Ведьмина радость и цветок папоротника. В цветочной части росли самые красивые из замонианских цветов в чудесном сочетании с очень редкими, экзотическими растениями. Ведьмина радость и золотая примула, бергинум и мандраголин, цветок папоротника, ангелин и вербоцвет, дальнезамонианская роза, трубчатый тюльпан, лютикерия, бархатная орхидея, болотная капуста, касафранские усы и натифтофский мох, кокосовые лепестки, Черная Сусанна и райские лилии — все это было высажено с таким вкусом и в таком безупречном порядке, что походило скорее на картину кисти какого-то знаменитого мастера-пейзажиста. Одним словом, это было место, где хотелось остаться жить навсегда. Синяя медведица целый день проводила в хлопотах по хозяйству: кормила зверей, ухаживала за растениями в саду, а иногда рано утром уходила в лес и возвращалась только под вечер с целой корзиной спелых плодов, ягод или белых грибов. Вечером, когда она начинала готовить ужин, по всей поляне расползались аппетитнейшие ароматы. Я наблюдал за ней, что бы она ни делала: полола ли грядки, кормила зверей или читала на лужайке перед домом — кроме всего прочего, она была еще и образованна! Я не без восторга отметил, что книга, которую она читала, была не каким-то любовным романом, а «Лексиконом подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленным профессором Абдулом Филинчиком.
У нее был печатный экземпляр этой книги! Какая великолепная почва для долгих, глубоких научных бесед! Возможно, она тоже закончила Ночную школу. Я подвел итоги: девушка была красива, умна, образованна, любила животных, умела готовить, петь, была медведицей, и мех у нее был такого же синего цвета, как у меня. Сплошные плюсы. Потом я стал сопровождать ее и в лесных прогулках, на безопасном расстоянии, разумеется, быстро перебегая от одного дерева к другому, как обезумевший, напуганный лесной дух. Навстречу моей красавице выходили из чащи лесные звери, они выбирались из своих укрытий повсюду, куда бы она ни шла, и ласкались к ней, а она их гладила. Белки прыгали вслед за ней с ветки на ветку, весело щебеча в такт ее шагам, большой белый олень иногда нес на своих рогах ее корзину. Казалось, все в этом лесу любили синюю медведицу, и она, надо признать, этого заслуживала. Даже самые свирепые дикие кабаны, стоило ей только приблизиться, превращались в смирных, безобидных овечек. Я шпионил за ней теперь целый день напролет, начиная с того момента, когда она, зевая и потягиваясь, выходила рано утром на крыльцо, и до позднего вечера, когда она уже в сумерках появлялась в окошке, чтобы задуть на ночь свечу. А еще — вспоминая это, заливаюсь краской стыда — я наблюдал за ней во время утреннего купания в ручье. Никогда в жизни не испытывал я такого странного чувства безграничного счастья, наблюдая за другим существом и — что уже совершенно непостижимо — думая о нем. А между тем чувство это росло во мне с каждым часом и с каждым днем, проведенным вблизи синей медведицы, наряду с постоянно растущим отвращением к своей собственной персоне и особенно к робости, не позволявшей мне подойти к своей избраннице. Каждое утро я обещал себе выбрать подходящий момент, выйти из леса, представиться по всей форме и сделать ей предложение. А в результате целый день проводил под листьями ревеня, как жалкий, трусливый кролик. Однажды утром я проснулся позже обычного и в ужасе обнаружил, что медведица уже ушла в лес. Не на шутку разозлившись и обругав себя соней, я вдруг пришел к неожиданной и в общем-то не очень достойной мысли, что это отличный шанс проникнуть в частные владения моей красавицы. Прокравшись на цыпочках по поляне, я мигом взлетел на крыльцо. Первая ступенька прогнулась под непривычным весом, вздохнула и издала такой душераздирающий визг, что он был слышен, наверное, в самой глубине лесной чащи. Я замер и прислушался. Но все по-прежнему было тихо.
Непрошеный гость. Недолго думая, я шмыгнул внутрь и оказался в небольшой, но уютной кухоньке. Господи, до чего же хорошо там было! На полочках, аккуратно расставленные, стояли маленькие симпатичные чашечки, словно специально сделанные для милых, изящных лапок, рядом с ними тарелочки, совсем крохотные, почти детские, — да, все в этом доме предназначалось для существа гораздо меньше меня. Я подошел к небольшой печи и приподнял крышку маленькой симпатичной кастрюльки. О небо!
Клецки. Там в густом коричневом соусе плавало пять аккуратненьких маленьких клецек, и не успел я опомниться, как одна из них уже оказалась у меня во рту.
Ах, что это было за наслаждение! Круглый, скатанный из тончайшей картофельной муки шарик, в меру приправленный солью и шафраном, бархатистый снаружи и мягкий внутри, словно персик, с душистой начинкой из изысканного, неземного сочетания толченых сухариков, изюма и чернослива, оставляющий на языке приятно щекочущий аромат лука, муската и черного перца и тающий во рту густыми сливками. Я и не подозревал, каких высот может достичь кулинарное искусство в приготовлении такого элементарного блюда. Но это было ничто по сравнению с соусом. Он представлял собой пасту из белых грибов, которые, наверное, целый день томились на слабом огне и уварились до такой степени, что превратились в концентрат чистейшего вкуса. Сам лес с пряным запахом смолы, ароматом сосновых иголок, свежестью утренней росы и живительным соком ягод и трав расцвел у меня на языке неповторимым букетом. Я был сражен. Это превзошло все мои ожидания по поводу кулинарных способностей синей медведицы. Когда клецка, растаяв во рту, проскользнула в желудок, я вознесся на небеса истинного блаженства.
А потом вернулся на землю. Теперь медведица точно узнает, что в домике кто-то был. Что, если она запомнила, сколько клецек оставалось в кастрюльке? Вместо пяти там плавало теперь только четыре. Какое-то глупое, слишком правильное, квадратное число! Возможно, три будет несколько гармоничнее и не вызовет подозрений. Бог любит троицу, это все знают. Так что четвертая тут совсем ни к чему. Я и не думал, что вторая клецка может оказаться гораздо вкуснее первой, но это было именно так. Начинка у нее была из абрикоса с корицей с пикантной нотой молотого белого перца. Райское наслаждение! Я крякнул, причмокивая, готовый броситься на пол и кататься по нему, дрыгая ногами от восторга. Ничего подобного я ни разу в жизни еще не ел. Интересно, что за сюрпризы таят под своими нежными белыми шубками три оставшиеся в кастрюльке клецки? Какая разница, останется там три или две? Пожалуй, никакой. У следующей начинка оказалась из ревеневого варенья и меда. Как описать вам это блаженство! Не стоит, наверное, объяснять, что значит мед для любого из медведей, в том числе и для синего вроде меня. В самом центре картофельного шарика, защищенная двойной мантией из теста и начинки, таилась добрая, размером с лесной орех, капля чистейшего цветочного меда, которая, неожиданно оказавшись на языке, заставила меня пережить гастрономический экстаз, отчего я запрыгал и захлопал в ладоши. Я исполнил нечто вроде благодарного танца кулинарному богу, во время которого, довольно мыча и воздевая лапы к небу, скакал рядом с плитой, между делом уничтожая оставшиеся клецки (одна оказалась со сливовым джемом, другая — с творогом и брусникой). Затем я принялся вылизывать дно кастрюльки. Засунув туда целиком всю морду, я лакал соус, как изголодавшийся, измученный жаждой бродячий пес. — Здравствуйте! — послышался голос у меня за спиной. Застыв от ужаса, я медленно повернул голову. В моей жизни было всего два момента, позволивших мне понять, что есть абсолютная, совершенная красота. Первый — зрелище Ледяных Торосов, озаренных изумительным светом северного сияния. Это было во время полета с Маком. А второй — несмотря на всю катастрофическую неловкость ситуации — вид синей медведицы, стоявшей в дверях своего домика с полной корзиной груш и улыбавшейся мне. — А я… тут… вот… — неуклюже промямлил я. Она смотрела на меня, и в глазах ее не было ни удивления, ни страха, не говоря уже о злости или раздражении. Напротив, я прочел в них нечто такое, что полностью отражало мои собственные чувства. Это был взгляд без памяти влюбленной девушки. О, какими глупыми показались мне теперь все эти детские игры в прятки, на которые было потрачено столько дней! Ведь очевидно же, что мы созданы друг для друга. Мы будем жить вместе на этой самой поляне или на корабле в открытом море; куда бы ни забросила нас судьба, мы будем вместе — навсегда. Наконец я нашел свое место в жизни; одиночество, скитания — все это теперь было позади, каких-то три шага отделяли меня от моего будущего счастья. Отбросив ненужную скромность, я ринулся к ней и заключил в свои объятия.
На ощупь она оказалась очень тонкой и липкой, как канат на судне, пропитанный дегтем. И внешне вдруг стала похожа именно на пропитанный дегтем канат. Или нет, скорее синяя медведица просто испарилась, а на ее месте вдруг образовался липкий канат. Домик тоже рассеялся в воздухе, словно туман. Поляна, правда, осталась, но на ней теперь вдоль и поперек были растянуты тонкие черные тросы, искусно сплетенные в огромную паутину. И в этой ужасной паутине, приклеенный к одному из тросов, беспомощно барахтался я.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ПАУК-ВЕДУН. Паук-ведун обыкновенный [tarantula valkyria], или, как его еще называют в народе, смердопряд, принадлежит к семейству гигантских четырехполостных пауков, таких как, например, пауколев, но выделяется среди опальных своих сородичей гораздо большими размерами и обладает якобы какими-то уникальными органами прядения паутины, которые, правда, до сих пор не изучены, поскольку не было еще случая, чтобы ученый, которого угораздило подойти к пауку-ведуну слишком близко, вернулся назад. Паук-ведун также причисляется к замонианским бессовестным хищникам, то есть таким существам, которые завлекают добычу нечестными способами (см.: устрица-вампир, остров-плотожор и ядовитая фея-лягушка). Тело паука-ведуна обычно черное, покрытое густой косматой шерстью коричневого или рыжего цвета, которая на концах длинных лап и щупальцах отливает пурпурно-красным. Своим безобразным поведением и откровенной подлостью паук-ведун снискал отвращение почти у всех существ замонианской фауны, кроме разве что некоторых мелких паразитов, нашедших пристанище на его омерзительном теле. Укус паука-ведуна (в зависимости от размера жертвы) может быть практически безопасным, вредным для здоровья или же смертельным. Так, например, для взрослого боллога укус этого монстра совершенно безвреден, в то время как у шестидесятиметровой океанской улитки он может вызвать длительное воспаление, сопровождаемое тошнотой, головокружением и приступами удушья. Для любого существа ростом ниже пятнадцати метров укус паука-ведуна не только смертелен, но и приводит к полному растворению тела жертвы и превращению его в слизистую, легко перевариваемую жидкость, которую паук затем высасывает своим хоботком. Паук-ведун достигает в высоту восьми метров, имеет, в зависимости от возраста, от четырех до восьми ног (рождается с четырьмя, затем каждые сто лет приобретает еще по одной), шесть пар глаз, четыре клювообразные пасти, а на макушке у него возвышается заостренный роговой нарост, напоминающий перевернутую воронку, или, как его еще называют, «ведьмин колпак», потому что он очень на него похож. Нарост этот предположительно служит для транспортировки жертв к месту хранения съестных припасов. Специальные железы паука-ведуна вырабатывают клейкий секрет, вызывающий у жертвы видения самого приятного содержания, то есть галлюцинации, в которых осуществляются ее заветные мечты и сокровенные желания. Этим секретом паук пропитывает свою паутину. Поскольку паук-ведун не вписывается ни в одну эволюционную схему, многие ученые склоняются к мысли, что этот вид был занесен на нашу планету каким-нибудь метеоритом или же прибыл к нам через пространственную дыру. Водится это животное исключительно в Большом лесу, посему еще раз настойчиво напоминаем о необходимости обходить этот лес стороной.
Спасибо, профессор! В Ночной школе я изучил Большой лес вдоль и поперек, я узнал, например, что он представляет собой густо покрытую всевозможной растительностью территорию в семь тысяч квадратных километров, являющуюся многоступенчатой сложной системой обитания разнообразных форм растительной жизни: от вечнозеленых деревьев и кустарников, возвышающихся над покрытой мхом и травой землей, до глубоких подземных слоев, где прячутся трюфели. И все эти растения я мог бы назвать, в том числе на латыни, а также по состоянию коры определить возраст каждого отдельного деревца в этом лесу, но о существовании плотоядного паука-ведуна я узнаю́ именно теперь, когда уже сижу намертво приклеенный к его паутине. И ведь любой, наверное, на моем месте давным-давно почуял бы неладное, но что поделаешь, любовь слепа. Тем более что прекрасная медведица оказалась просто миражом, галлюцинацией в моей пустой, безмозглой голове! На самом деле не было никакой медведицы, не было вообще никакой девушки — ничего! Это все действие гипнотических паров слюны паука, которой он пропитал свою паутину. Я думал, что провел на поляне несколько дней, а в действительности все эти картины пронеслись в моем воспаленном мозгу за считаные минуты, а может быть даже секунды. В последний момент я, вероятно, раскинув лапы, сам бросился на паутину и вот теперь засел в ней, как какая-то глупая муха. Я попытался освободиться. Слюна паука оказалась удивительно вязкой и липкой, мне едва удалось оттянуть лапы на сантиметр, и они тут же снова устремились назад к паутине, как на резинке. Мне пришлось мобилизовать весь свой оптимизм. Возможно, паука нет поблизости. Мог же он устроить ловушку, а потом уйти в другую часть леса? Могло быть такое? Могло. И вообще, кто сказал, что он обязательно должен вернуться назад?
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ПАУК-ВЕДУН [продолжение]. Едва закончив прядение одной паутины, паук-ведун тут же уходит в другую часть леса, чтобы устроить там новые искусные ловушки. Время от времени он обходит все свои сети и проверяет их на предмет добычи. Иногда проходят дни и недели, прежде чем он вернется назад к своей паутине, но то, что рано или поздно он к ней непременно придет, за это можно смело ручаться головой, руками, ногами и здоровьем всех своих родственников.
В общем, я сидел крепко, а паук так или иначе должен был вернуться назад и растворить меня своим пищеварительным соком. Великолепно! Чудесно! Что за дурацким «Лексиконом» снабдил меня на дорогу Филинчик! Что толку, если сведения из него поступают всегда слишком поздно? Почему профессор ни словом не обмолвился на занятиях о существовании паука и о гипнотических свойствах его слюны? Уверенность в безусловной пользе образования, полученного в Ночной школе, начала быстро ослабевать.
Сеть из сетей. От нечего делать я начал внимательно рассматривать паутину. Надо отдать должное ловкости паука — его сеть представляла собой подлинное произведение искусства. Он не только закрепил длинные прочные нити на деревьях и аккуратно, методично переплел их между собой, но и каждую клетку паутины мастерски залатал еще более тонкой сетью. А приглядевшись, в каждой клетке этих маленьких паутинок я обнаружил еще более мелкие, которые — в этом не было никаких сомнений — в свою очередь тоже состояли из других, совсем крохотных и тонюсеньких. Любое живое существо, будь оно даже микроскопического размера, не могло миновать этой адской ловушки. О, это была не обычная паутина, а воплощенная в ней сама гениальность! Если бы только существовал конкурс на самую изощренную технику создания самых подлых ловушек, то этой точно досталось бы первое место. Паук явно знал толк в технике создания шедевров поимки добычи, отдавая этому делу весь свой разум и силы, и, наверное, напичкал ими Большой лес повсюду. Неудивительно, что здесь совсем не осталось зверей. Паук сожрал их всех, одного за другим, так что рано или поздно настало время последней лани, последней птички, последнего жука, мотылька и бабочки-однодневки — все они окончили жизнь в кошмарных сетях.
Нет ничего страшнее, чем встретить конец в сетях паука-ведуна. Он не спеша, основательно покрывает жертву едкой, тошнотворно-вонючей слюной, которая сначала растворяет кожу, затем невыносимо медленно, вызывая страшные боли, превращает мускулы в жидкую, легкоперевариваемую кашу, затем достигает костей, обрекая жертву на адские муки…
Спасибо, спасибо, избавьте меня от излишних подробностей! А не соблаговолит ли достопочтеннейший «Лексикон» дать мне пару-тройку полезных советов? Например, есть ли способ как-нибудь выбраться из паучьих сетей?
Существо, застрявшее в сетях паука-ведуна, не может самостоятельно или с чьей-либо помощью освободиться из паутины, если только сам паук не использует подробно описанное выше действие своей слюны для растворения оной. Среди всех известных в мире клейких веществ липкий секрет паука-ведуна по праву занимает самое первое место. До сих пор не найдено ни одного химического, растительного или другого вещества, которое способно было бы нейтрализовать клейкость жидкости, выделяемой железами этого коварного хищника…
Спасибо за хорошие новости. Приятно слышать, что ты не только засел в сетях самого подлого существа всего континента, которое рано или поздно приползет, чтобы растворить тебя своей слюной до состояния каши, так оказывается еще — научно доказано, — что клейкое вещество, которым оно прилепило тебя к своим сетям, не поддается растворению ни одним из известных в мире средств!
…кроме воды.
Что?!
…кроме воды. Удивительно, но обычная родниковая, дождевая или водопроводная вода в состоянии нейтрализовать секрет паука-ведуна и победить клейкость вещества, выделяемого его железами.
Ага. Так, значит, вода. И она здесь, неподалеку. Целый ручей чистейшей родниковой воды, только до него метров двадцать, не меньше. Что делать? Может, «Лексикон» и тут знает подсказку? Эй, «Лексикон»! Ты где? Заснул? Тишина. Остается надеяться, что паук сплел эту сеть совершенно недавно и вернется назад, может быть, недели через две. А за это время успеет пойти дождь и паутина сама собой растворится.
БОЛЬШОЙ ЛЕС [продолжение]. Практически вся вода, текущая по Большому лесу в виде ручьев, поступает на поверхность из разнообразных подземных источников, которыми богаты земные недра этого региона. Дожди в этой местности выпадают крайне редко, по сути только тогда, когда в Темных горах разражается гроза. После того как она отгремит, следующий дождь ожидается никак не раньше чем спустя несколько месяцев, а порой даже лет.
Опять очень ценная, а главное, позитивная, заражающая оптимизмом информация! Мои мысли снова вернулись к суровой действительности. Скорее всего, паук устроил эту ловушку уже давно и сейчас как раз направляется к ней, чтобы проверить, не попался ли туда какой-нибудь зверь. Не исключено, что он даже притаился где-то в кустах и с наслаждением наблюдает за мучениями своей беззащитной жертвы. Что это? Показалось или там действительно что-то шуршит? Нет, ничего. Просто померещилось. Это у меня уже от страха шумит в ушах. Или, может, ветер шуршит листвой. Вот опять! Снова этот звук! А ветра нет. На соседнем кусте веточки как-то странно дрожат. Явно там кто-то сидит! И кто это может быть? Кроме меня и паука, в лесу больше нет никого. В кустах снова зашуршало. На этот раз еще более отчетливо. Потом ветки раздвинулись, и из кустов прямо на меня выползло самое гнусное и отвратительное существо из всех, что мне доводилось когда-либо видеть. Но не паук, а пещерный тролль.
Старый знакомый. — Кхе-кхе-кхе! — захихикал он. — Думаешь, я пещерный тролль, да? Ничего подобного. Перед тобой лесничий. Главный смотритель Большого леса. Только никто не должен об этом знать. Приходится маскироваться. Как тебе костюмчик, а? Нравится? Или сразу признаться, что я пещерный тролль? — Послушай, мне не до шуток! Видишь, я тут застрял. Не мог бы ты принести мне немного воды? — Вижу, вижу, — бросил тролль, беззаботно пританцовывая в густой траве. — И как тебя только угораздило? По-моему, надо быть полным идиотом, чтобы приклеиться к одной из таких штуковин. Они развешаны тут повсюду, но мне и в голову не пришло лезть с ними обниматься. Похоже на гигантскую паутину, да? Зачем ты только туда полез? У тебя что, не все дома, да? — Так получилось. — Расскажи. — Понимаешь, эта паутина заставляет тебя верить, что ты видишь перед собой вовсе не паутину, а что-то очень приятное, такое, о чем ты мечтал всю свою жизнь… Она тебя просто гипнотизирует… вот… это трудно объяснить… Странно, что на тебя она не действует. Пещерный тролль повел носом, а потом равнодушно пожал плечами: — Наверное, это потому, что я не могу представить себе ничего приятного, только разные гадости, кхе-кхе-кхе! — Ну, ладно, не важно. Не мог бы ты сходить к ручью, принести немного воды и полить мне на лапы? Это единственный способ освободиться. — Принести воды из ручья? И все? — Да. Пожалуйста, очень тебя прошу. — Ладно, уговорил! — небрежно бросил карлик, направляясь к ручью. Он наклонился, зачерпнул полные пригоршни воды и осторожно, как официант с бокалом шампанского, пошел ко мне. В двух шагах от паутины он остановился. — Ну же! В чем дело?! — нетерпеливо закричал я. — Чего ты стоишь? — Да чуть было не забыл, кто я такой! Я тебе не какой-то там бойскаут, а пещерный тролль. Понимаешь разницу? — Ну и что, подумаешь, — ответил я как можно более равнодушно, потому что догадался, куда он клонит. — Иди скорее. Я жду. Тролль медленно пролил воду сквозь пальцы в траву. — Фу-у-у! — с облегчением выдохнул он. — Обошлось! Чуть не совершил из-за тебя хороший поступок. — И театральным жестом вытер якобы выступившую на лбу испарину. — Эй! Ну что тебе стоит? Принеси воды и помоги мне освободиться, — взмолился я. — Паук может вернуться в любой момент. По-твоему, это смешно?! — Несмешно. Пещерные тролли не умеют смеяться. Ты что, забыл наше маленькое приключение в горах? — Нет, не забыл. Но я не сержусь. Я тебя уже простил. Послать кого-то на ложный путь не такое уж страшное преступление, другое дело — оставить беззащитного погибать в пасти кровожадного паука. На такое не способен даже ты. — Еще как способен! — Неправда! — Послушай, малыш! — сказал вдруг тролль очень серьезным голосом, и мне даже показалось, что в глазах у него на мгновение промелькнуло сожаление. — Похоже, ты так и не понял, кто я такой. Я — пещерный тролль. Самое гнусное существо во всей Замонии. Даже если бы я захотел — что в принципе невозможно! — я все равно не стал бы тебе помогать. Это против моей природы. Ясно? Единственное, что я могу, и хочу я того же самого, так это — не помогать тебе. Жаль, правда? Ну, извини, ничего не поделаешь, кхе-кхе-кхе! Помочь тебе очень просто. Раз плюнуть. Но я все равно не стану этого делать. Там, в лесу, сидит огромный паук, большой, как гора. А чтобы тебя спасти, нужно всего ничего — принести воды из ручья. Но я не пойду за водой, а брошу тебя здесь на произвол твоей неизвестной, а скорее даже очень известной, судьбы. Вот какие подлые пещерные тролли! На такое способны только такие, как мы. Скорее сам паук отпустит тебя на свободу, чем я. Заруби себе это на носу и обмозгуй еще раз хорошенько, когда я уйду. Тролль шмыгнул в ближайшие кусты и был таков. — Мне правда очень, очень жаль! — послышался оттуда его голос. — А если честно, то ничуточки, кхе-кхе-кхе! Я прямо-таки взбесился от злости. Сам не знал, что когда-нибудь испытаю такое. Я бился в паутине, фыркая и изрыгая вслед проклятому троллю ругательства, каких, наверное, даже такой мерзавец, как он, не слышал ни разу в жизни (и я, между прочим, тоже). Я неистово дергал липкую паутину, деревья шатались, ненависть словно придала мне богатырскую силу. Я все дергал и дергал за нити, пока в висках не застучало. А паутина действительно растянулась, и казалось, нити ее стали значительно тоньше, теперь она стала совсем тоненькой, почти прозрачной, но рваться по-прежнему не хотела. В конце концов я выбился из сил, а нити паутины снова ужались и вернулись в первоначальное состояние, превратившись в толстенные канаты. Мне оставалось только одно: реветь во всю глотку и проклинать ненавистного тролля, кричать, что буду преследовать его всю свою жизнь и горе ему, если он когда-нибудь попадется мне на пути. Это был, вероятно, самый шумный спектакль, разыгранный в Большом лесу за всю его многовековую историю. И тут я внезапно похолодел от ужаса. Что я делаю? Я сам даю пауку знать, что жертва уже в ловушке. Представьте себе, что значит кричать в лесу, где царит полная, гробовая тишина? Все думают, самое громкое эхо бывает в горах или в огромном соборе. Не тут-то было. Нет звука более громкого и раскатистого, чем крик в пустынной, мертвой чаще. Ни уханья совы, ни писка комара, никакого другого звука — полная тишина, и только твой собственный голос мечется многоголосым эхом от дерева к дереву, от листочка к листочку, от сосновой иголки к иголке, пока не сольется со всеми своими братьями-близнецами и не превратится в оглушительный рокот, в тысячу крат сильнее того, что был вначале. От одного только этого чудовищного звука вся шерсть у меня на спине встала дыбом. А тут еще его заглушил грохот, производимый самым настоящим чудовищем. Пауки обычно ползают очень тихо, почти бесшумно, но это, по всей видимости, относится только к представителям низшей весовой категории. А вот паук-ведун, весом не меньше пятисот килограммов, уже издали предупреждал о своем приближении громким топотом многометровых лап, глухо врезавшихся в землю, словно бетонные сваи. Сначала я ощутил слабую вибрацию, но уже вскоре отчетливо слышал звук каждого шага гиганта, который быстро и целенаправленно полз прямо ко мне.
Бум! (раз) Бум! (два) Бум! (три) Бум! (четыре) Бум! (пять) Бум! (шесть) Бум! (семь) Бум! (восемь). Восемь раз. Восемь ног. Значит, паук уже немолод.
Над поляной на многокилометровой высоте проплывало маленькое дождевое облачко, скорее всего отбившееся от стаи своих собратьев после темногорской грозы. Я впился в него гипнотическим взглядом. А вдруг удастся остановить и умолить пожертвовать страждущим несколько капель? Я все смотрел и смотрел, мысленно приказывая облачку остановиться и пролиться дождем, глаза чуть не вылезали из орбит. На какой-то момент оно и вправду замешкалось, вероятно столкнувшись со встречным потоком, но потом преспокойненько, как ни в чем не бывало, заскользило дальше и вскоре скрылось за макушками елей, оставив после себя сияющее синевой ясное небо. Теперь уже точно до следующего дождя ждать месяцы, а может быть, даже годы.
Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!) Бум! (Воды!)
«Воды! Воды! Воды!» — мысленно вопил я, как странник в пустыне.
Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком
ВОДА ЗАМОНИАНСКАЯ: Замонианская вода существует в самых разнообразных формах, чаще всего, естественно, в жидкой, однако бывает и твердой (лед) или газообразной (туман). Еще реже встречается вода загущенная, напоминающая по консистенции желе (см.: акваботы). Самым большим водным резервуаром Замонии является омывающий материк Замонианский океан, воды которого, прежде чем использовать для питья, следует тщательно очищать от содержащихся в них солей.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
А посему питьевую воду берут обычно из рек, озер или подземных источников. Самая чистая пресная вода добывается в подземных пещерах Сладкой пустыни, а красная и зеленая вода находится в подземных озерах, где ее специальным методом перегонки окрашивают крохотные тролли.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Магнитная родниковая вода, которая может течь даже снизу вверх, собирается на склонах содержащих большое количество железа Темных гор. Революционный метод изготовления из такой, текущей снизу вверх, воды пива, открытый монахами-молчальниками церкви Бичевания Бича и призванный облегчить производство и потребление этого любимого всеми напитка (монахи надеялись, что такое пиво достаточно будет поднести ко рту, как оно само ринется в глотку), потерпел неудачу, так как пиво самовольно стало выливаться из бочек и растекаться повсюду, куда ни заблагорассудится.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Бесполезная болтовня «Лексикона» еще больше усугубляли мои страдания. Я был готов на все, только бы заставить его замолчать.
Сок бироланских берез, который порой во время сильной жары выступает на стволах бироланских болотных берез, почитается жителями Замонии чем-то вроде живой воды, поскольку якобы может исцелять долго не заживающие раны и язвы. Другими источниками жидкости в экстремальных условиях являются: дождевая вода, собранная с листьев растений, утренняя роса, сок, выдавленный из кактуса, влага, выжатая из камедаровых колючек (см.: камедар), и, конечно же, слезы, а также слюна, которые на девяносто девять процентов состоят из воды.
Слезы! Слюна! Я сам по большей части состою из воды! Достаточно только плюнуть! Поразительно, как это ценные мысли вылетают из головы в самый нужный момент! Я стал собирать во рту слюну. Вернее, я попытался собрать слюну во рту, но у меня ничего не вышло, поскольку в горле совсем пересохло. Страх превратил мою пасть в безводную пустыню, язык — в кусок наждака, нёбо — в пергамент. Казалось, даже слюна испугалась гигантского паука и поспешила спрятаться подальше, вглубь тела, так что мне не удалось выманить на поверхность ни капли.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Хорошо, попробуем со слезами! Надо постараться заплакать! Пустить слезу в нужный момент для меня не задача, да что говорить! — я непревзойденный мастер этого дела, возможно даже специалист экстра-класса! Только слишком давно не тренировался, да еще экстремальные условия не давали возможности как следует сосредоточиться. Потому что паук в это время подошел уже совсем близко к поляне, о чем возвещали его громкие, отчетливые шаги:
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Я изо всех сил зажмурился, стараясь представить себе какую-нибудь печальную сцену, момент, исполненный скорби, трагедию, вселенскую катастрофу. Например, похороны лучшего друга или даже свои собственные. Ни слезинки. Похоже, я совсем растренировался. А может быть, просто стал старше. Пока ты маленький, ревешь по любому поводу, а станешь старше, и надо, да не заплачешь. Возможно, я уже достиг того возраста, когда перестают плакать совсем.
Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! Бум!
Б У М!
Последний раз совсем близко. И вот он уже на поляне. Сначала его не было видно, только сквозь листву проглядывал один из восьми глаз — решил сперва полюбоваться, что за добыча попалась в сети. Потом над вершинами деревьев взгромоздилась гигантская туша. Надо мной нависли блестящие нити желто-зеленой слизи, вытекающей из какой-то дыры, наверное рта. Что это, та самая смертоносная, разлагающая слюна, которой паук умерщвляет свои жертвы?! И тут я впервые услышал голос паука-ведуна, этот кошмарный, лишающий разума вопль, вобравший в себя голоса всех самых опасных хищников животного мира: разъяренное рычание льва, ядовитое шипение кобры, самодовольное карканье коршуна, жадное сопение летучей мыши и хриплый хохот гиены. По спине у меня пробежали мурашки, а на глаза навернулись слезы ужаса. Я разрыдался — не по расчету, не потому, что растрогал себя печальными сценами, — я просто был очень напуган. Слезы хлынули у меня из глаз двумя ручьями, и я приложил все усилия, чтобы текли они прямиком на приклеенные к паутине лапы. Но то ли глаза мои от страха косили, то ли я слишком тряс головой от рыданий, только слезы постоянно капали мимо и приземлялись в добрых десяти сантиметрах от намеченной цели. У каждого в жизни бывают моменты, когда ему кажется, что весь мир ополчился против него. То же самое чувствовал я. Но бывают и такие минуты, когда начинаешь снова верить в удачу. В течение двух или трех секунд слезы мои, капая мимо цели, собирались в бутоне большой тигровой лилии, откуда они все вместе, как ядро катапульты, отпружинили вверх, описали дугу и упали на березовую ветку, прижимавшую высокий куст папоротника, который в свою очередь, тотчас освободившись, резко выпрямился и ударил снизу вверх в молодой каштан, листья которого были обильно напитаны минувшим дождем, — меня окатило прохладным, живительным душем, и этот момент запомнился мне как счастливейший в жизни. Лапы наконец-то отклеились от паутины, и начался марафонский забег по Большому лесу.
