– Я понимаю, – удрученно вздохнул юноша, глядя себе под ноги.
– Нет, – голос отца был каким-то чересчур уж въедливым, – я уверен, что ты даже не представляешь себе всей глубины той… гхм… пропасти, которая нас ждет в этом году… и, думается, в последующих тоже. Министерство есть Министерство.
– И чем они пробьют дно в этот раз?
– На свое счастье, ты ее до сих пор не знал. Но это ненадолго. Я говорю о новом преподавателе Защиты.
– Директор снова тебя прокатил? – Гарри почти засмеялся, и раздраженное сопение Снейпа предупредило его, что опасный край очень близок. – А кто это будет?
– Одна удивительная тварь в пять крестов, достойная справочника Ньюта Скамандера…
– Ну, по твоей классификации там место девяносто девяти процентам представителей хомо сапиенс, населяющих Британию. Ровным счетом ничего нового. А чем тогда отличился конкретный экземпляр?
Зельевар остановился, уперся одним кулаком в бок и окинул его хмурым взглядом. Глаза сделались убедительно злобными – зрачка не разглядеть в почерневшей, как уголь, радужке. У любого из студентов с первого по седьмой курс включительно от этого взгляда кровь застыла бы в жилах, но Гарри давно уже изучил папашины квазипедагогические приемы и лишь подыгрывал, да и то не всегда. Прогулка по лесу улучшила его настроение, поэтому сегодня парень не склонен был изображать напуганного ученика. Снейп проворчал что-то про «отягощенную генетику» и, так и не ответив на вопрос «изрядно обнаглевшего мальчишки», продолжил движение по тропе. Ухмыльнувшись, Гарри заковылял рядом. Эх, много бы он отдал, чтобы перенестись в свое далекое ползунковое прошлое и уже осознанно стать свидетелем хоть одного из сражений титанов! Тех самых титанов, которые поровну и «отяготили» его генетику. Крестный наверняка не раз наблюдал шоу, хоть и не может ничего рассказать. Зато он всё помнит, и Гарри помирает от ревнивой зависти, стоит только подумать об этом. Его заветная мечта – увидеть родителей вместе, причем не на мутном магловском снимке, а наяву. Он вздрогнул: словно смрадное дыхание дементора, мысли обожгло напоминание о кошмарах, в которых его мечта сбылась. Сбылась извращенным образом – там папа и мама были вместе, но какой ценой… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет только сном! Гарри поскорее нырнул в спасительную окклюменцию и на какое-то время утратил способность чувствовать что-либо вообще.
– Болтают, что на должности зотишника лежит какое-то проклятье, – ровным голосом сказал он. – Поэтому пусть приходит, добро пожаловать.
– Зараза к заразе не пристанет… – прошипел профессор с мастерством змееуста.
Вечером они аккуратно, по очереди, чтобы не напороться на разгуливавшего по замку Филча или его кошку, спустились в подземелья, в кабинет Снейпа. Гарри сразу заметил в комнате две новые детали: Омут Памяти на постаменте в углу у иллюминатора и накрытую плотной портьерой прямоугольную раму в нише напротив. Будто выказывая любопытство, к нише тянулся переливающийся лазурник, но, судя по опаленным краям, на подступах его регулярно обстригали самым варварским образом. Растение захватило не только стены, но и потолок, и от радужного свечения, похожего на елочные гирлянды, жизнь уже не казалась такой безысходной, как последние полтора месяца. Гарри даже ослабил, а потом и вовсе убрал окклюментные щиты: ночные ужасы потускнели, воспоминания о них больше не кололи поддых тупыми ледяными иглами.
– Что там такое? – спросил он, приближаясь к раме. – Можно?
Отец как-то до неправдоподобия безразлично повел плечами и сам скинул покров с подрамника легким взмахом палочки. Полотно изображало пустой стул среди комнаты, но не прошло и нескольких секунд, как из-за края багета с любопытством выглянула рыжеволосая девчонка. Гарри обалдело уставился на картину: мама! Она состроила неповторимую гримаску и втянулась обратно за край рамы. Чуть помедлила, не утерпела и снова попыталась подсмотреть одним глазом, кто здесь такие. Разглядывать гостя одним глазом – зеленым, как полуденная трава – ей показалось или маловато, или невежливо, поэтому пришлось опять высовываться до плеч.
Да она же здесь ровесница Гермионы, если не младше!
– Привет, а кто ты? – спросила юная Лили, внимательно изучая собственного сына и абсолютно не подавая виду, будто его узнала.
У нее было лукавое – лисье – лицо с таким характерным прищуром глаз, который Гарри часто ловил у себя в зеркале. А этот голос он слышал в своих снах: высокий, звонкий, с особой артикуляцией при произношении «th», «w» и «v», и в маминых устах они звучали по-американски небрежно и по-ее – округло. Правильно про нее говорили: «миловидная девочка», это первое, что приходит в голову при встрече с нею. Не стервозно-красивая, как ее родная сестрица, а всего лишь миловидная. С чем-то таким, чего нет и никогда не будет ни у кого другого. Не будет даже похожего, при всей ее обыкновенности.
И еще густые буйные локоны, живущие своей самостоятельной жизнью, как змеи Горгоны…
– Этот слепок помнит события только до лета семьдесят пятого, – усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу, устало пояснил Снейп. Он говорил о маме так, словно ее здесь не было, в своей обычной манере пренебрежительного превосходства. – О твоем существовании эта… копия не подозревает.
– А если сказать? – вскинулся Гарри. – Можно я скажу?!
Отец фыркнул через губу, предоставляя ему все полномочия, только добавил:
– Оно забудет всё, что ты скажешь, примерно через четверть часа. Поэтому действуй. У нас же до черта времени…
Изо-Лили недовольно нахмурила брови:
– Сев, о чем вы говорите?! Пусть он скажет! Ты снова что-то от меня скрываешь?
Профессор облокотился на поручень своего кресла и прикрыл лицо ладонью. Гарри посмотрел на нее, на него, а потом отвернулся от картины:
– Тогда объясни мне, что происходит? Это же картина по той фотографии, которую мне прислала тетка, да?
– Да, – не меняя позы, откликнулся Снейп, который, как показалось юноше, уже сильно жалел, что обзавелся этой картиной. – Я сотрудничал с одним художником-полугоблином, разработал для него некий реагент – дилюент для магических масляных колеров, если говорить точнее. С помощью этого состава можно «оживлять» портрет вне зависимости от того, умер нарисованный или нет…
– Ты хотел спросить маму, где она сейчас находится?
– …или как погибла.
Он каким-то беззащитным, не вяжущимся с его сварливым тоном, почти детским жестом в задумчивости прикусил кончик указательного пальца одной руки, тогда как другой, нездоровой, зябко охватил себя поперек ребер. Кажется, отец на время даже забыл о присутствии Гарри, и тот не торопил его. Снейп очнулся сам, прекратил постукивать ногтем по стиснутым зубам, отвел палец от губ, чуть виновато взглянул на парня и продолжил:
– Художник был мне нужен еще с одной целью. Я надеялся, что как имеющий отношение к гоблинскому роду, он сможет объяснить мне, почему профилирующая арка в Гринготтсе признала тебя наследником Поттеров, не может ли быть в таком случае каких-то документов, о которых мы не знаем… и так далее. Но с таким же успехом я задавал этот вопрос и Филиусу, – зельевар со злостью усмехнулся: – С чего я вообще решил, идиот, что гоблины чем-то отличаются от любой другой народности? Так же ни в грош не ставят своих полукровок, как и все остальные. Только зря потратил с ним уйму времени… Еще и картина эта…
– По… – но покрывало уже снова запрыгнуло на раму, пряча под собой Лили, у которой от возмущения немедленно покраснели мочки ушей, а волосы взвихрились рыжим ураганом, – …дожди! Ну вот…
– Гэбриел, это не она. Поверь мне. Я на протяжении целых суток готов был молиться на нее, как на икону, я не сводил с нее глаз, я внимал каждому ее глупому слову… Через день мозги прочистились. Постепенно она начала раздражать. А сейчас… Уж лучше неподвижная фотокарточка, чем пошлая имитация жизни. Ты не можешь себе представить, до чего оскорбительно видеть перед собой эту дуру в облике Лили, зная, какой была твоя мать на самом деле! Это хуже всех вместе взятых гребанных легенд, которые распустили о семействе Поттеров… О вашем, – он поставил пальцами воздушные кавычки, – семействе. Но у меня рука не поднимается уничтожить… это…
– Тогда спрячь ее. Только разреши мне тоже – ну, пусть не сутки, пусть меньше – но разреши мне наглядеться на нее!
– Я наложу на портрет Силенцио, – неохотно проворчал Снейп и, когда Гарри покорно кивнул, снова извлек склянку с воспоминаниями о Реддле. – Омут там. Как пользоваться – знаешь.
Может, отец такой измотанный из-за портрета? Может, магические портреты действительно способны становиться картинами-вампирами, как в побасенках у маглов? Вдруг если по-настоящему умершие колдуны напрямую питаются энергиями того мира, не влияя на живых, то слепки сознания тех, о чьей судьбе ничего не известно, принужденные влачить жалкое существование в картинах, превращаются в лярв, с какими иногда сталкиваются Акэ-Атль и Лу в своих снохождениях?
Как бы там ни было, разумнее избавиться от такой опасной штуки, чем держать рядом с помещением, где живешь…
Воспоминания Тома Реддла, переданные в воспоминаниях Снейпа, ощущались иначе, нежели полученные непосредственно из дневника. Это всё равно что смотреть в зеркало через зеркало, если одно из них еще и запылено. Что ж, другого не дано: как видно, мемуары Неназываемого прочно встали на якорь в бухте «Поместье Принцев», и теперь их не открыть, пока не окажешься на том же самом месте…
................................................
Что-то бесповоротно изменилось с тех пор, как позапрошлым летом ты, Томас Марволо Реддл, остался последним и единственным Томасом Реддлом – да и Реддлом вообще – в Литтл-Хэнглтоне. Похоже, некая «темная аура» отныне стала еще сильнее притягивать к тебе определенный сорт людей, будто железные стружки к магниту. Именно таких людей, какие были нужны именно тебе.
Ты прекрасно поспеваешь на два фронта, потому что предусмотрительно хочешь сохранить и вторую организацию, пусть она даже близко не соответствует твоим истинным целям. Если с основной вас постигнет фиаско, всегда можно перенастроить вспомогательную, а не возиться с нуля, раскачивая новую. Ваши компании с Эйлин и Родерикусом не пересекаются между собой и не имеют общих участников. Лестрейндж даже ревнует тебя к дочке мистера Принца, слегка противореча собственным высказываниям: «Этот ваш «Союз открытости» – пустая прихоть избалованной девицы и нескольких молокососов. Даже в качестве «запасной корзинки» он никуда не годен. Боюсь, ты напрасно тратишь свое время, Реддл». В первый раз ты пропустил его замечание мимо ушей, но когда Родерикус повторил подобное спустя некоторое время и в уже более развязной манере, намекая на твой интерес «иного толка» в той команде, пришлось ставить приятеля на место. Еще не хватало, чтобы у пресномордого тихушника вошло в привычку давать тебе советы. Лестрейндж намек понял и заткнулся.
Вот уже год как младшая из семьи Принц активно интересуется политическими течениями, и особенно ее увлекают идеи Лиги апертистов. Что ж, несмотря на некоторую запальчивость, она слывет в школе девушкой серьезной. Ты уверен, что сэр Донатус намеревается пристроить ее на непыльную работу в Министерство, однако сама Эйлин категорически туда не хочет и называет министерских чиновников протокольными крысами. Браниться она не любит, так что это, наверное, самое скверное выражение в ее лексиконе. Их команда, куда входит и Шафиг, и еще несколько юношей с твоего курса, постоянно у всех на виду. Врушка-Уоррен одно время сочиняла своим когтевранским подружкам, что у них-де вот-вот возьмут интервью для «Пророка». Ей нравится считать себя частью больших свершений и вызывать зависть сверстников.
«Хоть и умная ты, Миртл, но иногда такое учудишь, просто слов нет!» – не устает ворчать на нее Эйлин, но всякий раз сама же и прощает. А ведь Уоррен – жалкая грязнокровка. И ты в угоду дочери босса вынужден терпеть любые бабьи причуды. Вслух соглашаясь, будто происхождение не так важно, когда твой соратник сильный и преданный маг, а про себя, конечно, ненавидя очкастую сучку чуть слабее, чем намедни почившего родителя.
Если в школе Принц держит и с тобой, и с другими ощутимую дистанцию, то на каникулах всё возвращается на круги своя, как в детстве. Она словно становится собой и гораздо чаще улыбается тебе с юношеской беспечностью, более свойственной вашим годам. Тебя немного уязвляет, что Эйлин не смогла заметить главные перемены в твоей личности. Ты считаешь, что в один прием обрел больше, чем за все шестнадцать лет до этого. Как можно не увидеть столь очевидной эволюции? Убийство всегда что-то меняет в преступнике, тем более убийство с таким сложным магическим шлейфом. Видано ли дело: школяр сумел сбить со следа матерых следователей аврората и без лишних препятствий сделаться наследником таинственно погибшего семейства!
Ты отлично помнишь те события. Проснувшись утром после поездки в родные места твоих предков, ты с некоторым удивлением обнаружил, что сладко проспал всю ночь, будто камень свалился с души. Не было ничего, похожего на описания в премудрых книгах, где по воле сочинителей нелепые персонажи двести-триста страниц терзаются муками совести. На всякий случай ты тщательно ощупал свое сознание на предмет следов подобной скверны. Нет, чисто. Только уверенность, что освободил мир от небольшой капли мерзости и освободился сам от приютского прошлого. Отомщен! Отомщен ты и отомщена твоя несчастная глупая мать. Ты подумал еще и догадался: дело наверняка в том, что людей ты еще не убивал. И у тебя была надежда, что не придется в дальнейшем. Ведь благородной волшебной крови в мире осталось слишком мало, чтобы бездарно ее проливать. Даже если это кровь предателей-маглолюбов. Может быть, лорд Салазар считал иначе, но ведь и он предпочел отступить, вместо того чтобы воевать с бывшими друзьями, сооснователями школы. Ты, конечно, от своих идей не отступишь, но мечтаешь убедить всех посредством красного слова, а не темных проклятий. Да, ты будешь великодушен. Все маги – братья.
Это уже потом, много лет спустя, ты ни от кого не станешь скрывать содеянного тобой в Литтл-Хэнглтоне. Будешь не прочь даже покрасоваться перед новичками: «Твой регент в шестнадцать лет убил собственных родственников в их доме. А что, новобранец, сделал ты для нашего движения, чтобы доказать свою лояльность?» Но до славных дней еще очень и очень далеко, пока ты всего лишь бесправный студент-полукровка, не ведающий, что будет завтра, когда ты покинешь стены школы.
Маглы и безо всяких магических комбинаций с твоей стороны признали тебя наследником Реддлов и не стали чинить препятствий: по документам оказалось, что брак между твоей матерью-волшебницей и лишенным магии отцом был заключен в регистрационном офисе Личфилда, графство Стаффордшир, для чего богатый Томас Реддл-средний перед свадьбой выправил Меропе самый обычный паспорт, ведь ни у одного из обнищавших, но заносчивых Гонтов отродясь не было никаких магловских документов. А еще родители венчались в Личфилдском соборе. Исходя из всего этого, твое вступление в права владельца поместья Реддлов одобрили как светские, так и духовные власти маглов. Не найдя никаких аргументов против чистоты процедуры, авроры только подтвердили решение немагических коллег и ограничились единственным допросом по предъявлении тобой полученного спустя полгода после отцовской смерти письма от нотариуса. Ради такого случая директор Армандо Диппет даже отпустил тебя из Хогвартса посреди второго семестра. На неделю. Для улаживания юридических вопросов, как сказал он, благосклонно тебе улыбаясь:
– Я думаю, юноша, вопрос решится в вашу пользу. Будь написано завещание, всё прошло бы скорее, но что поделать? В возрасте вашего батюшки так редко задумываешься о смерти…
Ты вежливо кивнул, воздержавшись от ответа. Твой «батюшка» редко задумывался и о жизни. По крайней мере, о твоей. Хотя прекрасно знал о твоем существовании «где-то там»: к моменту его ухода мать разнесло настолько, что надо было прикинуться полным идиотом, чтобы отрицать очевидное. А он пытался. Умолял. Давил на жалость. «Я не знал, мой мальчик, прости!» Пока ты не влез в его память и не увидел всё сам. Грязное, трусливое, бессмысленное парнокопытное…
Только министерский ставленник, профессор трансфигурации Дамблдор, посматривал на тебя с долей подозрения. Но доказательств у него не было, а у всех остальных ты всегда вызывал смесь сочувствия (приютский сиротка!) с симпатией (очень милый, вежливый и талантливый молодой человек!). Дело об убийстве отправили сначала на доследование, а затем – в архив как зашедшее в тупик.
Ты уже не такой и нищий: восстановить дом, поврежденный стихией, которую сам же и сымитировал после того, как вдоволь наигрался с подлыми маглами, для мага твоего уровня не задача, а развлечение. И это лишь начало. Создать себе реноме среди чистокровных магов Слизерина сложно, однако все великие начинали тем же – окружали себя легендами. Так что твоя задача за годы учебы решалась медленно, но верно. И самым главным козырем в игре было твое прямое родство со Слизеринами – следовательно, и с целым перечнем чистокровных фамилий разной степени древности. Никто теперь не смог бы воротить нос при виде детдомовского сироты, над которым в былые времена издевались даже ровесники-маглы. Напротив, теперь тебе выказывали уважение.
Ты убил этого подонка, своего так называемого отца, с особым удовольствием. Ты стоял над трупами своих деда с бабкой – и корчившимся у тебя в ногах от ужаса, но еще живым отцом – и, роясь в магловских мыслях, вычитывал всё, словно в открытой книге. Лишившись подпитки Амортенцией, Реддл-средний не просто бросил твою мать с тобой в ее утробе. Он отобрал и уничтожил ее единственную возможность на человеческое существование – документы, которые сам же и подарил невесте под влиянием любовных чар. Он сделал это осознанно, метя отомстить жене за «обман». Обман! Грязное быдло удостоилось внимания настоящей волшебницы из аристократического рода. Как бы там ни было, она отдала ему и свою девичью честь, и любовь, и готова была быть верной до самой смерти – так и получилось на самом деле. И отомстило это красивое, но тупое животное не только Меропе. Оно отказало в праве на жизнь и тебе. Вот почему в приюте Вула не смогли установить даже имя нищей роженицы, досадно побеспокоившей их в канун Нового года. Но Том Реддл-средний не обрел счастья с толстожопой деревенской шалавой, которая путалась с ним до его женитьбы на Меропе Гонт. Тому, кто испробовал любовь под Амортенцией, впредь всякие утехи будут казаться пресными и ничтожными. Шалава тоже осталась ни с чем, а вслед за нею – целая череда таких же похотливых обезьянок…
…И что же ты получил, свершив столь великое деяние? Эйлин смотрит на тебя прежними глазами, смеется и готова обсуждать всякую чепуху, совсем не видя, что ты совсем другой, взрослый, и что у тебя уже другие запросы к этому миру. Она живет в раю своих иллюзий.
Однажды, еще до поступления Эйлин в Хогвартс, когда ты первый год работал помощником у сэра Донатуса, ей подарили жеребенка-пони, смешную маленькую лошадку, едва достававшую высотой в холке твоего бедра. Девчонка обожала носиться со своим питомцем по стриженным газонам Принцева поместья. Но жеребята растут быстро, и до чего же удачно ты оказался рядом, когда игра раззадоренного конька, вымахавшего много выше нее, превратилась в погоню за хозяйкой! Что было бы, успей мистер Принц заслать тебя по каким-нибудь делам? Она бежала вприпрыжку, не обращая внимания на азартное всхрапывание лошадки за спиной, и смеялась бы дальше, не начни пони наступать ей копытцами на пятки, чтобы сбить с ног. На какую-то секунду Эйлин испугалась, и ты уже почти выхватил палочку, хотя за такой проступок тебя могли бы в два счета вышвырнуть из школы. Но колдовать не пришлось: она заскочила за твою спину, а ты шагнул вперед, навстречу вздыбившемуся во весь рост коньку. На задних ногах он возвышался даже над тобой. «Стоять!» – не своим, низким и хриплым голосом, гаркнул ты, будто и не предполагая, что тебя могут ослушаться. Осаженный, жеребчик сдал назад. Он визгливо и тонко заржал, замотал хвостиком, тут же забыл, чего натворил, и умчался на полянку. Девочка перевела дух, чуть смущенно хихикнула, а затем благодарно взялась за твою вспотевшую ладонь.
Сейчас Эйлин точно так же не понимала, что и другой жеребчик подрос. То, что творит он за спиной у других, ей даже не снилось…
Она всё еще видит в тебе мальчишку, который играючи – она же не видела тогда, как от скачка адреналина тряслись твои поджилки! – закрыл ее собой от конька-буяна. Вы по-прежнему хорошие друзья, хотя что-то такое нет-нет да проскакивает в ее темных глазах при взгляде на тебя. И, похоже, она этого стесняется, потому что скрывает. Ты тоже стал замечать, что у нее удачная фигура, есть свое особое очарование и что ее общество ты, пожалуй, не променяешь на посиделки с вешающимися тебе на шею красотками – и уже не только потому, что хочешь угодить ее папаше или нуждаешься, по выражению Лестрейнджа, в «запасном лукошке». Но вы никогда не заговариваете с нею об этом. В высшем обществе не принято кокетничать с домашней обслугой и наемными работниками, тебе хорошо известно твое место.
В конце шестого курса, в «День вонючего Валентина», как называет праздник влюбленных здравомыслящая молодежь, когда озабоченные амурами и зефирами студентки по традиции выкорчевывают из горшков свои альраунки и гадают на суженых, ты случайно слышишь разговор Эйлин и ее приятельницы в слизеринской гостиной. Явившийся к вам на сладкое декан подсаживается к тебе и заговаривает о своем клубе, а сам всё косит глазом на Принц и Селвин. Ты уже знаешь, к чему это – давно изучил все его слабости. Из-за распущенных очкастой Уоррен вздорных слухов Слагхорн возомнил, будто Эйлин, а заодно и вся ваша «команда бунтарей», и впрямь вот-вот прославится на всю Магическую Британию. А с таким делом, ради пополнения коллекции, можно забыть о былых недоразумениях с ее отцом. И профессор зельеварения неуклонно намекает тебе, чтобы ты как-нибудь поаккуратнее порекомендовал ей посиделки Слизней.
– Правда, я заметил, мистер Реддл, что в последнее время и вы стали манкировать нашим клубом.
– Не сердитесь на меня, сэр, – дипломатично отвечаешь ты, делая невинное лицо, – но так много учебных обязанностей, что я почти ничего не успеваю. Удивляюсь, как справляются старосты… – и с намеком киваешь через плечо на соседний диван, повернутый вполоборота к вашему: подружка-однокурсница Эйлин, Игрэйн Селвин, как раз одна из таких всюду поспевающих старост.
Заметив внимание от вас с деканом, похрустывающим печеньем, которое наприсылала к празднику родня богатых студентов, девушки смущенно хихикают, вжимают головы в плечи и начинают шушукаться на тон тише. Ты невольно прислушиваешься, о чем это они, и понимаешь, что там идет обсуждение всякой галиматьи.
– Вот смотри, у меня видно целых четыре буквы! – сюсюкает слащавая Игрэйн и наверняка пихает под длинный нос Эйлин свою перекрученную альраунку. – Я думаю, что это Эдвард. Нет, правда, сама посмотри! Да она уже почти не пахнет! А где твоя?
– Я ее выбросила. Невозможно дышать!
– А что там было?
– Я ничего не поняла, но девчонки уверяли, что там точно видно первую букву – «Т». А две последние, кажется, были «а» и «с».
– «Т-и-и» и «а-а-ас-с-с»… – нараспев протянула Селвин, озираясь по сторонам. – Кто же это может быть?..
Ты не смотришь в их сторону, но, судя по направлению звука, сейчас пятикурсница развернулась к тебе. Им невдомек, что у тебя не только очень хороший слух, но еще и весьма неплохие псионические возможности – что недослышал, то допонял…
– О! А что если…
– Игрэйн, перестань, это же всё шутка! – когда Эйлин смущается, она всегда немного злится на то, что ее поставили в неловкое положение; а смущается она часто, вот и ходит вечно с кислой миной, сверкая на всех глазами исподлобья. Хотя ей чертовски идет улыбка. – Я вообще во всё это не верю!
– А зачем тогда выращивала? Ну признайся, что он тебе хотя бы нравится! Ведь нравится же?
– Он всем нравится, – ворчливо уходит от прямого ответа Принц, и это почти признание.
Тебе и смешно, и приятно. Она созналась в этом впервые, пусть и посторонней девице вместо тебя, пусть и по дурацкому поводу.
На летних каникулах Эйлин не подает и виду. Тем летом вы почти и не встречались: ты по-прежнему выполнял поручения сэра Донатуса, а она со старшей сестрой Лорайн вплоть до сентября уезжала в путешествие по Европе. С возвращением в Хогвартс все узнают о предстоящем в Дурмстранге Турнире Трех Волшебников, куда ты намерен выставить свою кандидатуру в числе других семикурсников.
Как обычно, когда тебе нужно что-нибудь разведать наперед, ты вспоминаешь о Фиренце и выбираешься в Запретный лес. Кентавр рад тебе, но как бы ни вглядывался он в твое будущее, предсказать исход Турнира и твое в нем участие он не может.
– Да зачем тогда нужны все эти ваши звезды?! – не сдержавшись, огрызаешься ты. – Какая от них польза?
Юный жеребчик немного теряется. Он расстроен тем, что разочаровал друга, но в свое оправдание бормочет что-то о нехватке опыта и редко случающихся прозрениях.
– Ваш старый рыжий профессор часто приходит советоваться с нашим вожаком. Даже он верит в предначертания!
– Дамблдор? Интересно-интересно… И о чем же таком они советуются?
– Мне не всегда удается услышать… Ну вот, например, когда он приходил прошлой зимой во время каникул, то спросил что-то о своем преемнике. Магориан долго смотрел, но ничего не увидел, а я…
– О каком преемнике? В Министерстве или на должности в школе?
– Братишка! Дамблдор – инициированный Верховный Чародей Визенгамота, и его интересует, кого готовить себе на смену. Это традиция всех Верховных правителей, ты что, не знал?
Тебе неприятно признавать, что ты чего-то не знаешь, но в самом деле: насчет Дамблдора ты действительно не знал, поскольку видел его только на должности в школе, а главным в Хогвартсе был Диппет. У тебя не укладывается в голове, что этот скользкий рыжий гриффиндорец с замашками Лестрейнджа и Слагхорна вместе взятых и пополам поделенных, может обладать – пусть даже не сейчас, но в обозримом будущем, полномочиями такого уровня. Об этом надо хорошенько подумать. Жаль, что у вас никогда особо не ладились отношения с профессором трансфигурации…
– А вот зато я увидал ясно того, о ком спрашивал рыжий профессор! – хвастается Фиренц. – Потому что предсказания не приходят к нам по вызову, они сами выбирают своего звездочета.
– И кто же тот счастливчик-Верховный, который сменит на посту нынешнего? – любопытствуешь ты, хотя еще пару минут назад для тебя было в новинку и то, что Верховный – Дамблдор.
– Счастливчиками Верховных не назовешь, это всегда тяжкое испытание. Он родится еще нескоро, обычный мальчик, но судьба у него необычная. Он родится будто два раза. И ваши с ним пути пересекутся.
– Почему?
– Этого я не знаю. Просто ваши звездные дороги в отдаленном будущем соприкасаются. И еще я знаю, кто станет его бабкой. Ты тоже ее знаешь, братишка – я видел вас в одной компании. Она худая и всегда хмурая. Еще всегда в сторону вот так вот отворачивается, как будто с досады не хочет смотреть на людей, с которыми говорит…
– Эйлин?! – вырывается у тебя (какое точное описание!). – Неужели следующий Верховный Чародей – ее внук? Какой удар для чистоплюев – наследник «Темного» рода! Лихо!
– Да, а Магориан этого не знал.
– Но ты же ему сказал, не так ли?
– Нет, пока я сказал это только тебе. Мне не больно-то нравится этот рыжий человек.
Ты смеешься и похлопываешь его по плечу – тому, которое конское, не человеческое: до человеческого слишком высоко тянуться, а ты не любишь принимать нелепые позы.
– Приятно слышать, что я нравлюсь тебе, Фире.
– Конечно, мы ведь с тобой друзья, братец! Если звезды откроют мне что-нибудь о тебе и Турнире, я найду способ рассказать тебе, будь уверен.
Теперь ты другими глазами смотришь на дочь Донатуса Принца. Запасная корзинка, говоришь? Тогда это золотая корзинка, и грех ею не воспользоваться. Есть только одно затруднение – сам Донатус Принц. Но, быть может, всё не так сложно? Ты верой и правдой пашешь на них уже много лет, сэр Донатус и его жена относятся к тебе почти как к родному и не могут надышаться на твой «гениальный» ум. И они не настолько чванливы, насколько хотят показать на публике. По крайней мере, старый Принц исповедует куда более либеральные взгляды, чем большинство магов из его круга, да и ты не грязнокровка, а вполовину волшебник из самого выдержанного в английской истории магического рода. А что до твоей магловской стороны… так и на Солнце, в конце концов, есть пятна!