План Трубецкого, как и решение незамедлительно лететь на Кипр, был принят единогласно. Никаких особенных приготовлений не требовалось. Анна лишь связалась по телефону с Алексеем Григорьевичем и, клятвенно пообещав через пару дней вернуть жезл, попросила никаких действий, связанных с правоохранительными органами, до их возвращения не предпринимать.
Кипр встретил их радушно, и в банке, как всегда, были счастливы видеть господина Бестужева. Единственное, что изменилось с его предыдущего визита, – это явно повышенные меры безопасности возле банка. Как объяснил управляющий, связано это было с попыткой дерзкого ограбления, которая приключилась несколько дней тому назад. К счастью, тогда все обошлось без жертв и финансовых потерь, однако решение усилить внешнюю охрану все же было принято – в качестве профилактики.
Трубецкой и Анна остались в машине. Они пожелали Бестужеву успеха и пообещали ждать его так долго, как ему будет нужно, хотя и с учетом запланированных на этот же день авиарейсов: для них – в Санкт‑Петербург, для него – в Тель‑Авив. В свою очередь, Артур Александрович держался молодцом до того самого момента, когда его привели в уже знакомую комнату, где клиенты банка могли обслужить свои вещественные депозиты самостоятельно. На этот раз он взял с собой небольшую кожаную сумку, которая в случае необходимости закрывалась на ключ. Сейчас в ней лежал только жезл. Последовала обычная процедура с набором кодового слова на сенсорном экране, и через минуту перед ним стоял уже знакомый металлический контейнер, внутри которого хранился ларец. Дальше для него все происходило как во сне.
Он достал ключ и открыл контейнер.
Ларец был на месте, как и прикрепленное к нему намертво сенсорное устройство. Бестужев достал жезл… и вдруг присел за стол, почувствовав, что силы покидают его.
«Сохранится ли спокойствие и стабильность в мире, решать теперь вам. Возьмите жезл – отныне я полагаюсь на ваш разум», – вспомнились слова священника из Рима. Бестужев постарался собраться с духом. Перед ним, традиционно выходящим победителем из всяких рискованных историй, теперь стоял вопрос, на который не было простого ответа. «Анна права, – мелькнула наконец оформившаяся мысль. – Нужно прекращать эту гонку за тенью. Священный Грааль, таинственные рукописи, голова Бафомета, пальцы Иоанна Крестителя, брачное свидетельство Иисуса Христа, корона иудейских царей – чего только не приписывали тамплиерам. А ведь они искренне служили своему Богу, были образцом мужества, бескорыстия и отваги, того, что теперь называют рыцарством… И избавить наконец человечество от всех этих домыслов и фантазий можно вот здесь и сейчас!» Артур Александрович достал жезл. «А если там нечто, с чем невозможно будет расстаться? А если там смертельный вирус или какая‑нибудь другая пакость? Вот глупости, совсем потерял чувство реальности! Ведь столько людей соприкасалось с ларцом в течение этих веков, и ничего… Стоп, но ведь священник говорил, что ларец приносит несчастье, значит, не все так просто…» – продолжало крутиться у него в голове. И вдруг он вспомнил: дерзкая попытка ограбления банка, причем предпринятая вскоре после того, как ларец поселился в его хранилище! Еще одно совпадение? «Нет, этому должен быть положен конец!» – решил он, взял жезл и вставил в замок ларца.
Замок тихонечко щелкнул, как будто сработал хорошо смазанный механизм. Крышка приоткрылась. Бестужев медленно, стараясь перебороть слабость, поднял крышку, откинул бархат… и двумя руками достал золотой кристалл…
Ничего более великолепного ему не приходилось видеть в жизни. В его руках сверкал золотой кристалл идеальной формы в виде двух правильных пересекающихся пирамид. На подставке он увидел выгравированные три буквы, которые на иврите – а Артур Александрович немного знал этот язык – составляли слово «единство». «Так вот откуда пошло волшебное слово, – подумал он, продолжая разглядывать кристалл. – Интересно, что же этот кристалл означает?» Он вдруг понял, что не может отвести от него взгляд. Кристалл притягивал, манил, кружил голову…
«Как такое совершенство можно отдать? Вернуть вглубь горы? Никогда! Что за дурацкие предрассудки! Я буду им владеть, тайно и бескорыстно…» – возникла в голове шальная мысль. Он сделал над собой еще одно усилие, положил кристалл в сумку, щелкнул замком, затем закрыл ларец и металлический контейнер. Пустой теперь ларец и контейнер отправятся обратно в хранилище, сумку же он заберет с собой. Все, дело сделано, можно возвращаться в мир!
Покидая комнату для клиентов, Бестужев был настолько взволнован и погружен в собственные мысли, что едва ли обратил внимание на необычное поведение уже знакомого служащего банка, который не спускал с него глаз. Когда Артур Александрович прошел через операционный зал к выходу, крепко сжимая в руке сумку, тот снял трубку телефона, торопливо набрал номер, дождался ответа и заговорил по‑английски, прикрывая микрофон рукой:
– Он только что покинул банк. В этот раз он был в хранилище с сумкой и вел себя очень странно. Я уверен – ларец был вскрыт, реликвия похищена.
– Вы хотите сказать, что он нарушил клятву? – спросили на том конце линии.
– Да, именно это я и хочу сказать. По‑моему, настало время действовать.
– Спасибо, брат. Да настигнет кара каждого клятвоотступника!
По дороге из Лимассола в аэропорт в машине царила тишина. Никто и не пытался разрядить напряженную атмосферу, возникшую сразу, как только Бестужев вышел из банка. Трубецкой и Анна ожидали, что по меньшей мере он им скажет, что же было в ларце, если не предложит продемонстрировать реликвию живьем. Артур же был как будто в трансе и никак не мог решиться на этот шаг. Он покинул банк в крайне возбужденном состоянии. Точнее говоря, он уже сожалел, что не сдержался и взглянул на содержимое ларца. Теперь золотой кристалл не шел у него из головы… Тут было уже не до обид Трубецкого и Анны.
В таком напряженном молчании они добрались до аэропорта. Трубецкой чувствовал, что с Бестужевым что‑то не так. Обиженный, он уже собрался пожелать Артуру хорошего перелета в Израиль, поскольку, согласно плану, они с Анной возвращались в Санкт‑Петербург, как по громкой связи объявили, что единственный на сегодня рейс в Тель‑Авив отменен. Сергей Михайлович заметил, как Бестужева мгновенно прошиб пот, – прямо на глазах его рубашка стала мокрой, несмотря на вполне прилично работающие внутри аэропорта кондиционеры. Анна посмотрела на часы.
– Пять вечера, – сказала она. – Банк уже закрыт.
На Бестужева стало больно смотреть. Без слов было ясно, что он не представляет, как провести еще день с тем грузом, который в этот момент находился в его сумке.
– Артур, ты ли это? – вдруг откуда‑то сзади раздался возглас на ломаном русском языке. Все трое обернулись. Прямо к ним направлялся невысокий мужчина средних лет, бородатый, с кругленьким брюшком, одетый в шорты, ботинки для походов по горам, рубашку‑поло фирмы «Тимберленд» и в помятой брезентовой шляпе.
– Бен! – едва выдохнул Бестужев. – Шалом, какими судьбами? Машлом‑ха? Как поживаешь?
– Шалом, адони! Аколь бе‑седер, уважаемый Артур, все в порядке. – Бен подошел к ним, обнялся с Бестужевым и представился Трубецкому с Аней: – Бен Цви, Иерусалимский университет, очень приятно.
– Это мой старый друг, археолог из Иерусалима. – Бестужев действительно был рад встрече. Появление Бена Цви как‑то сразу разрядило ситуацию.
– Ты на Кипр по делам или на отдых? – поинтересовался Бен мимоходом, вроде как просто из вежливости.
– Какой там отдых осенью. – Артур досадливо махнул рукой. – Дела, все дела. А теперь вот хотел лететь в Тель‑Авив, есть там у меня одно дело, так рейс отменили. Просто какое‑то невезение!
– Ты собрался в Израиль, а я об этом не знаю? Смертельная обида на всю жизнь! В наказание я тоже тебе не сообщу, когда буду в Петербурге. А впрочем… – Бен вдруг хлопнул себя по бедру. – Так я же с собственным транспортом, полетели со мной! Я сегодня добрый!
– Что ты имеешь в виду?
– Да меня тут в этот раз местные археологи с комфортом зафрахтовали – прислали маленький чартерный самолетик. Там четыре посадочных места, а я один. Полетели вместе, какая тебе разница, а?
Артур переглянулся с Трубецким и Анной.
– Почему бы и нет? – сказал Трубецкой. – Тут лететь‑то всего ничего, часа два.
– Значит, так тому и быть! – сказал Артур. – Прощайте, до встречи в Санкт‑Петербурге. Я мигом – в Иерусалим и домой. Спасибо за помощь и поддержку, без вас бы не справился. – Он пожал руку Трубецкому, чмокнул Анну в щечку и вместе с Беном отправился куда‑то вглубь аэропорта.
– Кажется, немного отошел, – заметила Анна, – а то так нервничал, что я уж подумала – инфаркт получит.
– А ведь он так и не сказал, что там за штука была, – с сожалением констатировал Сергей Михайлович. – Ладно, может, потом у него совесть проснется. Пойдем, нам тоже пора на самолет.
Вдруг Трубецкой заметил, что Бестужев спешит к ним обратно.
– Сергей, совсем забыл: заберите жезл с собой. Все должно быть, как договаривались. – Он протянул Трубецкому завернутый в кусок ткани жезл. – Верни его хозяевам, пусть радуются. Все равно он уже никому и никогда больше не понадобится.
Ничто, кроме этого короткого эпизода («Возвращаться – плохая примета», – подумала тогда в этой связи Анна), не предсказывало несчастья. Однако по прилете в Санкт‑Петербург Сергей Михайлович и Шувалова узнали из новостей, что самолет Бена Цви исчез с экранов радаров над Средиземным морем и упал по неизвестным, скорее всего, техническим причинам. Как сообщили спасательные службы, на месте крушения ни одно из тел найти не удалось, однако было очевидно, что все находящиеся на борту пассажиры и члены экипажа погибли. Услышав эту новость, Анна Николаевна потеряла сознание и слегла на неделю с нервным расстройством. Трубецкой неотлучно находился при ней все это время, а после выздоровления уговорил ее немедленно вернуть жезл масонской ложе, чтобы поскорее разделаться со всей этой историей. Его же не покидала мысль, что авиакатастрофа была не случайной: реликвия тамплиеров забрала с собой на морское дно свои последние жертвы и теперь была утеряна, очевидно, навсегда.
А вот чего они так никогда и не узнали, так это то, что уже утром следующего дня после их посещения в Банк Кипра пришло письменное предписание за подписью Артура Бестужева переслать находящийся у них на хранении депозит в Банк Ватикана на имя кардинала Мазарини, что и было немедленно исполнено.
* * *
Прошло несколько месяцев после возвращения Сергея Михайловича в Киев. И вот однажды в продолговатом импортном конверте ему пришло приглашение на конференцию во Францию, посвященную исследованию гностических христианских текстов II–V веков. Ему предстояло путешествие в тот самый городок Везеле, что в Бургундии, где был провозглашен Второй крестовый поход. Кроме того, именно в местном аббатстве, как утверждали официальные источники, была захоронена часть мощей Марии Магдалины. С учетом указанных обстоятельств Трубецкой с радостью принял это приглашение.
В конференции принимали участие как университетские ученые, так и духовные лица, а среди обсуждаемых тем важное место занимали раннехристианские образы святых апостолов, в том числе Марии Магдалины, в рукописях Наг‑Хаммади. Особенно запомнилось Сергею Михайловичу выступление, или скорее проповедь, монаха местного бенедиктинского монастыря о Марии Магдалине как святой жене и образце любви к Иисусу. Забавно было, что вместе с собой он привел слушательниц – группу молоденьких симпатичных монашек, мгновенно исчезнувших после окончания его выступления. Собравшиеся вежливо выслушали монаха, но позднее, когда дело дошло до публикации материалов конференции, организаторы почему‑то отказались печатать его проповедь.
Кстати, именно во время этой конференции Сергей Михайлович узнал кое‑какие удивительные подробности, имеющие отношение к делу Дубянского. Так, некоторые маститые историки утверждали, что орден госпитальеров, или иоаннитов, а именно такие названия Мальтийский орден носил во времена крестовых походов, был назван в честь святого Иоанна Иерусалимского. Однако нигде – ни в церковных источниках, ни в исторической литературе – не обнаружилось ответа на вопрос, а кто такой, собственно, был этот Иоанн Иерусалимский. Из порядка тридцати различных святых, носящих имя Иоанн, канонизированных и почитаемых христианскими церквями, ни один не имел прозвища «Иерусалимский». Удалось лишь обнаружить единственное упоминание о монахе с таким именем, который оставил после себя необыкновенное наследие.
Выяснилось, что Иоанн Иерусалимский был монахом из местного Бенедиктинского аббатства в Везеле. Он жил в Иерусалиме примерно в 1100 году и работал врачом, или целителем. Иоанн Иерусалимский умер в 1120 году и якобы оставил после себя ни много ни мало, а семь книг под общим названием «Тайный реестр пророчеств», написанных в стихотворной форме. Этот монах, возможно, поддерживал связь с орденом рыцарей Храма, поскольку имелись свидетельства, что после его смерти одна из книг написанного им «Тайного реестра» обнаружилась во владении храмовников. В 1307 году книга Иоанна Иерусалимского была якобы конфискована в Париже вместе со всей собственностью ордена и даже служила уликой предполагаемого «пакта рыцарей Храма с дьяволом», поскольку Церковь объявила, что эти сочинения «продиктованы сатаной».
На протяжении веков «Тайный реестр пророчеств» Иоанна Иерусалимского считался запрещенным текстом, однако недавно выдержки из него все же были опубликованы. Утверждается, что одна из копий оригинальных текстов находится в Ватикане. Еще одна хранилась якобы в Загорском монастыре близ Москвы и исчезла во времена Октябрьского переворота (хотя для Трубецкого так и осталось загадкой, как она вообще могла оказаться в России). Полагали, что эта копия была уничтожена, однако позднее она вроде бы была найдена и переправлена на Запад. В литературе же был опубликован один‑единственный отрывок из «Тайного реестра» под названием «Видение „золотого века“», в котором содержались пророчества о том, что случится в «тысячелетии, следующем за этим тысячелетием». Как утверждал Иоанн, через тысячу лет человечество вступит в «золотой век», «но все это произойдет после войн и пожаров; все это возникнет из пепла сожженных вавилонских башен». Как тут было не вспомнить про башни Всемирного торгового центра в Нью‑Йорке…
Таким образом, оказалось, что Иоанн Иерусалимский не имел никакого отношения к названию ордена иоаннитов, или госпитальеров. В то же время между ним и госпитальерами существовала связь совершенно иного рода. Ведь на самом деле свое название упомянутый орден получил в честь Иоанна Крестителя, поскольку начинался он с госпиталя в Иерусалиме, находившегося возле церкви Святого Иоанна Крестителя недалеко от Храма Гроба Господня. Помощь там оказывалась раненым и больным любого вероисповедания, что, между прочим, приносило госпиталю немалый доход. Госпиталь был организован в двух отделениях – одно (для мужчин) было посвящено Святому Иоанну, другое (для женщин) – Марии Магдалине, и оба отделения находились первоначально под властью находящегося неподалеку аббатства Святой Марии Латинской. В госпитале и в церкви служили монахи‑бенедиктинцы, и вот среди них‑то и был тот самый Иоанн Иерусалимский. Однако в 1118 году он покинул Иерусалим, и дальнейшая его судьба неизвестна.
Впрочем, Сергея Михайловича заинтересовала не столько история Иоанна Иерусалимского, сколько содержание приписываемого ему пророчества. Удивительным было для монаха оставить предсказание о том, что фактически будущее человечества связано с приходом женщины:
«…Потому что прибудет женщина, чтобы царствовать в высочайшей степени.
Она обусловит ход будущих событий и предпишет свою философию человеку.
Она будет Матерью этого тысячелетия, следующего за нашим тысячелетием.
Она будет, после эпохи дьявола, излучать ласковую нежность.
Она будет, после эпохи варварства, воплощать красоту.
Тысячелетие, следующее за этим тысячелетием, превратится в эпоху озарения:
Люди будут любить друг друга, всем делиться, обо всем мечтать, и мечты будут осуществляться.
Так человек получит свое второе рождение…»
Само собой разумеется, что впоследствии данный пассаж был особенно высоко оценен Анной Николаевной Шуваловой. Однако даже она выразила сомнение, что подобные вещи мог написать монах католического ордена…
Программой конференции было также предусмотрено посещение расположенного в соседнем городке цистерцианского монастыря XII века, в котором за несколько лет до описываемых событий было сделано удивительное открытие. Во время обследования древних построек с помощью современной сверхчувствительной аппаратуры совершенно случайно была найдена потайная часовня, а в ней – отлично сохранившаяся уникальная икона, аналогов которой до сих пор не встречалось. В верхней ее части посередине был изображен как бы восседающий на троне Бог Отец в образе сурового старца с нимбом в виде шестиконечной звезды. Ниже Его, симметрично правее и левее, располагались две сидящие фигуры, повернутые вполоборота друг к другу: справа – Иисус Христос с поднятой в благословляющем жесте рукой, а слева – неземной красоты женщина с белой розой. Надпись на иконе гласила, что женщина эта – Мария Магдалина, «apostola apostolorum». По мнению археологов, изумительное состояние столь древней иконы объяснялось отсутствием в помещении прямого солнечного света, а также постоянной температурой и влажностью, которые естественным образом поддерживались в закрытой для доступа воздуха часовне на протяжении веков.
С помощью этой же аппаратуры был обнаружен вмурованный в стену за иконой тайник с весьма любопытными документами. Это были копии старинных рукописей на древнееврейском языке, а также свитки на латыни. На одном из свитков было указано, что они есть перевод с этих самых древнееврейских рукописей, «записанный со слов помощника раввина местной синагоги „Золотая Роза“ Иегуды Коэна октября 13‑го числа 1117 года от Рождества Христова». При этом профессор‑лингвист из университета Париж V–VI по имени Жаннетт Безю, которая и затеяла эту экскурсию, рассказала, что такая синагога в городке когда‑то действительно существовала, но затем была закрыта то ли в XV, то ли в XVI веке. Когда же французские ученые провели сравнительный анализ этих текстов, было установлено, что между ними нет ничего общего. Древнееврейские рукописи оказались частью Танаха, а именно выдержкой из Откровений пророка Иезекииля, а вот так называемый «перевод» с иврита на латинский содержал не имеющие никакого отношения к Ветхому Завету тексты, по содержанию очень близкие к гностическим. В них шла речь о том, что Господь Всемогущий являет собою Божественное единство мужского и женского начал, которые были Им воплощены в Адаме Кадмоне – Человеке Первоначальном и Совершенном… и именно в Боге эти два начала пребывают в единстве и гармонии. Там же имелось предсказание о том, что тот Мессия, который явится для спасения и очищения человечества от греха непослушания Всевышнему, придет не один, но со своей Божественной спутницей, чтобы восстановить нарушенную гармонию и единство этих двух начал. Утверждалось также, что это предсказание свершилось, когда в мир пришли посланники Силы – Иисус Христос и Мария Магдалина… Подобные предсказания уже встречались в той или иной форме в апокрифах и рукописях, найденных в Наг‑Хаммади, но почему в данном случае этот латинский текст был назван анонимными авторами «переводом» с древнееврейского, так и осталось загадкой.
Глава 25
Посылка с того света
Анна Николаевна ждала Трубецкого и его рассказа о командировке с нетерпением. После исчезновения Бестужева она ушла из университета и, поскольку в Санкт‑Петербурге ее больше ничего не удерживало, переехала в Киев к Сергею Михайловичу, о чем ни разу не пожалела. Он оказался нежным, заботливым и хозяйственным, с ним было надежно и спокойно. Так уж случилось, что родители Анны погибли в авиакатастрофе, когда ей было всего двенадцать лет, и поэтому она с раннего возраста знала, что всего в жизни следует добиваться самой. Из‑за постоянной борьбы за существование личная жизнь отошла на второй план: в университете было не до сердечных переживаний – приходилось учиться и работать одновременно, а в дальнейшем никак не встречался мужчина, который был бы ей по‑настоящему интересен. В течение определенного времени кандидатом на эту роль рассматривался Бестужев, но в нем постоянно чувствовалось какое‑то внутреннее напряжение, которое очень мешало развитию их отношений. И только Сергей Михайлович, столь неожиданно появившийся в жизни Анны, тронул ее сердце. Это чувство было настолько волнующим, что ради него не жалко было решиться даже на переезд в другой город. И все было бы замечательно, если бы, как это часто бывает, за положительные изменения в личной жизни не пришлось пойти на определенные жертвы в профессиональной сфере. Вопреки ожиданиям, в Киеве значительно меньше, чем в Санкт‑Петербурге, занимались исследованиями европейского Средневековья, и Шувалова ощущала постоянный интеллектуальный голод. Поэтому любая новая информация, особенно на грани сенсации, была для нее на вес золота. Анна Николаевна попыталась было потребовать отчет сразу же по прибытии Сергея Михайловича домой, однако Трубецкой оказался стойким приверженцем принципа русских народных сказок «ты сначала накорми, напои да в баньке попарь, а уж потом спрашивай». Так что Анне пришлось запастись терпением, дожидаясь выполнения как минимум первых двух условий. Теперь же, сытый и довольный, он честно отрабатывал ужин, подробно пересказывая все, что ему удалось повидать и услышать во Франции.
– Вот на какую икону, оказывается, молились обитатели этого цистерцианского монастыря, принадлежащего, кстати, к одному из самых ортодоксальных католических орденов, которые когда‑либо существовали, – такими словами Сергей Михайлович закончил свой обстоятельный рассказ о поездке в Везеле. – Жаль, что сфотографировать ее не дали, – боятся, что вспышки фотоаппаратов приведут к быстрой деградации иконы. Она и так темнеет не по дням, а по часам. А я очень хотел тебе ее показать.
Анна Николаевна выслушала его рассказ с нескрываемым интересом.
– Спасибо, все это весьма любопытно. Потом детальнее посмотрю материалы конференции, если не возражаешь. Но у меня для тебя тоже кое‑что есть. Вот пришла посылка, неизвестно откуда. – Анна вышла в прихожую и вернулась с небольшим пакетом. – Два дня назад принесли. Наш адрес написан по‑английски, но я нигде не нашла обратного адреса и имени отправителя.
– А как же ее доставили? Ты ходила на почту?
– Нет, курьер принес, в форменной одежде.
– В какой еще форменной одежде? Ты где это видела, чтобы почтовым курьерам форму выдавали?
– Ну, я ваших порядков не знаю. Принес молодой парень, чернявый, смуглый до невозможности, но вежливый очень – вручил и даже денег не взял.
Трубецкой тем временем аккуратно распечатал посылку. В ней оказалась небольшая коробка, завернутая в несколько слоев грубой коричневой бумаги. Сергей Михайлович медленно и осторожно развернул бумагу, осмотрел коробку со всех сторон, затем поднял крышку. Внутри лежал весьма странный предмет. Это было необычное сувенирное изделие в виде серебряной змейки, свернутой овальной конической спиралью. Сергей Михайлович поставил это изделие на стол, чуть отошел и стал рассматривать на расстоянии. По форме эта конструкция была похожа на холмик в миниатюре с одним чуть более пологим склоном, вокруг которого обвилась змея. При этом голова змеи с небольшими цветными камешками вместо глаз покоилась на вершине этого «холмика».
– Ничего не понимаю, – наконец сказал он. – Работа грубая, как будто самоделка. Камни явно не драгоценные. Кому бы это понадобилось мне такое присылать?
– А это еще не все, – вдруг заметила Анна. – Тут что‑то типа сопроводительного письма.
Она достала из коробки небольшой клочок бумаги, на котором было написано всего три слова, причем на иврите. Вот они:
Святее Святая Святых.
Но самым неожиданным был рисунок под надписью: шестиконечная звезда с глазом внутри…
– Да ведь это такой же рисунок, как на том медальоне из дела Дубянского! – воскликнула Анна. – Ничего себе… Кто, кроме нас, еще знает о его существовании?
– Все те же – масоны, тамплиеры… – Трубецкой выглядел озабоченным. – Господи, а я‑то думал, мы уже с ними распрощались.
– Мне кажется, что этим посланием нам хотят сказать что‑то очень важное. Здесь все неспроста, и надпись тоже… А вот рисунок, я так думаю, для подсказки, – предположила Анна. – Давай рассуждать. Если это масоны, то не исключено, что им снова понадобился медальон. Тогда что такое эта горка‑змейка? Кто или, скорее, что может быть святее Святая Святых? В иудейском мировоззрении нет более священного места, чем Святая Святых, – это мне тот холеный масон, Алексей Григорьевич, весьма красочно рассказывал вечером при свечах на даче Дубянского. Если же это тамплиеры, то тогда я вообще не понимаю, что им нужно. Ведь медальон не их реликвия и вряд ли может быть для них важен, если только они не завладели шкатулкой с жезлом… Но как они тебя‑то вычислили, ведь ты адрес им не оставлял? И что со всем этим теперь делать?
– Для таких крутых ребят чей‑то адрес найти – не проблема, – задумчиво произнес Трубецкой. – Слушай, а давай‑ка на выходных слетаем в Питер, мы ведь все равно собирались, а там зайдем к этим твоим масонам. С ними мы, по крайней мере, знакомы. Их и спросим, все ли реликвии на месте. Нам бояться нечего: дел у них с нами больше нет, вот и выясним, не их ли это затея. Однако что‑то мне подсказывает, что на самом деле тут все намного сложнее…
Трубецкой и Шувалова вылетели в Санкт‑Петербург вечером ближайшей пятницы. В субботу с утра они уже стояли у ворот знакомой дачи в Богодуховке и не верили своим глазам.
Во‑первых, исчезла табличка, что эта дача – памятник истории и имеет какое‑либо отношение к духовнику Елизаветы Ф. И. Дубянскому. Во‑вторых, калитка, на которой раньше красовались масонские символы, блистала девственной чистотой – ни намека на циркуль и латинскую букву «G». Они даже засомневались, то ли это место, но потом все же позвонили в дверь. Через несколько минут калитка распахнулась и вышел хорошо знакомый слуга, только в этот раз уже без белых перчаток.
– Что вам угодно? – спросил он как ни в чем не бывало.
– Нам бы Алексея Григорьевича повидать, – сказала Анна. – Вы нас не помните?
Слуга и бровью не повел.
– Эта территория – частная собственность. Никакого Алексея Григорьевича тут нет и никогда не было. Вы, видимо, ошиблись адресом.
– Но позвольте… – Трубецкой попробовал было возразить.
– Сожалею, однако меня ждут дела. – Слуга не стал слушать и собрался захлопнуть калитку прямо перед их носом.
– А эта штука не поможет ли? – Как когда‑то, Анна достала медальон из сумочки и показала слуге.
– Прошу прощения, не понимаю, о чем вы, – ответил тот и намертво захлопнул калитку.
– Вот тебе и раз. – Анна выглядела разочарованной. – Мне, в общем‑то, не очень‑то и хотелось видеть снова этого сноба, но все‑таки…
– Однако результат есть: раз этот тип так себя ведет, значит, здесь нас не ждут. Предполагаю, что это не их идея с посылкой и, более того, шкатулка с жезлом все еще тут. Значит, это и не тамплиеры…
Они вернулись к машине. Вдруг Анна воскликнула:
– Слушай, у меня появилась идея. Раз мы уже в Питере, давай заедем к Синельникову. Тебе тоже будет интересно с ним познакомиться, он – умница, ходячая энциклопедия, может, что и подскажет… Я ему сейчас позвоню.
С профессором им повезло больше, чем с масонской ложей. Иван Степанович не только находился дома, но, невзирая на болезнь, был по‑прежнему бодр и активен, а потому с нескрываемым удовольствием пригласил их к себе.
– Это все наука и красивые женщины. Когда еще столько непознанного вокруг, я просто не могу унывать и отчаиваться! – так объяснил он свое приподнятое настроение. – И потом, пока мужчина оборачивается вслед красивой даме, он жив! А я очень даже оборачиваюсь, не сомневайтесь!
Расположились в кухне. Анна помогла Ивану Степановичу заварить чай, Трубецкой же тем временем рассказал о странной посылке и выложил все: и спиральную змейку, и клочок бумаги с надписью и рисунком. Пока Анна накрывала на стол, Синельников с огромным и нескрываемым любопытством рассматривал необычное изделие. При этом он просто светился от удовольствия.
– Вот что скажу, ребятки, – наконец произнес он. – Тот, кто это вам прислал, – настоящий профи, у меня нет сомнений по этому поводу. Это целое послание, мудро и тонко зашифрованное.
Трубецкой и Шувалова переглянулись.
– Да‑да. Слушайте же!
Синельников устроился поудобнее в своем кресле и начал говорить:
– Дело в том, что змея, как и спираль, – весьма сложный символ, который использовался многими народами и известен со времен палеолита. Его находили в Египте, на Крите, в Микенах, Месопотамии, Индии, Китае, Японии, доколумбовой Америке, Европе, Скандинавии и даже на островах Океании. Есть множество интерпретаций змея, но почти все их можно разделить на две группы. С одной стороны, это символ богини, Темной Луны, Преисподней. Каждое ее кольцо, скрученное в спираль, обозначает день в лунном календаре. Спираль же сама по себе символизирует концентрацию энергии. Надо еще обратить внимание, куда она направлена, вниз или вверх, потому что концентрация энергии этого символа там, где ее вершина… Причем, если спираль вершиной вверх, – это мужской, фаллический символ, а если вниз – женский. Спираль, как часть плавной и бесконечной линии, означает также развитие, продолжение, непрерывность, центростремительное и центробежное движение, ритм дыхания, то есть самой жизни. И здесь возникает другой важный аспект: в йоге существует понятие ключевой, жизненной, основной энергии человека – Кундалини, вы, наверное, об этом слышали. Эта энергия находится в самой нижней чакре, энергетическом центре – Муладхаре и является основой для человеческого телесного существования. И она имеет вид скрученной спирали, как в заводных часах: спираль работает – часы идут, завод кончился – часы остановились. Змей – прообраз спирали, то есть Кундалини – основы нашей телесной жизни. Ну что, я вас не утомил? – Синельников посмотрел на Шувалову и Трубецкого, которые внимательно его слушали.
– Нет, что вы, – поспешила заверить его Анна, – это все безумно интересно, но я совершенно не понимаю, что же тут зашифровано.
– А вот теперь, – Иван Степанович просто сиял, – давайте‑ка вашу спираль, так сказать, раскрутим. Моя интерпретация такая, хотя я на ней и не настаиваю. Это изделие послал мужчина – спираль вершиной вверх. То, что это змея – темная энергия, означает, что он в беде. Спираль раскручена, значит, его энергия на исходе. Здесь, если я правильно посчитал, восемь витков – значит, он просит вас о помощи в течение восьми суток. Да, я забыл упомянуть, что спиралевидные символы могут быть связаны с душами богов и королей. Поэтому место, где он находится, возможно, расположено вблизи какого‑то храма или гробницы. И вот тут‑то стоит обратить внимание на рисунок и надпись. Рисунок крайне необычен. Он как бы объединяет две древние культуры – Египет и Израиль: звезда Давида и око Бога Ра… Это очень странно. Я лично думаю, что человек, который рисовал, был уверен, что вы сразу узнаете изображение, значит, он видел его раньше. Однако не исключено, что место, о котором идет речь, как‑то связано с одним из известных персонажей древнего Израиля или Египта. Теперь про надпись… Места святее, чем Святая Святых, в классическом иудаизме существовать не может. Однако есть тут одна зацепочка. Она, конечно, может вас удивить, но все же… В Ветхом Завете есть упоминание об уникальной фигуре, которая в божественном плане непосредственно предшествовала праотцу Аврааму, а также царям Давиду и Соломону и признавалась Авраамом в качестве первосвященника Всевышнего. Это – царь Салима Мелхиседек, – почти торжественно произнес Синельников. – Слышали о таком?
Шувалова кивнула.
– Конечно, мы знаем это имя, но только как упоминаемое к месту и не к месту в современных мистических учениях, а также по роману «Алхимик» Пауло Коэльо.
– «Алхимик» – это хорошо, но Ветхий Завет тоже можно было бы иногда почитать на ночь глядя, – пробурчал Синельников, – очень, знаете ли, способствует… Впрочем, это не столь важно. Говорят, что город, где правил этот царь‑священник, и стал потом Иерусалимом: само название Иеру‑Салим говорит об этом. Из этого вытекает, что нечто, к чему имел отношение Мелхиседек, может быть и «святее» Святая Святых, так как предшествовало самому храму. Мой совет: поищите предмет или, скорее, место, связанное с этим персонажем. Не исключаю, что именно там ждут вашей помощи…
При этих словах Шувалова и Сергей Михайлович тревожно переглянулись. «Но кроме нас с Трубецким медальон держал в руках еще только Артур Бестужев… – мелькнуло у Анны в голове. – Как же это может быть? Мистика какая‑то… Однако тело‑то Бестужева тогда так и не нашли… Формально говоря, он и не погиб вовсе, а пропал без вести. А что, если он как‑то выжил и эта посылка от него, с того света?!» По глазам Сергея Михайловича она поняла, что у него мелькнула та же мысль.
Они распрощались с профессором.
– Вы нас снова выручили, дорогой Иван Степанович. – Анна расцеловала его на прощание. – Просто и не знаю, что бы мы без вас делали.
– Учили бы материальную часть, как говорил мой сержант пятьдесят лет тому назад, – добродушно пробурчал Синельников. – Удачи!
Все остальное было делом техники. На всем земном шаре обнаружилось лишь одно место, связанное легендами с именем великого и таинственного царя Салима Мелхиседека, – вершина горы Фавор в Святой земле. Там, по преданиям, свершилось преображение Иисуса Христа, там же находилась пещера первосвященника Всевышнего Мелхиседека, из которой он выходил встречать войско Авраама, завоевателя Ханаана, с вином и хлебом. Неудивительно, что много столетий назад на Фаворе были основаны как католический, так и православный монастыри, которые и поныне являются местом паломничества верующих со всего мира. При этом особого внимания заслуживал тот факт, что в XII веке укрепления на горе Фавор были захвачены крестоносцами, которые хозяйничали там довольно продолжительное время. Нельзя было исключать, что в их числе были и тамплиеры. А уж когда Трубецкой увидел фотографию горы Фавор, ему оставалось только покачать головой – форма присланного ему с того света сувенира в точности повторяла ее ни с чем не сравнимые и легко узнаваемые очертания.
Глава 26
Гора Фавор
– «На востоке, неподалеку от Назарета, на западе от моря Генисаретского, в северной оконечности обширной, цветущей Ездрилонской долины одиноко стоит величественная гора Фавор. По своему месторасположению и великолепию она, без сомнения, является одной из самых примечательных гор в Святой земле. Почти правильный конус с одним чуть более пологим склоном, покрытая от подошвы до вершины плодоносной почвой, ароматическими травами и цветами, тенистыми рощами и плодоносными деревьями – вот та великолепная риза, которая облекает священный Фавор со времен Христа и до наших времен. В новозаветную историю святая гора Фавор вошла как гора Преображения Господня:
„По прошествии дней шести взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился пред ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как с<