– А теперь предположим, тебя привлекут по делу, – сказал он задумчиво. – Мне оно надо, как думаешь? Надо мне выставлять себя на посмешище перед всем управлением, да еще вдобавок перед судом? Только мне этого и не хватало.
Он обернулся и посмотрел прямо Рамону в глаза. Он улыбался. Но от этой улыбки Рамону хотелось кричать.
– А теперь я тебя спрошу, – сказал он, – и ты мне ответишь. Но если ты мне соврешь, приятель, я тебе откручу твои сладкие яйца и скормлю их тебе на ужин.
Дэниэльс снова сжал пальцы, и на этот раз перед глазами Рамона поплыли черные пятна. Бедный парень изо всех сил старался держаться. Если он сейчас хлопнется в обморок, этот бесноватый легавый точно его убьет.
– Ты понимаешь, что я тебе говорю?
– Да, – выдавил Рамон. – Я понимаю! Я все понимаю!
– Ты был там в зале автовокзала и видел, как она выбросила кредитку в мусорную корзину. Это я уже знаю. Но мне хотелось бы знать, что она делала потом.
Рамон едва не расплакался от облегчения. Потому что он знал, как ответить на этот вопрос. А ведь мог и не знать… но тут ему повезло. Тогда, на вокзале, он проводил взглядом женщину, чтобы удостовериться, что она на него не смотрит… а потом, минут через пять, когда он уже благополучно спрятал кредитку к себе в бумажник, он снова заметил ту женщину. Ее было трудно не заметить. Ее красный шарфик сразу бросался в глаза – яркое пятно в безликой толпе.
– Она пошла к кассам! – выкрикнул Рамон из темноты, в которую он погружался все дальше и дальше. – Она пошла к кассам!
Его усилия были вознаграждены очередным безжалостным сжатием. У Рамона было такое чувство, как будто ему расстегнули брюки, облили яйца горючей жидкостью и подожгли.
– Это понятно, что она пошла к кассам! – рявкнул Дэниэльс ему в лицо. – Она собиралась куда‑то уехать. А зачем еще люди приходят на автовокзал?! Думаешь, для того, чтобы поглядеть на таких идиотов, как ты?! Я хочу знать, к какому окошку она подошла… и когда это было, мать‑перемать! Когда и какой автобус!
Рамон мысленно возблагодарил Господа Бога, Иисуса Спасителя и Деву Марию. Потому что – опять же – он знал, как ответить на эти вопросы.
– «Континентал экспресс»! – завопил он. Впечатление было такое, что его собственный голос звучит откуда‑то издалека. – Она подошла к кассе «Континентал экспресс». В половине одиннадцатого. Или без четверти!
– «Континентал экспресс»? Ты уверен?
На этот вопрос Рамон Сандерс уже не ответил. Он завалился боком на скамейку. Одна рука с тонкими пальцами свесилась чуть ли не до земли. Его лицо было мертвенно‑бледным, и только на скулах горели два алых пятна. Мимо прошла молодая парочка – парень и девушка. Они покосились на человека, лежащего на скамейке, потом взглянули на Дэниэльса, который уже успел убрать руку из Рамоновой промежности.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, – сказал Дэниэльс с лучезарной улыбкой. – Он эпилептик. – Он выдержал паузу и улыбнулся еще лучезарнее. – Я о нем позабочусь. Я из полиции.
Парень с девушкой прибавили шагу и ушли не оглядываясь.
Дэниэльс приобнял Рамона за плечи одной рукой. Кости парня под его рукой казались тоненькими и хрупкими, как птичьи крылышки.
– Оп‑па, деточка. Вставай, – сказал он и поднял безвольное тело Рамона, придавая ему сидячее положение. Голова у Рамона болталась, как головка цветка на сломанном стебле. Он тут же начал заваливаться набок. Из его горла вырвался сдавленный хрип. Дэниэльс снова поднял его, и на этот раз Рамон удержался в сидячем положении.
Дэниэльс сидел рядом с ним на скамейке, наблюдая за тем, как немецкая овчарка радостно носится туда‑сюда за тарелкой‑фрисби. Он завидовал этой собаке. Вообще всем собакам. На самом деле. У них нет никакой ответственности, никаких обязательств. Им не надо работать – во всяком случае, в этой стране. Их кормят. У них есть где спать. А когда они отправляются в мир иной, им не приходится беспокоиться, что их ждет за гробовой доской: небеса или ад. Однажды, еще в Обрейвилле, он говорил с отцом О’Брайном на эту тему, и преподобный отец сказал, что у зверей нет души – когда они умирают, они просто гаснут, как искры праздничного фейерверка в День независимости. Конечно, очень даже возможно, что этого пса еще в ранней щенячьей юности лишили мужского достоинства, но тем не менее…
– Хотя, с другой стороны, может, оно и к лучшему, – задумчиво пробормотал Дэниэльс и погладил Рамона в паху, где член парня уже увядал, а яйца начали разбухать. – Правда, приятель?
Рамон пробулькал что‑то нечленораздельное. Так бормочет во сне человек, которому снится кошмар.
Вот такие дела, размышлял Дэниэльс. Все, что есть, – все твое. Обходись тем, что есть, и будь этим доволен. Может быть, в следующей жизни ему повезет, и он родится немецкой овчаркой, и будет вовсю наслаждаться жизнью: носиться в парке за тарелочкой‑фрисби, выглядывать из окошка хозяйского автомобиля по пути домой и обжираться экологически чистой собачьей едой. Но в этой жизни он был человеком со всеми человеческими проблемами.
Но зато он хотя бы мужчина, в отличие от этого маленького паршивца.
«Континентал экспресс». Рамон видел, как она покупала билет у окошка «Континентал экспресс» в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать. И она, надо думать, не стала бы ждать слишком долго. Она боялась его и не стала бы ждать слишком долго. В этом Дэниэльс был уверен на сто процентов. Значит, ему надо выяснить, куда отправлялся автобус, который выехал из Портсайда в районе одиннадцати утра, и потом еще следующий автобус. Скорее всего она уехала в какой‑нибудь большой город, где – по ее разумению – легко затеряться.
– Ничего у тебя не получится, – произнес Дэниэльс вслух, наблюдая за тем, как овчарка подпрыгнула и схватила тарелку в воздухе своими длинными белыми зубами. Нет, у нее ничего не получится. Может быть, она думает, что у нее получится. Но она ошибается. Сейчас у него много работы. Но в выходные он этим займется. Для начала засядет на телефон. Жалко, что у него есть свободное время только на выходных. Но тут уже ничего не поделаешь. В конторе полный завал, все стоят на ушах. Назревает большая облава (и если ему повезет, это будет его облава). Но зато потом, когда все закончится, он посвятит все свое время поискам Рози, и уже очень скоро она пожалеет о своем опрометчивом поступке. Да. Она будет жалеть о нем всю оставшуюся жизнь. Которая будет недолгой, но очень… очень…
– Напряженной, – проговорил он вслух. И да – это было как раз подходящее слово. Самое подходящее слово.
Дэниэльс поднялся и быстрым шагом направился в сторону полицейского управления на той стороне улицы. Он даже не оглянулся на парня, который остался сидеть на скамейке – явно в полубессознательном состоянии, с упавшей на грудь головой и руками, безвольно сложенными поверх паха. Для инспектора уголовной полиции, выпускника Полицейской академии Нормана Дэниэльса, больше не существовало никакого Рамона. Сейчас Дэниэльс размышлял о своей жене и о том, что ей в скором времени предстоит узнать много чего поучительного. Им надо будет о многом поговорить. И они обязательно поговорят, как только он ее выследит и найдет. Ему есть о чем рассказать ей: о кораблях с парусами, о сургуче и, уж конечно, о том, что бывает с плохими женами, которые обещают любить, почитать и повиноваться, а потом исчезают в неизвестном направлении, прихватив с собой кредитную карточку мужа. Они обязательно поговорят.
И очень серьезно поговорят.
Она опять застилала постель, но теперь она себя чувствовала по‑другому. Теперь все было по‑другому: другая постель, другая комната, другой город. И самое главное – в этой постели она никогда не спала и никогда спать не будет.
Ровно месяц прошел с тех пор, как она сбежала из дома и покинула город в восьмистах милях к востоку отсюда, и теперь ей жилось гораздо лучше. Ее по‑прежнему беспокоили боли в спине, но и спина потихонечку выздоравливала. Это было уже заметно. И хотя конкретно сейчас, в эту минуту, почки болели ужасно, Рози все‑таки понимала, что это нормально. Ведь она убирала уже восемнадцатый номер. А когда она только пришла на работу в «Уайтстоун», она была близка к обмороку после двенадцати номеров, а после уборки в четырнадцати номерах ей становилось так плохо, что приходилось просить Пэм о помощи. Потому что у нее просто не было никаких сил. Но за четыре недели все изменилось. И изменилось к лучшему. Теперь Рози на собственном опыте убедилась, что четыре недели – это действительно большой срок, тем более если за эти недели тебя ни разу не лупцевали по почкам и не били в живот кулаком.
И пока этого было достаточно.
Она приоткрыла дверь, выглянула в коридор и осмотрелась по сторонам. В коридоре не было ни единой живой души – только стояло несколько подносов с грязной посудой, оставшейся после завтрака в номерах, и две тележки с бельем: тележка Пэм в конце коридора у номера люкс «Озеро Мичиган» и ее собственная тележка у двери номера 624.
Рози шагнула к своей тележке и достала банан из‑под стопки чистых полотенец. Потом вернулась в номер 624 и уселась в мягкое кресло у окна. Она неторопливо очистила банан и стала есть его, глядя на озеро, которое в этот безветренный майский день блестело как серебристое зеркало под легкой изморосью. Всю ее переполняло одно пронзительное и простое чувство – благодарность. Ее жизнь была не такой уж и радужной – по крайней мере на данном этапе, – но все же она была лучше, чем Рози смела надеяться в тот памятный день в середине апреля, когда она поднялась на крыльцо «Дочерей и сестер» и остановилась у двери, глядя на панель переговорного устройства и на замочную скважину, залитую металлом. Тогда ее будущее виделось ей в самых мрачных тонах. Тогда ей казалось, что впереди ее ждут только отчаяние и темнота. Сейчас ей тоже было невесело: почки болели, ноги гудели и просто подкашивались, и она отдавала себе отчет, что ей вовсе не хочется проработать всю жизнь внештатной горничной в отеле «Уайтстоун», – но она ела вкусный банан и сидела в мягком уютном кресле. И ей было действительно хорошо. В эту минуту она бы не променяла это кресло и этот банан ни на какие сокровища мира. За те недели, которые Рози прожила без Нормана, она научилась радоваться таким вот приятным мелочам: почитать полчаса перед сном, поболтать о последних фильмах и телепередачах с другими женщинами, когда они вечером все вместе моют посуду, или устроить себе пятиминутную передышку и просто посидеть в кресле и съесть банан.
А еще ей было очень приятно знать, что будет потом, и быть уверенной, что с ней не случится ничего неожиданного – ничего такого, что причинит ей боль. Например, она знала, что ей осталось убрать всего‑навсего два номера, а потом они с Пэм пойдут домой – спустятся по черному лифту для персонала и выйдут из здания через заднюю дверь. По пути к автобусной остановке (Рози уже разобралась с маршрутами городских автобусов и теперь запросто ориентировалась на оранжевой, красной и синей линиях) они, может быть, завернут в «Пузатый чайник» и выпьют по чашечке кофе. Простые житейские мелочи. Маленькие радости. Выходит, в жизни не все так плохо. В жизни есть и хорошее. Она, наверное, знала об этом в детстве, но потом забыла. Но теперь она заново учится радоваться жизни, и эти уроки ей нравятся. Ей еще очень многого не хватает. Но у нее появилось и много такого, чего не было раньше… и пока этого более чем достаточно. К тому же она еще толком и не определилась, что именно ей нужно. Она подумает об этом потом, когда переедет из «Дочерей и сестер». Почему‑то у Рози было ощущение, что она не задержится там надолго – что уже очень скоро у нее будет квартира или хотя бы комната. Может, она переедет, как только в городе освободится первая же квартира из тех, которые значились в «списке Анны» – как женщины из «Дочерей и сестер» между собой называли список недорогих квартир, снимать которые было вполне по средствам.
В дверном проеме возникла тень, и, прежде чем Рози успела сообразить, куда спрятать недоеденный банан, не говоря уж о том, чтобы подняться с кресла, в номер заглянула Пэм.
– Ага, вот ты и попалась, – рявкнула она и весело рассмеялась, когда Рози подпрыгнула от испуга.
– Никогда так больше не делай, Пэмми! Ты меня так напугала.
– Да ладно. Никто тебя не уволит за то, что ты сидишь в кресле и ешь банан, – сказала Пэм. – Ты бы видела, что здесь иногда творится. Что у тебя там осталось? Двадцать второй и двадцатый?
– Ага.
– Тебе помочь?
– Да нет, тебе вовсе не за чем…
– Да мне несложно, – сказала Пэм. – Правда. Всего‑то два номера! На пару мы их уберем за пятнадцать минут. Ну чего, приступаем?
– Давай, – с благодарностью проговорила Рози. – Но тогда я тебя угощаю в «Пузатом чайнике». Кофе и, если захочешь, пирожное.
Пэм улыбнулась:
– Если там есть с шоколадным кремом, то уж точно хочу, можешь не сомневаться.
Хорошие дни… почти четыре недели хороших дней.
В ту ночь, когда Рози уже легла спать, – она лежала в постели, подложив руки под щеку, глядя в темноту и прислушиваясь к тихим всхлипам через две‑три раскладушки слева; это плакала женщина, которая появилась в «Дочерях и сестрах» только сегодня вечером, – ей вдруг пришло в голову, что хорошими эти дни были не потому, что в них было много хорошего, а потому, что в них не было ничего плохого. В них не было Нормана. Но Рози уже понимала, что очень скоро одного только отсутствия Нормана ей будет мало – для того, чтобы чувствовать, что она живет полной и настоящей жизнью.
Скоро, но еще не сейчас. Сейчас мне достаточно и того, что есть, размышляла она. И даже более чем достаточно. Спокойные тихие дни… работа, еда и сон… и никакого Нормана Дэниэльса.
Она начала засыпать, ее мысли уже путались в полусне, и в голове опять зазвучал голос Кэрол Кинг – та самая колыбельная, под которую Рози засыпала почти каждый день: На самом деле, я Рози… Настоящая Рози, вот так… Со мной шутки плохи, приятель… Прими это просто как факт …
А потом была темнота и ночь – и таких ночей становилось все больше, – когда ей не снились плохие сны.
III. Провидение
Когда в следующую среду Рози и Пэм Хэверфорд уже уходили домой после работы, в лифте Рози заметила, что Пэм выглядит как‑то неважно.
– Это все из‑за месячных, – сказала Пэм, когда Рози спросила, что с ней такое. – Живот прямо крутит.
– Может, сходим в кафе, попьем кофе?
Пэм на секунду задумалась и покачала головой:
– Сегодня давай без меня. Мне сейчас ничего не хочется – только скорее вернуться к «Сестричкам» и закрыться в свободной спальне, пока никто не вернулся с работы и не начался обычный гвалт. Выпью таблетку мидола и посплю пару часиков. И, может быть, снова почувствую себя человеком.
– Тогда я с тобой, – решительно заявила Рози, когда двери лифта открылись и они с Пэм направились к выходу.
Пэм покачала головой.
– Не надо, – сказала она и улыбнулась Рози. – Я еще не настолько плоха, чтобы не добраться до дома самостоятельно. А ты уже взрослая девушка и вполне можешь сходить в кафе без пожилой компаньонки. Кто знает… может, тебе подвернется какое‑нибудь интересное приключение.
Рози вздохнула. Для Пэм «интересное приключение» всегда означало знакомство с мужчиной, который должен являть собой гору накачанных мышц, рельефно выступающих из‑под обтягивающей футболки наподобие монументальных геологических образований. Что же касается Рози, то подобные «приключения» абсолютно ее не прельщали.
К тому же она была замужем.
Рози невольно взглянула на свою руку. Она носила два обручальных кольца: простое золотое, которое Норман надел ей на палец в день свадьбы, и золотое кольцо с бриллиантом, которое он подарил ей, когда делал предложение. Уже потом, перебирая в памяти все, что случилось в тот день, она так и не сумела разобраться, насколько этот почти что случайный взгляд определил дальнейший ход событий, но одно она знала точно: именно в этот момент, когда она мельком взглянула на свое кольцо – которое носила не снимая и никогда особенно о нем не задумывалась, – ее вдруг осенило, что ведь это ее кольцо. Обручальное кольцо с бриллиантом чуть больше карата было самой дорогой вещью из всех, которые Норман подарил ей за всю их совместную жизнь. Но до сегодняшнего дня Рози и в голову не приходило, что это кольцо – ее собственность и она может делать с ним все что угодно. Скажем, избавиться от него, если ей этого хочется (причем избавиться любым способом).
Несмотря на отчаянные возражения Пэм, Рози все‑таки проводила ее до автобусной остановки за углом и дождалась с ней автобуса. Рози действительно очень не нравилось, как выглядит Пэм: бледная, с огромными синячищами под глазами и болезненными складками в уголках рта. К тому же ей было приятно, что она тоже может о ком‑нибудь позаботиться. И уж тем более – о Пэм, которая всегда проявляла к ней самое искреннее участие. Рози уже собралась было ехать домой вместе с Пэм. Просто чтобы удостовериться, что подруга добралась нормально. Но в последний момент искушение выпить крепкого кофе (и может быть, съесть кусочек фруктового пирога) все‑таки пересилило.
Рози проследила за тем, как Пэм села в автобус, и помахала ей рукой. Пэм помахала ей в ответ со своего места у окна, и автобус отъехал от остановки. Рози еще пару секунд постояла на месте, а потом развернулась и пошла по бульвару Хитченс обратно к «Пузатому чайнику». Ей почему‑то вспомнилось, как она блуждала по городу в первый день, когда она только сюда приехала. На самом деле она почти ничего не запомнила из тех кошмарных часов. В основном она помнила только свои ощущения: страх и чувство полной потери ориентации. Но две фигуры проступали в памяти, как две темные скалы посреди клубящегося тумана. Беременная женщина и мужчина с усами, как у Дэвида Кросби. Мужчина запомнился ей особенно. Как он стоял с пивной кружкой в руках, привалившись спиной к двери бара. Как он смотрел на нее. Как он кричал ей.
(эй крошка эй крошка)
Или даже не ей, а так… на ее счет. В какой‑то момент эти воспоминания захватили ее целиком, как это свойственно только самым плохим, самым неприятным воспоминаниям – воспоминаниям о тех временах, когда мы чувствуем себя потерянными, и беспомощными, и неспособными ничего изменить, – и она прошла мимо «Пузатого чайника», потому что уже ничего вокруг не замечала. В ее пустых невидящих глазах были лишь страх и отчаяние. Она все еще думала про того человека у дверей бара. Он очень сильно ее напугал. И еще он напомнил ей Нормана. И дело было не в их внешнем сходстве. А скорее в манере держаться. Она помнила, как он стоял, привалившись спиной к косяку: весь напряженный и собранный, готовый в любую секунду сорваться с места. И он бы сорвался, если бы Рози дала ему повод… если бы она просто глянула в его сторону…
Кто‑то схватил ее сзади за плечо. Рози едва не закричала от страха. Она обернулась, ни капельки не сомневаясь, что это либо Норман, либо мужчина с рыжими усами. Но это был незнакомый парень в деловом летнем костюме.
– Простите, если я вас напугал, – сказал он, – но мне показалось, что вы собираетесь броситься под машину.
Рози растерянно огляделась по сторонам и увидела, что стоит на углу Хитченс и Уотертауэр‑драйв, на одном из самых оживленных перекрестков города – в трех, если не четырех кварталах от «Пузатого чайника». Поток машин тек по улице, как металлическая река. Только теперь до нее дошло, что этот парень, который схватил ее за плечо и удержал на тротуаре, может быть, спас ей жизнь.
– С… спасибо. Большое спасибо.
– Да не за что, – отозвался он.
На той стороне Уотертауэр на светофоре для пешеходов зажглись белые буквы ИДИТЕ. Молодой человек еще раз с любопытством взглянул на Рози, а потом сошел с тротуара на «зебру» перехода и затерялся в толпе пешеходов, которые устремились на ту сторону улицы.
Рози осталась стоять на месте. У нее было странное ощущение, как будто в голове что‑то сместилось. При этом она испытывала несказанное облегчение, как это бывает, когда человек просыпается после кошмарного сна. И это действительно был кошмар, подумала она. Я не спала, шла по улице, но мне все равно снился кошмар. Сон наяву. Или «обратный кадр», как в кино, когда пленку мотают назад. Она опустила глаза и увидела, что стоит, судорожно вцепившись в сумку обеими руками и прижимая ее к животу, то есть держит ее точно так же, как и в тот жуткий день почти пять недель тому назад, когда она бродила по улицам в поисках Дарем‑авеню. Рози повесила сумку на плечо, развернулась и зашагала обратно.
Квартал самых фешенебельных магазинов города начинался как раз за Уотертауэр‑драйв. Сейчас Рози шла по улице, которая уводила прочь от Уотертауэр. Здесь размещались магазины поменьше и поскромнее. Были среди них и такие задрипанные лавчонки, которые производили совсем уже жалкое впечатление. Рози шла неторопливо, разглядывая убогие витрины магазинчиков подержанной одежды, которые тщились сойти за шикарные бутики. Она прошла мимо обувной лавки, в витрине которой были выставлены плакаты «ПОКУПАЙТЕ ТОВАРЫТОЛЬКО АМЕРИКАНСКОГО ПРОИЗВОДСТВА» и «БОЛЬШАЯ РАСПРОДАЖА», мимо магазина уцененных товаров под названием «Не дороже пятерки» – здесь вся витрина была завалена дешевыми куклами‑пупсами явно мексиканского или манильского производства, – мимо магазина кожаных изделий «Мотоциклетная мама», мимо убогонькой лавки с громким названием «Avec Plaisir»[6], где продавались совсем уже устрашающие товары – искусственные члены, наручники и кружевные трусики с большим вырезом в промежности. Прежде чем перейти через улицу, Рози на пару минут задержалась перед затянутой черным бархатом витриной, изумленно разглядывая все эти кошмарные штучки, выставленные на всеобщее обозрение. До «Пузатого чайника» осталось всего полквартала, но Рози уже решила, что на сегодня она обойдется без кофе и пирога. Она просто сядет на автобус и поедет домой, к «Дочерям и сестрам». Для одного дня приключений достаточно.
Но всё получилось иначе. На дальнем углу перекрестка, где Рози только что перешла через дорогу, она заметила скромный и ничем не примечательный магазинчик с неоновой вывеской прямо в витрине: ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ: БЕРЕМ ПОД ЗАЛОГ – ДАЕМ ССУДЫ– ПОКУПАЕМ И ПРОДАЕМ. Именно последняя из предлагаемых услуг привлекла внимание Рози. Она снова взглянула на обручальное кольцо у себя на пальце и вспомнила, что сказал ей Норман незадолго до свадьбы: Если будешь выходить с ним на улицу, Роза, поворачивай его камнем назад, так, чтобы им не светить. Камушек все‑таки дорогой, и маленьким девочкам небезопасно гулять с таким камнем на пальце.
Однажды она у него спросила (это было еще до того, как он приступил к ее «воспитанию» и она поняла, что его лучше вообще ни о чем не спрашивать), сколько стоит кольцо. В ответ Норман лишь покачал головой и снисходительно улыбнулся – улыбкой отца, чей ребенок хочет узнать, почему небо голубое и сколько снега на Северном полюсе. Не бери в голову, сказал он. Это тебя не касается. Но если тебе интересно, то я скажу, что на те же деньги я мог бы купить себе новый «бьюик». Но я решил подарить тебе камушек. Потому что я люблю тебя, Роза.
И вот теперь, стоя на перекрестке, Рози как будто заново пережила те чувства, которые охватили ее тогда. Она испугалась, потому что нельзя не бояться мужчину, который способен на такой сумасбродный поступок: запросто отказаться от новенького автомобиля, чтобы купить своей девушке кольцо с бриллиантом. Но при этом у нее слегка захватило дух. Потому что поступок Нормана был очень волнующим, романтичным и даже немножечко эротичным. Он подарил ей бриллиант, с которым опасно выходить на улицу. Бриллиант, который стоит, как новый «бьюик». Потому что я люблю тебя, Роза.
Наверное, он не врал… наверное, он и вправду ее любил. Но это было четырнадцать лет назад, и у девушки, которую он любил, были ясные глаза, высокая крепкая грудь, плоский живот и стройные бедра. У девушки, которую он любил, не было крови в моче.
Рози стояла на перекрестке напротив неприметного ломбарда с неоновой вывеской в витрине, смотрела на обручальное кольцо у себя на пальце и прислушивалась к своим ощущениям. Может быть, она что‑то такое почувствует… отголосок былого страха или даже романтического настроения. Но когда стало ясно, что ничего такого она не чувствует, Рози решительно направилась к двери в ломбард. Уже очень скоро она переедет от «Дочерей и сестер», и если сейчас ей дадут за кольцо приемлемую сумму денег, то она сможет уехать, полностью расплатившись за еду и проживание. И может быть, у нее даже останется несколько «лишних» сотен долларов.
А может, мне просто хочется скорее избавиться от кольца, сказала она себе. Может быть, мне надоело таскать на пальце новенький «бьюик», который он так себе и не купил.
На двери висела табличка: ГОРОД СВОБОДЫ– ЛОМБАРД. Рози это название показалось немного странным. Она слышала уже несколько прозвищ этого города, но все они были связаны либо с озером, либо с погодой. Интересно, с чем связано это название… Впрочем, сейчас ее мысли были заняты совсем другим. Она решительно распахнула дверь и вошла в магазин.
Она ожидала, что внутри будет темно. И там действительно было темно, но в то же время – и это было уже неожиданно – все помещение ломбарда «Город свободы» заливал мягкий золотистый свет. Солнце уже садилось и светило прямо вдоль бульвара, и его теплые косые лучи проникали через окна ломбарда, которые выходили как раз на запад. Один луч падал прямо на саксофон, висевший на стене напротив окна, и казалось, что этот сияющий инструмент соткан из пламени.
И это скорее всего не случайно, подумала Рози. Его специально повесили именно здесь. Очень умно придумано. Да, все объяснялось просто. Но у Рози все равно появилось странное ощущение почти что сказочного очарования. Ее завораживал даже запах, царивший внутри ломбарда, – запах пыли, веков и тайн. Откуда‑то слева доносилось тихое тиканье множества заведенных часов.
Она медленно прошла по центральному проходу. С одной стороны располагался стеллаж с акустическими гитарами, подвешенными за грифы, с другой – застекленные полки со всевозможными электрическими бытовыми приборами и музыкальными центрами. Здесь вообще было на удивление много этих громадных многофункциональных аудиосистем, которые иногда называют «гробами с музыкой».
В дальнем конце прохода располагался длинный прилавок. На стене за прилавком светилась еще одна неоновая надпись, выгнутая дугой. ЗОЛОТО, СЕРЕБРО, ЮВЕЛИРНЫЕ УКРАШЕНИЯ – это было написано синим. А чуть ниже, красными буквами: МЫПОКУПАЕМ, МЫПРОДАЕМ, МЫМЕНЯЕМ.
Ага, только что на брюхе не ползаем, подумала Рози с тенью легкой улыбки, направляясь к прилавку. За прилавком сидел мужчина с ювелирной лупой в глазу. Он внимательно разглядывал какой‑то предмет, который лежал перед ним на подушечке. Подойдя ближе, Рози заметила, что это были часы‑луковица со снятой задней крышечкой. Мужчина за прилавком что‑то подкручивал в механизме стальной отверткой, настолько тонкой, что ее было почти не видно. Рози отметила про себя, что это совсем еще молодой человек. Может быть, ему не было и тридцати. У него были длинные – почти до плеч – волосы. Одет он был очень своеобразно: в белую рубашку и синий шелковый жилет. Это было действительно необычно, но зато очень эффектно и стильно.
Что‑то сдвинулось в сумраке слева. Повернувшись в ту сторону, Рози увидела пожилого мужчину, который сидел на корточках и перебирал кипы потрепанных книжек в мягких обложках, сваленных прямо на полу под вывеской СТАРОЕ ДОБРОЕ ЧТИВО. По́лы его длинного пальто разметались по полу, как веер. А рядом, как верный пес, поджидающий завозившегося хозяина, стоял старомодный черный портфель, обтрепавшийся по краям.
– Могу я вам чем‑то помочь, мэм?
Она обернулась к мужчине за прилавком. Он уже успел вынуть из глаза лупу и теперь с дружелюбной улыбкой смотрел на Рози. Глаза у него были карими, с едва уловимым зеленоватым оттенком. Очень красивые глаза. У Рози даже мелькнула шальная мысль, а не подходит ли он под разряд «какого‑нибудь интересного приключения» с точки зрения Пэм? Нет. Наверное, все‑таки не подходит. Из‑за отсутствия ярко выраженных тектонических плит и рельефных бугров под рубашкой.
– Может быть, – отозвалась она.
Она сняла оба кольца и убрала в карман простое золотое кольцо, которое Норман надел ей на палец в день свадьбы. Рука без колец смотрелась какой‑то чужой и странной, но Рози решила, что со временем она привыкнет. Женщина, которая ушла из дома, не захватив с собой даже смену белья, сможет привыкнуть к чему угодно. Рози протянула руку и положила кольцо с бриллиантом на бархатную подушечку рядом со старинными часами, в которых копался молодой ювелир.
– Скажите, пожалуйста, сколько оно может стоить? – спросила она и, подумав, добавила: – И сколько вы можете за него заплатить, если я соберусь его продавать?