Исторические концепции взаимоотношений философии и науки

Тема IX. Философия и наука: принципы взаимоотношений

В процессе длительного совместного бытия философии и науки как особых форм освоения человеком мира был сформулирован ряд кон­цепций о их взаимоотношении. Исторически первой была концеп­ция, которую можно назвать «трансценденталистской » или «натурфилософской » (если речь вести в более узком контексте - соотношения философии и естествознания). Зададимся вопросом: в чем сущность этой исходной концепции соотношения философии и науки? Кратко она может быть выражена формулой: «Философия — наука наук». Что означает такая характеристика? Во-первых, акцентирование гносеологическо­го приоритета философии как более фундаментально­го вида знания по сравнению с частными науками. Во-вторых, руководящую роль философии по отноше­нию к конкретно-научному знанию. В-третьих, самодостаточность философии по отношению к частно-научному знанию и, напротив, существенную зависимость конкретных наук от философии, относительность и партикулярность свойственных им истин.

Трансценденталистская концепция получила обоснование уже в рамках античной культуры, где частно-научному по­знанию заведомо отводилась подчиненная роль по от­ношению к философии, как «прекраснейшей и бла­городнейшей» из наук. Фактически все крупные фи­лософы античности, начиная с Фалеса, Пифагора, Парменида, Платона и Аристотеля, несмотря на суще­ственные различия их мировоззренческих позиций, придер­живались этой концепции. Более того, в силу приоритетного развития философии, кото­рое она получила в Древней Греции, и неразвитости еще только зарождающегося естествознания, трансценденталистская концепция выглядела как абсолютно естествен­ная, само собой разумеющаяся.

Рассмотрим подробнее гносеологические основания, на которые опирается рассматриваемая концепция. Наиболее существенными из них выступают следующие: 1) философия формулирует наи­более общие законы о мире, человеке и познании; 2) философия стремится к достижению объективно-истинного и доказательного характе­ра своих всеобщих утверждений («первых принципов », «аксиом » всего рационального знания); 3) частные науки (многие из которых как раз сформировались в античную эпоху: геометрия, механика, оптика, история, биология, физика, астрономия) в отличие от философии изучают не мир в целом, а только отдель­ные его фрагменты; потому их истины не имеют всеобщего характера. Итак, философское знание — всеобще, тогда как частно-научное — партикулярно; 4) посколь­ку мир («космос») целостен, а целое всегда определяет свои части, постольку истины философии «выше» истин частных наук; пос­ледние должны «подчиняться» первым и соответство­вать им; 5) источником философских истин является самопознающее мышление, Логос (иначе им и неоткуда появиться), тогда как источником частных наук является чей-то эмпирический опыт и последующая его логическая обработка с помощью мышления (процедуры абстрагирования, индукции и интуиции по Аристотелю); 6) ис­тины разума в своей сущности необходимы, поскольку основаны на интеллектуальной очевидности («умозре­нии», по Аристотелю) или припоминании своего бытия в мире чистых сущностей («идей», с точки зрения Платона); в силу этих обстоятельств истины философии — необходимые истины; 7) истины опыта, из которых исходит наука, сами по себе всегда только вероятны (во-первых, в силу конечности, огра­ниченности любого опыта; во-вторых, из-за того, что чувства могут иногда обманывать нас, и, наконец, по­тому, что частно-научные обобщения получаются все­гда с помощью перечислительной индукции, которая в целом является не-доказательной формой умозаключе­ния); 8) частно-научные, опытно приобретенные исти­ны также могут получить доказательный статус, но только в том случае, если будут выведены из всеобщих и необходимых истин философии, так сказать, «подведены» под них.

Изложенный выше материал свидетельствует, что истины философии «выше» истин частных наук по своему гносеологическому статусу (как, скажем, аксиомы геометрии «выше» ее теорем); конкретные науки своими собственными метода­ми не способны достичь необходимо-истинного, а тем более — всеобщего знания. Поэтому единственный способ для них добиться этого— приобщение к философским истинам, логическое выведение из последних. Сфор­мулированные выше представления о природе фило­софского и конкретно-научного знания с необходимостью приводят к подчинению частных наук философии, редукции частно-научных истин к философским.

Несмотря на многочисленные исторические нюансы в ходе реального взаимодействия философии и частных наук (в частности, абсолютизации геоцентрической системы мира Птолемея как необходимо истинной, или после­дующая философская критика гелиоцентрической системы мира Ко­перника— Галилея), в целом трансценденталистская концепция сыграла положительную роль в развитии частных наук, поскольку философия долгое время в силу неразвитости естествознания служила для него огромным когнитивным резервуаром. «Царица всех наук» также всегда поддерживала, защищала и развивала культуру раци­онального мышления, в рамках которой только и могли развиться научные исследования. Эвристическая роль философии по отношению к науке четко проявлялась даже в Средние века, когда роль жреца Высшей Истины взяла на себя религия. Необходимо иметь в виду, что ирра­циональность религии и рациональность науки были несовместимы по существу, тогда как и философия и частные науки при всех коллизиях их взаимоотноше­ний все же имели своим основанием общий источ­ник — мышление, разум.

В период позднего средневековья, благодаря чет­кому различению истин веры и истин разума, Фоме Аквинскому удалось смягчить несовместимость религии и науки, поместив философию в качестве посредствующего звена между ними. Однако, этот синтез имел существенный изъян, поскольку только одна фило­софская система, а именно философия Аристотеля, была объявлена от имени религии Истинной филосо­фией. Благодаря такой «услуге» со стороны религии философия античного мыслителя оказалась в двойственном поло­жении по отношению к науке. С одной стороны, она оправдывала ее и защищала, а с другой — тормозила развитие, привязы­вая ее к философской системе Аристотеля слишком жесткими путами. Поэтому не случайно, когда в эпоху Возрождения и Новое время наука под воздействием общественных потребностей стала стремительно разви­ваться, ученые и философы выступили за освобожде­ние науки не только от жесткого контроля со стороны Церкви, но и от аристотелевской философии («схолас­тики»).

Подведем некоторые итоги. На первом этапе эволюции трансценденталистской концепции взаимоотношение между филосо­фией и наукой понималось как отношение между «все­общими объективными истинами» (философия) и «частными объективными истинами» (конкретные науки). Сама истина при этом трактовалась как абсолютное тожде­ство содержания сознания и бытия. Исходя из идеи логической целостности и гомогенности всей системы истинного знания, философия мыслилась в качестве ее аксиоматической составляющей, а частные науки — теоремной части. Вполне естественно, что такая трактовка базировалась на объективных социо-культурных основаниях: 1) относительно небольшой объем научного знания (вплоть до середины XIX века объем этого знания был таким, что им мог овладеть отдельный ученый-энциклопедист), 2) слабое развитие частных наук (как в плане опытно-экспериментальной базы, так и отсутствия у науки собственного теоретического языка), что обуславливало их малый отно­сительный вес в структуре материальной и духовной культуры общества, 3) существенная роль философии и религии в духовной жизни античной и средневековой цивилизаций.

Второй этап эволюции трансценденталистской концепции охватывает период «Новое время» — сере­дина XIX века. Отличительной чертой этого периода становится стремительное развитие частных наук: становление дисциплинарной организации науки, создание новой системы высшего образования, институализация науки (создание национальных акаде­мий наук, научных лабораторий, исследовательских стан­ций и экспедиций). В этот период частные науки начинают играть все большую роль в развитии производительных сил общества, существенно увеличивают свой вес в общей системе культуры, оформляясь в ее относитель­но независимую подсистему, развитие которой все в большей мере начинает определяться ее внутренними потребностями и закономерностями. Завершением это­го процесса явилось создание такой культур­ной реальности, которая получила название «класси­ческая наука ».

Символом последней становится механика Ньютона, или «классическая механика». Подчеркнем, что основным и вполне очевидным фактором, способствовавшим стремительному росту системы частно-научного знания, было прежде всего опытное изучение природы, создание твердой фактуальной базы науки, точное ее математическое описание и обобщение, а вовсе не выведение научных законов и теорий из не­кой «истинной философии». Сознавая необходимость, с одной стороны, согласования любых научных теорий с фактами, а с другой, — опоры на определенные философские предпосылки, касающиеся методов истинного познания, ученые рассматриваемого исторического периода при конфликте «упрямых» фактов и философских оснований, как правило, отдавали реши­тельное предпочтение первым.

Это обстоятельство убедительно свидетельствует, что наука все больше осознавала и идентифицировала себя в качестве самостоятельного и независимого от философии вида рационального познания. Лозунгом ее бытия становится знаменитое изречение Ньютона: «Фи­зика, берегись метафизики!» Как видим, идея единой гомогенной системы рационального знания во главе с философи­ей уже к началу XIX в. явно не соответствовала реаль­ному месту и роли разросшегося массива знания частно-научного в культуре. Со временем наука все более твер­до и решительно стала заявлять о своей значимости и суверенности. В результате объективно существовав­шая система рационального знания все больше эволюционировала от гомогенного способа своей организации к уровневому, где частные науки и философия трактовались как качественно различные (как по предмету, так и по результатам) виды рационального знания, отношения между которыми не могут истолковываться в духе логического соподчинения, выводимости одного из другого.

Обозначенная выше пробле­ма стала одной из ведущих тем в развитии философии XVII — XIX вв., решение которой во многом определило ее содержание и основные направления (от наукоцентризма и гносеологизма Бэкона, Декарта, Канта до иррационализма романтиков, экзистенциалистов, философов жизни и т.п.). Объективно осуществившиеся изменения в мире рационального зна­ния не могли не сказаться на эволюции трансценденталистской концепции соотношения философии и науки. Наибольший вклад в ее трансформацию внесли представители немецкой классической философии и, прежде всего, И.Кант и Гегель. Родоначальник немецкой классики путем разведения предметов философии и науки, Г.-В.-Ф.Гегель — посредством спецификации их методов. Кант вывел за пре­делы философии сферу онтологии, область объектив­ного рационального знания, оставив ее исключитель­но за наукой. В соответствии с представлениями автора «Критики чистого разума» предмет философской рефлексии — сознание, гносеология и теория ценно­стей. Мыслитель, сохраняя верность трансценденталистской концепции соотношения философии и науки, ставит общую теорию сознания и позна­ния выше онтологии, полагая, что то или иное решение гносеологических проблем обусловливает соответствую­щее решение наукой ее онтологических проблем. Согласно Канту, наука отнюдь не выводима из фило­софии, но все же определяется ею, так как ученые в процессе познания не могут не опираться на те или иные представления о возможно­стях и способах достижения истинного знания об объектах (предметах).

В условиях очевидного расслоения системы объективного рационального знания на два качественно различных уровня: частно-научный и философский, Гегель предпринял попытку спасти трансценденталистскую концепцию путем закрепления за истинно-философским и есте­ственно-научным познанием двух различных методов воспроизведения сущности - диалектического и метафизического. Философ полагал, что в силу всеобщего характера развития только диалек­тический метод познания способен привести к абсо­лютно-истинному постижению реальности, в том чис­ле и построению истинной системы природы. Такой системой, с его точки зрения, может быть диалектическая онтоло­гия, диалектико-логическая «философия природы ».

В противовес этому частно-научный тип познания - это од­носторонний, метафизический способ освоения реальности. По­скольку частные науки при построении своих теорий абстрагируются от идеи развития изучаемых ими объектов (например, та же механика Ньютона) и дела­ют ставку на эмпирический опыт, математику и фор­мальную логику, которые по самому своему существу являются метафизическими науками, постольку ново­европейское естествознание в целях достижения объектив­ной истины о природе нуждается в радикальном мето­дологическом переоснащении. В своей «Философии природы» Гегель отстаивает в целом вполне перспективную и эвристически плодотворную идею всеобщей эволюции природы, разви­тия ее от простых форм организации к более сложным. Это развитие включает в себя следующие необходимые моменты: внутренниеобъективные противоречия как источник развития, переход количественных изменений в качественные, сохранение законов функционирования низших форм в высших путем их подчинения законам последних (так называемое «диалектического снятия» первых вторыми). С другой стороны, немецкий диалектик доказывал, что число планет солнеч­ной системы должно быть равно семи (именно столько их было известно современной ему астрономии), что пространство — трехмерно и не может быть иным, что необходимость первичнее случайно­сти, что мир — детерминистичен, а случайность является лишь проявлением необходимос­ти.

Как видим, немецкий мыслитель абсолютизировал многие положения современного ему естествознания, что явно противоречило самой идее развития науки. Дело в том, что построение любой теоретической системы, в том числе и системы «Философии природы», всегда требует опоры на ка­кой-то эмпирический материал. В силу этих обстоятельств философ вынужден был заимствовать у современной науки многие ее по­ложения, казавшиеся тогда вполне доказанными. Таким образом, любая диалектическая система как нечто по необходимости конечное всегда будет проти­воречить самой себе с точки зрения диалектического метода, видящего на всем печать его ограниченности и конечности. Та же участь, кстати, постигла и другую «Философию природы» - Шеллинга, когда от имени науки наук теоретическому естествознанию был навязан некий истинный метод познания, которому уче­ные должны непременно следовать, если хотят полу­чить объективное знание об изучаемых ими предметных областях. Новая версия трансценденталистской концепции соотношения философии и науки некритически утверждала, что только философия и философы находятся в положении универсального субъекта по­знания, обладающего истинным методом и необходимым масштабом видения любых подлежащих изучению объектов. Однако, такой, если можно так выразиться, «империали­стический » подход к науке уже не мог найти поддер­жки у большинства ученых XIX века, которые во все большей степени убеждались в серьезной предска­зательной и объяснительной мощи конкретно-научного знания, его практической применимости и эффектив­ности. В силу изложенных выше обстоятельств в сознании ученых все больше назревало недо­вольство менторской и поучающей позицией филосо­фии по отношению к науке, стремление освободится от ее опеки и зависимости как от факторов, ставших тормозом ее развития.

В 30-х гг. XIX в. это доминирующее умонастроение ученых было теоретически сформулировано и обосновано в позитивистской кон­цепции соотношения философии и науки.Сущность этой концепции была четко выражена словами Огюста Конта: «Наука — сама себе философия». Поясним этот тезис. Это означает, во-первых, что историчес­кая миссия философии по отношению к науке, увы, закончилась. Философия, утверждал французский мыслитель, безусловно, сыг­рала положительную роль в рожде­нии науки в целом и в возникновении ряда частных ее теорий. Этому она способствовала двумя пу­тями: 1) формированием и развитием культуры абст­рактного (теоретического) мышления; 2) умозритель­ным конструированием целого ряда общих идей и гипотез, касающихся структуры мира (идеи атомизма, существования объективных законов, системной организации действительности, эволюции ее объектов и т.п.). Однако, полагает Конт, во взаимоотно­шении философии и науки мы имеем дело с ситуаци­ей такого рода, когда ребенок (наука) стал взрослым и превзошел учителя. Это означает, что пре­жняя патерналистская позиция философии по отношению к науке является уже не только неуме­стной, но и вредной для становления науки, объективно тормозя развитие последней. В XIX в. наука прочно встала на свои собственные ноги как в плане накопле­ния эмпирического материала, так и в отношении мето­дологической и методической оснащенности своих исследований. В данной ситуации задача ученых виделась уже в обратном — элиминации философского стиля мышления и его умозрительных конструкций в науке, как разрушающих точный и эмпи­рически проверяемый язык научных теорий (так называемое позитив­ное мышление). Более того, сама философия должна теперь строиться по кано­нам конкретно-научного (положительного) мышления. Традиционной же философии отныне место на интеллектуальном кладбище че­ловеческой истории, рядом с мифологией и религией, столь же несовершенными по сравнению с наукой формами познания.

Согласно представлениям позитивистов польза от тесной связи конкретных наук с философией весьма проблематична, а вред вполне очевиден. Поэтому для конкретно-научных теорий един­ственной надежной основой их истинности должна быть только степень их соответствия данным опыта, результатам наблюдения, измерения или эксперимента. Однако, как свидетельствует дальнейшая история науки, позитивистская концепция, хотя и отражает реальную когнитивную практику многих уче­ных в аспекте их взаимоотношения с философией, в целом все же является ложной. На это имеется много причин. Остановимся на них подробнее. Во-первых, большинство создателей новых теоретических концепций (А.Эйнштейн, Н.Бор, В.Гейзенберг, М.Борн и др.) вполне сознатель­но использовали эвристические ресурсы философии как при выдвижении, так и обосновании новых исследова­тельских программ, демонстрируя необходимость и эф­фективность обращения ученых-теоретиков к профес­сиональным философским знаниям. Что же заставляло их действовать подобным образом? Четкое осознание того, что научные теории логически не вы­водимы из эмпирического опыта, а свободно констру­ируются мышлением и надстраивают­ся над опытом в качестве его теоретических объясня­ющих схем. Понимание того, что один и тот же эмпирический опыт может быть в принципе со­вместим с разными (иногда взаимоисключающими) те­оретическими схемами (например, волновая и корпускулярная те­ория света, номологическое и стохастически-случайное объяснение результатов эволюции и т. д.).

Таким образом, поскольку конкретный эмпирический опыт всегда «локален», он принципиально не дает возмож­ность сделать окончательный выбор в пользу той или иной научной гипотезы. В соответствии с этим, видимо, вполне уместно использовать в качестве дополнительного ог­раничения, влияющего на предпочтение одной из кон­курирующих теорий, ее соответствие тем общим фило­софским идеям, которые уже хорошо себя зарекомен­довали в различных областях науки и культуры. Дело в том, что человечество интересуют не просто истинные идеи, а плодотворные теории, приносящие благо и практическую пользу. Кроме этого соответствие научных идей определен­ным философским концепциям способствует достиже­нию единства человеческой культуры, ее обозреваемости и управляемости как целого. Интеграция с помощью философии той или иной научной концепции в наличную культуру в качестве ее органи­ческого элемента придает этой концепции статус он­тологической подлинности.

Подчеркнем, что хотя позитивистская концепция уже не пользуется безграничным доверием среди совре­менных философов, позитивизм как тип умонастроения ученых отнюдь не преодолен и по­стоянно воспроизводится в научном сообществе. Для этого имеются серьезные основания. В самом деле: подавляющую часть научной деятельности занимают эмпирические и прикладные исследования и разработки, успех в кото­рых действительно напрямую не связан с про­фессиональным знанием философии. Постоянно вос­производясь, эта база составляет объектив­ный источник, по преимуществу, безразличного, а порой и негативного отношения определенной части ученых к философии как неотъемлемому условию развития науки. Позитивизм, однако, не прав в самом главном — в абсолюти­зации подобной установки и переносе ее на всю научную деятельность. Ибо можно уверенно констатировать, что без того небольшого количества ученых-теоретиков, которые активно используют когнитивные ресурсы философии, создавая новые фундаментальные направления и программы научных исследований, прогресс в науке невозможен.

Справедливости ради надо отметить, что позитивисты считали вредным для развития науки контакт ее не с философией вообще, а только с умозрительной филосо­фией («метафизикой »). Многие из них верили в воз­можность построения «хорошей», т.е. научной философии. Такая философия, считали они, возможна только в одном случае, если она ничем не будет отличаться от других частных наук по своему методу. В ходе развития позитивизма на роль научной философии выдвигались разные теории: 1) общая методология науки, как результат эмпири­ческого обобщения, систематизации и описания реальных методов различных конкретных наук (О. Конт); 2) логика науки как учение о методах открытия и доказательства научных истин (причинно-след­ственных зависимостей) (Дж. Ст. Милль); 3) общая научная картина мира, полученная путем обобщения и интеграции знаний разных наук о природе (Г. Спенсер); 4) психология научного творчества (Э. Мах); 5) всеобщая теория организации (А.А.Богданов); 6) логический анализ языка науки средствами мате­матической логики и логической семантики (Р. Карнап); 7) теория развития науки (К. Поппер); 8) методология лингвистического анализа (Л. Витгенштейн, Дж. Райл, Дж. Остин).

Однако мно­гочисленные попытки позитивистов обосновать различные виды «научной философии» не увенчались успехом. Всем им были присущи два коренных недостатка: во-первых, каждая из них неявно опира­лась на «метафизические» идеи, которые a priori были отвергнуты как бессмысленные. Во-вторых, все они были малоэффективными с точки зрения возможностей своего практического применения в реальной научной практике.

Следующей весьма распространенной моделью соотношения философии и науки является антиинтеракционистская концепция, проповедующая дуализм во взаимоотношениях между ними, их культурное равноправие и самодо­статочность каждой из них. В соответствии с этими установками, функциониро­вание частных наук (особенно естествознания) и фи­лософии идет параллельным курсом и в целом независимо друг от друга. Сторонники антиинтеракционистской модели (пред­ставители философии жизни, экзистенциализма, философии культуры) обосновывают свои взгляды тем, что у философии и науки свои, совершенно несхожие предметные области и мето­ды исследования, исключающие самою возможность какого-либо взаимовлияния. Они исходят из идеи раз­деления всей человеческой культуры на две составляющие: естественнонаучную (нацеленную в основ­ном на выполнение утилитарных функций адаптации и выживания человечества за счет роста его материального могущества) и гуманитарную (ориентированную, в конечном счете, на рост духов­ного потенциала человечества, совер­шенствование человека). Философия в этой дихотомии находит себе место в гуманитарной культуре - наряду с искусством, религией, моралью, историей и другими формами самосознания человека. С точки зрения гуманитарного видения предметной областью философии является вовсе не внешний мир и его законы, а человек в его самоотнесе­нии с Богом, космосом (приро­дой), обществом, другими людьми и, наконец, с самим собой.

Отметим, отношение человека к миру и осознание им смыс­ла своего существования никак не выводятся из зна­ния объективного мира, а задаются базовой систе­мой ценностей: представлением о добре и зле, вечном и преходящем, истинном и ложном. Мир ценностей, не имеющий практически ни­какого отношения к существованию и содержанию объективного мира, — вот главный предмет философии с позиции антиинтеракционистов. Зададимся вопросом: может ли философ для решения такого рода проблем почерпнуть что-либо из естествознания, его многообразных и, как правило, альтер­нативных концепций? Ответ сторонников этого направления отрицателен. Более того, представители экзистенциалистской ветви философствования утверждают, что тесная связь философии с наукой не только не помо­гает, но даже вредит ей в решении имманентных проблем, поскольку подменяет внутренний опыт пере­живания ценностей чисто внешним пред­метным опытом познания. Акцентируя внимание на познании объек­тивного мира и его законов, мы с неизбежностью уходим от осознания самих себя. Наблюдение над жизнью, опыт искус­ства и лич­ных переживаний — гораздо более значимый материал для решения философией своих проблем, нежели знание внешних законов мироздания.

В контексте вышеизложенного, ника­кая система ценностей не может стать для человека истинной и быть принята до тех пор, пока не будет лично им пережита на своем собственном экзистенциальном опыте. В отличие от истин научных, внешним опытом удостоверяемых и многократно воспроизводимых различными учеными, философские утверждения приобретают статус истины лишь в процессе интимно-личностного переживания. Сократовский диалог, экзистенциалистские — «Исповедь» Паскаля и «Опыты» Монтеня — вот базовые резервуары самопорождения философской ис­тины каждым отдельным индивидом. С точки зрения антиинтеракционистов, не только конкретные науки ничего не могут дать философии для решения ее проблем, но и сама философия ничего не может предложить науке, ибо методы у них совер­шенно разные. С точки зрения сторонников этого направления выражение «научная философия» столь же противоречиво, как и понятие «философское естествознание».

Четвертой концепцией взаимоотношения философии и науки является диалектическая. Нам представляется, что именно эта концепция может быть названа наибо­лее корректной и приемлемой. В чем ее существо? Во-первых, в утверждении сущностной взаимосвязи между философией и наукой. Во-вторых, констатации диалектически противо­речивого единства между ними. В-третьих, раскрытии структурной сложности механизма взаимодействия частно-научного и философского знания. Широко известно, что многие мыслители, осо­бенно в прошлом, одинаково успешно проявляли себя как на философском поприще, так и в области науки, равно как и то, что многие выдающиеся естествоиспытатели не были чужды филосо­фии. Но доказывают ли эти примеры существование необходимой внутренней взаимосвязи между филосо­фией и частными науками? Ведь наверняка можно привести доводы, что большинство ученых все-таки не интересуется философскими вопросами науки. Кроме того нельзя не видеть, что гениаль­ные ученые помимо науки проявляли себя в искусстве, общественной деятельности. Вполне естественно, что это их личное дело и необходимым образом с про­фессиональной деятельностью никак не связано. Тем не менее мы убеждены, что до­казательство необходимой связи филосо­фии и науки лежит вовсе не в упоминании частоты обращения ученых к философскому знанию при решении своих конкретных проблем, а в ана­лизе принципиальных возможностей и предназначения конкретных наук и философии, осмыслении различия их предметов и характера решаемых проблем.

Как известно, предмет философии всеобщее как таковое. Идеальное всеобщее — цель философского знания. Фило­софия ставит перед собой задачу постигнуть всеобщее рационально-логическим способом. Предметом же любой частной науки выступает единичное, некий конкретный «срез» мира. Подчеркнем, что сам характер взаимоотношения философии и частных наук имеет диалектическую природу, являя яркий пример диалек­тического противоречия, стороны которого одновременно и полагают и отрицают друг друга. Таким целым выступа­ет человеческое познание со сложившимся в нем ис­торически разделением труда.

В освоении действительности философия акцентирует в своем предмете всеобщие связи и отношения мира, выделяет человека, раскрывая его взаимосвязь с миром. Все это осуществляется ценой абстрагирования от познания про­сто общего, а тем более частного или единичного. Любая же конкретная дисциплина не изучает мир в целом или в его всеобщих связях. Она абстраги­руется от этого. Но при этом всю свою когнитивную энергию направляет на осмысление своего частного пред­мета, изучая его во всех деталях и структурных особенностях. Можно, вероятно, утверждать, что наука стала таковой тогда, когда со­знательно ограничилась познанием частного и конкретного, относительно которых возмож­но эмпирически собирать, количественно моделировать и контролировать полученный объем информа­ции.

Вместе с тем, с точки зрения познания окружающей действительности, как философия, так и частные науки — одинаково односторонни. И это понятно: окружающая действительность как целое безразлична к способам человеческого познания, она суть — единство всеобщего, особенного и единичного. Всеобщее в ней существует не иначе как через особен­ное и единичное, а единичное и особенное является проявлением всеобщего. В силу этих обстоятельств, адекватное познание действи­тельности как целого, составляющее высшую задачу когнитивной деятельности человека, требует взаимоувязки результатов философского и частно-научного познания. Представляется ясным, что интеграцией философс­кого и частно-научного знания, своеобразным наведением «мостов» между ними профессионально занимается достаточно небольшое количество специалистов науки и философов, испытывающих к этому наибольшую по­требность и имеющих соответствующую подготовку. Среди ученых такую деятельность осуществляют, как правило, крупные теоретики, рабо­тающие на границе освоенной ойкумены и последо­вательно раздвигающие ее границы за счет присоединения новых территорий. Фундаментальный характер ре­шаемых ими проблем соответствует масшта­бу, сложности и неоднозначности философских тем. Философы же обращаются к частным наукам как материалу, призванному подтвердить или опровергнуть те или иные метафизические конструкции. В особой степени это относится к тем мыслителям, которые занимаются построением онтологических моделей, в первую очередь, структурой, всеобщими законами и атрибу­тами объективного мира.

Диаметральная противоположность трансценденталистской и позитивистской концепций соотношения философии и конкретных наук, тем не менее, не должна от нас скрывать общего стремления их сторонников противопоста­вить один вид знания другому как более ценный. Это, на наш взгляд, фундаментальный недостаток, связанный с непониманием специфики как фило­софского, так и конкретно-научного знания, их отно­сительной самостоятельности и вместе с тем принципиальной внутрен­ней взаимосвязи. В самом деле: и для философии и для науки характерно следование рационалистическому идеалу, т. е. достижению обоснованного, сис­темно-организованного, объективно-истинного знания. Нет нужды специально подчеркивать, что степень реализа­ции этого идеала в конкретных науках значительно выше, чем в философии. Как мы уже отмечали, это обусловлено различием прежде всего предметов и задач философского и конкретно-научного познания.

Вместе с тем, философское и конкретно-научное знание представля­ют собой не только два различных типа рационального знания, но и одновременно два его различных уровня. Представляется, что отношение между философс­ким и конкретно-научным знанием во многом анало­гично (хотя отнюдь не тождественно) тому, которое имеет место между теоретическим и эмпирическим уровнями знания в конкретных науках. Известно, что научная теория всегда согласуется некоторым образом с данными наблюдения и эксперимента. Вместе с тем ни одна научная теория вовсе не является ни суммой результатов наблюдения и эксперимента, ни их индуктивным обоб­щением. Будучи продуктом специфической идеализа­ции, теоретические понятия (например, материальная точка, идеальный газ, бесконечность и т.п.) включают в себя такое содержание, ко­торое в принципе не может быть сведено к харак­теристикам знания на уровне наблюдения. Поскольку в заключении любого формального вывода должны присутствовать термины того же уровня, что и в посыл­ках, постольку между теоретическим и эмпирическим уровнями знания не существует формально-логичес­кого «мостика».

В соответствующем разделе данного пособия мы уже отмечали, что создание науч­ных теорий — это творческий акт, в ходе которого предлагается качественно новая по сравнению с эмпири­ческим знанием понятийная реальность, задающая определенный способ видения, объяснения и предсказания фактов. Итак, между эмпирическим и теорети­ческим уровнями знания существует взаимосвязь, од­нако, эта связь не непосредственная, а опосредованная, и осуществляется она с помощью такой специфичес­кой методологической процедуры как эмпирическая ин­терпретация теории. Последняя представляет собой особый вид творческой, содержательно-конструктив­ной деятельности ученых, результатом которой явля­ется совокупность интерпретативных предложений.

Изложенный выше материал был приведен отнюдь не случайно, поскольку весьма схожая ситуация имеет место и в отношении между философией и конкретно-научным знанием. С той лишь разницей, что последнее те­перь само выступает в качестве одного из элементов «фактуального» базиса философии. Отметим, что для философской теории «фактуальным» основанием служат не только результаты конкретно-научного (как эмпирического, так и теоретического) познания, но осмысление и иных способов как духовного, так и практико-духовного освоения че­ловеком действительности. Посредством своего ка­тегориального аппарата философия пытается в специ­фической форме отразить реальное единство всех видов человеческой деятельности, осуществить теоре­тический синтез всей наличной культуры. Отражая это единство, философия выступает самосознанием эпохи, ее духовной «квинтэссенцией» (Гегель, Маркс). Можно утверждать, что в фи­лософии наличная культура рефлексирует саму себя и свои основания.

Отмечая «земное» происхож­дение философских принципов, необходимо в то же время видеть специфику их генезиса по сравнению с принципами конкретных наук. Различие здесь заклю­чается в следующем: в широте объективного базиса аб­страгирования и, соответственно, в степени общности и существенности принципов; в самом ха­рактере названных выше базисов; в специфическом понимании требований рациональности. В то время как эмпирический базис любой конкретно-на­учной теории носит определенный и отно­сительно гомогенный характер, «фактуальный» базис философии является в высшей степени гетерогенным и неоднозначным по содержанию