А наш начальник отдела укомплектования майор Семечкин распределял и перераспределял ожидаемое пополнение по секторам, по соединениям. Изменение обстановки на участках фронта и последние данные о потерях (за 29 августа только ранеными выбыло из строя свыше 1200 человек) заставляли не раз вносить поправки в первоначальную наметку.
К утру 30 августа было окончательно решено, что из пяти тысяч новых бойцов полторы тысячи получит Восточный сектор. Остальные распределялись между Чапаевской, 95-й и кавалерийской дивизиями.
Выгрузиться маршевым батальонам удалось спокойно — обстрел порта возобновился позже. Прямо с причалов пополнение отправлялось в части, на передовую. Путь в любой сектор лежал через город, и Одесса увидела новых бойцов, прибывших ее защищать. Нетрудно представить, какое воодушевление вызывали колонны машин с красноармейцами, появившиеся на одесских улицах.
Как-то позже Василий Фролович Воробьев сказал мне:
— Не знаю, как обошлись бы, опоздай то пополнение хоть на один день…
А для Восточного сектора, тогда самого тревожного, имели значение и часы. В вечерней сводке оттуда, сообщавшей, что дневные атаки противника отбиты, добавлялось: "При участии прибывшего сегодня пополнения".
Пополнение действительно прибыло такое, что могло прямо с марша вводиться в бой: запасники, но хорошо обученные. Притом народ в основном рабочий, много коммунистов, комсомольцев.
Пора сказать, что в Восточном секторе пополнение принимала и распределяла по полкам уже не группа комбрига Монахова, а Одесская стрелковая дивизия.
О том, как недоставало на этом направлении монолитного общевойскового соединения, я уже упоминал. Прислать новую дивизию нам пока не могли. Между тем существовавшая структура управления войсками Восточного сектора все меньше оправдывала себя. Это особенно почувствовалось во время тяжелых августовских боев. И после того как выяснилось, что Приморской армии выделяется довольно значительное маршевое пополнение, окончательно созрела идея, вынашивавшаяся уже давно: стрелковую дивизию для правого фланга сформировать на месте.
Решение об этом Военный совет принял в разгар боев на подступах к Пересыпи. И ждать передышки, которая будет неизвестно когда, не стали. Новая дивизия Приморской армии — Одесская, как ее сперва назвали, — рождалась в прямом смысле слова в огне.
Естественно, возник вопрос о командире. К комбригу С. Ф. Монахову, возглавлявшему сектор с начала обороны, особых претензий не было. Однако представлялось более целесообразным, учитывая опыт и личные качества, возложить командование дивизией на бывшего коменданта Тираспольского укрепрайона полковника Г. М. Коченова.
Ночью Коченова (последнее время он исполнял обязанности начальника гарнизона) пригласили на армейский КП к Г. П. Софронову. К командарму, у которого был в это время и я, зашли члены Военного совета ООР Ф. Н. Воронин и И. И. Азаров, член Военного совета армии М. Г. Кузнецов. Контр-адмирал Г. В. Жуков оставался у себя, но его мнение, совпадавшее с общим, было известно.
— Ну так как, дивизией в Восточном секторе командовать сможете? — без обиняков спросил Софронов.
ТИУР значил больше, чем дивизия. Но Коченов на вопрос не обиделся, во всяком случае не подал виду. Однако ответил осторожно:
— Пока там не дивизия, а некий конгломерат…
— Командовать нормальной дивизией всякий сумеет, — пошутил Федор Николаевич Воронин. — Ты вот покомандуй такой, какая есть!..
И, сразу же погасив улыбку, дивизионный комиссар продолжал:
— Там, между лиманами и морем, нам нужен новый укрепрайон. Пусть не по названию укрепрайон — по существу! С обыкновенной полевой фортификацией вместо дотов. Но с очень продуманной системой огня. А главное — неприступный, надежно прикрывающий Пересыпь — северные ворота города, берег Одесского залива…
Разговор был недолгим — ждали другие дела.
— Значит, согласен? — подытожил Софронов. — Тогда получай, Григорий Матвеевич, предписание и отбывай, батенька, немедля на место.
Военкомом Одесской дивизии утвердили бригадного комиссара Г. М. Аксельрода, начальником штаба — полковника А. С. Захарченко. Комбриг Монахов становился вместо Коченова начальником гарнизона.
В дивизию включались в качестве стрелковых полков 26-й пограничный, 1-й морской и временно 54-й Разинский (его надлежало при первой возможности заменить каким-то другим и вернуть в Чапаевскую). Состав действительно пестрый — конгломерат, как выразился Коченов. Были в секторе и его недавние подчиненные по укрепрайону — пулеметчики, связисты, саперы.
Первые дни новая дивизия существовала скорее формально — обстановка не давала заняться необходимой перестройкой. Коченов, оставляя на КП начальника штаба, почти все время находился в полках — знакомился с людьми и местностью, руководил боями на самых ответственных участках. Это уже он обеспечивал ликвидацию клина, где кавалеристам и морякам пришлось выбивать врага с высоты у шоссе.
Полторы тысячи штыков маршевого пополнения позволили Коченову в какой-то мере подровнять полки, очень неодинаковые и по численности. В морском полку новый комдив постепенно заменил многих командиров батальонов и рот более опытными армейцами. Полезными оказались и некоторые другие перестановки людей, несколько иное распределение участков обороны, частичное переформирование подразделений. Военком Аксельрод неустанно следил, чтобы при этом везде сохранялись крепкие партийные организации с боевыми вожаками.
Полковник Коченов любил и ценил артиллерию, умел сю распорядиться. В полосе его дивизии имелись благоприятные условия для огневой поддержки войск кораблями. Но от береговой артиллерии, которой еще недавно был богат Восточный сектор, оставалась лишь подвижная батарея, принадлежавшая раньше Дунайской флотилии, — четыре орудия на тракторной тяге. И только один полевой артполк 36 орудий — могла дать своей новой дивизии армия.
Вместе с начартом С. В. Болотовым комдив ломал голову над тем, как лучше поставить буквально каждую пушку. В конечном счете почти все орудия у него могли вести огонь в любом направлении. Много внимания было уделено также размещению на переднем крае артиллерийских наблюдателей, корабельных корпостов.
Об укрепрайоне, который нужен на правом фланге Одесской обороны, дивизионный комиссар Воронин говорил, конечно, символически. Но мне кажется, Григорий Матвеевич Коченов действительно помог утвердиться в Восточном секторе кое-чему присущему укрепленным районам, где всегда считается, что обороняемый рубеж, как бы он ни выглядел, должен быть неприступной крепостью.
Дивизия, созданная из разнородных частей и маршевого пополнения и вобравшая в себя также значительные контингенты одесских ополченцев, стала показывать все большую организованность и стойкость. Через некоторое время она не уступала по боевым качествам кадровым дивизиям армии.
В начале сентября фронт в Восточном секторе стабилизировался. Мы могли сказать себе, что попытка противника ворваться в Одессу через Пересыпь отбита. Враг, правда, приблизился к городу и получил возможность обстреливать его артиллерией. Однако решающего успеха все-таки не добился и вынужден был перейти здесь к обороне, а основные удары вновь перенести на другие направления.
Вскоре мы получили телеграмму заместителя Наркома обороны Е. А. Щаденко, в которой предписывалось именовать новую дивизию 421-й стрелковой. Новые номера получили и ее полки (кроме 54-го Разинского, числившегося за Чапаевской). В составе дивизии предусматривались также 1327-й стрелковый полк и 983-й артиллерийский, которые существовали пока лишь в штатном расписании. В это же время наша кавдивизия была переименована во 2-ю кавалерийскую.
Командиры рождаются в боях
Пленные, взятые на разных участках фронта, заявили на допросах, что в действующей под Одессой 4-й армии с 22 августа находится сам Антонеску.
Вскоре в распоряжении майора Потапова, начальника разведотдела штарма, оказались и несколько приказов неприятельского командования, содержащих прямые ссылки на личные указания и требования фашистского диктатора. Суть требований сводилась к одному — любой ценой добиться решающего успеха. При этом бросалось в глаза, что упор делался на угрозы и карательные меры.
Один из добытых документов гласил: "Господин маршал Ион Антонеску приказывает: командиров, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, лишать права на пенсию… Солдат, не идущих, в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительную линию, лишать земли и пособий семьям…" Другой приказ — по 3-му румынскому армейскому корпусу (он действовал на центральном участке фронта против нашей 95-й дивизии) — предписывал расстреливать перед строем "подлецов и трусов, уклоняющихся от светлого долга перед страной".
Так командование противника поднимало наступательный дух. у своих солдат. Вспомнились и отчаянные "психические" атаки, и румынские артиллеристы, работавшие под дулами немецких автоматов. Враг, обеспечивший себе под Одессой уже по меньшей мере четырехкратный численный перевес, этими приказами расписывался в своем бессилии, в невозможности выполнить ставившуюся 4-й румынской армии задачу.
Задним числом — майор Потапов в таких случаях всегда бывал немного сконфужен — мы узнали еще несколько дат, к которым противник планировал овладеть городом: 23, 25, 27 августа… На 23-е, оказывается, назначался даже парад на Соборной площади (такого названия давно уже не существовало). Не потому ли Антонеску явился в 4-ю армию 22-го?
А от пленных, сдавшихся 2 сентября, стало известно, что накануне Антонеску выступал на совещании командного состава в Выгоде, где требовал любыми средствами взять Одессу 3 сентября.
Таким образом, этот срок дошел до нас уже не задним числом. Поневоле "приходилось задуматься: на что рассчитывает противник теперь, что и где затевает?
Севастополь только что предупредил нас о замеченном воздушной разведкой сосредоточении плавсредств в болгарских портах. По мнению флотских товарищей, это могло быть подготовкой к высадке под Одессой морского десанта. Такое предупреждение мы имели и две недели назад. Но десант с моря представлялся все-таки маловероятным. Хотя бы потому, что у нас оставались еще мощные береговые батареи, о чем враг знал.
2 сентября командарм и штаб армии особенно внимательно следили за положением в Южном секторе. На рассвете там возобновились начатые с вечера контратаки чапаевцев. Им ставилась задача — это стало возможным после получения подкреплений — вернуть утраченные в последние дни позиции в районе Ленинталя (ныне совхоз "Авангард") и хутора Красный Переселенец.
Инициатива на этом участке оставалась в наших руках до середины дня. Преодолевая упорное сопротивление противника, чапаевцы продвигались вперед. В числе захваченных утром трофеев были два 85-миллиметровых орудия. Но продвижение становилось все медленнее. Генерала Петрова беспокоили образовавшиеся разрывы. Через них по высокой кукурузе пробирались в наши тылы группы вражеских автоматчиков, ликвидация которых отвлекала силы.
А около 14 часов обстановка резко изменилась: на всем фронте Южного сектора начались атаки крупных сил противника. Вскоре наш 7-й кавполк оказался оттесненным к хутору Дальницкому. К вечеру отошли с боем на новые рубежи и некоторые подразделения чапаевцев.
Ухудшилось также положение в Западном секторе. На левом его фланге враг ворвался в Вакаржаны, а около железной дороги на Тирасполь овладел несколькими высотками. Под вечер разразился грозовой ливень. Но бои продолжались и всю ночь на 3 сентября.
Сутки назад генерал Воробьев сообщал:
— У нас подозрительно тихо. Пока ведем оборонительные работы.
Теперь Василий Фролович передавал:
— Таких яростных ночных атак в полосе дивизии еще не было. Прямо осатанели! Подпускаем на сто метров, расстреливаем в упор, а они опять лезут. На некоторых участках удается отбиваться только штыковыми контратаками…
Все же этот ночной натиск почти везде был отбит. Лишь в самом центре Западного сектора противник еще немного продвинулся. Это стоило ему больших потерь. По словам неприятельских солдат, сдавшихся тут в плен, в их ротах осталось по 15–20 человек.
Существовала, однако, и другая "арифметика", менее утешительная для нас. Пленные, взятые за последние два-три дня в полосе одной нашей 95-й дивизии, принадлежали к шести вражеским: 3, 5, 6, 7 и 11-й пехотным, 1-й гвардейской… И хотя среди этих дивизий были и весьма потрепанные, а некоторые действовали здесь лишь частью своих полков, общее численное превосходство противника на фронте Западного сектора выглядело достаточно внушительно.
По-видимому, неприятельское командование, после того как сорвалась попытка прорваться к Одессе между северными лиманами, опять переносило главный натиск на центральный участок нашей обороны.
Однако это было уже в сентябре, а необходимо еще вернуться к тому, что происходило в Южном и Западном секторах в конце августа, когда развертывались известные читателю события в Восточном секторе.
В боевом донесении, переданном утром 28 августа в штаб Черноморского флота, мы отметили, что, по имеющимся данным, 14-я румынская пехотная дивизия (она была в числе войск, действовавших против нашего Южного сектора) потеряла более половины личного состава. Это донесение пошло также в штаб военно-воздушных сил флота: нанести 14-й дивизии такой урон помогли бомбовые удары морских летчиков.
В тот же день против левого фланга Приморской армии обнаружилась новая для нас 8-я пехотная дивизия, а немного позже еще и 21-я пехотная. Появление их означало, очевидно, не только замену соединений, понесших большие потери, но и наращивание неприятельских сил на южном направлении.
Как впоследствии стало известно из трофейных документов, как раз в то время Антонеску, требуя от своей 4-й армии как можно быстрее захватить дамбу Куяльницкого лимана, наряду с этим поставил ей задачу — выйти на другом фланге к Дальнику и Сухому лиману. Ближайшая цель, которая этим преследовалась, состояла в том, чтобы получить позиции для артиллерийского обстрела тылов нашего Южного сектора и западной части Одессы.
Наш левый фланг отстоял от города пока значительно дальше правого. Однако условия для обороны здесь были сложнее. Местность очень открытая, почти нет даже тех небольших лесопосадок, которые пересекают степной массив на центральном участке. Весьма уязвимы для вражеских ударов и ведущие к фронту дороги. Но главная беда — мало войск.
Довольно долго фронт Южного сектора держали всего два стрелковых полка чапаевцев. Теперь к ним прибавились два полка кавдивизии. Кавалеристы — мы продолжали их так называть, хотя оба эти полка уже окончательно расстались с конями и сняли пулеметы с тачанок, — внесли свой вклад в разгром 14-й дивизии противника. В ночном бою 27 августа они основательно потрепали ее 13-й полк, захватив немало разного оружия. Это был один из тех боев, общий исход которых сорвал попытку врага наступать на наш левый фланг широким фронтом.
В последующие дни атаки противника сосредоточились яа сравнительно узком около двух километров — участке, примыкающем к дороге, что идет от Беляевки к Одессе через Фрейденталь, Красный Переселенец и Дальник.
Здесь, прикрывая самый прямой и короткий путь на Одессу с этого направления, оборонялся 287-й полк Чапаевской дивизии. 29 августа он совершил подвиг, о котором, мне кажется, нельзя сказать сильнее, чем было сказано в лаконичном боевом донесении штаба дивизии:
"287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось 740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые позиции".
В Чапаевской дивизии этот полк был новым. Он вошел в ее состав при перегруппировке войск на рубеже Днестра. Но уже одним таким боевым днем он доказал, что достоин принявшей его легендарной дивизии. 740 штыков — это всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои позиции.
287-м стрелковым временно командовал А. И. Ковтун-Станкевич, числившийся по штату начальником дивизионной разведки. По званию он был всего-навсего капитаном, но комбатом воевал еще в гражданскую. Я немного знал его по предвоенным месяцам, когда штаб чапаевцев и наш помещались по соседству у Дуная (знал просто как Андрея Игнатьевича Ковтуна — второй частью своей фамилии он краткости ради не пользовался). Тогда капитан только что пришел из запаса после большого перерыва в военной службе.
Генерал Петров впервые встретился с ним, став комдивом Чапаевской и начальником Южного сектора. Обстановка не позволяла Ивану Ефимовичу самому побывать везде, и он давал отдельным командирам штадива, внушавшим ему особое доверие, задания, которые формулировал примерно так: "Немедленно отправиться туда-то и лично проверить организацию обороны в каждой роте, каждом взводе. Самому пройти но переднему краю, не полагаясь ни на чьи доклады. Обнаруженные недочеты устранять на месте. Если потребуется — действовать от моего имени. По окончании работы доложить мне". Такое задание — касалось оно как раз 287-го полка — получил и начальник дивизионной разведки.
По тому, как он это задание выполнил, Петров, хорошо разбиравшийся в людях, очевидно, уже составил представление о личных качествах и возможностях капитана. Несколько дней спустя был ранен командир полка Султан-Галиев, и заменить его Петров приказал Ковтуну.
Выдвижение оказалось удачным. Правда, до нас доходило, что порой новый командир полка ведет себя слишком уж отчаянно. Например, однажды увидев в бинокль, как упал командир двинувшейся в контратаку роты, он вскочил на стоявшего у КП оседланного копя, догнал роту и сам повел ее вперед… Впрочем, происходило это при чрезвычайных обстоятельствах — враг прорывался к полковому КП, угрожая его обойти.
— Командует уверенно, — делился впечатлениями о капитане направленец по Южному сектору И. II. Безгипов. — В штабе полка нового командира встретили, правда, сначала настороженно, тем более что Султан-Галиева все любили. Однако присмотрелись и оценили быстро.
Ковтун-Станкевич вскоре стал майором (а впоследствии и генералом). В Севастополе он был начальником оперативного отдела нашего штарма, и таи мне довелось узнать его ближе.
Вообще на одесских рубежах частенько возникали такие ситуации, когда только собственное чутье могло подсказать командиру, где в данный момент его место. Был и такой случай: Иван Ефимович Петров приказал поставить на "пикап" два станковых пулемета и мчаться вдоль переднего края одного из своих полков, фактически — по ничейной полосе. Сам он вскочил на подножку п стоял так, держась за дверцу кабины. Атаковавшему полк противнику, попятно, не могло прийти в голову, что в этой машине — генерал, но внезапное появление "пикапа" со строчащими на ходу пулеметами на какой-то момент ошеломило гитлеровцев, А наши бойцы видели комдива. И быть может, только такое его поведение, тоже никакими правилами и традициями не предусмотренное, заставило измученных, смертельно уставших бойцов подняться в последнюю контратаку, решившую исход боя на этом участке в пашу пользу.
Численный перевес противника особенно почувствовался после появления у него на этом направлении двух свежих дивизий.
31 августа враг прорвал юго-западнее Дальника оборудованный здесь дополнительный передовой рубеж, и чапаевцы вынуждены были оставить селение Ленинталь. Тут наметился опасный клин, который мы и пытались ликвидировать контратаками, предпринятыми 1 и 2 сентября. Однако на это сил не хватило. Оставалось удовлетворяться тем, что врагу не дали продвинуться дальше.
На центральном участке противник перегруппировывал свои войска. Выдались сутки, когда в армейском журнале боевых действий можно было записать: "На фронте 95 сд ночь прошла спокойно". За день с этого направления поступило в госпитали менее пятидесяти раненых.
Затем атаки возобновились. Разгорелись жестокие бои за Вакаржаны, за район хуторов Важный и Октябрь, что стоят в степи слева от железной дороги на Тирасполь. И как ни тревожил тогда нас Восточный сектор, приходилось все время оглядываться на Западный: выстоят ли сегодня там?
Командарм Софронов привык полагаться на Воробьева больше, чем на кого-либо из командиров, возглавлявших секторы обороны. Он уже знал, что у генерала Воробьева можно при крайней необходимости временно взять целый полк, как это было сделано при прорыве противника у Кагарлыка, и все равно дивизия свой фронт удержит.
Но и Воробьев в свою очередь привык опираться на опытнейших командиров полков, каких мы не имели на других направлениях. Три стрелковых полка — три кадровых, "довоенных" полковника. Во многих ли дивизиях было так в августе сорок первого? А теперь, когда и Сереброва, и Соколова, да и начальника штадива Чиннова санитарный транспорт увез на Большую землю — в тыловые госпитали, многое изменилось. Из трех прежних командиров полков в 95-й Молдавской оставался один П. Г. Новиков. Причем было уже намечено назначить этого полковника командиром кавалерийской дивизии.
241-й стрелковый полк Новикова, оборонявшийся на правом фланге сектора, часто имел в строю меньше бойцов, чем какой-либо другой полк дивизии, но вражеские атаки отбивал успешно. Мне не перечислить здесь даже те примеры мужества и доблести его бойцов и командиров, которые попадали в донесения и сводки. Скажу только о человеке, чья должность обычно редко требует самому браться за оружие, — о начальнике штаба полка майоре А. А. Кургиняне.
Как мне было известно от капитана Шевцова, почти непрерывно находившегося в, 95-й дивизии, майор Кургинян не раз сам становился и к пулемету, и даже к орудию. Становился не в силу своего горячего темперамента, а потому, что в тот момент больше некому было заменить павшего бойца. 30 августа начальник штаба повел в контратаку оставшуюся без командира роту. После того как наши бойцы ворвались в неприятельские траншеи, он открыл огонь из только что захваченного там миномета… Нужно ли объяснять, каково приходится полку, где все это делает начальник штаба? И все же за полк Новикова генерал Воробьев большей частью был спокоен.
С подполковником Опариным, который заменил в 90-м стрелковом Соколова, комдиву приходилось уже труднее. Опарину, судя по всему, было не занимать личной храбрости, однако ему недоставало соответствующего должности опыта.
Что касается 161-го полка, то командир, назначенный после ранения Сергея Ивановича Сереброва, оказался совершенно неподходящим. А если послали в полк человека, который не сумел сразу взять бразды правления в твердые руки, остается одно — побыстрее исправить ошибку.
Тогда ее исправили через два дня. Но за это время новый командир, хотя он и находился безотлучно на полковом КП, фактически выпустил из рук управление подразделениями. Утрачен был и локтевой контакт с соседями. И никакие контратаки, в которые водили бойцов командиры рот, батальонов и комиссар полка С. Е. Ливший, не смогли предотвратить захват противником хуторов Важный и Октябрь.
Командарму пришлось срочно перебросить на машинах на участок 161-го полка восемьсот кавалеристов (хорошо, что была такая возможность). Воробьев выслал туда же последний дивизионный резерв — свой разведбатальон. И положение было кое-как восстановлено, прорыв фронта в районе хуторов предотвращен.
В том бою разведбат потерял последние свои броневички и танкетки, выведенные из строя вражеским огнем. В донесении штадива сообщалось также, что тяжело ранен командир батальона старший лейтенант М. Г. Долгий.
Эта фамилия не раз появлялась в боевых донесениях и оперсводках начиная с 18 августа, когда разведбат отличился при ликвидации попытки противника прорвать фронт у станции Карпово. Я никогда не встречался со старшим лейтенантом Долгим, но успел составить представление о нем как о смелом и решительном командире, чей батальон успешно действовал на самых трудных участках. В 95-й дивизии, как и в Чапаевской, разведбат постоянно посылался в качестве ударного подкрепления туда, где произошел или наметился прорыв.
— Долгий производил обманчивое первое впечатление, — рассказывал впоследствии Василий Фролович Воробьев. — Какой-то неуклюжий, неповоротливый, просто увалень… А по натуре — герой. Какие только дыры мы не затыкали его батальоном, и всегда он в гуще боя! И вечно у него что-нибудь забинтовано — то рука, то голова. Без повязок, кажется, его и не видели.
Последнее ранение старшего лейтенанта оказалось смертельным, и несколько дней спустя Михаил Григорьевич Долгий умер в госпитале. Узнав об этом, генерал Воробьев приказал снять ночью с передовой весь разведбат и доставить на машинах в город — отдать последний долг командиру. В одесских условиях такая почесть была редкой и говорила о многом.
А перед этим разведбат потребовалось ввести в бой в районе командного пункта 161-го полка.
Вместо снятого командира в полк послали майора Н. М. Толстикова работника оперативного отдела штарма. Не помню сейчас, чем приходилось ему командовать до перехода на штабную службу, но, конечно, не полком. Однако сейчас это был наиболее подходящий кандидат. Так считал и Воробьев, успевший познакомиться с Толстиковым еще в оперативном отделе.
Майор прибыл в полк вечером и провел всю ночь в подразделениях. Утром на участке полка возобновились атаки пехоты и танков противника. На этот участок переключили вою дивизионную артиллерию. Полковник Рыжи направил туда же огонь береговых батарей и кораблей. Было сделано все возможное, чтобы враг здесь не прорвался. Однако полковой КИ оказался окруженным. Пришлось вновь посылать на выручку разведбат. Вместо раненого комбата его повел в бой капитан В. П. Сахаров — начальник оперативного отделения, временно возглавлявший штадив.
В те же часы был атакован правый фланг дивизии — полк Новикова. Воробьев знал, что там почти все батальоны по числу бойцов не больше нормальных рот. Но усилить правый фланг он мог лишь двумя машинами с зенитными пулеметами под командой штабного оператора старшего лейтенанта Дацко.
Счетверенные зенитные пулеметы предназначались для противовоздушой обороны командного пункта дивизии, но давно вели огонь главным образом по пехоте и сделались своего рода летучим резервом, быстро выдвигавшимся на участки сильных атак. Вовремя подоспели они и в тот раз. Как доносил Новиков командиру дивизии, огонь "счетверенок" прижал к земле целый вражеский батальон и не давал ему подняться.
Трудный для 95-й дивизии боевой день, о котором я сейчас рассказываю, закончился тем, что и на правом фланге, и в центре атаки противника были отбиты. Генерал Воробьев остался доволен новым командиром полка: в сложнейшей обстановке Толстиков не растерялся.
В этот самый день с Большой земли прибывало первое маршевое пополнение. Наши поредевшие части так нуждались в нем, что даже самые выдержанные командиры проявляли нетерпение, поджидая уже подходившие к фронту резервы.
Конечно, одной тысячи бойцов, которых мы смогли выделить 95-й дивизии, было недостаточно, чтобы существенно уплотнить ее боевые порядки. Сутки спустя Воробьев уже спрашивал меня по телефону:
— Николай Иванович, нельзя ли подбросить нам еще человек пятьсот? Можно невооруженных — винтовки найдутся…
Я ответил, что направляем вдвое больше, и притом с оружием — маршевые батальоны с Большой земли продолжали прибывать. За два дня в 95-ю дивизию влилось свыше двух тысяч бойцов. Одновременно Воробьеву было послано несколько одесских танков, первые образцы которых прошли боевое испытание у чапаевцев.
В результате четырехдневных атак противника в последних числах августа (напомню, что в это время враг наступал и в Южном секторе, а в Восточном яростно штурмовал подступы к Пересыпи) на отдельных участках Западного сектора наши войска были оттеснены на полтора-два километра.
Затем здесь опять наступило короткое затишье, означавшее, по-видимому, очередную перегруппировку неприятельских сил. 2 сентября оно разрядилось ожесточенными атаками. Но новый натиск не застал 95-ю дивизию врасплох.
3 сентября — в день, на который Антонеску назначил (в пятый или шестой раз!) взятие Одессы, не произошло ничего из ряда вон выходящего. Трудное положение возникало то на одном, то на другом участке, но на помощь пехоте приходили где артиллеристы, где летчики. С моря вели огонь корабли. И все вражеские атаки были отбиты.
Словом, день был как день. И быть может, тогда мне не показалась бы столь красноречивой запись, сделанная в тот день Василием Фроловичем Воробьевым, которую сейчас хочется привести:
"…Растянутые в жиденькую цепочку полки оказывали наступающему противнику упорное сопротивление. На отдельных участках бой шел в окопах. Командиры 161 и 90 сп просили помощи, но резервов опять нет. Выручали артиллерия и авиация. Три дивизиона береговой артиллерии и два дивизиона нашего 57-го артполка вели огонь по району южнее хутора Важный. Наблюдатели доносили, что ничего не видят из-за дыма — таков был огонь.
Противник был положен на землю, и его продвижение приостановлено. Вообще артиллерия творит чудеса. Несмотря на широкий фронт, вся дивизионная и даже береговая артиллерия способна вести сосредоточенный огонь по любому району, успевая помогать соседям слева и справа…"
В тот день было много раненых. В числе их оказались подполковник Опарин, прокомандовавший всего несколько дней 90-м стрелковым полком, и отважный майор Амбиос Кургинян.
Начальник штаба 241-го полка, как выяснилось, опять занялся "не своим делом" — в горячий момент сел в машину с зенитными пулеметами, вывел ее к переднему краю и огнем счетверенных "максимов" заставил залечь атакующего противника. Но, прежде чем машина успела сменить позицию, ее накрыл залп вражеской батареи.