Подобная глава не уместна в книге об образах, причем не уместна по двум причинам. Во-первых, потому что не стоит вдаваться в общие рассуждения об образах. И даже специфические сновидения, упомянутые в качестве примеров из личной практики, все равно будут обобщением. По своему определению, образ всегда точно выражен и несёт в себе признаки и внутренние связи, благодаря которым его можно понять. Те общие рассуждения, которые будут представлены в этой главе, могут помочь разве что в углублении понимания определенных групп образов. Но они не помогут в понимании любых образов, которые вы обнаружите в своих сновидениях. Потому, дорогой читатель, вам стоит иметь ввиду, что в этой главе вы не найдёте объяснения тому, что значат ваши сновидения.
Во-вторых, потусторонний мир указывает на психическую перспективу, на взгляд души, которому нельзя привести адекватных рациональных примеров. Добавление к вашему привычному подходу работы со сновиденими еще и потустороннего мира привдет лишь к предательству сновидений. Предпогалось, что предыдущие главы, которые вы прочитали, приблизили вас к душе, а вашу душу – к потустороннему миру. Наличие в данной книге главы с названием “практика” приводит к возможности превратного понимания этой книги, из-за “практических замечаний, которые помогут читателю”.
Особенно, стоит уделить внимание возможности неправильного прочтения “метафоры смерти” (pp. 64f). Те образы, которые её сопровождают, не являются ключом к сновидениям смерти, как если бы сновидения с черными псами, переполненными водой сосудами, зеркалами или же ямами в земле могли быть сигналами неизбежной и буквальной смерти. Никакая образность не может служить свидетельством буквальной смерти. Подобное понимание могло бы быть натуралистичным и дневным подходом к сновидению, как например, практически использовать сновидение в жизни, даже если они значат предсказание смерти. То, о чем говорят подобные сновидения, не может быть даже образностью потустороннего мира, ведь любое сновидение и любое божество, включая героя, обладает собственным стилем сопровождения нас в потусторонний мир, но лишь в том случае когда мы принимаем перспективу потустороннего мира. Мы не предлагаем вам образы потустороннего мира (подобно символам Великой Матери, Пениса, Самости), как если бы архетип был общей абстракцией проявляющейся в определенных группах символических образов. Но все обстоит несколько иначе, потусторонний мир – это перспектива самих образов, благодаря которой наше сознание входит или же инициируется в представления потустороннего мира. И вся та образность, о которой мы будем говорить на следующих страницах, способствует этой инициации. Когда они воспринимаются соответствующим образом, тогда они могут привести вас к совершенно различным инсайтам, отличным от ожидаемых.
И потому была написана эта глава, несмотря на все мои опасения, и, частично, ради них же. На следующих страницах у нас будет возможность обсудить массу идей и соображений, встретиться со взглядами которым я возражаю (потому что они столь близки мне?), предложить альтернативное отношение к темноте в наших сновидениях и в человеческой природе, её теням, патологиям, и холодной нечеловеческой дали. И ради вас, Читатель. Обычные книги о сновидениях всегда рассказывают нам о значении снов. Не стоит не учитывать тех архетипических ожиданий читателей, которые могут быть связаны с книгой, в названии которой есть слово “Сновидение”. Потому в этой главе мы будем пытаться проплыть между Сциллой причинения вреда читателю и Харибдой вреда сновидениям. Потому будьте внимательны к возможному использованию в вашей практике того, что вы обнаружите в этой главе.
Слово практика обладает неприятной историей: Гомер использовал его для описания коммерческих предприятий, а благодаря Платону это слово стала означать скорее техническое знание прикладных наук, позже Аристотель использовал его в связи с контекстом этики и политики. Потому тут мы попрощаемся с греками. Мы можем зафиксировать значение этого слова, предварительно сдвинув его смысл в сторону наших занятий за пианино, или же в спортзале, или на сцене – ближе к разминке, репетиции, ежедневным упражнениям. Мы практикуем ради осознания мелких деталей, которые в ином случае могу остаться незамеченными. Психотерапия сновидений – это также практика. Мы выполняем её упражнения не для того, чтобы стать практичными и полезными, но чтобы стать умелыми.
§ Темные Фигуры
§ Болезни
§ Животные
§ Водные Образы
§ Воспоминание и Забвение
§ Замедление и Время
§ Круглые Формы
§ Психопатия
§ Лёд
§ Ритуальное Принятия Пищи
§ Музыка, Карнавалы, Цирки и Клоуны
§ Двери и Врата
§ Грязь и Диарея
§ Обоняние и Дым
§ Пространство
§ Об Отношении к Сновидениям
Тёмные Фигуры
Относительно черного цвета в сновидениях, мне хотелось бы осторожно пройти мимо богатства символизма этого цвета, различных представлений о тьме происходящих из религиозного мистицизма и из алхимического символизма нигредо лишь затем, чтобы ограничить себя темными фигурами сновидений (1).
Понимание этих темных фигур как теней есть лишь юнгианской конвенцией, для которой нет никаких объективных причин. При этом, аналитическая психология имеет склонность видеть такие фигуры сновидений чем-то земным близким Гее или Деметре, и потому потенциалами жизненного (сексуального, плодородного, агрессивного, сильного, эмоционального). И более того, на содержание этих темных, теней, влияют еще и социологические настрои. Личные ассоциации с темными людьми в культуре влияют на интерпретацию этих образов. Сегодня черная тень, предположительно, несёт в себе спонтанность, революцию, тепло и музыку, и пугающие образы криминала. В другие времена, черные фигуры в сновидениях белых могли быть обезьяноподобием, вялостью, подобострастием и глупостью, но также могли и оказаться удивительной силой и целостностью, “первочеловеком” Антропосом. Темные фигуры сновидений вынуждены нести на себе любой тип социологической тени, от настоящей религии до честности, от трусости до зла. Следуя этой социологичесой моде мы забыли о том, что Темный Человек – это Танатос (2).
Как мы уже видели ранее, в Египте обитателй загробного мира называли тёмными, а в Риме – inferi и umbrae. Франц Симонт утверждает, что “этим подразумевается не только идея их трудно уловимой сути, но и то, что жители этого сумеречных пространств потустороннего мира были черными, что этот цвет часто связывался с ними, а также был и цветом жертв, которые им приносили, и цветом траурных одеяний, которые носили в их честь” (3).
По моему мнению, архетипически правильней, и даже психологически верней, будет воспринимать эти тёмные фигуры сновидений через их связь с потусторонним миром. Присущая им скрытность и ореол насилия связаны с насильственной феноменологией Гадеса, о котором мы уже говорили в предыдущих главах, ведь в кошмарных погонях за нами они подобны демонам смерти. Они – это призраки, которые возвращаются из вытесненного мира мертвых, но не из вытесненного на окраину города гетто. Их послание в первую очередь является психическим, и только потом витальным. Они сбивают нас с ног, крадут наши “вещи” и пугают Эго, ожидая его за запертыми дверьми его дома.
Другими словами, их пугающие качества проистекают из их действительной динамики, которая не видна нашим социологическим предрассудкам. Конечно же, мы напуганы ими, когда ночью они приходят к нам из царства смерти. Но тревога, как нам известно еще со времен Фрейда, свидетельствует о возвращении вытесненного, и сегодня вытесненным являются не сексуальность, не криминал и не жестокость. Ничего из того, что, как мы считаем, темные фигуры “символизируют”, не является сегодня вытесненным. Они представляют смерть. Вытесненное – это смерть. И смерть возвеличивает их.
Следуя этим размышлениям, тёмные фигуры сновидений уже не должны нести на себе социологическую тень (ради фантазии развития Эго), витальность (ради героической силы Эго) или же неполноценность (ради моральных или политических фантазий Эго). Другими словами, нам следует уйти от черной псевдо-психологии и прийти к естественной психологии теней, чтобы восстановить в этих тёмных фигурах “идею трудно уловимой сути”.
1. Realms of Color, EJ 41 (1972)
2. Herzog, Psyche and Death, p. 196
3. Cumont, After Life, p. 166
Болезни
Встречаясь с болезнями в сновидениях, а также ранениями, немощью, умиранием, их можно рассматривать как содержания, которые ведут сновидца в Аид (В фольклоре считается, что больные дети и животные одержимы демонами смерти). Эти содержания обладают огромным психологическим значением, и им стоит уделять особое внимание во время работы с такими сновидениями, потому что они предоставляют материал для opus contra naturam. Эти образы свидетельствуют о возникающих в нас переменах (но не о наших попытках изменить их), и потому они, в данном случае, выступают как психопомпы. Те содержания сновидений, которые выглядят наиболее патологичными (об этом можно прочитать в другой моей работе (4)), являются также и наиболее перспективными для созидания души.
Из архетипической перспективы потустороннего мира мы можем пересмотреть и уточнить некоторые аналитические интерпретации, например, представления о “больной аниме”. Не стоит воспринимать это представление каким-либо личным или же натуралистичным образом. Как писал Херцог: “существует множество представлений о Хюльдре, Госпоже Метелице, Матери Мира, которые утверждают, что за её спиной находятся ямы, полные червей и змей, в которых что-то гниёт и разлагается” (5). Обычно подобные образы в анализе сновидений или интерпретации волшебных сказок считаются признаками “больной анимы”, ведь этот образ отражает то насколько слабой является анима (чувственность, феминность, Эрос, что вам угодно) человека, которому приснилось это сновидение, или же культуры, в которой возникла данная сказка.
Вместо того, чтобы рассматривать этот образ как аниму, которой пренебрегают и которой необходимо оказать помощь, медицинское внимание, помочь с развитием. Вместо того, чтобы рассматривать этот образ как призыв посредством вины к Эго совершить нечто, мы можем увидеть его как душу, которая проходит через процесс разложения, совершающий шаг, подобный шагу Персефоны в бездну. Ямы, змеи, черви потустороннего мира уже незримо проникают в неё, за её спиной.
4. Джеймс Хиллман, “Пересмотр Психологии”, часть 2 “Патологизация”
5. Herzog, Psyche and Death, pp. 199-200
Животные
Перед тем, как приступить к размышлениям о животных в сновидениях, я хочу вам напомнить о том, что царство животных намного больше и разнообразнее нашего. Мы же являемся одними из его представителей, потому мы можем рассмотреть лишь несколько осторожных уважительных замечаний касательно их образов. Мы – граждане мира животных, с которыми, при этом, мы находимся не в лучших отношениях.
В глубинной психологии образы животных интерпретируют обычно как отображения инстинктивного, сексуального, дикого. Эволюционные теории и христианские предубеждения также являются частью подобной картины толкования. Я же предпочитаю рассматривать животных в сновидениях как Богов, как божественные, разумные, автохтонные силы, которые требуют уважения к ним. Неизменные принципы поведения, которым животные следуют в природе, подобны законам Дике и Фемиды, которые поддерживали структуру мира античных Богов. Экология похожа на политеизм, ведь она также раскрывает взаимосвязывающие и взаимоограничивающие принципы автохтонных сил, каждая из которых обладает собственной красотой и великолепием, а также является чем-то уникальным и, в тоже время, универсальным. Животные, подобно богам, нуждаются друг в друге, и потому следуют божественной справедливости ограниченности собственного вида.
Предыдущий параграф не так уж и надуман, как может показаться при первом прочтении. История искусства и религии (двух областей, которые исторически сложно разделить) демонстрирует нам, что Боги обладают животными формами, что жертв именно животных Боги ждут от нас, а также то, что отношения с животными требуют определенной чувствительности и ритуальности, подобной той, которую мы оказываем Богам.
Я не обращаюсь к витальной герменевтике в случае присутствия животных в сновидениях, так как я не предпочитаю считать образы животных отображениями наших инстинктов. Далее я попытаюсь отойти от интерпретирования животных в сновидениях как образов жизни, как образов отображающих нашу силу, амбиции, сексуальную энергию, а также как любые проявления раджаса (гуна страсти в индуизме), различных требований желания или же компульсивных грехов и пороков, которые мы в нашей культуре проецируем на животных, и продолжаем проецировать в наших интерпретациях сновидений. Если мы попробуем рассмотреть животных с точки зрения потустороннего мира, то увидим их как курьеров души и, возможно, как тотемных курьеров наших смертных душ, помогающих нам видеть во тьме. Для того, чтобы понять чем они являются и что они делают в сновидениях, необходимо уделить больше внимания самому образу сновидения, а не нашим реакциям на него. Подобно засидке на уток или же охоте на оленя, наше внимание должно быть полностью сосредоточено на образе животного, на любых его проявлениях, а также на нашем смущении и волнении от попыток следовать аккуратным проявлениям его спонтанности. Только тогда мы сможем понять то, что это животное значит для нас в наших сновидениях. Но ни одно животное никогда не содержит лишь один смысл, ни одно животное не значит просто смерть.
В нашей традиции мифов и фольклора потустоннего мира лишь несколько животных проявляется достаточно часто: собака Гекаты, Цербер Гадеса, темно-синий шакал Анубис; лошадь из колесницы Гадеса, всадника смерти и погонщика кошмарных образов; небольших птиц мы считаем душами ушедших, а крупных – крылатыми демонами смерти; змеи же считаются хтонической стороной Бога, той его частью, которая скрывается в незримом – в норах и полостях земли, которая воплощает в себе души умерших. Также мы можем отметить животных, которых приносили в жертву Богам и Богиням, принадлежащим к потустороннему миру: беременных коров приносили в жертву Теллус, свиней – Деметре, собак – Гекате. В некоторых сказках смерть принимала облик рыбы, волка, лисы. Некое неконкретное рогатое черное животное также часто служило образом смерти. Нередко этим животным оказывался черный козёл, которого, согласно Фарнеллу, никогда не любили герои (6). Черных и темных животных приносили в жертву хтоническим силам, особенно в классическое время.
Отдельно стоит поговорить о пауках, которые проявляются в сновидениях, потому что они обычно не связываюстя с символикой потустроннего мира. Пауков обычно связывают с Великой Матерью и вплетают в её иллюзорное полотно (Майя) параноидальных историй, ядовитых бесед, отношений, из которых никак не уйти, а также их связывают с аналитическими фантазиями об анальности. Юнгианцы же порой рассматривают пауков как символы негативной Самости (некой черной восьминогой сущности, которая плетёт мандалы). Они могут утверждать, что образ паука свидетельствует о страхе перед бессознательным стремлением к интеграции.
Стоит отметить, что в природе пауки обычно живут в земле, но пауки из сновидений обычно появляются в воздухе ночного мира, который подобен хтоническому и пневматическому миру мертвых. Потусторонний мир обладает собственным разумом, неким хтоническим разумом природы, который плетёт свою сеть, чтобы ловить в неё взлетающие окрыленные фантазии. Помните ли вы слова Платона о том, что Гадес столь благодетелен, что души никогда не возжелают покинуть его царство? Оставь надежду всяк сюда входящий. Из паутины уже не улететь, и потому легко-крылый пуэрный дух более всего боится хтонического сознания. Потому не пробуйте разбираться с пауком, который посетил ваше сновидение. Обратитесь ко второй половине этого тандема, обратитесь к себе – к эго сновидения. И попробуйте увидеть, кто же вы в этом сновидении. Может вы Девочка Муфточка (*), присевшая на минуточку, или же вы – то слабое жужжание мыслей, обеспокоенных силами воображения того, скрытого за природой, глубинного ума, который организовывает вашу судьбу согласно собственному пониманию?
Основная мысль, которую я хочу донести до вас в этом эссе, состоит в том, что существует множество путей в потусторонний мир, соответствующих каждому животному. Нас туда можем привести собака, или же какая-то собака может преследовать нас до него, но также пугающий опасный пёс может преграждать наш вглубь. Мы можем попасть в потусторонний мир благодаря исступленному восторгу от жесткой езды на лошади, но можем и спуститься в него подобно птицам: щебеча, паря и пикируя, – благодаря внезапному вторжению духа. А также можно спуститься в мир мертвых следуя собственному свинству, которое в своих глубинах также обладает скрытой святостью. При этому не стоит буквализировать тот тип нисхождения в Аид, который презентует животное, связывая его с физическим животным. Животные в сновидениях являются скорее familiaris, немыми братьями нашей души или же лекарями души, которые понимают психические принципы иначе, чем наше дневное Эго, и которые таким образом являются смертью для бодрствующего мира.
Нам стоит уделить должное внимание животным, которых мы встречаем в сновидениях, особенно если учтём эти распространенные верования в то, что в животных воплощаются души наших предков. Согласно миру ночи, эти образы несут в себе те специфические душевные качества, то поведение и ту суть, для которых нет лучшей формы, чем форма животного.
Появление животных в сновидениях возвращает нас к Адаму. И мы находим его в пещере, в которой он рисовал животную душу на стенах подземелий воображения. Конечно же, разные животные обладают различными свойствами и формами витальности, и потому некоторые заявляли, что “животные в сновидениях символизируют инстинкты, они отображают нашу примитивность и дикость”. Но это не так. Во-первых, потому что они не принадлежат нам и не являются нами или же нашими частями. Во-вторых, потому что они не являются образами животных, но образами в форме животных. Эти животные из сновидений показывают нам, что и у потустороннего мира есть свои клыки и когти, и тем самым позволяют нам осознать, что образы – это всегда даймонические силы. Но, по крайней мере, мы можем оказать им то первобытное почтение, которое мы можем увидеть в Адаме, рисующем животных в темноте пещер, который уделял столь много внимания каждому животному на своих рисунках, что, кажется, мог дать им имена. Нам нужны эти огромные пещеры и любящее внимание. И тогда они, возможно, смогут прийти к нам и рассказать о себе.
Жертва животного в сновидении может инициировать вас для нисхождения в потусторонний мир. Подобное действие не стоит рассматривать только с позиции дневного Эго, для которого оно будет значить жертвование чьей-то жизненной силы. Я могу привести в пример случай с женщиной, которая начала анализ со сновидения, в котором “ей надо было умертвить её пса”. Этим псом была немецкая овчарка, которых держали в их роду, и которая теперь принадлежит её дочери. Во сне она привела пса к ветеринару, который “усыпил её”. Можно увидеть в этом сновидении сочетание мифа о Деметре и Персефоне, мифологемы семейного духа-защитника, который бдительно следит за своим стадом, а также мотива о псе, который является духом указывающим путь в мир мертвых. Животное отправилось ко Сну и Смерти, и этой женщине также пришлось присоединиться к нему в этом, ввиду её чувств потери, летаргии и одиночества. Ветеринар оказывается также и животным-лекарем или же тем, кто обладает естественной природной мудростью, и потому способен провести обряд смертельной терапии для животного. После этого сновидения в дальнейшем последовало множество встреч с её предками, духами её умерших родственников, порочными желаниями и древними грехами. Её пёс больше не защищал её от пса. Её пёс теперь жил в мире снов, он копался в её сновидческой земле и доставал из неё всю грязь и все кости. Nekyia началась.
* популярная английская детская потешка, одна из наиболее часто попадающих в печать в середине ХХ века:
Девочка Муфточка,
Сев на минуточку,
Приготовилась съесть творожок.
Тут пришел паучок,
И присел рядом с ней -
А она убежала скорей.
6. Farnell, Greek Hero Cults, p.155 (Козёл “связан” с Паном и Дионисом)
Водные образы
В обсуждении этих водных образов сновидений (океанов, рек, озер, бассейнов, ванн) мы отойдем от привычного символизма очищения и крещения, догматичной мудрости и материнской утробы, а также уйдем от еще более общих связей с энергией жизни, Меркурием, и бессознательным. Вместо этого, мы обратимся к Гераклиту (фрагмент 36): “для души смерть – стать водою…” и (фрагмент 77) “для души услада или смерть статью влагою”. Юнг в своей работе “Rosarium philosophorum” (CW 16) расширил это понимание смерти души с помощью элемента воды. И там он также обращался к Гераклиту.
Если бы объединим слова Гераклита о воде и влаге с известным алхимическим принципом “ничего ни делать, пока все не станет водой”, тогда мы придем к тому, что делание начинается с умирания. Когда образ сновидения оказывается влажным, то это свидетельствует о стадии расстворения (dissolutio) и становления, в Башляровском смысле, более психологичным. Ведь вода – это элемент задумчивости, элемент рефлексирующих образов и их непрерывного, непостижимого течения. Влажность в сновидениях свидетельствует о том, что душа наслаждается собственной смертью, что она наслаждается этим процессом отпускания буквальных и четких представлений.
Погружение в воду расслабляет нашу сцепленность со своими представлениями и позволяет продвинуться дальше того, что раньше было тупиком. Эти “воды”, в которые погружается сновидец, могут быть чем-то подобным новому окружению или же новым телом его веры, которое захватывает и затягивает его в свои глубины или же, наоборот, может поддерживать. Они могут быть подобны новым сексуальным отношениям, в которые погружено тело. Они могут быть подобны реке, которая неудержимым потоком уносит вас куда-то (Посейдон был одновременно и рекой, и конём), или же быть рекой, в которой можно плыть чувствуя глубокую поддержку. Воды могут быть холодными и теплыми, и горячими, и несдерживаемыми, и мелкими, и чистыми – ведь, как говорил Башляр, водный язык богат метафорическими грёзами. В Аиде было как минимум пять рек: “чудовищная” Стикс, “пылающий огнём” Пирифлегетонт, “река воплей” Кокит, “река скорби” Ахеронт, и “река памяти и забвения” Лета. И снова, я хочу, чтобы вы обращали внимание на то, какого типа вода присутствует в сновидении, потому что нельзя считать, что вода всегда подразумевает поток жизни.
Водная инициация приводит к обновленной подвижности и текучести. Интерпретация сновидения часто связывает воду с эмоциями (аффектами или чувствами), но эта инициация также обладает неким объективным элементарным качеством, подобным самой воде. Если внимательно всмотреться в сновидение, то обнаружиться, что эта эмоция сосредоточена в сухой эго-душе, которая расстворяется, но в не водах, которые просто присутствуют, прохладных, спокойных и принимающих.
То, что является наслаждением для образной души, является ужасом для эго-души. В сновидениях мы боимся быть унесенными горными речными потоками, затянутыми в омуты, захваченными цунами, которые обычно понимаются (сухими аналитиками) как свидетельства возможной опасности того, что сновидец может быть захвачен своим бессознательным в эмоциональном психозе, или что его сознание могут переполнить фантазии, что он может оказаться без опоры и без понимания происходящего. Гераклит же, подобно алхимической психологии, видит эту смерть в водах как способ растворения земли старой, в то время как образуется земля новая (фрагмент 36): “Душам смерть – стать водою, воде же смерть – стать землею; из земли же вода рождается, а из воды – душа”.
Буквальная зафиксированность в земных проблемах обездвиживает душу, и потому ей “смерть – стать землею”. Душа желает быть в движении, она желает быть потоком. Так как смерть также значит и душевное восприятие, тогда те же самые фиксации помещают душу в землю, а землю в душу, придавая материальному новый психический смысл. Психическое значит оформленное, ведь “из земли вода рождается”. Тогда мы можем увидеть и почувствовать ценность этих психических фиксаций. И это обновляет воды и душу.
Буквализация и зафиксированность убивают поток и приводят к забвению душы, потому они и требуют растворения. И потом то, что было растворено, создает новый земной вал, препятствующий потоку. Таков этот вечно повторяющийся процесс, алхимический цикл созидания души, для которого необходимо растворение в воде. И потому бояться воды в сновидениях значит бояться быть окруженным или же тонуть в теле этого цикла, которые приносит столько наслаждения душе.
Воспоминание и Забвение
Весь вопрос воспоминания и забвения можно пересмотреть с точки зрения архетипа Леты, которая, как вы знаете, является элементом Орфических представлений: сновидения, сон, смерть и забвение. В романтизме Лета действительно играла поэтическую роль, но она также оказалась важным элементом развития глубинной психологии. Глубинная психология началась с исследований Фрейдом забытого (в истерии), а также ошибок и провалов в сознании, и свойственной ему легкой забывчивости (OPA, p.261). Юнг двигался в том же направлении, когда исследовал невнимательность в экспериментах с ассоциациями, а также когда обратился в своем исследовании культуры к коллективно забытым областям психологии (гностицизм, алхимия, мифология). Следуя Лете они оба пришли в потусторонний мир.
К сожалению, психология придает особое значение вниманию и воспоминанию. Дневные стремления к обладанию требуют “хорошой памяти”. Плохая память же оказывается еще более разрушительной для успеха, чем плохое сознание. И потому забвение стало признаком патологии. Но действительно глубинная психология, учитывающая архетипическую перспективу, способна увидеть в забвении также и служение некой глубинной причине. Она способна увидеть в этих ошибках и провалах дневного мира пути, по которым жизненные события уходят из личной жизни, и тем самым опустошают её. Мы должны каким-то образом прийти к лучшему соглашению с Летой, которая правила столько лет (и особенно в последние годы). Понимать её работу как патологичную – значит совершать ошибочный шаг. Романтики лучше понимали Лету.
Карл Кереньи (7) в своей статье о Лете и Мнемозине предполагал, что в античности они обладали значением противоположным тому, которые мы придаём им сегодня. Тогда забвение могло значить бесплодный бег по жизни, подобный тому, как Данаиды в Аиде пытаются наполнить пробитую бочку. В Данаидах мы можем увидеть очередную мифологему потустороннего мира о непроработаных, незавершенных душах (8). Этот бег по жизни ведет к неутолимой жажде жизни, к жадному питью вод забвения, что усиливает это компульсивное желание новых приливов и отливов. Мы забыли не какой-то факт или же чье-то лицо, но саму архетипическую память, саму Мнемозину, мать задумчивого разума, одной которой могло бы быть достаточно для того, чтобы удовлетворить эту жажду. Подобное понимание Леты подтверждает нашу идею о том, что забытое из мира дня, из наших жизней, способствует возникновению иного типа воспоминания. Как только мы уводит наше внимание от потерянных битов информации, мы обращаемся к пустому и глубокому чувству, которое забвение оставляет в нас, которое является матерью размышлений.
Эти многочисленные примеры забывчивости в сновидениях (невнимательности, оговорки, неузнавание людей, опьянение, и само забывание сновидения) могут быть не только связаными со свидетельствами коплексов (которые возникают лишь при прочтении сновидения из позиции дневного сознания) или же строгим цензором наших границ, но также они могут быть способом достижения иной архетипической реальности (9). Сновидения, которые мы забываем, вероятно, сопротивляются памяти, которая одевает на них ярмо дневного мира. Они отказываются служить миру дня. Они не собираются своим материалом усиливать дневное Эго. Но чем больше мы увлажнены потусторонним миром (например, благодаря анализу), тем меньше сопротивления будет у Леты. И сновидения тогда приходят чаще, потому что мы оказываемся в лучших отношениях с тем родом, к которому она принадлежит. Подобное родство забвения и сновидения указывает нам на то, что само сновидение является процессом забвения, удаления содержаний от жизни таким образом, что они уже не содержат в себе интереса для нас, а также позволением себе скользить, быть унесенным потоком, движением от Эго к Душе.
7. Карл Кереньи, Mnemozyne – Lesmosyne: On the Springs of Memory and Forgetting, Spring 1977, pp. 120-30
8. Eva Keuls, The Water Carriers in Hades: A Study of Catharsis Through Toil in Classical Antiquity (Amsterdam: Hakkert, 1974). I.M. Linforth, “Soul and Sieve in Plato’s Gorgias”, Univercity of California Publ. Classical Philology 12 (1944)
9. Роберт Грейвз, “Греческие Мифы”. Плутарх называл Диониса “сыном Леты”. И под Летой в данном случае подразумевается нечто большее, чем просто опьянение. Мы снова обнаруживаем связь Диониса с Гадесом и миром мертвых.
Замедление и Время
Как мы знаем в потустороннем мире отсутствует время. На это еще Фрейд указывал. Тогда почему же мы так часто в своих сновидениях попадаем в ситуации, когда мы куда-то опаздываем, например, когда опаздываем на свой рейс, или спешим на встречу, или ошибаемся с определением текущего времени и пропускаем экзамен (концерт, конференцию). При этом, чем больше мы обращаем на это внимание, тем серьёзней наше опоздание, чем больше мы стараемся успеть, тем медленнее мы при этом движемся.
Подобные эмоции, это торопливое беспокойство стоит рассмотреть в образе. И тогда мы увидим, что Эго Сновидения испугано медленностью, и особенно замедленностью собственного тела, собственных ног. Мы увидим, что образ пунктуальности отражает идеальную приспособленность ко времени других, привязкой к часам, которые позволяют Эго Сновидения идти. Эта пунктуальность в сновидениях раскрывает нам согласованность Эго Сновидения и Эго Бодрствования. А опаздывание указывает нам на дезориентацию Эго Сновидения ввиду неподвластности потустороннего мира времени, несмотря на любые его усилия. Потусторонний мир начал оказываться своё влияние на верхний мир, который теперь отвлекается от своей приверженности времени, и которому все менее стоит соответствовать часовому распорядку.
Потому, когда в сновидениях мы приходим к заключениям следующего характера: “времени совсем не осталось”, “я уже опаздываю и потому стоит поторопиться”, “мой часы видимо поломались”, “похоже, я пропущу начало” – то мы можем прочитать их как свидетельства того, что время скоро остановится. “Часовой механизм” остановился. “Дежурный” оказался застигнут врасплох. Вы упустили счет времени и сами оказались потеряны в безвременьи психического пространства, в котором уже нет возможности двигаться вперёд. Уже не откуда стартовать и некуда сделать новый шаг. Ваши прекратившие движение ноги, кажется, заодно с тем, что за вами гонится. Наступил стазис, и нет места ни прогрессу, ни регрессу. Они не имеют никакой связи с потусторонним миром.
Этот временной шаг из верхнего мира в мир потусторонний посредством опозданий и нехватки времени можно сравнить с переходом от некой истории к её образу с помощью удаления из текста истории упоминаний о времени. Истории разворачиваются во времени. Вначале происходит что-то одно, и тогда происходит что-то другое, а потом что-то ещё. Каждое “тогда” является следствием предыдущего. “Тогда” обладает сугубо временной природой, оно всегда указывает на нечто последующее и даже на результат чего-то предшествующего.
Образы же всегда связывают “тогда” с “когда”, а не создают линейные серии из нескольких “тогда”. События в сновидениях не обращают внимания на время – они будто бы происходят одновременно, а не линейно. Для них временная последовательность не важна.
Например, когда во сне вы (Эго Сновидения) спешите на приём к доктору, тогда вы опаздываете; и когда вы опаздываете, тогда вы спешите к доктору. Опоздание и спешка нераздельно связаны друг с другом. Они происходят друг из друга и усиливают друг друга. Они одновременно появляются в образе “приёма у доктора”, но никогда не следуют за каким-то событием и не предшествуют следующему.
Или вот ещё один пример. Конференция начинается в 3 часа дня, но вы застреваете в лифте, а когда вы застреваете, то чувствуете зов этих 3 часов начала конференции. Застревание и стремление (к трём часам) проявляются в сновидении одновременно, но при этом одно не вызывает другого.
Если рассматривать сновидение из перспективы воображения, тогда оно окажется утверждением сути. Ни курица, ни яйцо не появились первыми. Они нуждаются в друг друге, и соответствуют друг другу, ведь мы находимся не в режиме истории-времени, но в режиме образа-пространства. В потустороннем мире отсутствуют как первопричины так и причинно-следственные связи. Времени нет пути в мир мертвых, и потому его образы представляют нам вечное (постоянное продолжающееся, повторяющееся) состояние души.
Благодаря переходу в режим образа-пространства временные события освобождаются от привычного их понимания согласно перспективе бодрствования, от естественной ошибки связывания сновидений с “реальным” временем и “реальными” часами. Сам феномен замедления содержится в образах лифта или же приёма у врача, в которых и происходят застревание или опоздание. Проблемы же времени расположены где-то в ином месте. Но в связи с кем или чем требуется пунктуальность и создаётся спешка? Что именно не соответствует стремлениям Эго Сновидения: умение распознавать направление, автоматический лифт, замок зажигания, часовой механизм, ноги, ступни? Мы пытаемся найти то место, в котором произошла ошибка, ведь тогда в нём и происходит патологизация, благодаря которой работа сновидения начинает остановку дневного времени.
Если же сновидение не разворачивается во времени, так как потусторонний мир не знает времени, тогда нам некуда устремить эти вопросы. Необходимо отказаться от своих надежд о будущем, во время работы с ними. Когда сновидение останавливает время, тогда и нам стоит остановиться, ведь иначе оно сместится в историю и унесёт нас в потоке времени. Мы можем остановиться, когда не рассматриваем сновидение как некую историю. И тогда у сновидения не будет финала. Это значит, что оно не происходит где-то еще, и что оно происходит постоянно. Сновидение застревает в себе, в своей образности, и потому должно рассматриваться согласно тому, что в нём происходит. Оно застревает в границах собственной структуры, подобно картине, в которой ничто не выделяется первым и ничего не выделяется потом, которую необходимо рассматривать через углубление и объединение отношений внутри её образа.
Если сновидение не происходит где-то еще, тогда и Эго Сновидения, также ограниченное структурой сновидения, попадает в заблуждение образа сновидения, которое останавливает историю-время часов и процесс перемещения часовой стрелки. Эго Сновидения пытается выбраться из сновидения с помощью временной паники. Оно пытается идти “быстрее” из-за страха “замедления”.
Концентрируясь на образе, содержащим в себе время, а также частью которого является числовая символика, мы обращаем особое внимание на временные параметры. Таким образом мы поступаем подобно Артемидору и другим древним толкователям сновидений, которые всегда спрашивали сновидца о времени, в которое произошло сновидение. Приснилось ли оно сразу после отхода ко сну, или проявилось в глубине ночи, или это было утреннее сновидение? Похоже, что они пытались зафиксировать сновидение на неком уровне сна, согласующимся с их теориям. Но также они интересова