Коллеги мои оказались на удивление схожи с теми, которых я знал на родине. Большинство разговоров в учительской, по совместительству служившей кладовой для спортивного инвентаря, вращалось вокруг наших учеников, их успехов или неудач, их характеров и семей и прочих школьных дел. Когда же наши беседы отклонялись от школьной тематики, я, конечно же, сразу вспоминал, что живем мы в отдаленной и зачастую совершенно дикой окружающей среде. Кибонье и ее муж-англичанин, Саймон, содержали небольшой отель, располагавшийся дальше по плато, и она довольно часто приходила в школу в изнеможенном состоянии. Стоило лишь им и их маленькому сыну Леле отправиться спать, как бродившее по близлежащему лесу стадо слонов заявлялось к их садовой калитке и, не особо утруждаясь, просто сносило ее и с энтузиазмом устремлялось к клумбе, заботливо посаженной Кибонье. Это происходило столь часто, что Саймон стал практически одержим в своих стараниях предотвратить вторжение неприятеля. Он воздвиг вокруг всего участка прочную стену, футов пять высотой, и все те пять дней, что ушли у него на постройку, слоны не появлялись. В день завершения работ Саймон в честь сего сооружения устроил небольшую вечеринку. К следующему же утру стена была обращена в груду булыжников. Несомненно дешевле было простое народное средство — кастрюля и черпак, державшиеся под кроватью, дабы отпугивать незваных гостей, но через пару недель эти предметы сделались не только бесполезными, поскольку слоны к ним привыкли, но и вредными, так как стали вызывать у всей семьи звон в ушах, не прекращавшийся до полудня следующего дня. Затем мы на изрядном количестве перемен слушали повествование о новой карьере Саймона, на этот раз в качестве сапера: теперь он закладывал в стратегических пунктах вокруг сада взрывчатку. Думаю, в конце концов он отказался и от этой затеи, после того как случайно подорвал почтальона на велосипеде.
Миссис Сичилонго любила предаваться воспоминаниям о своем покойном муже, умершем несколькими годами ранее от укуса черной мамбы. Ее история, которую она повторяла почти дословно дважды в неделю за бесконечным вязанием шерстяных нарядов, неизменно заканчивалась следующим образом:
— А знаете, почему она называется черной мамбой? Думаете, эта тварь и правда черная? Ничего подобного, сама-то она зеленая. Дело в том, что пасть у нее внутри черная! Никогда об этом не забывайте. — Лично я до сих пор помню сию подробность.
Часто мы разговаривали о местных политиках или текущих африканских делах: в частности, об экономическом кризисе в Зимбабве, где не было хлеба и бензина, а джин на расцветающем черном рынке стоил двадцать пять пенсов за бутылку. Городок Виктория-Фоллз, как я вскоре выяснил, был заброшен, и миссис Кранц часто ездила к границе, чтобы отвезти пироги и лепешки, которые она пекла утром перед школой, своей незамужней тетке, все еще там проживавшей.
Грэхем, помимо исполнения организационных обязанностей, также преподавал в пятом и шестом классах, обучавшихся вместе в одной классной комнате, и именно к ним, на самый первый урок новой четверти, он и позвал меня. Час вопросов и ответов, который я провел там, оказался весьма жарким. О чем только ученики меня не спрашивали.
Нравится ли мне Ботсвана? Как я тут оказался? Что запомнилось больше всего из того, что я увидел в Африке? Как долго я здесь пробуду? (На это я не нашелся что ответить.) И неизбежно: какая моя любимая команда? А когда я ответил на все эти вопросы и по меньшей мере еще на несколько десятков и наконец раздался звонок, последовал еще один: не хочу ли я пойти поиграть с ними? Измученный после урока, возможно с непривычки, я вежливо отказался и плюхнулся на один из освободившихся стульев.
— Ну, — спросил Грэхем с интересом, — и как они тебе, мои подопечные?
— Так и рвутся в бой! Толковые, а? Думаю, мне понравится здесь преподавать. Знаешь, что радует? По сравнению с детьми, которых я учил у себя дома, они кажутся искренне увлеченными своей жизнью. Столь любознательны до нового, искренне хотят побольше разузнать о мире. А ты ведь знаешь, насколько это облегчает нам жизнь! Может, они чуть понаивней, чем другие дети их возраста, но это ни в коем случае не упрек. Да, я определенно буду очень рад преподавать здесь. Что у них сейчас?
На остаток дня у детей постарше в расписании стоял хор с миссис Сичилонго, а у тех, что помладше, — занятия рисованием с Кибонье.
— Пожалуй, нам самое время удалиться, — улыбнулся Грэхем. — Подозреваю, сегодняшний день тихим не будет. Тем более что нам еще надо кое-что с тобой уладить.
Грэхем залез в мою машину, оставив свою жене и дочерям, поскольку они уходили из школы позже, и, следуя его указаниям, мы выехали из городка в направлении Казунгулы и переправы в Замбию.
— Так куда мы едем?
— Я все думал, нельзя ли подыскать тебе собственное жилище. То есть мы тебе, конечно, всегда рады, можешь жить у нас сколько хочешь, но тебе наверняка будет приятнее иметь свой угол. И я думаю, что тебе он понравится. Я даже опасаюсь, что буду тебе завидовать! Сюда, сюда, а здесь поворот налево!
Не очень обходительно бросив джип влево, я свернул на проселочную дорогу, разрезавшую манговую рощу. Она была изрыта колеями и вся заросла жесткими сорняками: не похоже, что ей часто пользуются. Деревья по обеим сторонам были обильно усеяны зелеными плодами, только начинавшими наливаться желтым и красным цветом, а между ними, словно в гигантском лабиринте, сновали туда-сюда тысячи птиц. Мы свернули направо, на еще более заросшую дорогу, спугнув при этом водяного козла, чья белая задняя часть сверкала в крапчатом свете словно мишень, а когда он перепрыгивал через небольшую изгородь, было видно, как ноги его дергаются от страха.
Справа от меня сквозь неясные очертания деревьев мелькали серебристые воды Чобе. Местами она бурлила и вспенивалась над плоскими камнями, словно накатывая на пороги. Дороги уже было не видно, и хотя мы находились от нее не так уж и далеко, меня не оставляло ощущение, будто мы незаметно оказались в каком-то тайном уголке природы. Еще несколько сотен метров по колее, и мы въехали на прямоугольный расчищенный участок, засаженный по периметру декоративными кустами и деревьями. Посреди него возвышалось нечто походившее на огромный передвижной дом, поставленный на опоры на высоте в два-три фута над землей. Грэхем указал на навес для автомобиля с одной стороны строения, где мы и остановились, а затем поднялся на две или три деревянные ступеньки к сетчатой двери.
— Что скажешь? Милое местечко, а?
— Это уж точно. — Оглядевшись по сторонам, я понял, что на создание этого садика было потрачено немало усилий, — это действительно был рай в миниатюре. Над прудиком, судя по всему питавшимся подземным источником, сновали птицы.
— И кому это принадлежит? Здесь живет кто-нибудь?
Тут я заметил, что у Грэхема были ключи. Он немного повозился с замком, и дверь наконец открылась.
— Что ж, — он как будто немного колебался, рассказывать мне или нет. — Дом принадлежит одному нашему близкому другу из Йоханнесбурга. Вообще-то мы с женой оказались здесь в первую очередь благодаря именно ему. Он узнал о работе, мы и взялись за нее. Наш друг прожил здесь совсем недолго. Он-то и разбил этот садик. Ведь когда он приехал сюда, здесь был только буш. И этот домик тоже он поставил.
— Понятно, — отозвался я, гадая, каким будет завершение этой истории. Мы вошли в уютную, но немного скрипучую гостиную.
— Да, и вот в прошлом месяце, наверное как раз перед твоим приездом, он сел в машину, а через окно залезла черная мамба и обернулась внизу вокруг руля. Бедняга и не замечал змею, пока она не вцепилась ему в шею.
— О боже! Она была большая? То есть я хотел спросить, он не пострадал? Как все закончилось? И где это произошло? — Я помнил о судьбе несчастного мужа миссис Сичилонго.
Грэхем засмеялся, как мне показалось, довольно не к месту.
— Это произошло как раз там, где сейчас стоит твой автомобиль! Беднягу пришлось отправить самолетом в Габороне, ну, в столицу. Сейчас ему намного лучше, но какое-то время у него была парализована половина тела. А потом началось нагноение. Так что моему другу придется еще полежать, но единственное, что его беспокоит, — это как бы кто-нибудь не вломился в его домик. Посмотри туда.
Я устремил взор за Чобе.
— Там уже Намибия. Так что здесь, по его словам, не слишком безопасно. Хотя вообще-то мне кажется, что он немного параноик. С другой стороны, уйма этих беженцев… Красиво, да? — вдруг поинтересовался Грэхем как ни в чем не бывало.
Посмотрев через его плечо, я согласился, что зрелище действительно изумительное, хотя меня и несколько смутили где-то с полдесятка огромных полусонных крокодилов на гладком сером илистом берегу.
— Тебе здесь понравится. Только представь, как здорово тут будет жить! Давай пройдись. Осмотри все остальное.
Опасности в лице животных и, возможно, людей подталкивали меня к отступлению к машине, назад на дорогу и в городок — к спокойствию домов и магазинов. Однако, взглянув на берег реки — вдруг появятся каноэ с грабителями, — я осознал, какая мне все-все-таки предоставляетсяуникальная возможность. Жить на берегах одной из величайших рек Африки, посреди огромного храма дикой природы — бесподобный шанс испытать все, чем богат этот уголок мира.
Помимо весьма милой гостиной со скрипучей деревянной верандой, выходившей на лужайку, реку и далее на равнины Намибии, в доме была и светлая, просторная спальня с москитными сетками на каждом окне и деревянным вентилятором пропеллерного типа, подвешенным к потолку. Через две невысокие ступеньки несколько низковатый проем вел в изящную чистую ванную, а за аркой в дальней стенке гостиной располагалась просторная, хотя и немного старомодная кухня с большим тяжелым обеденным столом и шестью табуретками.
Снаружи на лужайке стоял садовый гарнитур, неуместно английский, включавший даже скамейку-качалку с тентом, присутствовал и сооруженный из кирпичей неизменный braari. Пока Грэхем занимался осмотром шкафов, дабы определить, что мне нужно привезти, я стоял на веранде и слушал. Это маленькое убежище оглашалось шумом дикого мира, доносившимся буквально со всех сторон. Хотя слух мой на столь ранней стадии еще не различал раздававшихся отдельных звуков, я ощущал вибрацию джунглей — живого, дышащего мира, в который я, судя по всему, вот-вот перееду. Мира, несомненно, чувственного и реального — но также и немножко жутковатого.
— Ну, вообще-то ты можешь переехать прямо сейчас! — рассмеялся Грэхем. — Единственное, что нужно привезти, — хороший фонарь да свечи. Здесь наверняка вечно вырубается электричество, хотя дом к нему подключен. Слоны постоянно сносят линию электропередачи, когда спускаются к реке на водопой.
— Они ходят на водопой именно здесь?
«Боже, куда я попал?»
— Ну да, слоны привыкли здесь спускаться. Посмотри туда — там видно, где они ходят.
Ярдах в сорока-пятидесяти отсюда участок черноватой земли был вытоптан до небольшого болотца, а со всех окружающих деревьев была содрана кора. Повсюду валялись комья навоза соломенного цвета, размером и формой напоминавшие спущенный футбольный мяч.
— Ага, будешь видеть слонов постоянно, но особого вреда они вроде не причиняют, по крайней мере людям. Хотя деревья портят будь здоров. А теперь давай поехали. У меня для тебя еще один небольшой сюрприз. Вернее, нет, довольно большой.
Заинтригованный, я отвез нас в Касане и следовал указаниям Грэхема, пока мы не очутились наконец перед белой обшитой досками баптистской церковью.
Мы вышли из машины и прошли к задней части здания, где находились жилище священника и древний гараж с односкатной крышей. Грэхем постучался, и через какое-то время дверь открылась, и из нее робко выглянула девчушка, волосы которой были начесаны в два огромных пучка над ушами, из-за чего она весьма смахивала на какую-нибудь главную героиню американского фантастического сериала.
Немедленно поняв цель нашего визита, она бросилась внутрь и позвала мать, которая, шаркая истершимися тапочками, вышла во двор и в певучей манере, ставшей для меня уже столь привычной, радостно нас приветствовала.
— Dumela, rre!
— Dumela, rrе!
— Как дела?
— Отлично, а у вас?
Держа в руках огромную связку ключей, она схватила висячий замок гаража и принялась перебирать ключи, подыскивая подходящий. Как и следовало ожидать, он оказался последним чуть ли не из пятидесяти. Покончив с этим, даже не дожидаясь, пока мы откроем двери, женщина побрела назад в дом, откуда доносились пронзительные звуки телевизионной викторины.
— Ну и как она тебе? — спросил Грэхем, после того как с некоторыми усилиями распахнул неподдающиеся ворота и завел меня в гараж. — Ну разве не красавица?
Она действительно была красавицей. Возможно, двадцатилетней давности и — как обо мне однажды отозвался старый и близкий друг — «с высоким пробегом», немного помятая и побитая, покрытая пометом всех представителей африканской перистой фауны, равно как и толстым слоем пыли и сена, сыпавшегося с расположенного выше сеновала, она все равно производила внушительное впечатление. Она и вправду вписывалась в местный ландшафт почти так же естественно, как и любая из здешних бесчисленных тварей. Эта «тойота лэнд крузер» с дизельным двигателем объемом в 2,8 литра наверняка проектировалась с учетом африканского буша. Задняя платформа была оборудована сиденьями и кузовом из гофрированного железа с тремя большими раздвижными окнами с каждой стороны. Автомобилю подобного типа самое место в саванне — на городских улицах таким делать нечего. Ему на роду были написаны широкие просторы.
Нареченная вскоре «Старой Королевой-Мамой» — белого цвета, весьма почтенного возраста, медлительная, глубокоуважаемая и весьма охочая до топлива, — эта машина стала такой же важной участницей моих африканских приключений, как и все мои друзья и знакомые. В течение последующих нескольких месяцев, чего на тот момент машина пока не ведала, ей пришлось проехать много больше, нежели за предыдущие десять лет. Ее спячка в том гараже длилась почти целых четыре года. К нашему величайшему облегчению, стоило Грэхему подсоединить аккумулятор, а мне повернуть ключ, как она завелась. Она, конечно же, хлопала, стонала, хрипела и скулила, но все-таки завелась, выбросив клубы плотного черного дыма, словно престарелая курильщица, сделавшая первую затяжку за день. Машина эта принадлежала американскому миссионеру, который несколько лет назад вернулся в Детройт и оставил ее в гараже на тот случай, если вернется, — неудивительно, что про нее почти позабыли.
В ней было не только достаточно места, чтобы разместиться по меньшей мере десяти пассажирам, но и — возвышавшееся горой на крыше и накрытое подгнившей зеленой парусиной, равным образом испещренной гуано, — все, чего только можно было пожелать для сафари в африканском буше: палатки, посте-ли, столы, кресла, чехлы, ножи и вилки, канистры для воды, кастрюли, кухонная утварь и даже наполовину опустошенная упаковка теперь уже прискорбно просроченного фруктового мороженого.
После подобного открытия меня вдруг охватил весьма рискованный энтузиазм. Когда же мы, наполнив ведра мыльной водой, при энергичном содействии девочки из фантастического сериала, отмыли автомобиль, накачали одно спущенное колесо, проверили уровень воды, масла и прочих жидкостей, я четко осознал, что Старая Королева-Мама — мой пропуск в приключение.
Глава 8
Первоклашки
Теперь, когда я обзавелся собственным жильем, да еще впридачу и королевской тачкой, можно было сосредоточиться на будничной повседневной деятельности в школе. Было весьма приятно, что дети привыкли ко мне быстро. Хотя порой кто-нибудь из учеников нет-нет да и бросал на меня робкий взгляд, явно задаваясь вопросом, что же я выкину в следующий раз. Поначалу я, в сущности, был, что называется, на подхвате, проводя урок то здесь, то там, устраивая прогулку на природе или чтение в классе, дабы мои коллеги могли закончить выставление оценок, подготовить новый урок или просто отдохнуть.
— Чего я действительно хотел бы, так это чтобы ты хоть немного приоткрыл горизонты ребятам постарше. Конечно же, место для взросления здесь просто фантастическое, однако я хотел бы, чтобы кое-кто из них смог получить в Ботсване степень, которая позволила бы потом поехать учиться за границу, хотя бы в ЮАР. Может, некоторым даже удастся перебраться в Штаты или Англию. Поэтому-то ребятишкам теперь так важно начать постигать, какой у них выбор.
Кивая, я соглашался с ним безоговорочно. Где бы я ни преподавал — дома ли, за границей, — у меня никогда не вызывало сомнений, что чем лучше мои ученики представляют себе всю широту мира, тем больше у них возможностей для принятия важных решений относительно своего будущего — ведь сам их выбор таким образом становится много шире. Те же, кто из-за стесненных обстоятельств или в силу характера не желают выглянуть дальше своей улицы, чаще всего на ней и остаются. Порой они вполне довольны своей участью, но чаще все-таки нет. Из ограниченного мира, который они населяют, и его удушающего влияния рождается разочарование. Возможность мечтать дается ребятам только посредством учебы. Но слишком часто их в этом не поддерживают.
У здешних детей было то явное преимущество, что их родители осознавали всю важность образования. Когда-то, давным-давно, кочующим скотоводам не особенно требовалось формальное обучение, да и ввиду изолированного характера их пастбищ им все равно было весьма затруднительно посещать школу регулярно. Со времен же обретения независимости значительное количество населения переместилось в столицу Ботсваны, Габороне, и другие города — Франсистаун, Маунг и Касане, и все больше народу теперь устраивалось на работу, требующую технических навыков. Большинство родителей наших учеников были заняты на канцелярской работе: в банках, на почте, в офисах. Некоторые трудились в других начальных школах города. Многие получили высшее образование в Ботсванском университете в Габороне или за границей. Как я уже замечал это в других развивающихся странах, дети осознавали, сколь малым владели их деды и бабки, а также понимали, какие блага могут быть доступны им в будущем, а поэтому были настроены на упорную работу с целью преуспеть в жизни. Я понимал, насколько это для них важно.
— А почему бы тебе не составить программу для моего класса? — спросил Грэхем, обожающий свежие идеи. — Делай все, что пожелаешь. Боюсь, денег лишних нет, но у нас вполне приличная библиотечка, так что покопайся, посмотри, что получится. — С этими словами Грэхем поспешил на футбольную площадку — безукоризненно, как всегда, одетый в футболку с коротким рукавом, шорты цвета хаки, белые носки и кроссовки. Свисток на его шее так и болтался из стороны в сторону, когда он выкрикивал какие-то указания небольшому пыльному вихрю, который, как вскоре выяснилось, состоял из трех-четырех сражающихся за мяч мальчиков.
Угол актового зала, переоборудованный под библиотеку, был заманчиво украшен плакатами, демонстрирующими известные виды различных стран. В центре стены висела большая карта мира. Стараясь не увязнуть в воспоминаниях о местах, которые мне довелось посетить в прошлом, и пространных размышлениях о будущем, я задался вопросом, как бы познакомить своих учеников с жизнью всего земного шара.
Несколько детей молча сидели по-турецки на подушках, раскрыв на коленях книжки. Один маленький мальчик из первого класса, Ботле, воспользовался возможностью соснуть в этом тихом уголке школы — ручонки его, сложенные на круглом животике, ритмично опускались и поднимались. Перешагнув через него, я подошел к полкам. К моему удовольствию, здесь имелись многие из книг, ставших вехами моего детства: «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона, все части «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса, «Посредник» Лесли Хартли, «Ребекка» Кейт Уигген, «Пятеро детей и чудовище» Эдит Несбит. Ни одна из них, впрочем, не отвечала моей цели — охватить весь земной шар.
А вот роман Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней» подходил идеально; издание, которое я обнаружил на самой нижней полке, оказалось сокращенным — из него была исключена трудноватая для понимания викторианская многословность. И вот мы на протяжении нескольких долгих и жарких африканских полудней сопровождали Филеаса Фогга и Паспарту в их чудесном путешествии вокруг планеты. Отмечая на висевшей на стене карте продвижение героев романа, дети неизменно дивились всем сооружениям, изобретениям и учреждениям, о которых они доселе и не знали. Из картона ребятишки сооружали поезда, основываясь лишь на собственном живом воображении да кое-каких моих жалких чертежах, выведенных мелом на доске. Хотя в школе имелся доступ в Интернет, изображения на экране, казалось, не придавали ученикам такого творческого импульса, как простое пачканье рук при создании этих объектов из различных материалов.
Бумажные океанские лайнеры, спущенные на воды пластикового ведра, частенько разделяли судьбу «Титаника». Оперные театры и музеи, казино и танцевальные залы — все это выносилось на серьезное обсуждение, прежде чем мы приступали к воссозданию данных объектов из мастики и ершиков. Разнообразнейшие флаги, мировые религии и политические структуры, до тех пор не доступные для детского воображения, — все это теперь осмысливалось и старательно описывалось в опрятных дневниках.
Во многих отношениях, после нескольких лет, проведенных в независимом и беззаботном бродяжничестве по земному шару, я наслаждался возвращением к упорядоченному миру школьной недели. Теперь я даже был рад опереться на полную определенность, коей является школьное расписание. Утро по моим стандартам начиналось здесь ужасающе рано: звонок на первый урок раздавался в семь утра, а сам день заканчивался вскоре после полудня, когда из-за жары, охватывавшей долины, становилось практически невозможно даже думать, не говоря уж о преподавании. Перемена посвящалась печенью и газировке, бесконечной беготне, крикам и смеху, а также рассекавшим горячий воздух мячам всех размеров. Поскольку столовой в школе не было, дети приносили с собой тщательно завернутые бутерброды или даже мисочки с кашей и сесчвой — традиционным тушеным блюдом из говяжьего фарша.
Грэхем уделял много внимания физической подготовке — возможно, даже слишком много, — и мы, кажется, вечно гонялись за мячом или просто друг за другом. Прогулки на природу смахивали на изматывающие пятнашки, иначе и не назвать стремительное продвижение по высоким высушенным холмам. Им, впрочем, однажды был внезапно положен конец, когда Грэхем и плетущиеся за ним дети да я натолкнулись на испуганного самца куду, который несся по тропе прямо на нас, спасаясь от какого-то пока не видимого хищника, мотая из стороны в сторону завинченными рогами. И когда в нескольких сотнях ярдов позади него вдруг раздался мощный ужасающий рык, дети, все так же сжимая листья и перья, которые они насобирали по дороге, развернулись и сломя голову понеслись назад к школе. Грэхем, возглавлявший группу, достиг школы первым. Основной принцип педагогики: нет ничего лучше личного примера.
Хотя во многих отношениях школьная жизнь здесь была такой же, как и в остальном мире, да и сама школа располагалась в городке, по западным меркам вполне «обычном», природная среда, вне всяких сомнений, наделяла ее уникальностью. Очень часто я прибывал на Старой Королеве-Маме на занятия первым. Заворачивая к школьным постройкам, я тои дело вспугивал стадо импал, пасшееся на редкой траве футбольного поля. Блеющие ягнята, такие красивые и изящные, с трясущимися ножками, неслись за своими родителями, стараясь подражать их величавым и грациозным прыжкам, и исчезали в зарослях колючего кустарника. Также регулярно, когда неумолимо поднималось солнце, обжигающий ветер, врывавшийся в классы и трепыхавший тонкую бумагу развешенных рисунков, приносил с собой сильный, порой даже нестерпимый запах гниющей плоти: это означало, что где-то, совсем недалеко, погибло какое-нибудь животное, — все это лишь часть непрерывного цикла рождения и смерти, который в Африке представлялся куда более реальным, куда более примитивным. Над нами кружила пара африканских ушастых грифов, ну просто эквивалент Берка и Хэра[60]в птичьем мире.
И все же довольно скоро подобная жизнь стала для меня вполне привычной. В такой маленькой школе было особенно легко не только запомнить всех детей по именам, но и характеры, и вскоре я уже встречался и беседовал с их родителями в магазинах или в «Старом доме». Большей частью меня приветствовали с распростертыми объятиями — и дети, и родители хотели узнать обо мне и мире, из которого я прибыл, как можно больше. Разумеется, и среди местных жителей попадались такие, кто много путешествовал. Некоторые подолгу работали в других африканских странах, в частности в ЮАР, но кое-кто ездил и много дальше. Начальник иммиграционной службы, отец Блессингса, даже учился в том же университете, что и я, хотя и несколькими годами раньше. Было довольно странно обсуждать с ним забегаловки Брайтона, взирая при этом на огромные стаи пеликанов на поросших тростником берегах Чобе.
Единственным мрачным пятном на небосклоне моего безоблачного существования были, пожалуй, чересчур регулярные явления ммэ Моквены, школьного инспектора. Грэхем ужасно ее боялся, и визиты этой дамы действительно были отвратительными. Инспекторша была выше меня по крайней мере дюйма на полтора, и это означало, что (даже в жару она обязательно носила чулки, что было, на мой взгляд, весьма глупо) она возвышалась над землей на добрых шесть футов и три дюйма. Ммэ Моквена была очень худой, одевалась в темно-синий костюм и блузу, носила очки из тонкого стекла, придававшие ей любопытствующий вид, а короткие волосы нагеливала в спайки. Ну просто оживший персонаж детских книжек. Куда бы эта дамочка ни шла, у нее всегда был с собой тонкий черный портфель, с которым она обращалась так, словно в нем содержались орудия пыток. Во время нашей первой встречи инспекторша водрузила его на учительский стол — она заняла мой стул — и неторопливо открыла два латунных замка. Затем извлекла из его недр тощую синюю папку с моим именем, написанным — на этот раз без ошибок — аккуратным почерком на белой наклейке в правом верхнем углу.
Еще в первую неделю своего пребывания в Касане я по указанию Грэхема посетил иммиграционную службу, располагавшуюся, к счастью, всего в двух-трех домах от его жилища, где мне необходимо было подать заявление, дабы получить разрешение на временное проживание. Поскольку я являлся волонтером, процедура не должна была вызвать каких-либо сложностей. И действительно, где-то через полчаса я покинул небольшую деревянную контору с аккуратным штампом в паспорте и уверенностью, что, пожелай я остаться здесь дольше, мне надо будет лишь вернуться да проставить новый. Однако ммэ Моквена явно не сочла это достаточным доказательством моего законного пребывания и на протяжении более чем одного жаркого часа подвергала меня интенсивному допросу, поставив под сомнение не только мой преподавательский опыт, но и вообще право на принадлежность к человеческой расе. Когда же она наконец закрыла папку и защелкнула замки портфеля, руку даю на отсечение, она так и не изменила своего первоначального весьма нелестного мнения.
— И пожалуйста, помните, Рэндалл, что мне придется внимательно следить за вашими успехами. Пожалуйста, имейте всегда наготове классный журнал и проверенные тетради. Я буду вас контролировать.
— Контролировать меня? А, понимаю… И когда вы думали заняться проверкой, ммэ?
— Что ж, нам остается только подождать и посмотреть, как вы считаете? — загадочно ответила она, аккуратно сложила очки и убрала их в модный кожаный чехол. — До свидания, Рэндалл.
— До свидания, ммэ.
— Слушай, чё она ко мне примоталась? — вопросил я на псевдотинэйджерском жаргоне, помахав на прощание рукой ммэ Моквене, удалявшейся на темно-синем автомобиле, словно подобранном в тон к костюму. Я вернулся обратно в нашу маленькую учительскую.
— И не говори! — отозвался Грэхем, появившись из-за ксерокса. — Эта дамочка — сущий кошмар, нет, серьезно. Мне из-за нее снятся кошмары! Скажем так, по ряду причин у нее зуб на нашу школу.
— И что это за причины? — Я потряс рубашку за воротник, чтобы хоть как-то освежиться.
— Ну, для начала, ее муж — пастор одной из церквей в Касане, и он — точнее, они оба — не очень-то жалуют наш фонд, — объяснила миссис Сичилонго, не отрываясь от вязания еще одного неописуемого предмета одежды.
— Уж поверьте, этот тип — настоящий негодяй, — заявила Кибонье, никогда не стеснявшаяся говорить начистоту. Она держала на коленях груду тетрадок, ставя галочки и что-то перечеркивая в них. — И знаете, он ведь друг этого ужасного Дирка.
— Да ну? Неужели? Дирка? — Я с трудом мог поверить, что у этого человека есть друг-церковник. — Да чем мы им не угодили?
— Кто знает? Дирк по горло увяз во всяческих темных делишках — а что до двух его отпрысков… Как там их? Эдвин и Эрвин. Ужасные дети. Навряд ли их можно назвать высокоморальными молодыми людьми. Скорее уж наоборот, — добавила миссис Кранц, принадлежавшая к тому типу людей, которые непременно знают обо всех все. Я как-то наблюдал, как она самозабвенно сплетничала в супермаркете.
— Да уж, трудно сказать, что у них на уме… Вполне может быть, что эта дамочка просто метит на мое место. Может, даже превратить эту школу в частную. Сейчас в Ботсване на них большой спрос. Единственное, что известно точно, что в конце года она должна составить докладную о нашей школе, и кто знает, что инспекторша способна отмочить, — пробормотал Грэхем, и недовольно скривился, обмахиваясь одной из тетрадок Кибонье.
Ворча, мы потягивали чай, который заварила миссис Кранц. На этой неделе была ее очередь кормить всех завтраком, и она доказывала, что лучше ее печенья никто доселе не пробовал.