величиной с горошину. Когда Михайлов развернул бумагу, яркий красный огонек блеснул в его руке. Метеоролог от неожиданности остолбенел. Перед ним был рубин. Самоцвет превращал падающий на него свет в кроваво-красные искры и бросал их в разные стороны. Рубин, пылая, горел, сверкал благородным огнем.
Михайлов не был знатоком драгоценных камней, но кое-что в них понимал. Во время метеорологических наблюдений он иногда посещал разработки самоцветов, и там ему показывали редкие образцы изумрудов.
Судя по чистоте и размерам, этот рубин имел огромную ценность.
«Несколько тысяч», – подумал Михайлов, смотря на сверкающий камень.
«В пещере трех старцев… там они лежат… возьми, я не жилец…» – вспомнил Михайлов слова Антипова. Он извлек из корзины измятый план и возобновил его расшифровку.
Красный самоцвет лежал на столе рядом с планом. Он служил наглядным доказательством важности изображенного на бумаге. Хотя и медленно, но все же Михайлов расшифровывал стертые временем изображения.
Он определил, что жирная меридиональная линия – это река Миасс. На плане был изображен ее участок между Таганаями и Ильменскими горами. Надписи на правой и левой сторонах плана подтвердили это. На севере была обозначена гора Юрма, о чем говорила буква „ю" и полустертое «р». К югу от Ильменских гор расположено озеро Аргази. У правой порванной кромки листа с трудом можно было прочитать буквы: «ар... аз...» – несомненно, это было Аргази.
Имея такие исходные пункты, как Таганай, Юрму, Ильменские горы и озеро Аргази, можно было лишь приблизительно определить местоположение участка, где находилось месторождение рубинов, или, точней, корунда.
Михайлов был теперь убежден, что перед ним не бессмысленные каракули, а важный документ. По собственному опыту он знал, что в лесах Урала не всегда удается найти замеченное раньше место, поэтому охотники и разведчики-старатели, не умеющие разбираться в планах, делают очень примитивные схемы, которые служат им дополнением к сохранившимся в памяти приметам.
Для расшифровки деталей Михайлов разбил весь план на отдельные участки.
После внимательного изучения каждой детали он записал:
1. Установлена река Миасс, а следовательно, две соединяющиеся с ней линии – ручьи или речки.
Необходимо точно установить: ручьи это или речки. Михайлов вспомнил, как Антипов пытался назвать место, откуда он пришел; он сказал: – Каменка, – Можно предположить, что это и есть название одной из речек.
Крестиком на плане показано, конечно, месторождение – так люди, не уговариваясь, почти всегда отмечают главное.
Но речка, на которой поставлен крестик, не Каменка, она имеет другое название. Это название почти стерто, с трудом можно было разобрать буквы: «ро...ащ...я ».
2. Путь к месторождению показан линией от Таганайских гор, а пометка: «не ходить на восход», должно быть, сделана на разветвлении дорог. «Идти на липняк» – уточняет направление по одной из дорог.
3. Точного положения месторождения на плане нет. Не несколько полустертых строк у правой стороны листа есть не что иное, как объяснение последнего этапа пути. Вот что там можно было прочитать:
…пересе
И идти поле
Ой возле кусто
Тальника к высо
Веннице на б
Ень от дер 10
Саж
и дальше уже сознательно зашифровано. Или, может быть, составитель плана считал лучше сделать пояснение рисунком.
Первую часть не трудно было расшифровать следующим образом:
Пересе(чь) (что-то)
И идти поле(в)