Шак посмотрел на существо. Это была смесь сурка с пираньей и бешеным енотом, с короткой грубой шерстью и растопыренными ногами. Он бежал по телам, усеявшим коридор, скользил как ласка, но намного больше размером.
Тварь зарычала, его покрытая кровью морда показала ряд бритвенно-острых зубов.
Черные глаза, матовые и почти незрячие, нацелились на Шака.
Он развернулся, удерживая Надзирателя между собой и неминуемой атакой…
– Ты любишь меня... – Слова выходили с бульканьем, и кровь забрызгала его лицо, когда женщина, которую он ненавидел всеми фибрами, заговорила. – Ты любишь меня.
Она подняла голову, и ее карие глаза навязчиво сосредоточились на его глазах.
– Ты всегда будешь любить меня…
Надзиратель издала пронзительный крик, и ее тело выгнулось от боли.
Существо подпрыгнуло и вцепилось ей в затылок.
Шак оттолкнул женщину от себя, и, когда он выскочил на свободу, а Надзиратель забилась, словно в приступе, ее руки били и царапали животное, которое выедало... выдирало... пережевывало... плоть ее затылка.
Шак начал процесс с того, что бил ее об стену. А маленький голодный демон, которого она держала в плетеной корзине, закончил работу.
И Шак смотрел. Каждый раз, когда моргал, он видел плетеную корзину, вынесенную на помост. Он увидел выпущенного подземного зверя. Он слышал крики заключенных и вспоминал, насколько жестока была их смерть. По большей части существо начинало с живота, прокладывая себе путь внутри тела, поедая кишки, которые выпадали, как связка колбас в оболочке, и скользили по каменному полу.
Оказалось, что и вкус мозга ему по душе.
Не глядя, Шак отвернулся и поспешил прочь. Наткнувшись на мертвого охранника, он быстро пришел в себя и побежал быстрее.
Существо не интересовали мертвые. Поэтому нужно торопиться, хотя он не знал, куда идти.
Оружие. Ему нужно оружие.
Личные апартаменты Надзирателя словно сами приблизились к нему, а он к ним, нереальность происходящего заставляла двигаться все вокруг, но не его самого. Он вошел в комнату и посмотрел на стол, на пистолет с транквилизатором и дротики. Движения его рук были на удивление твердыми, когда он протянул…
Цепи. Он закован в цепи.
Шак даже не заметил их, когда бросился на Надзирателя.
Перебросив их через плечо, он взял транквилизатор и дротики, а когда отвернулся, вдруг что-то на кровати привлекло его внимание.
Это был предмет одежды.
Подойдя ближе, он отложил инструменты, что когда-то использовались для его усмирения, и поднял ветровку, от которой пахло Никс. Он прижал вещицу к лицу и вдохнул. На мгновение он перестал чувствовать запах крови. Он ощущал... лишь свою женщину.
Шак завязал рукава на шее, словно шарф. Затем он подхватил то, что нашел, и вышел из комнаты.
Снаружи, он посмотрел в коридор. Существо скрылось.
Ничего не двигалось.
Шак, внутренне онемевший, направился влево по коридору, к рабочей зоне. Здесь тел охранников было меньше, а кое-где они и вовсе отсутствовали, свежие трупы были словно остывающие следы.
Войдя в рабочую зону, он не стал скрывать своего присутствия. Для этого не было причин. Внутри производственного цеха размером пятьдесят на пятьдесят футов с белыми стенами никого не было. Отдельные рабочие места были в полном беспорядке, столы из нержавеющей стали опрокинуты, стулья откинуты в сторону, пластиковые мешки и покрытые порошком весы валялись на полу. Он продолжил свой путь, но не нашел ничего, кроме дизельных выхлопных газов и следов шин в том месте, где стояли грузовики.
Уехали. Скрылись. Исчезли.
Все было кончено.
Но что же тогда он ожидал здесь найти?
Шак повернулся. Снова и снова.
Он кружил вокруг своей оси, там, где стоял, и смотрел сквозь стены, сквозь соты туннелей места, в котором жил в течение столетия. Он видел тех, кого знал так хорошо, насколько это было возможно в подземном замкнутом пространстве. Он видел тех, кого терпел, и тех, кого игнорировал.
Он попытался представить себе спасение. Возвращение в реальный мир со всеми его изменениями.
В то время, когда тело его ребенка оставалось где-то здесь.
Это все его вина. Будь он сильнее, он смог бы уберечь свое дитя от подобной жизни. От этих страданий. От смерти от рук мамэн, которая воплощала всю суть зла.
Если бы только он боролся отчаяннее.
Если бы только тело не возбуждалось против его воли.
Если бы только...
Когда раздался грохот обвалов, он направился к покоям Надзирателя, держа дротики наготове на случай, если существо на него нападет. Но вместо того, чтобы вернуться туда, где он был, Шак направился в неотремонтированную часть, где плитка под ногами отсутствовала, а вместе с ней и отделка стен.
Перед ним раскинулся голый тоннель, и Шак силой мысли зажег в нем свечи.
Приближаясь к Стене, он затаил дыхание.
Ничего лишнего. Ничего нового в том, что было высечено в черной скале, с тех пор как он привел сюда Никс… не то чтобы на это было время.
Думая о Никс, он ощутил такую тоску, казалось, что кто-то сжал его сердце в кулаке.
Но если его ребенку придется провести здесь вечность – живым или мертвым – он повторит его судьбу. Некоторые долги не возвратить, и он стал проклятием для своего потомства еще до того, как его ребенок появился на свет.
Это можно исправить лишь жертвой, достойной проклятия.
Он посмотрел на имя, которое искала здесь Никс, имя женщины, что была ее сестрой... имя бедствия, что стало источником всех его страданий. Перефразируя Лукана, да упокоится он сам с миром, судьба действительно оказалась редкостной сукой.
Как они могли оказаться одним и тем же существом, сестра Никс и его мучитель?
Да и какое это имело значение.
– Где тело? – прорычал Шак Стене. – Что ты сделала с телом моего ребенка?
Глава 40
Свет был настолько ярким, что Никс знала: она вырубилась, и рассвет уже нашел ее, словно хищник, нагнавший добычу и готовый забрать свою жертву.
Так ярко. Ее глаза горели, хотя веки были закрыты, поэтому она провела рукой по лицу.
Ей следовало приложить больше усилий, чтобы вернуться домой. Но, как и в случае с большинством решений, если ты не решаешь сама, это делают за тебя. Она хотела всего минутку отдохнуть и перевести дыхание...
Хлюп, хлюп… хлюп…
Звучало так, словно к ней приближались мокрые кухонные мочалки. А потом пара обуви появилась прямо у ее головы.
– Где болит?
Этот голос… этот мужской голос. Никс подняла голову… или, по крайней мере, попыталась. Все ее тело болело, а шея невероятно затекла, так что она не особо продвинулась в своих попытках.
– Я могу тебя переместить? Или у тебя сломан позвоночник?
– Не сломан… – хрипло прошептала она. Потому что это все ей, должно быть, снилось.
Ее дедушка просто не мог быть здесь, возникнув из ниоткуда, появившись в тот момент, когда рассвет своим прекрасным теплом собирался предъявить права на ее тело.
– Это ты? – выдохнула она.
Ее дедушка – или его воплощение в ее мыслях – поднял ее, просунув одну руку ей под колени, а другую – за плечи. Пока он нес ее по илистой земле, она чувствовала его знакомый запах – смесь табака и кедровых досок, этот аромат принес с собой осознание, что все происходит на самом деле. Он был настоящим.
Заставив взгляд сфокусироваться, Никс увидела его морщинистое лицо, седые волосы, плечи и рабочую рубашку. Внезапно она ощутила полный упадок сил, и слезы потекли по щекам.
– Это действительно ты, – выдохнула Никс.
Он, с другой стороны, оставался совершенно спокойным, как всегда, его внимание было сосредоточено на чем-то впереди, на чем-то, к чему он шел.
Так что да, он действительно нашел ее, где бы она ни была.
– Ты можешь стоять? – спросил он.
– Да. – Она не хотела разочаровать его или показаться слабой. – Я могу стоять.
Старые привычки живучи и все такое. Она всегда стремилась оправдывать его ожидания. Однако проблема заключалась в ее ноге и ботинке, полном крови. Она умудрилась пораниться, хотя не могла вспомнить, когда именно. Во время взрыва? Или когда на нее рухнула Надзиратель, а вокруг них падали камни.
О Боже… Жанель была мертва.
– Сюда, машина, – объявил ее дедушка. – Мне придется поставить тебя.
– Ладно. – Никс шмыгнула носом и вытерла лицо рукавом тюремной робы. – Хорошо.
Когда он опустил ее на землю, Никс покачнулась, и ей пришлось поднять больную ногу. Готовая к тому, что дед оставит ее самостоятельно разбираться с равновесием, она была удивлена, что он придержал ее за руку, открывая заднюю дверь… «Вольво».
Никс расплакалась при виде универсала. Он напомнил обо всем, что было раньше… как было прежде и уже никогда не будет снова.
– Забирайся внутрь, – сказал ее дедушка.
Никс не могла пошевелиться. Не могла говорить. Она сделала пару прыжков на ноге, чтобы осмотреть переднюю часть фургона. Капот был неровным и скреплен эластичными тросами, но дедушка, очевидно, реанимировал двигатель. Как долго ее не было? Она думала, что дня два… максимум три.
– Можешь садиться, – сказал ее дедушка.
– Ты его починил.
– Ну, часть повреждений я устранил. Еще многое нужно сделать, прежде чем вернуть ей должный вид...
Несмотря на наручники, Никс протянула руку и сжала его предплечье. Встречая его взгляд, она хотела обнять дедушку, но знала, что этому не бывать… и не из-за того, что все так произошло.
Однако были и другие способы сблизиться.
– Ты был прав, – хрипло сказала она. – Жанель была виновна. Мне так жаль…
Ее дед покачал головой и отвернулся, его морщинистое лицо раскраснелось. Как будто там, в глубине души, он испытывал те же эмоции, что и она.
– Ложись поперек сиденья, если не можешь сесть. Солнце на подходе...
– Я ошибалась. Мне так жаль…
– Залезай…
– Нет, – резко ответила Никс. – Мы поговорим об этом. Жанель была виновна. Она убила того старика. Она заслужила… свой приговор. Я ошибалась в том, когда думала, что ты сдал ее, и я прошу прощения. Я думала… что ж, это уже не имеет значения.
Старые глаза ее деда скользнули к горизонту, за которым вспыхнуло едва уловимое, смертоносное сияние.
– Твоя сестра всегда была такой.
– Теперь я это знаю.
Через мгновение он сосредоточился на ней.
– Значит, ты ее видела?
Никс прокашлялась.
– Нет. Она умерла задолго до того, как я приехала.
***
Обратный путь к ферме занял почти полчаса, и Никс попыталась найти опору в знакомом участке шоссе. В невысокой горной цепи. В маленьком городке, где они проехали мимо местной железнодорожной станции Суноко, магазина для садоводства и закусочной.
Но это была чужая земля. Она с трудом читала вывески на заправках и воспринимала их значение.
Когда ее дедушка, наконец, свернул на длинную подъездную дорогу к ферме, Никс обессиленно привалилась к спинке заднего сиденья. Дом в свете молочно-белых фар – одна из которых мигала, как будто вот-вот погаснет – выглядел как и всегда. Знакомое крыльцо, ряды окон, крыша и дымоход…
Никс сказала себе, что это ее дом. Но в глубине души… она ничего не почувствовала. Насколько она знала все детали, настолько же этот дом сейчас казался чужим, а ее воспоминания было невозможно связать воедино.
Скрипнули тормоза «Вольво», и дедушка поставил рычаг в режим парковки. Когда он вышел, она возилась с дверной ручкой. Пальцы совсем ее не слушались.
Дедушка открыл ей дверь. И предложил свою руку.
– Давай я тебе помогу.
– Я в порядке.
Ну да, черта с два. Ее голос был таким тихим, что она сама едва могла его слышать.
Дедушка все равно взял ее за руку, и Никс облокотилась на него, чтобы выбраться с заднего сиденья. Покачнувшись на ногах, она взглянула на переднюю часть машины.
– Ты так быстро ее починил?
– Тебя не было три дня.
Никс повернула к нему голову… и выругалась, когда укол боли пронзил ее позвоночник.
– Казалось, что дольше.
По ощущениям, прошла вечность.
Хлопнула москитная сетка, и шум заставил ее взглянуть на крыльцо.
Пойзи выскочила из дома и сбежала вниз по ступенькам, ее розовое платье в цветочек и светлые волосы развевались позади. Но до машины она не добралась.
Она замерла на полпути через лужайку.
Когда ее глаза широко распахнулись, она отпустила ткань платья, которую придерживала, и прижала руку ко рту… и все, о чем могла думать Никс… у нее не было на это сил, черт побери. После всего, через что она прошла, у нее не было никаких сил, чтобы справиться с истерикой сестры.
Никс выдохнула и покачала головой.
Казалось, что Пойзи решительно взяла себя в руки. И пересекая расстояние до «Вольво», она быстро моргала, но слез не было.
– Пойдем, – спокойно сказала она. – Заведем тебя в дом.
Когда ее хрупкая, склонная к истерикам сестра взяла ее за руку и тихо, целеустремленно двинулась к дому, Никс пошла без возражений, не пытаясь показаться сильной. Выглядело так, словно они обменялись изрядным набором своих качеств.
Или, по крайней мере, одолжили друг другу на время.
Подъем по лестнице казался невозможной задачей, и Никс пришлось сильно опираться на Пойзи, чтобы преодолеть ступеньки. А путь до входной двери по ощущениям напоминал марафон на десять миль.
Оказавшись внутри дома, Никс огляделась по сторонам, не чувствуя связи ни с чем. Ни с деревенской мебелью ручной работы, хотя она сама расставила стулья, диван и прикроватные тумбочки. Ни с фотографиями на каминной полке, ни с картиной на стене с изображениями членов семьи. А ковер под ногами она вообще не узнавала.
– Душ, – сказала она. В основном потому, что не хотела ни с кем разговаривать и полагала, что это поможет ей выиграть время наедине с собой.
Ей не хотелось говорить. Не хотелось есть. Она просто хотела прилечь.
Пойзи отвела ее в ванную. Открыла дверь. Указала на ванну.
– Ванна.
– Душ.
– Нет, ванна. Ты не долго простоишь в горячей воде.
Когда Пойзи втолкнула их внутрь и закрыла дверь, Никс покачала головой.
– Я могу сделать это. Мне не нужна помощь…
– Тебе, должно быть, нужно в туалет.
Никс моргнула. Посмотрела на унитаз. Интересно, сможет ли она вспомнить, как им пользоваться.
Странно, она не помнила, как справляла нужду там, внизу. Как-то. Она просто не могла вспомнить, как и где.
Она не могла вспомнить целые главы пережитого опыта. Точно так же, как не помнила большую часть своего времени на ферме. Как будто амнезия пеленой накрыла все, что с ней когда-либо происходило.
– Я включу воду. – Пойзи указала на туалет. – Сиди там.
Когда сестра не двинулась с места, Никс пробормотала:
– Ты изменилась.
– Как выяснилось, тебя не было целую жизнь.
Когда они уставились друг на друга, Никс подумала: «Вот черт, молодой претранс».
Пойзи пришлось иметь дело не только с его смертью, но и с незнанием, где находится Никс.
– Дедушка сказал мне, – сказал Пойзи. – Сказал, куда ты пошла. Ты нашла ее?
Никс медленно покачала головой и собралась с духом.
– Ну что ж. – Пойзи повернулась к ванне и включила воду. – Так тому и быть.
– Ты в порядке? – спросила Никс.
Пойзи наклонилась и опустила руку под струю воды. Потом отрегулировала температуру.
– Я беспокоюсь за тебя.
– Я в порядке.
– Не думаю, что ты сказала бы мне, будь оно иначе. – Оглянувшись, ее сестра кивнула на одежду Никс. – Тебе помочь раздеться? И сядь уже на этот унитаз.
– Сяду. Но мне хотелось бы немного уединения.
– Я проверю как ты через пять минут. – Когда Никс попыталась возразить, Пойзи подняла ладонь. – Остановись. Я не собираюсь спорить с тобой по поводу здравого смысла.
Она подошла к двери.
– Пять минут. А если ты закроешь дверь, я возьму дедушкин топор и разрублю ее в щепки.
Пока сестра тихонько закрывала за собой панель, Никс смотрела на дерево. На держателе висело два полотенца, и на мгновение она задалась вопросом, зачем они здесь.
Обернувшись к раковине, она заметила две зубные щетки на подставке. Трясущейся рукой коснулась ручки розовой. Щетка Пойзи.
Она вспомнила, как положила зубную щетку в рюкзак.
Так наивно. Так невероятно наивно.
Пойзи была не единственной, кто постарел на миллион лет за столь короткое время.
Никс подняла глаза к зеркалу над раковиной и ахнула. На нее смотрела незнакомка, ее лицо, волосы и горло были покрыты грязью и кровью. Казалось, ее глаза изменили цвет, а на щеках появились глубокие впадины, которых раньше не было. Она выглядела так, будто выбралась из ада.
Дрожащей рукой Никс прикоснулась к ране на виске, а затем заметила сколы на ногтях и ссадины на запястьях.
Куда делись наручники, подумала она. Они были на ней, когда она вышла из-под земли.
Когда рука задрожала, Никс опустила ее и оперлась о раковину.
Где Шак? Нашел ли он своего ребенка? Жив ли он еще?
С болезненной ясностью на первый план в ее сознании вышло воспоминание о ее мужчине с его длинными волосами, распущенными на мускулистых плечах, его яркими голубыми глазами, смотрящими на нее из-под тяжелых век. Образ сохранился, осязаемый, как живое, дышащее существо, и столь же эфемерный и душераздирающий, как призрак…
Ее внимание привлекло капанье воды, и Никс оглянулась через плечо.
Ванна начинала переполняться. Как долго она смотрела на себя?
Никс потянулась в сторону и перекрыла краны.
И снова посмотрела на себя. Ее туника была покрыта грязью и кровью, как и ее лицо. Поскольку одежда промокла, складки ткани были холодными, и, когда она сняла вещь, в ее нос проник запах тюрьмы.
Стук в закрытую дверь заставил ее выругаться.
– Я еще раздеваюсь. Черт, дай мне минутку.
Это нормально, – сказала она себе. Побывать на грани смерти… чтобы затем ругаться на сестру так, будто это обычное дело.
Голос Пойзи был резким.
– Тогда еще пять минут.
Никс покачала головой и начала расстегивать штаны. Когда ее спина запросила пощады, она обернулась, чтобы осмотреть повреждения. Синяк от того, как она приземлилась после взрыва, был обширным: фиолетовые пятна на плечах и внизу, на бедре.
Она подумала о том, как душила Надзирателя, о наручниках, перекинутых поверх женского горла… и внезапно вспомнила. Дедушка снял их. В машине. Он сел за руль, облокотился на пассажирское сиденье, и она услышала что-то вроде дребезжания мелочи в кармане. Затем он повернулся и попросил ее вытянуть руки.
У него была связка крошечных ключей. Шестой сработал.
Переместив плечо в поле зрения зеркала, она нажала на красную полосу с внешней стороны бицепса. И вспомнила, как ее подстрелили. Фактически, каждый раз, когда она моргала, всплывали новые вспышки воспоминаний, и они были такими яркими, что она слышала звуки и чувствовала сопровождающие их запахи.
Крики. Заплесневелый, влажный воздух. Порох.
Кровь. Так много крови.
Отбросив воспоминания, Никс снова сосредоточилась на штанах. Их получилось снять только с усилием, мокрая грязная ткань прилипла к ее ногам… и она подумала о том, какой беспорядок, должно быть, устроила на заднем сидении «Вольво».
Она отбросила штаны на старый плиточный пол, и от шлепка стало тошно.
Прежде чем войти в воду, Никс воспользовалась туалетом, потому что Пойзи сказала, что это необходимо. И это был лучший поход в туалет за всю ее жизнь, единственное приятное ощущение за, казалось, прошедшую вечность.
Ванна была даже лучше. Но за это пришлось заплатить мыслями о тайной купели. О Шаке. О том, что они были вместе.
Погрузившись в теплые нежные объятия воды, Никс знала, что ей придется свыкнуться с горем. Теперь оно стало ее неотъемлемой частью, такой же неотъемлемой, как руки и ноги, как биение сердца и работа ее легких.
Откинув голову на изгиб ванны, она закрыла глаза, и горячие слезы заскользили по щекам… спускаясь вниз, сливаясь с грязно-коричневой водой в ванной.
Тук-тук…
– Я в порядке, черт побери, – огрызнулась она.
Дверь все равно открылась. Пойзи заглянула внутрь. А затем отступила, предупредив, что через пять минут снова проверит ее снова.
Понимая, что ей нужно с этим справиться, Никс села, ухватившись за края ванны. Поднимаясь на ноги в воде, она поверить не могла, насколько грязной была. Она включила душ и одновременно вытащила сливную пробку.
Пойзи ошибалась. Ей удалось встать самостоятельно, хотя она следила за тем, чтобы все не зашло слишком далеко.
Мыло стало просто откровением. Так же, как шампунь с кондиционером.
Запрокидывая голову и вздрогнув от жалящей боли в виске и ощущения скованности в теле, Никс подумала, что когда ты делаешь что-то каждый день, то привыкаешь к простым благам. Гигиена. Чистая вода. Не испорченная еда, приготовленная по вкусу. Отдых на мягкой кровати в безопасном месте. Было роскошью жаловаться на такие неудобства как штрафы за парковку и сослуживцев, разогревающих треску в общей микроволновке, штормы, из-за которых на всю ночь вырубалась электроэнергия, или на протекающий водопровод.
Никс пришлось дважды промыть голову.
И когда она вышла, грязный ободок по периметру белого фарфора был таким плотным, что напоминал краску. Ей пришла в голову мысль, что следует купить чистящее средство, но сейчас у нее не было сил. Потом, вытираясь полотенцем, она поняла, что не принесла с собой сменную одежду…
На двери, на крючке для полотенец материализовался розовый халат.
Пойзи явно наведывалась с еще одной проверкой.
Никс закуталась в мягкую ткань и затянула пояс на талии. Ступая, чтобы открыть дверь, она отмечала про себя каждое болевое ощущение. Учитывая то, через что она прошла, все могло быть намного хуже.
За все это ей нужно было благодарить Шака. Его кровь, такая чистая и сильная, поддержала ее.
Дверь ванной открылась беззвучно. С другой стороны, Пойзи хорошо разогрела петли своими проверками.
Под босыми ногами мягко скрипели половицы, и Никс чувствовала запах из кухни, от которого у нее текли слюнки. Тушеный лук. Говядина.
Пойзи готовила ей что-то…
Никс остановилась в арке. Недалеко, за столом с четырьмя стульями, перед приборами сидели двое мужчин.
У того, кто сидел спиной к ней, были хрупкие, узкие плечи и лохматые каштановые волосы.
Как только Пойзи повернулся к плите, взявшись одной рукой за ручку сковороды, а другой за лопатку, претранс повторил движение, его узкое туловище повернулось в кресле.
Его глаза, его яркие бирюзово-голубые глаза посмотрели на Никс.
Кто-то издал сдавленный звук.
Она?
Да.
Это все, что она запомнила, когда тут же потеряла сознание.
Глава 41
На следующий вечер, когда над фермой взошла луна, Никс стало жарко, и она вышла на крыльцо. Она окинула взглядом участок, амбар и пастбище, казалось, были нарисованы рукой художника, безупречные и уютные, с изящными густыми деревьями, пышной травой и забором, который волнообразно пересекал луга.
Это было чисто американское пространство. Если не знать, что им владели, его строили и поддерживали в должном виде вампиры.
Дедушка вышел из дома, набивая табак в трубку, сетчатая дверь захлопнулась за ним.
– Ты знаешь, куда мы собираемся?
Она оглянулась на него, заметив рулон ткани под его рукой.
– Да.
– Есть вопросы?
– Нет.
– Тогда пойдем в амбар.
Они шли бок о бок по ароматной свежескошенной лужайке. Кленовые деревья казались красивее, чем она помнила, ветви сверкали изумрудно-зелеными листьями, характерными для позднего августа. Вскоре, когда изменится погода, они станут красно-золотыми, а затем, наконец, хрустящие и коричневые покроют землю.
– На самом деле, у меня есть вопрос, – сказала она. – Как ты узнал, что Жанель убила старика? Почему ты был так уверен?
Ее дед сжал трубку зубами и зажег ее старой, но исправной зажигалкой, сложив ладони вместе и сгорбившись, чтобы ветер не потушил пламя. За чем последовала затяжка, вторая, третья… и в воздухе поднялся ароматный дым.
Никс уже решила, что дед ее проигнорирует, когда он, наконец, заговорил.
– Он позвонил мне. За две ночи до своей смерти.
Когда Никс резко оглянулась, дедушка не подал вида, что заметил ее удивленную реакцию. Он просто вынул трубку изо рта и внимательно ее разглядывал, как бы проверяя, достаточно ли хорошо она тлеет.
– Мужчина сказал мне, что Жанель ему угрожала, – сказал он, остановившись и снова зажигая трубку. Когда все наладилось, он продолжил говорить, не сдвигаясь с места. – Он обратился ко мне как к ее ближайшему родственнику мужского пола, в соответствии с Древним Правом. Сначала я думал, что то был поступок дисциплинарного характера. Потом я понял, что он ее боялся. Я заступился за него. Я сказал ей, что нет причин снова возвращаться в его владения, что ее услуги больше не требуются.
– И что случилось? – спросила Никс, когда он замолчал.
Ее дедушка продолжил путь и не отвечал, пока они не оказались в амбаре. И даже тогда он заговорил, лишь когда остановился у лодки, на которую, судя по сладкому запаху лака, он недавно нанёс первый слой.
Дедушка затянулся трубкой, выпуская белые клубы, поплывшие над его головой.
– Я стар, и пятьдесят лет назад я уже пятьсот семьдесят три года как был на планете. И за все это время на меня никогда так не смотрели.
– Как она? – Голос Никс дрогнул, поэтому она смолкла.
– В тот момент у Жанель не было души. За ее взглядом не было... абсолютно ничего. – Он поднял указательный палец. – Хотя нет, неправда. Были логика и холодный расчет. Однако ничего человечного. Не было любви или привязанности ко мне как к члену ее рода. И тогда-то я увидел ее истинную природу. Вот тогда я понял… что все эти годы жил с хищником.
Никс покачала головой, вспомнив холодный взгляд женщины через стальную сетку камеры.
– Я тоже не знала, – прошептала она.
– Я виню свои собственные рассуждения. Я предполагал… – Он провел рукой по стенке блестящей золотой лодки. – Я предполагал, что женщины не могут так думать, быть такими. Конечно, время от времени от нее исходили вспышки странной отстраненности, иногда затяжные, но я не обращал на это внимания, потому что она была моей внучкой, я любил ее.
– Она была моей сестрой. – Никс подошла к аккуратному ряду инструментов на стене над рабочим местом. – Я чувствовала то же.
– Следующей ночью старик позвонил мне и сказал, что она снова желанная гостья в его доме. По сей день я гадаю, что она сделала, чтобы добиться этого. Остается только догадываться. Я решил не вмешиваться. Я сомневался в себе... и я, как и он, боялся ее. Когда на следующий вечер она рано пришла домой с работы с деньгами и этим так называемым подарком? – Он покачал головой. – Я знал, что должно было случиться. Я пришел сюда, чтобы она подумала, что я работаю, и дематериализовался в тот дом. Я потребовал показать тело. Дворецкий пытался меня остановить, но я бросился наверх и пошел на запах смерти. Я видел, как старик в приподнятом положении лежал на подушках. Его дворецкий сообщил мне, что пришло его время. Что он страдал от стремительного увядания. Я сделал вид, что меня убедили, и попросил стакан воды. Когда доджен вышел, я подошел ближе и осмотрел мужчину. Его шея была сломана, спинной мозг разорван. Это не старость.
– Почему ты был уверен, что это Жанель?
– Я чувствовал запах ее мыла на его пижаме, его волосах, его коже. Доджен был слишком осторожен, чтобы упомянуть об этом. Как и о сломанной шее. – Ее дед обратил на нее пронзительный взгляд. – Просто хочу внести ясность: я не терплю Глимеру. Они бесполезно истощают ресурсы нашей расы. Да только мне пришлось защищать тебя и Пойзи. Безумие Жанель принимало острую форму – уже где-то на грани, но еще не за ней. Это был мой единственный шанс. Я знал, что аристократы без колебаний конфискуют активы в случае убийства, и поэтому они будут действовать поспешно, опираясь на мою информацию. Они так и сделали. Я солгал ей, чтобы заставить ее пойти в Совет. Я сказал ей, что она получила приличное наследство от старика, которого убила. Что уведомление об обвинении было ошибкой. Она была агрессивной, но не такой умной. Она мне поверила. – Он покачал головой. – Или, возможно, поскольку я не учитывал ее отклонения, проигнорировала риски для своей свободы, потому что я был ее близким родственником. Или… может, она была чрезмерно самоуверенна. Как и в случае с телом, которое она разместила в той позе, предполагая, что все примут это за чистую монету, она вполне могла подумать, что ей поверят. Я не знаю. Но в чем я был уверен – так это в том, что я должен был защитить тебя и Пойзи. Однажды познав вкус смерти, Жанель снова бы жаждала его ощутить и вполне могла начать со своих родственников.
Никс провела руками по изношенной облупленной поверхности рабочего стола, за которой ее дедушка проводил часы.
– Ты поступил правильно.
– Я не мог рисковать и ждать, когда она причинит вред любой из вас. Вы обе являетесь и всегда были всем, ради чего мне стоило жить.
Обратив на него глаза, Никс старалась не выглядеть такой потрясенной.
– Ты правда так считаешь?
Ее дед пыхнул трубкой. Когда его взгляд, наконец, встретился с ее собственным, в его глазах стояли непролитые слезы.