К счастью, к находившимся в затруднительном положении и, несомненно, несколько продрогшим вождям подоспела помощь в лице Лондонского миссионерского общества. Опасаясь, что Родс и компания разрешат продажу алкоголя в Бечуаналенде (как тогда называлась современная Ботсвана), Общество надавило на правительство. Миссионеры желали сами вести дела в стране, и амбициозные планы Родса — по крайней мере, в этой части Африки — были расстроены.
— Какое-то время вы, британцы, сохраняли контроль над Бечуаналендом, и этот период был не особо богат событиями, пока в 1966 году Ботсвана не получила независимость. Да, это действительно очень молодая страна. — Последнее замечание Грэхема мне было особенно приятно услышать: Республика Ботсвана и я, как теперь выяснилось, были ровесники.
— Президентом был избран Серетсе Кхама. Надеюсь, о нем-то ты слышал? Был женат на англичанке. Не знаешь? Ох, ладно, обязательно расскажу тебе потом.
Я поблагодарил собеседника, ничуть не сомневаясь, что он так и сделает.
Добыча алмазов преобразовала Ботсвану, ранее входившую в десятку беднейших стран мира, в государство с самой стабильной после ЮАР экономической системой среди стран, расположенных южнее Сахары. Загадочное открытие в 1967 году (всего лишь спустя несколько месяцев после обретения независимости) огромной «трубки», или жилы, «ледка» под Орапой, в Центральной провинции, вызвало у британцев подозрения, что тсвана было известно о залежах алмазов уже давно, но им удавалось скрывать месторождение, пока колонизаторы окончательно не покинули страну. После объявления об этом открытии лондонские воротилы бизнеса наверняка рвали на себе волосы от досады, подумал я со смешком, когда мы въезжали в город. Хотя на данное время большая часть населения все еще бедствует, открытие этих залежей превратило страну пустыни в крупнейшего производителя драгоценных камней в мире, с огромными запасами иностранной валюты. И вскоре пула утвердилась в качестве самой твердой африканской валюты.
По сравнению с остальными африканскими государствами, Ботсвана до сих пор владеет огромными богатствами, ее экономика стабильна, и этой стране единственной выпало счастье иметь здравомыслящее, благородное правительство, одновременно деловое и альтруистическое. Несмотря на разрушительное наводнение 2000 года, оставившее без крова семьдесят тысяч человек, а также недавнюю засуху, приведшую к значительным трудностям, в особенности на западе страны, население Ботсваны остается миролюбивым и с неизменным оптимизмом смотрит в будущее.
Когда мы свернули на небольшую подъездную дорогу, Грэхем как раз закончил свой урок истории, и вскоре мы остановились у проволочных ворот, из-за которых выступали китайские розы и тропический жасмин.
Глава 6
На берегах Чобе
— Так ты уверена, что взяла все необходимое? — спросил Грэхем, наконец-то уложив в багажное отделение семейного автомобиля едва ли не с десяток чемоданов. Его жена, Джейни, тем временем проверяла, достаточно ли удобно пристегнуты на своих местах их дочки Бекки и Саманта.
— Да вроде все.
— Знаешь, Уилл, я думаю, все у тебя получится.
Не стесняйся, пользуйся в нашем доме всем, чем хочешь. Бери что понадобится. Единственная твоя забота — это кормить собак. Все просто!
Я украдкой взглянул на двух огромных родезийских риджбеков, которые, рыча и клацая зубами, рыскали вдоль изгороди в поисках жертвы. Слюна так и капала из их пастей.
— Не скучай! — Напутствовав меня напоследок, Грэхем дал задний ход, развернул машину и устремился в Йоханнесбург. Когда они скрылись из виду, я предпринял стремительное отступление в дом. И как раз вовремя: мне удалось захлопнуть переднюю дверь, прежде чем две псины ворвались внутрь. Подперев дверь рюкзаком, я задумался о своем новом положении.
Лучше приема, оказанного мне Грэхемом, и представить было невозможно. Как только мы после матча оказались в его большом и уютном, построенном в западном стиле доме в центре городка — неплохое служебное жилье ему тут выделили, — он представил меня своей семье, открыл холодильник, достал пиво и разжег braai — повсеместно распространенный южноафриканский гриль для барбекю.
Когда пламя занялось и мы с глубокомысленным видом расположились в парусиновых креслах, он начал вторую лекцию, посвященную Африке. В то время как его домочадцы тихонечко сновали туда-сюда — якобы собирая вещи, однако я подозреваю, что они просто все это уже неоднократно слышали, — Грэхем с нескрываемым восхищением рассказывал мне о Серетсе Кхаме из племени бангвато.
Имя Серетсе Кхамы, первого президента Ботсваны, в стране до сих весьма почитаемо. От британцев он унаследовал доведенную в результате их правления до нищеты и едва ли известную остальному миру страну, а после себя оставил демократическое и неизменно процветающее государство, играющее значительную роль в жизни юга Африки.
Серетсе родился 1 июля 1921 года в Серове, на юго-западе британского протектората Бечуаналенд. Он был королевских кровей — сын Секгомы Кхамы и внук всемирно известного кгоси Кхамы Третьего, вождя бангвато из Центральной Ботсваны — того самого, что когда-то был приглашен на чай в Букингемский дворец и со временем сокрушил власть над своей страной Британской южноафриканской компании и Сесиля Родса.
В честь недавнего примирения отца и деда новорожденного назвали Серетсе — «глина, которая связывает вместе». Мать Серетсе, Тебого Кебайлеле, была выбрана Кхамой в качестве новой жены стареющего Секгомы. Когда в 1925 году Секгома умер, четырехлетний Серетсе был провозглашен кгоси — «вождем». Его дядя Тшекеди Кхама стал его регентом и единственным опекуном до достижения совершеннолетия.
Серетсе рос болезненным и одиноким ребенком, его отправили в школу-интернат в Южной Африке, и, несмотря на довольно-таки несчастливое детство, он со временем превратился в здорового, спортивного и общительного юношу. Серетсе поступил в Университет Форт-Харе и в 1944 году окончил его, получив степень бакалавра гуманитарных наук, а в августе 1945-го юношу отправили в Англию получать юридическое образование. Проведя год в оксфордском Бейллиол-колледж, он стал обучаться на адвоката в лондонском «Иннер Темпл», при этом проживая в весьма скромном жилище на другом конце города.
В отличие от многих своих сверстников не будучи финансово обеспеченным, Серетсе, наверное, оказался одним из немногих наследников престола, кому приходилось ходить пешком.
В 1947-м он познакомился с Рут Уильямс, молодой англичанкой, дочерью отставного армейского офицера. Несмотря на все старания как в Великобритании, так и в Африке расстроить этот союз — в том числе и делегацию, утром перед свадьбой появившуюся на ступенях церкви, — в сентябре 1948 года они все-таки поженились. Дядя Тшекеди приказал Серетсе вернуться домой и устроил ему разнос, потребовав развода, однако после серии митингов в Серове Серетсе восстановил свой народ против Тшекеди, и его вместе с женой всенародно признали кгоси. Тшекеди уступил и отправился в добровольное изгнание.
Утверждение черного вождя с белой женой на территории стратегической значимости между Южной Африкой и Северной и Южной Родезией вызвало взрыв негодования среди политиков-колониалистов.
В 1948 году в Южной Африке к власти пришли белые африкандерские националисты, и британцам было заявлено, что если Серетсе позволят остаться вождем бангвато, то у проанглийской оппозиционной партии никаких шансов на победу на следующих выборах для белых в стране не будет. Рьяные сегрегационисты никогда бы не смирились со смешанным браком, особенно с королевским, тем более что все эти страсти кипели всего лишь в двух шагах от границы.
Лейбористское правительство Великобритании, весьма прагматичное и настроенное отнюдь не романтично, отчаянно нуждаясь в южноафриканском золоте и уране, согласилось воспрепятствовать монаршеству Серетсе. Министр по делам Британского Содружества отрицал, что правительство лебезит перед расистами, и повторял эту ложь перед палатой общин. Затем было организовано судебное расследование с целью доказать личную непригодность Серетсе к правлению. Однако некий непредубежденный судья, которого звали Харрагин, пришел к заключению, что Серетсе в высшей степени годен к исполнению своих обязанностей; самое поразительное, что его отчет замалчивался британским правительством на протяжении тридцати лет. В 1951 году Серетсе и его жена были высланы в Англию, а в следующем году вновь избранное правительство консерваторов объявило эту ссылку пожизненной.
Подобное обращение британского правительства с Серетсе и Рут Кхама широко освещала мировая пресса, что вызвало волну негодования среди представителей самых разных убеждений — борцов за права человека, шотландских, западноафриканских, индийских и западно-индийских националистов, британских коммунистов, консерваторов — приверженцев аристократических традиций — и огромного количества простых людей, которым так не хватало трогательной любовной истории. В итоге, в 1956 году, новый министр по делам Содружества наконец-то осознал, что Британии необходимо дистанцироваться от узаконенного в Южной Африке расизма, и решил позволить Серетсе и Рут вернуться на родину, но лишь в качестве частных лиц, они должны были забыть о своем королевском статусе.
Вернувшись на родину, Серетсе обнаружил, что его все так же почитают как честного и принципиального человека, однако в целом воспринимают как отставшего от жизни — так сказать, застрявшего во вчерашнем дне. Естественно, не набравшись необходимого опыта в лондонском пригороде, он оказался не слишком успешным скотоводом, а впутавшись в местную политику, проявил себя несведущим в местных обычаях и древних традициях. Да еще, как на беду, у Серетсе постоянно ухудшалось здоровье, пока в 1960 году ему не поставили наконец диагноз: диабет в начальной стадии. А в следующем году, ко всеобщему удивлению, он начал активную деятельность в качестве политика националистского толка.
Демократическая партия Бечуаналенда (ДПБ) с Серетсе во главе добилась поддержки огромного числа как прогрессистов, так и консерваторов из сельских районов. В 1965 году либеральная ДПБ с легкостью обошла в многочисленных фермерских городках, растянувшихся от столицы Габороне до второго по величине города страны Франсистауна, панафриканских и социалистических конкурентов и победила на первых всеобщих выборах. Серетсе стал премьер-министром, а затем, 30 сентября 1966 года, и президентом Республики Ботсвана. К сожалению, президент Кхама и новая республика поначалу столкнулись с проблемой — как преодолеть сложившийся неприглядный стереотип в глазах всего мира. Повсеместно предполагалось, что у его родины нет иного выбора, кроме как продаться своему всемогущему белому соседу, Южно-Африканскому Союзу, в состав которого тогда входили Юго-Западная Африка, современная Намибия, и Южная Родезия, ныне Зимбабве.
Ботсвана не без основания считалась беднейшей страной Африки. Кстати, почти все тридцать самых бедных государств планеты, за исключением Бангладеш, располагаются в Африке. Бедная нация, естественно, не вызывает у стран побогаче ни восхищения, ни уважения. По сути, ее редко когда вообще воспринимают всерьез. Порой в такую страну наведываются президенты, в частности американские, снизойдя до нескольких часов пребывания там. В «развитом» мире, кажется, существует устоявшееся мнение — которое живо и сегодня, — будто Африка суть одно огромное противоречие: с одной стороны, просто мечта — идеальное место для отдыха и развлечений белого человека, край бесконечного очарования и красоты; а с другой стороны, подлинный кошмар — финансовая коррупция и немощность. В основе подобного мнения лежит редко когда озвучиваемое, но глубоко укоренившееся предубеждение, что африканцы просто-напросто не ровня представителям Запада. Поначалу новое ботсванское правительство не могло покрыть административные издержки налогами и потому неизменно и мучительно для себя вязло в долгах Британии.
Первой задачей президента Кхамы было заложить основы независимой экономики, опирающейся на производство говядины и добычу меди и алмазов. Затем он обратил особое внимание на внешнюю политику, выискивая союзников вроде президента Замбии Каунды, дабы избавить Ботсвану от имиджа покорной страны-«заложника». Используя свои исключительные полномочия для развития местной демократии и подавления власти традиционных вождей, он прививал родной стране нормы права.
Хотя какое-то время Ботсвана воспринималась как «авторитарная демократия» с господством одной политической партии, постепенно ей удалось утвердиться в качестве процветающей и миролюбивой страны. В период между 1966 и 1980 годами Ботсвана переживала на удивление самый быстрый рост экономики в мире. Величественная эпитафия ее первому премьеру. Также она завоевала статус выдающейся державы с высокими принципами: соблюдением либеральной демократии и расового равенства, — и это посреди региона, охваченного гражданскими войнами, расовой враждой и коррупцией. Государственный доход от добычи полезных ископаемых вкладывался в развитие инфраструктур, образования, здравоохранения, выделялись дотации на скотоводство. В результате последовал невероятный рост благосостояния как в сельских областях, так и в городах.
Серетсе был известен своей рассудительностью и прямотой, а также тонким чувством юмора, неизменно уязвлявшим напыщенность тех, кто имел преувеличенно высокое представление о своей персоне. Из-за обострявшегося диабета его здоровье периодически ухудшалось, что усугублялось вспышками депрессии. Супруга президента, Рут Кхама, всегда оставалась на страже семейной жизни и его здоровья, она была весьма целеустремленной женщиной, вызывавшей повсеместное восхищение.
В последние годы жизни Серетсе все более уделял внимание развитию внешней политики. Он был одним из «фронтовых президентов», ведших переговоры о будущем Зимбабве и Намибии. В его видении юг Африки после падения колониализма и апартеида должен был стать мирным, демократическим и процветающим регионом. И Серетсе явился главным основателем того, что со временем трансформировалось в Сообщество развития Юга Африки. Тяготы постоянных перелетов на международные переговоры по провозглашению независимости Зимбабве в конце концов подорвали его здоровье, однако прежде, чем Серетсе умер (а это случилось 13 июля 1980 года), ему все-таки посчастливилось стать свидетелем великого события: открытия и работы в марте-апреле 1980 года Первой конференции Сообщества развития Юга Африки. Он был погребен на семейном кладбище Кхама — небольшом наделе земли в родном Серове.
Искренне увлекшись историей Серетсе, я упрашивал Грэхема продолжить, однако он, как и всякий хороший учитель, решил, что на сегодня нового материала вполне достаточно.
— Давай лучше поболтаем о том, что происходит здесь сейчас. Думаю, это тебя тоже заинтересует, — заверил меня он, переворачивая на гриле большущие куски мяса, вследствие чего я скрылся в клубах ароматного дыма.
Грэхем, как он сказал мне ранее, занимал должность директора небольшой начальной школы, находящейся под патронажем церкви. Хотя на момент основания заведения у них было зарегистрировано лишь семьдесят учеников, за предыдущие несколько лет их число значительно возросло. Когда Грэхем полтора года назад вступил в должность, школа располагалась в бывшем гараже позади роскошного домика для сафари. Хотя гараж этот был красочно и уютно отделан, да и средств на детей как будто выделяли вполне достаточно, не следовало забывать, что помещение было предоставлено лишь временно, да и в любом случае оно уже становилось слишком тесным.
Местные власти, удовлетворенные положением дел в школе, с радостью предоставили им новое место в жилом районе городка неподалеку от холма, известного как Плато — «Плату», как произносят местные, — или как Китайский квартал, по той простой причине, что изначально он был отстроен китайскими строителями. Грэхему, прямо скажем, повезло. Под школу выделили ровный участок, в тени больших деревьев, с достаточным пространством для дальнейшего расширения. Для классов там возвели типовые одноэтажные здания с жестяными крышами — уже побывавшими, правда, в употреблении. Несколько обветшалые, эти крыши действительно нуждались в ремонте, да и стены не мешало бы покрасить. На некотором расстоянии от главных корпусов располагалась деревянная лачуга, «главным образом для малышей» — для подготовительного класса, где преподавала Джейни.
Я думал, что Грэхем, когда мы пришли туда для осмотра на следующее утро после матча, упомянул про ремонт просто так. Однако лишь позже я понял, что он действовал с дальним прицелом.
Когда вечером мы с ним сидели за пивом в маленьком, но уютном баре, располагавшемся всего через несколько домов от супермаркета, Грэхем поведал мне о своих планах. Если я захочу ненадолго остаться в Касане, то они были бы просто счастливы принять меня на работу в качестве учителя-волонтера. Я могу преподавать английский и физкультуру, и вообще все, что только захочу. К его величайшему сожалению, они вряд ли смогут платить мне, однако выделят жилье, а также предоставят джип Маурио на все время моего пребывания. Все это, конечно же, если я захочу включиться в работу, чего к тому времени я пока еще не подтвердил. Но, как я все больше понимал, данное обстоятельство не особенно беспокоило человека вроде Грэхема. Некоторые люди обладают даром внушения, и директор местной школы как раз и относился к их числу. Я и опомниться не успел, как он уже вовлек меня в свой великий замысел, потому что — и это поразило мою сдержанную английскую натуру лишь много позже — по жизни он был готов пойти на риск. В данном случае этим риском был я, однако Грэхем добродушно заметил:
— У тебя такое приятное и открытое лицо, Уилл. По лицу можно многое сказать о человеке. — Похоже, он и впрямь был физиономистом.
Школьная четверть заканчивалась через пару дней, и Грэхем с семьей намеревались провести три следующие недели у родителей в Йоханнесбурге. При условии, что он получит по факсу мои рекомендации, любезно высланные моими прежними долготерпеливыми нанимателями, он предложил мне пожить в его доме, пока он будет в отлучке, — так что я пока смогу ознакомиться с местностью. Взамен от меня ожидалась помощь в ремонте зданий, в которые школа надеялась переехать в начале следующей четверти. Грэхем уверял, что это не потребует от меня значительных усилий: всего лишь раздобыть краску и другие материалы, да регулярно обеспечивать маляров и штукатуров обедом и прочим. Он и не догадывался о недавно возникшем у меня интересе к кулинарии.
Ладно, сказал Грэхем, пожалуй, мне следует хорошенько выспаться и дать ответ утром. По его мнению, план вполне сработает, к тому же к обоюдной выгоде. Я смогу бесплатно пожить в Африке и лучше ее понять — а он считал это важным для людей всего света, — а уж как рады будут мне все в школе. Что думал об этом я сам? Я, несомненно, не испытывал ни сознательного, ни — как я заключил, хорошенько покопавшись в мозгах, — подсознательного желания возвращаться в Англию, не говоря уж о Лондоне: уж я-то знал, что стоит лишь мне вновь взяться за учительство, как вскоре я исчезну под твердой поверхностью Трясины Отчаяния[54]. На родине меня ожидал лишь мрачный мир монотонной рутины в компании вечно стонущих коллег. При полном игнорировании остального общества, слишком занятого, чтобы обращать внимание на тяжкое и опасное состояние школ, нам только и будет оставаться, что влачить существование, жалуясь на график дежурств на игровой площадке да вечно не заканчивая кроссворд в приложении к «Таймс». К счастью, прежде чем я дошел до того, чтобы начать выпускать пары, сетуя на состояние британского образования, все уже отправились спать, оставив меня изливать гнев в одиночестве. И лишь полная луна, безмятежно и вечно висевшая над равнинами Намибии, утешала меня, озаряя своим белым светом.
На следующее же утро, прежде чем я успел озвучить свое решение, Джейни и две ее дочурки пригласили меня на торжественное собрание в честь окончания четверти с вручением наград.
— Пожалуйста, ну пойдемте! Потом будет угощение: газировка, пирожные и конфеты.
— Газировка, — отозвался я, — и конфеты? Кто же откажется от такого приглашения?
Я спешно принялся шарить в темных и несколько зловонных глубинах своего рюкзака, надеясь обнаружить там что-либо напоминающее чистую одежду.
Когда мы прибыли на место, которое теперь именовалось «старая школа», там уже собирались мальчики и девочки со своими родителями. Все они были облачены в опрятные праздничные наряды. Конечно же, уже всего лишь через несколько минут рубашки мальчиков измялись, а у одного из них на коленкеновых брюк, к величайшему недовольству родителей, даже появилась дырка. Девочкам, впрочем, вполне удалось сохранить презентабельный вид до того, как мы зашли в ангар, пока еще служивший учебной комнатой. Рассевшись четкими рядами на полу, дети выжидательно смотрели на учителей, расположившихся перед ними в креслах. Мое присутствие, судя по всему, детей совершенно не взволновало — они были всецело поглощены собственными переживаниями.
К некоторому своему удивлению, я обнаружил, что здесь были представлены довольно разнообразные этнические группы. Хотя большинство детей составляли тсвана, было тут и несколько ребятишек из ЮАР и Зимбабве, два китайца и даже маленький мальчик-индиец.
Собрание началось со школьного гимна «Nokyaya Botselo», так же называлась и сама школа — «Река Жизни». Один куплет спели на сетсвана, а второй — на английском, под аккомпанемент рояля, на котором с увлечением играла некая крупная дама. Звучало на удивление в лад и очень хорошо. У многих родителей, сидевших у стенки, увлажнились глаза. Следующим в программе был национальный гимн, на этот раз дети изящно стояли по стойке «смирно» — взгляд устремлен вперед, а правая рука гордо и твердо прижата к сердцу. «Fatsho lena la rona» — «Да будет благословенна наша великая земля». Музыкальное впечатление было несколько подпорчено патриотическими стараниями пианистки, певшей столь громко, что она едва ли не заглушала совместные усилия остальных. Несмотря на это, я вдруг стал настолько сопереживать, что обнаружил, что тоже стою в торжественной позе, гордо выпрямив спину. И все это сопровождалось простым достоинством и гордостью, которые вовсе не выражаются самодовольными ударами в грудь, что мне доводилось видеть в обоих полушариях в странах помоложе. В углу класса стоял национальный флаг: две его голубые полосы символизируют небо и воду, а две тонких белых и одна потолще черная — счастливое смешение людей разного цвета кожи.
По завершении музыкальной интерлюдии несколько ребят выступили с докладами на английском — ибо считалось, что обучение в этой школе ведется на английском языке, — о событиях минувшей четверти, которых оказалось впечатляюще много. Футбольные турниры, нетбольные матчи, соревнования по плаванию, олимпиады по математике, школьные лагеря, путешествия во всех мыслимых направлениях, выступления хора, академические успехи и спортивные достижения — чего только не происходило в течение этой четверти. Помня о довольно изолированном расположении школы, я был искренне восхищен усилиями персонала, устроившего все это для детей. Вызвал у меня удивление и рассказ одного маленького мальчика о том, как их футбольная команда провела матч в городке под названием Ганзи. Мы с Филом и компанией проезжали через этот Ганзи — весьма отдаленное селение и скотоводческая ферма на краю Калахари. Я прикинул, что расстояние дотуда составляет около шестисот миль.
Должным образом были розданы награды, и, по-моему, все до единого дети поднимались и пожимали руку пастора местной церкви, получая от него небольшой сверток в подарочной упаковке. Подошло и время Грэхема пожелать всем счастливых каникул и сказать, как ему не терпится увидеться с учениками в следующей четверти.
— Ах да, чуть не забыл. Прежде чем мы вознесем прощальную молитву, позвольте мне представить вам мистера Рэндалла. Он проделал долгий путь из Англии, чтобы быть сегодня с нами, и мы очень надеемся, что в следующей четверти мистер Рэндалл присоединится к нам.
Все взоры обратились на меня.
Правда ведь, дети, было бы здорово, если бы он смог помочь нашей школе?
Грэхем повернулся ко мне, улыбнулся и пожал плечами, и дети разразились аплодисментами — шантаж в чистом виде. Закрыв крышку рояля, учительница музыки обернулась и ободряюще хлопнула меня по плечу.
Что ж, думал я, пока мы шли под тенью деревьев и я смотрел вдаль, на отражающуюся в реке Чобе долину, вот я и снова здесь. Но на этот раз колебаний почти не было.
Пока я добрался до стола, мне представились по крайней мере четверо родителей со своими детьми и заверили, что они очень рады, что я буду работать в школе.
— Dumela, rre, о tsogajang! — поприветствовала меня в традиционной манере улыбающаяся женщина с весьма замысловато заплетенными косичками — буквально это означает «Как встали утром?». Но я этого тогда еще не знал. На ней были надеты простые, но элегантные блузка и юбка, на шее — медные африканские украшения, а на запястье маленькие современные электронные часы. — Это мой сын, Артур. Надеюсь, он будет хорошим мальчиком.
Ее сынишка стоял рядом, мать обнимала его за шею. Он застенчиво улыбнулся мне.
— Ему нравится учиться в школе, правда ведь, Артур? Он любит рисовать. А если он не будет слушаться, вы сможете связаться со мной в любое время. Я работаю в «Строительном мире». Вы знаете, где это?
Я с улыбкой кивнул и предложил Артуру булочку с ядовито-розовой глазурью, которую мне кто-то вручил. Он принял ее по ботсванскому обычаю, в качестве знака вежливости положив левую руку на правое предплечье, и пробормотал:
— Спасибо, ррэ.
— В любом случае, — продолжала его мать, — вот моя визитка, здесь все указано. Электронная почта, мобильный. Звоните в любое время. О, а вот и мой муж, и брат, и сестры Артура. Это мистер Рэндо. Он будет здесь учителем.
Подошел худощавый мужчина с тремя или четырьмя детишками, младший из которых едва научился ходить. Он пожал мне руку, мы посмотрели друг другу в глаза, и я тут же понял, что с ним что-то не так. По невероятной усталости, написанной на его лице, и дряблой тусклой коже я заключил, что этот человек серьезно болен. Тем не менее он держался мужественно и приветствовал меня в Касане.
— Мы очень рады видеть вас здесь, и рады, что вы будете работать в «Nokyaya Botselo».
— О да, я тоже очень рад, — ответил я, слегка нахмурившись. Похоже, тут уже всё решили, не поинтересовавшись моим мнением.
Разглядывая мальчишек, игравших в футбол у недавно побеленных ворот, и прыгавших и распевавших во все горло девочек, пока учителя мило болтали с их родителями, я вспоминал счастливые денечки своего учительства на родине. Когда соблюдаются все условия, преподавание становится самой замечательной, а порой даже и самой захватывающей из профессий. Конечно, по довольно горькому собственному опыту я знал, что при несоответствующих условиях учительство, увы, может оказаться и самой угнетающей и изматывающей работой. Здесь, однако, я это интуитивно чувствовал, все было в порядке. Достаточно было лишь вглядеться в выражения детских лиц.
Черт, почему бы и не остаться здесь ненадолго? Да уж, где еще в мире школьному собранию и вручению призов уделяют внимание стайка мангустов, семейство бородавочников и пара парящих орлов? Я уж не говорю о хоть и державшихся на расстоянии, но внимательно наблюдавших за всем происходящим буйволах. Работать в «Nokyaya Botselo» будет сущим удовольствием, пожалуй, я вытянул счастливый билет.
Хихикнув, Грэхем протянул мне стаканчик с лимонадом.
— Я знал, что ты возьмешься. Хорошего учителя я за версту чую. Рад, дружище, что ты приехал.
Я со смехом согласился. А когда ко мне подошел маленький мальчик, которого, как оказалось, звали Блессингс, взял меня за руку, попросил быть «Манчестером» и потащил на футбольное поле, я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым.
Благодаря трем неделям каникул у меня оказалось достаточно времени, чтобы как следует освоиться в Касане и ознакомиться с окрестностями. Хотя все называли ее деревней, по сути, это был скорее городок, с населением около десяти тысяч человек. Главная улица следовала руслу реки, текшей с востока на запад, и наряду с магазинами и офисами, выстроившимися по обеим ее сторонам, было там и изрядное количество домиков для сафари, с верандами и лужайками, выходившими на берега реки. Постоянно арендовавшиеся белыми клиентами с Запада, домики эти разительно контрастировали с местным жильем, поднимавшимся по склону к плато. Вдоль гребня холма шла привлекательная на вид застройка, состоявшая из небольших квадратных деревянных и кирпичных бунгало, каждое из которых окружали собственный садик и металлическая ограда. Дома эти были обеспечены всеми обычными местными удобствами — электричеством, водопроводом и канализацией. Хотя у большинства жителей собственных машин не было, в городке ходили белые микроавтобусы, развозившие работников из офисов и гостиниц к домам на холме. Как и в большинстве мест, в которых я побывал в Ботсване, за пределами городка едва ли можно было встретить какое-либо жилье на протяжении нескольких сотен миль. Окруженный со всех сторон бушем, Касане действительно был воздвигнут посреди заповедника живой природы.
Сам городок имеет уникальное расположение: в точке, где встречаются целых четыре государства — Ботсвана, Замбия, Намибия и Зимбабве, — и в месте слияния двух крупных рек — Чобе и Замбези. Касане, некогда бывший всего лишь поселением охотников, скотоводов и миссионеров, а теперь являющийся административной столицей провинции Чобе, воротами Национального парка Чобе и местом остановки туристов на пути к водопаду Виктория, медленно, но верно развивается.