Нет нужды останавливаться на этом эпизоде дольше, чем он того заслуживает. Он сохранился в памяти поучительным примером того, как даже умного и бывалого человека может подвести слишком горячая натура.
Гавриил Васильевич Жуков сам потом признал ошибочность подобного рода действий, понял, что так командовать нельзя. И больше никогда не пытался ставить боевые задачи таким способом, как в день своего вступления в новую должность.
Здравый смысл удержал Г. В. Жукова и от опасной в тогдашней обстановке ломки сложившейся системы управления войсками. Перестраивать ее было не время. Если в создавшихся условиях имело смысл подчинить флоту слаженную армию, то подчинение морскому командованию отдельных дивизий и полков никак бы себя не оправдало.
Возникшие было недоразумения и неясности устранились в течение одного дня. Приморская армия, как таковая, сохранилась в прежнем виде. При этом Г. П. Софронов, оставаясь командармом, стал также заместителем командующего ООР по сухопутным войскам.
Сенерал-лейтенант Софронов и контр-адмирал Жуков — люди очень несхожие по складу характеров, но оба беззаветно преданные делу и долгу — сумели быстро прийти к общей точке зрения по организационным вопросам. Поменявшись местами начальника и подчиненного, они (что далеко не всегда бывает в подобных случаях) работали в дальнейшем слаженно, дружно.
Вслед за командующим были назначены члены Военного совета оборонительного района. Ими стали дивизионный комиссар Ф. Н. Воронин (он ведал вопросами, касающимися сухопутных войск), моряк бригадный комиссар И. И. Азаров, прибывший из Москвы, и первый секретарь Одесского обкома партии А. Г. Колыбанов. В Военном совете Приморской армии Воронина заменил М. Г. Кузнецов недавний секретарь Измаильского обкома, а теперь бригадный комиссар. Это был живой, общительный человек. Он хорошо знал район Одессы, местные условия и охотно брался решать трудные вопросы, связанные со снабжением армии.
— Начальства стало многовато! — добродушно ворчал иной раз Георгий Павлович Софронов.
Но командарм был удовлетворен тем, что может сосредоточиться на руководстве боевыми действиями войск: введение командующего оборонительным районом отошли "городские" вопросы — местное военное производство, снабжение населения, комендантская служба и многое другое.
Жуков уважительно относился к Софронову как к старшему по званию и годам. Чувствовалось это даже в мелочах. Например, в столовой Военного совета, где Софронов не садился больше во главе стола, не занимал этого места и Жуков. Оно обычно пустовало, а они сидели напротив друг друга.
С созданием Одесского оборонительного района по-новому стали называться должности еще некоторых знакомых читателю лиц, хотя круг их обязанностей оставался, по существу, прежним. Комбриг В. П. Катров, например, стал заместителем командующего ООР по военно-воздушным силам (звучало это громко, но ВВС оборонительного района составлял все тот же один 69-й истребительный авиаполк), генерал-майор А. Ф. Хренов — помощником командующего ООР по оборонительному строительству.
Относительно себя я узнал, что являюсь также заместителем начальника штаба ООР. Другим заместителем Г. Д. Шишенина на его новом посту стал капитан 1 ранга С. Н. Иванов, но не по совместительству, как я, а с освобождением от прежней должности. Начальником штаба военно-морской базы вместо него был назначен капитан 3 ранга К. И. Деревянно.
В Одессе тогда не очень заботились об официальном оформлении назначений и перемещений, которые решались на месте. В телеграмме из Севастополя, где сообщалось об утверждении Г. Д. Шишенина начальником штаба ООР, говорилось: "Вместо Шишенина генерал Софронов назначит сам". Эта телеграмма пришла дня через два после того, как я выполнил устное распоряжение взять бразды правления штабом в свои руки. А приказа о своем назначении начальником штарма Приморской, насколько помню, тогда вообще не видел.
Командарм высказал пожелание, чтобы я, во всяком случае пока не станет немного спокойнее на фронте, никому не передавал оперативный отдел. Таким образом, за мною остались и главные из прежних обязанностей.
Обстановка действительно требовала, чтобы у кого-то концентрировались все данные о фактическом положении дел на нашем фронте. Я непрерывно впитывал в себя эти данные из всех возможных источников, не полагаясь на одни донесения, "аккумулировал" их и постоянно спрашивал себя: все ли знаю, точно ли знаю? Понял: это важнейшая моя задача — держать теснейшую связь с секторами обороны, всегда быть в состоянии доложить обо всем, что там происходит и может произойти.
Естественно, мне и раньше требовалось быть в курсе всего, что касается управления войсками, использования кораблей и авиации, распределения боеприпасов, изыскания резервов. Тут вникать во что-то новое не пришлось. Просто стало больше прав, самостоятельности — многое мог решать сам.
Но у начальника штарма хватало и других дел, о существовании которых я за последние недели, занятый только непосредственно фронтом, почти забыл. Приходили со своими вопросами и медики, и финансист, и представители остальных служб. Тыловики продолжали эвакуацию не нужного для обороны имущества, и этому тоже надо было уделять внимание. Ждали утверждения разные планы, заявки, акты. Казалось, война, а тем более обстановка осажденного города, заставит людей писать меньше бумаг. Однако хозяйственники оставались верны себе: если уж АХО что принимал, передавал или списывал, то по всей форме!
Не спорю, вероятно, так и следовало делать. Но, вынужденный заниматься и "небоевыми" вопросами, я с завистью вспоминал выдержку Гавриила Даниловича Шишенина, которому все это, может быть в силу многолетней привычки, как будто не так досаждало.
* * *
Когда усилились вражеские воздушные налеты, штаб Приморской армии переселился — еще до создания ООР — из дома Строительного института в оборудованное рядом подземное помещение.
Заботами генерала Чибисова старое хранилище коньячного завода было превращено к тому времени в хорошо оснащенный командный пункт, имевший даже автономный источник электроэнергии и прикрытый снаружи бетонным колпаком. Оперативному отделу и разведчикам отвели "третий этаж", считая сверху, так что мы оказались дальше всех от поверхности земли. Наш отдел получил большую комнату-каземат, а для меня отгородили фанерой "каюту", где поместились рабочий стол, койка, телефоны.
Вентиляция исправно подавала свежий воздух, но все равно сильно чувствовалась застарелая сырость. С поверхности не доносилось никаких звуков (не слышны были даже близкие разрывы бомб). Если долго не выходить наверх, терялось представление о времени дня.
В каземате никогда не выключался электрический свет, постоянно звонили телефоны. Отдыхали урывками — когда придется. Тот, у кого появлялась возможность поспать час-другой, располагался на устроенных в этой же большой комнате нарах. А когда такой возможности не было, сгоняли усталость под душем, благо он находился рядом, на том же этаже подземелья.
Заботу о том, чтобы люди все-таки регулярнее отдыхали, не забывали пообедать, — словом, о поддержании работоспособности личного состава, взял на себя батальонный комиссар П. И. Костенко, назначенный в оперативный отдел военкомом.
После того как ушел из штаба В. Ф. Воробьев и его должность перешла ко мне, начальником 1-го отделения стал майор М. Ю. Лернер. Его помощником оставался старший лейтенант Н. И. Садовников, на котором держалась текущая оперативная документация. Садовникову реже, чем кому-либо, удавалось выбираться наверх.
Зато наши направленны — капитаны К. И. Харлашкин, И. Я. Шевцов и И. П. Безгинов — проводили большую часть времени в войсках. Харлашкин был прикреплен к Восточному сектору, Шевцов — к Западному, Безгинов — к Южному. Понятно, не исключались в экстренных случаях задания и по другим направлениям. Но обстановку в своем секторе каждый был обязан знать досконально.
Со временем направленцы освоились в секторах так, что могли и ночью, без всяких проводников, добраться до любого батальона. Через этих офицеров штарм и командование армии во многих случаях получали самые точные и достоверные данные о положении на отдельных участках фронта, быстро узнавали о конкретных нуждах частей и подразделений, обо всем, что требовало немедленных решений и действий.
После Одессы мне довелось быть начальником штаба армии в Севастополе, а затем в Сталинграде. В специфических условиях борьбы за эти города было крайне важно гибко управлять войсками, а следовательно, своевременно учитывать даже незначительные на первый взгляд изменения обстановки. И я часто вспоминал одесский опыт, немалому в этом отношении научивший. Методы штабной работы, управления войсками, складывавшиеся в боях за Одессу, остались на вооружении, продолжая совершенствоваться.
У нас был хороший контакт с размещавшимися по соседству штабными разведчиками. Начальник разведотдела — худощавый, подвижный майор В. И. Потапов — заглядывал ко мне по нескольку раз в день со свежими новостями.
Потапов и его ближайшие помощники капитаны Б. С. Ковтун и А. Н. Леонченко работали инициативно, па-пористо. Они не давали покоя своим коллегам, занимавшимся разведкой в секторах, сами организовывали вылазки за "языками". Источником ценной информации сделался для разведотдела, в частности, радиообмен штабов 4-й румынской армии, который велся так, что нередко позволял раскрыть неприятельские намерения, переброску к Одессе новых соединений, подготовку очередных ударов против нас. Вообще разведчикам удавалось узнавать о противнике немало.
Тогда у нас не проводилось летучек или других регулярных совещаний, приуроченных к определенному времени дня. Все, чем приходилось заниматься, настолько не терпело отлагательства, что ждать какого-то особого часа для выяснения или обсуждения возникавших вопросов не было возможности. Формальности сводились к минимуму. Зато важную роль играли живая связь между отделами, а также со штабами родов войск (почти все они помещались рядом), постоянная взаимная информация, конкретная деловая помощь.
Сплачивали, конечно, сами условия, в которых мы оказались, сознание общей большой ответственности. Но многое зависело от нашего начальника — генерала Шишенина, умевшего создавать вокруг себя атмосферу спокойной (насколько это было возможно в осажденной Одессе) деловитости. Его неизменная корректность, внимательность к мнениям и предложениям других, готовность выслушать подчиненного ободряли и вместе с тем подтягивали людей.
После назначения командующим ООР контр-адмирал Жуков перебрался с КП военно-морской базы к нам на улицу Дидрихсона. Приморцы немного потеснились, и на трех подземных этажах разместились два командующих, два Военных совета, два штаба — оборонительного района и армии. Может быть, и многовато для одесского плацдарма, учитывая, что в строю мы имели тогда не более 35 тысяч бойцов. Но, повторяю, не время было перестраивать всю систему-управления войсками.
Считая самым важным в своей работе все, связанное с оперативным отделом, я не стал, когда был назначен начальником штаба, никуда переселяться из своей фанерной выгородки в подземном каземате. Сюда стекалась вся информация о положении в секторах обороны, на участках отдельных частей, в городе. Сюда прежде всего являлись вернувшиеся с фронта направленны или вызванные оттуда офицеры связи, приходили со своими новостями разведчики.
Да и привык я уже к своему не слишком комфортабельному рабочему месту, где и ближайшие помощники, и связь — все под рукой. А лишний раз подняться к командарму или Шишенину — труд невелик.
Обедать мне теперь полагалось в столовой Военного совета ООР, которую контр-адмирал Жуков и другие моряки называли по-флотски кают-компанией. Она действительно служила руководящему начсоставу ООР и армии не просто столовой, а местом короткого отдыха, товарищеских бесед. Эта маленькая столовая помещалась в домике над нашим подземным убежищем. Так что заодно удавалось побыть немного на свежем воздухе, при солнечном свете.
Если же положение на фронте не отпускало далеко от телефонов, мы с Костенко, Лернером, Садовниковым и па-правленцами, которые оказались в штабе, обедали "у себя дома" — обычно за моим рабочим столом.
За обедом старались говорить о чем угодно, только не о делах. Иногда рассказывал что-нибудь смешное жизнерадостный Харлашкин. А порой, затаив тревогу, вспоминали своих близких, от которых почти никто из нас не имел вестей. Моя семья в то время жила уже в Камышине, на Волге, жена поступила там санитаркой в госпиталь. Но я этого еще не знал, как и жена не знала, что я в Одессе. И мне все еще думалось: не попали ли мои под бомбы у Раздельной?..
* * *
Рождение Одесского оборонительного района совпало с трудными для защитников города днями. Уже к вечеру 19 августа вновь ухудшилась обстановка в Южном секторе (кстати, это тоже, видимо, повлияло на слишком поспешные, опрометчивые действия Г. В. Жукова в первые часы его командования оборонительным районом).
Утром 20-го Шишенин и я вместе подписали первое боевое донесение штабу Черноморского флота. В нем сообщалось, что противник, введя в бой под Одессой до шести пехотных дивизий, одну кавдивизию и мотобригаду, прорвал фронт на участке Кагарлык, Беляевка и продолжает развивать наступление. Главный удар был направлен на хутор Карсталь (ныне — Широкая Балка). Это означало новую попытку прорваться к Одессе.
Чапаевцы и части, посланные им в подкрепление, пытаясь остановить превосходящие силы противника, понесли серьезные потери. Из Южного сектора докладывали, что в 287-м полку Чапаевской дивизии и в 136-м запасном осталось по двадцать пять — тридцать бойцов в роте. За сутки в госпитали поступило до двух тысяч раненых — в несколько раз больше, чем два дня назад, когда 95-я дивизия не дала пробить брешь в обороне Западного сектора.
Враг ворвался в Беляевку. Командир Чапаевской дивизии А. С. Захарченко предпринял перегруппировку своих сил, чтобы укрепить снятыми с левого фланга подразделениями наиболее опасные участки, но она прошла неудачно, и положение еще более осложнилось. Возникла угроза окружения отдельных подразделений. Вынужденные отходить, наши части никак не могли оторваться от противника.
Отход в Южном секторе заставил отводить на запасный рубеж и войска Западного: иначе враг оказался бы у него в тылах. Для 95-й дивизии это означало оставление позиций, которые она защитила в упорных боях последних десяти дней. Генерал Воробьев, соединившись с командармом, пытался возражать против этого отхода. Василия Фроловича можно было понять: он верил, что оборона занята надолго, и изо дня в день укреплял свой рубеж, используя для этого любую передышку.
Однако приказ был отдан, и дивизия Воробьева организованно, под прикрытием арьергардов заняла новые позиции. Однако войска Южного сектора не везде смогли удержаться на назначенной им линии.
Что и говорить — обстановка для них сложилась труднейшая, враг наседал. Но в сложной обстановке и проверяются до конца качества командира. Испытание, выпавшее в тот день на долю полковника Захарченко, он не выдержал: на на кие-то часы потерял управление частями дивизии. И это обошлось дорого рвущегося и Одессу противника остановили ближе к городу, чем было можно.
— Нет, не по плечу Захарченко дивизия, — убежденно сказал Георгий Павлович Софронов, когда ночью подводились итоги тяжелого дня.
Контр-адмирал Жуков согласился с этим, и комдива решили заменить. Полковник Захарченко был направлен на штабную работу в Восточный сектор.
В ту же ночь Военный совет ООР назначил комдивом 25-й Чапаевской и начальником Южного сектора генерал-майора И. Е. Петрова. Кавдивизию временно возглавил начальник штаба полковник П. Л. Рябченко. Но она не вышла из подчинения генерала Петрова: для восстановления положения и Южном секторе под его командованием объединялись обе эти дивизии с добавлением одного стрелкового полка, из 95-й.
Так на И. Е. Петрова была возложена ответственность за левый фланг Одесской обороны, положение которого сделалось в тот момент наиболее опасным.
Об Иване Ефимовиче Петрове — генерале, сыгравшем выдающуюся роль в дальнейших боевых действиях не только Приморской армии, я успел рассказать пока немногое.
О его жизненном пути я узнал позже, когда мне посчастливилось стать близким сослуживцем генерала Петрова.
Этот человек, производивший впечатление прирожденного военного, в юности стремился стать учителем. А затем увлекся живописью и архитектурой, был принят в Строгановское училище. Военным же стал волею судьбы: в 1916 году студента призвали в армию и послали в Алексеевское юнкерское училище, откуда он незадолго до революции вышел прапорщиком.
Будучи сыном бедняка сапожника, Петров оказался в числе тех русских офицеров, которые безоговорочно приняли Октябрь и добровольцами пришли в Красную Армию. В восемнадцатом году он вступил в большевистскую партию и всю гражданскую войну провел на фронтах, закончив ее комиссаром кавалерийского полка.
И после гражданской войны служба Петрова еще долго была боевой в самом прямом смысле слова. Двадцатые годы и начало тридцатых годов он прожил, что называется, в седле, воюя в Средней Азии с басмачами. Командовал кавалерийским полком, бригадой, участвовал в разгроме банд всех основных басмаческих главарей, включая и зловещего Ибрагим-бека.
Конечно, боевые действия против басмачей существенно отличались от войны, в которую нам пришлось вступить в сорок первом. Но, узнав, как провел Иван Ефимович те годы, я понял, откуда у него такое трезвое отношение к опасностям, которые, казалось, всегда были для него чем-то совершенно естественным.
Отличала Ивана Ефимовича также разносторонняя военная образованность. Впоследствии мне приходилось слышать, как крупные специалисты военно-инженерного дела удивлялись редкой для общевойскового командира глубине его познаний в области фортификации. А артиллеристы в свою очередь уважали в нем большого знатока возможностей и специфических особенностей их оружия. Будучи в течение ряда лет перед войной начальником пехотного училища в Ташкенте, И. Е. Петров по совместительству вел курс истории военного искусства в местном вечернем отделении академии имени М. В. Фрунзе.
Все это тем примечательнее, что сам Иван Ефимович после юнкерского училища прошел лишь курсы усовершенствования комсостава в середине двадцатых годов и большую часть своих разносторонних знаний приобрел благодаря неистощимой потребности самообразования.
Генерал Петров многое делал не то чтобы против правил, но не совсем обычно. До меня дошел рассказ о том, как начал он знакомиться с вверенной ему Чапаевской дивизией, появившись рано утром 21 августа в сопровождении лишь адъютанта на переднем крае 287-го стрелкового полка.
Командир роты, в расположении которой это происходило, обходил свой участок перед ожидавшейся вражеской атакой и возмутился было, заметив еще издали, что в траншее бойцы беседуют с каким-то незнакомым человеком. Меньше всего ожидал комроты встретиться тут с новым командиром дивизии, о назначении которого узнал два-три часа назад.
Осмотрев вместе со старшим лейтенантом позиции роты, генерал Петров отправился на командный пункт батальона, где и оставался, держа связь с дивизионным КП, все время, пока на этом участке отражалась первая в тот день атака.
Существуют разные мнения насчет того, следует или не следует командиру соединения в боевой обстановке отлучаться со своего КП, оставляя там кого-то другого, чтобы лично побывать в частях. Но в этом, очевидно, не может быть общих правил. Василий Фролович Воробьев находился на КП почти безотлучно, и это не означало, что он плохо командует дивизией. Петров же — тут сказывались, вероятно, как склад характера, так и специфика прошлой его службы — испытывал потребность видеть своими глазами, как идет дело в полках, в батальонах. В Чапаевской дивизии он скоро знал в лицо и по имени-отчеству каждого командира роты.
Мне кажется, для Ивана Ефимовича всегда было необходимо, думая о каком-то участке фронта, представлять конкретных людей, с которыми он уже встречался и о которых имеет определенное суждение. В близком знании подчиненных он черпал собственную уверенность, когда принимал решение, ставил боевую задачу.
Таков был новый комдив 25-й Чапаевской.
Ближние подступы
Прошло еще несколько дней; прежде чем фронт в Южном секторе стабилизировался на новом оборонительном рубеже.
Из рук в руки переходил Фрейденталь (Мирное) — село на полпути между Беляевкой и Дальником. А в районе села Маяки, что у Днестровского лимана, некоторым ротам чапаевцев приходилось временами занимать круговую оборону оставаясь на своих позициях, они вели бои в окружении.
Не раз оказывались в трудном положении и эскадроны кавдивизии. Два ее полка воевали в пешем строго. Только кавполк Ф. С. Блинова оставался конным. До прорыва у Кагарлыка мы считали его резервом для Восточного сектора, а затем тоже перебросили в Южный. Ночью, во время сильного воздушного налета, тысяча конников проследовала через темный город. На марше им изменяли маршрут, направляя колонну по тем улицам, где меньше бомбили.
Под утро генерал Петров встретил 5-й кавполк у развилки фронтовых дорог и, взяв у капитана Блинова планшет, написал прямо на его карте (это было в стиле Ивана Ефимовича) боевой приказ. Полку ставилась задача выбить противника из захваченного вечером селения и давалось на подготовку к атаке сорок пять минут.
Я привожу эти детали потому, что они характерны для тогдашней обстановки. Любая боевая сила, появлявшаяся в распоряжении начальника сектора, немедленно вводилась в дело, чтобы задержать наседавшего врага, а где можно — отбросить его назад.
Конники действовали главным образом ночью или на рассвете, пока не появлялась в воздухе немецкая авиация. Если за Лузановкой с трудом удавалось укрывать коней в узких лесопосадках, то в Южном секторе не было и этого — одна кукуруза. И все-таки конница, разделенная на небольшие подвижные группы, и в этих условиях была способ-па нанести врагу известный урон, совершая нападения на его тылы. В донесениях отмечались, в частности, дерзкие действия эскадрона И. И. Котенкова, старого кавалериста, воевавшего в этих местах еще в бригаде Котовского.
В Южный сектор были направлены два дивизиона бригады ПВО, батальон ВНОС, преобразованный в стрелковый (тот, что раньше нес службу за Днестром), отдельные подразделения из армейского тыла, ополченцы. Этого было, конечно, недостаточно, чтобы существенно изменить соотношение сил на направлении, где противник имел до четырех пехотных дивизий. И все же продвинуться дальше враг ио смог. После упорных боев под Фрейденталем, Маяками и Карсталем наша оборона вновь стала приобретать устойчивость.
Немало сделала для этого поддерживавшая войска сектора артиллерия (теперь, на новых рубежах, мог использоваться и огонь кораблей). Помогли штурмовки наших "ястребков". Но главное заключалось в том, что сами стрелковые части проявили настоящую стойкость.
Стойкость плюс активность — так следовало бы сказать. Потому что только отбивать вражеские атаки было еще недостаточно. Чтобы выстоять, требовалось и контратаковать самим. И мы всегда заботились о том, чтобы необходимость действовать активно сознавалась командирами соединений и частей, в их штабах.
Помню один разговор с Иваном Ефимовичем Петровым — еще до назначения его в Чапаевскую дивизию, — тоже имевший отношение к установлению общих взглядов на тактику армии в сложившейся обстановке. Говорили о чем-то сугубо конкретном. Но так или иначе, все касалось основного — как не пустить врага в Одессу. И мне пришло в голову нехитрое сравнение:
— Представим, что некий Геркулес заслонил собой стену, которую ему поручено защищать. Заслонил — и стоит. А его обступили, бросают в него камни… Чем это кончится, если Геркулес будет только прикрывать стену, не нападая на врагов сам? Очевидно, тем, что рано или поздно какой-то камень угодит ему в лоб… Не таково ли в общих чертах наше положение под Одессой? Пассивность в обороне всегда бесперспективна, а в наших условиях — просто гибельна.
— Про Геркулеса это вы верно, — задумчиво произнес Иван Ефимович. Уподобляться ему нам никак нельзя.
Я понял, что мы смотрим на важнейший вопрос одинаково. Сравнение Петрову понравилось, и он напомнил мне про тот разговор, когда приморцы дрались уже за Севастополь. Там тоже лишь боевая активность наших войск могла помешать противнику реализовать его численное превосходство.
А в Южном секторе Одесской обороны активная тактика частей, подчиненных И. Е. Петрову, обеспечила, например, быстрое окружение и уничтожение батальона из только что подтянутой сюда 14-й пехотной дивизии противника. Два других ее батальона, введенных в бой на том же участке, отступили, потеряв до половины своих солдат. Днем позже 31-й Пугачевский полк Чапаевской дивизии контратакой выбил врага из Петерсталя (Петродолинское) и ворвался в соседний Францфелъд (Надлиманское).
Оба селения были захвачены противником лишь накануне, и боевой успех сводился к восстановлению вчерашних позиций. Однако в тот момент это значило немало, и командарм Софронов от души поздравлял генерала Петрова.
Иван Ефимович воспользовался случаем, чтобы попросить подкрепление. Мы только что направили к нему несколько сот бойцов, выздоровевших после ранений. Но Петров спрашивал, не пора ли вернуть в Чапаевскую дивизию Разинский полк, остававшийся в Восточном секторе.
— И морячков хорошо бы сюда подбросить, — продолжал он. — Их там у вас, я слышал, прибавилось…
Мы знали, что у Петрова фактически нет сплошной линии фронта: между подразделениями значительные промежутки, которые прикрыть нечем. На ночь там выставлялись наблюдательные посты (секреты), но они могли лишь обнаружить, а не задержать противника, если бы он внезапно туда сунулся.
Однако вернуть в дивизию Разинский полк не было пока возможности. Что касается моряков, то их у нас действительно немного прибавилось: на кораблях, присланных для усиления артиллерийской поддержки Приморской армии (пришли крейсер "Красный Крым" и два эсминца), прибыли из Севастополя два отряда морской пехоты: тысяча бойцов-добровольцев. Каждый из них по личной просьбе был послан на защиту Одессы. Это пополнение пришло очень вовремя, но отдать его целиком в части генерала Петрова мы не могли. Один из севастопольских отрядов потребовалось прямо из порта отправить в распоряжение В. Ф. Воробьева.
Почему оказались необходимыми эта и другие меры, читатель сейчас поймет. К тому времени положение в Западном секторе было уже далеко не таким, как два-три дня назад.
Прежде чем 95-я дивизия успела закрепиться на своем новом рубеже, возобновилось наступление противника и на центральном участке Одесской обороны. В нем участвовало по меньшей мере семь пехотных полков. Основной удар наносился, как и в прошлый раз, вдоль железной дороги.
И теперь врагу удалось то, чего он не смог добиться тогда. К полудню 21 августа в его руках оказалась станция Выгода.
От Выгоды до Одессы нет и тридцати километров, а запасные рубежи, прикрывающие это направление, далеко еще не были готовы. Не требовалось объяснять В. Ф. Воробьеву, что его дивизия должна остановить врага любой ценой. И надо было поддержать Западный сектор чем только можно.
— Немедленно отправляйте к Фроловичу всех оставшихся пулеметчиков, приказал мне командарм.
Он имел в виду последнюю пульроту из ТИУР, еще не находившуюся на переднем крае. Через час в 95-ю дивизию были доставлены двадцать пять станковых пулеметов с расчетами. Оттуда сообщили, что пульроту возглавил лично начальник штадива.
Среди записей, сделанных в журнале боевых действий Приморской армии 22 августа 1941 года, есть такие:
"…Пулеметная группа майора Чиннова ведет ожесточенный бой за Выгоду.
…К-р 90 сп полковник Соколов с двумя зенпульустановками выбил противника с высоты 82,8.
…К-р 95 сд бросил в стык 161-го и 90-го полков последний свой резерв 100 человек под командованием нач. опер, отделения капитана Сахарова".
Эти скупые строки почти не нуждаются в пояснениях — настолько они красноречивы сами по себе. Если начштаба командует группой пулеметчиков, а его заместитель, начальник оперативного отделения, прикрывает с последним резервом другой участок, если командир стрелкового полка сам ведет в бой машины взвода ПВО (установленные на них счетверенные "максимы" использовались и против пехоты), то этого достаточно, чтобы представить, какой напряженный бой ведет дивизия.
Весь ее штаб и политотдел, все, без кого комдив мог обойтись на КП, находились с бойцами на переднем крае. Из поарма приехал старший батальонный комиссар Г. А. Бойко. Послать его в подразделение, как своих подчиненных, Воробьев не мог, но он просто попросил политработника, которого хорошо знал, отправиться в батальон, где резко осложнилась обстановка. Ночью мы узнали, что Бойко тяжело ранен — он вел в контратаку роту. Свой рубеж это подразделение удержало.
Контратаки пехоты и гибкое маневрирование огнем артиллерии — вот что позволяло отбивать усиливавшийся натиск врага. 95-ю дивизию поддерживали дальнобойные орудия богдановцев. А начарт Западного сектора полковник Д. И. Пискунов искусно, расчетливо использовал огневую мощь своих артиллерийских полков.
Стык двух стрелковых полков, где оборонялась группа капитана В. П. Сахарова, в решающий момент был прикрыт и массированным огнем почти всей дивизионной артиллерии. Расчеты ближайших к этому участку батарей, выкатив орудия вперед, стреляли прямой наводкой.