Осенью 1944 года мне и еще двоим лейтенантам из Подмосковья посчастливилось побывать дома. В штабе Северо-Кавказского военного округа в Ростове-на-Дону нам выдали требование для проезда по железной дороге через Москву на 3-й Белорусский фронт, а также направление для дальнейшего прохождения службы. Мы решили сделать остановку на несколько дней в Москве и побывать дома. В назначенный срок мы собрались на Белорусском вокзале и отправились по назначению...
В штабе 3-го Белорусского фронта мне и ещё одному молодому лейтенанту дали направление в 44-ю Миномётную бригаду 10-й Артдивизии РГК (Резерва Главного Командования) фронта, а третьему нашему спутнику, старшему лейтенанту, дали направление в другую часть. Мой напарник, молодой лейтенант, был ограниченно годен к службе: у него была экзема. Но он всё же выпросился на фронт.
Когда мы уже приблизились к фронту на расстояние слышимости артиллерийской стрельбы, он сказал нам: "Братцы, а мне почему-то страшно становится..." Мы старались ободрить его и пытались развеять эти страхи, но он открыто, не боясь показаться перед нами боязливым, повторял, что ему страшно.
Когда мы с ним прибыли в 44-ю Минбригаду, меня оставили при штабной батарее бригады командиром взвода разведки, а его направили в один из полков командиром огневого взвода. При затишье на фронте я ему частенько звонил, и мы общались по телефону. Настроение его было нормальное. Однажды был сильный бой (Кажется, мы наступали), и после боя я связался с ним по телефону... Через несколько дней опять был бой, после которого я снова позвонил ему; мне ответили, что он погиб...
В то время как мы ехали на фронт, у всех нас было хорошее настроение... У этого лейтенанта был хороший голос и слух, он часто пел, и его было приятно слушать... И вот, он пробыл на фронте всего две или три недели - и погиб. Возможно, он чувствовал свою смерть еще тогда, когда признавался нам, что боится фронта; но кто же его не боялся? Однако почти каждый фронтовик умел сдерживать это чувство... Мне тогда припомнился один случай...
Летом 1944 года, после сопровождения железнодорожного эшелона в Польшу, я прибыл в Москву на Киевский вокзал и увидел одного полковника, который ехал на фронт и в присутствии провожающих его людей, не стыдясь, "ревел как корова"... И когда мне - уже на фронте - сказали про гибель моего знакомого молодого лейтенанта (который так рвался на фронт!), я вспомнил того полковника на Киевском вокзале и подумал, что и он, возможно, тоже погиб...
Я от многих слышал, что перед смертью человек что-то предчувствует. И мне много раз приходилось бывать на краю смерти, но я почему-то был уверен, что меня не убьют, хотя пули и втыкались повсюду вокруг, и меня осып а ло землей и осколками от разорвавшихся снарядов и бомб. Я видел, как гибли другие во время перебежки от одной складки местности к другой, возможно, рассчитывая на то, что там было безопасней. И много раз при нашем передвижении с одного участка фронта на другой мы прямо на марше попадали под бомбежки, и все по команде рассып а лись в разные стороны по полю. Тогда я видел, как пикируют бомбардировщики, отрываются бомбы от самолётов и, кажется, с визгом летят прямо на тебя, а от их разрывов тебя подбрасывает, и от всего этого начинается тошнота. Часто думалось, что вот эта бомба не попала, но зато следующая летела уже прямо в тебя. А когда самолёты за несколько заходов сбрасывали все бомбы, то они начинали обстрел из пулемётов на бреющем полёте. Они летали очень низко (а иногда даже с выпущенными шасси, как будто пытались задавить нас колёсами)...
Когда попадаешь в такую ситуацию, то, конечно, становится страшно, но лично мне не было знакомо предчувствие смерти. Может быть, именно поэтому я и остался жив. Или наоборот, предчувствия смерти у меня не было потому, что мне было суждено остаться в живых?..
Глава 8. В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ
На границе с Восточной Пруссией я увидел фанеру с надписью: "Вот оно, логово фашистского зверя!" Наша Десятая артдивизия состояла из артиллерийских бригад - от противотанковой артиллерии до пушек и гаубиц крупного калибра, и из нашей 44-й минометной бригады с её 120-миллиметровыми миномётами, которая состояла из трёх полков: 156-го, 157-го и 158-го. Командовали полками соответственно подполковник Фокин, подполковник Асетиани и полковник Тимофеев. Командиром бригады был полковник Петрушко, начальником штаба бригады - подполковник Головченко и начальником политотдела - подполковник Кичетджиев. Моим непосредственным начальником (и начальником разведки бригады) был майор Лутешкин.
В мои обязанности входило - при обороне вести визуальную разведку наземных целей противника, а при наступлении - следовать за пехотой и выбирать места для командного пункта комбрига или контролировать один из полков в деле выполнения поставленной перед ним задачи. Обо всех нарушениях следовало докладывать командиру бригады. Такие обязанности мне не нравились, да и командиры полков не очень хорошо ко мне относились, так как недостатков у каждого было предостаточно, а я был обязан докладывать хотя бы о части из них.
Прежде чем попасть в полк или дивизион, я связывался с их командирами по телефону и узнавал об их местонахождении, и очень часто командир 158-го полка полковник Тимофеев называл местом своего нахождения нейтральную полосу или территорию, занятую немцами. Командир бригады знал о его "шутках" и часто во время наступления посылал меня проверить местонахождение командного пункта этого полка; и много раз пехота заворачивала меня назад, так как указанное место ещё было занято немцами. Как-то я спросил одного бойца: "Где здесь миномётчики 158-го полка?" - а он мне ответил: "Здесь только одни баянисты". Баянистами называли себя "штрафники", то есть бойцы штрафных батальонов (сокращённо - ШБ, что они и расшифровывали как "школа баянистов").
У меня возникала мысль, что полковник Тимофеев умышленно вводил меня в заблуждение, чтобы избавиться таким образом от всяких проверяющих, от которых одни неприятности. Ведь если сначала один проверяющий попадёт к немцам, потом другой, то третий уже подумает: а нужно ли ему вообще искать этот КП 158-го полка?..