Дома отца Пимена ожидала телеграмма из Лавры о награждении его за участие в подготовке Собора рукоположением в иеромонаха. Поэтому он спешно собрался, и я поехал провожать моего друга в аэропорт на такси. Поэт уехал в Москву поездом. По пути отец Пимен обнаружил, что в спешке забыл паспорт. Пришлось возвращаться домой. Пока ездили за паспортом, опоздали на рейс, а следующий самолет по расписанию улетал только через несколько дней.
– Поедем в аэропорт на всякий случай, только, прошу, давай молиться! – попросил иеродиакон и взялся за четки.
Опоздав на полчаса, мы с удивлением увидели самолет на Москву, все еще стоявший в аэропорту. Оказалось, что была объявлена задержка на 30 минут. Отец Пимен оторопел:
– Вот это да, вот это Иисусова молитва! Ничего себе… Слава тебе, Господи! – обрадовался мой друг.
На прощанье он посоветовал мне осенью приехать к отцу Кириллу и подготовить генеральную исповедь за всю жизнь. Для этого все грехи нужно выписать отдельно и потом прочитать их на исповеди. Помню, я сказал ему:
– Так это, наверное, выйдет целая общая тетрадь грехов!
– Вот тетрадь и напиши! – сказал мой друг перед посадкой в самолет.
До осени я трудился над генеральной исповедью, поливая листы тетради слезами. Закончив ее, я упаковал в чемодан домашнюю хурму для монахов и прибыл в Лавру глубокой осенью. В Подмосковье уже кружила первая пороша и в послушание монахов вошла ежедневная уборка снега. На эту уборку меня благословили с одним москвичом‑паломником, веселым улыбчивым парнем, закончившим Университет Дружбы народов, он был специалистом по африканским языкам, и в дальнейшем принял самое ревностное участие в построении церкви в горах на Кавказе. Меня поселили в гостинице для паломников, где в комнате всегда кто‑то находился. Я привык по утрам читать монашеское правило вслух, поэтому как всегда встал за аналой и приступил к чтению канонов. В углу на койке кто‑то еще спал, завернувшись с головой в одеяло. Подумав, что паломнику будет приятно, не вставая, послушать утренние молитвы, я вполголоса читал правило. Но мой сосед, с раздражением откинув одеяло, недовольно окликнул меня:
– Ты чего это, на площади что ли? Не видишь, люди спят?
– Простите… – покраснел я и укорил самого себя: «Больше не лезь со своим молитвенным усердием к людям!»
Иеродиакон за время моего отсутствия стал иеромонахом и радостно встретил меня. Я тоже был рад встрече и сердечно поздравил его с рукоположением. После приветствия он спросил:
– Привез генеральную исповедь?
– Привез и готовлюсь прочитать ее отцу Кириллу.
– Отлично, завтра помогу тебе попасть на исповедь. Приходи к восьми утра к проходной!
На этом мы расстались до утра. Наступило утро исповеди и я, помолившись и захватив толстую тетрадь, политую слезами раскаяния, отправился к проходной. По дороге мне вспомнилось, что в тесной и битком набитой богомольцами комнате придется долго стоять в ожидании очереди. Поэтому я решил, на всякий случай, зайти в туалет для паломников у главных ворот. В помещении на полу стояла грязная вода. Общую тетрадь я положил за пазуху и когда мыл руки, она выскользнула и упала на пол, прямо в грязную и вонючую лужу туалета. Растерявшись, я не мог поверить своим глазам: моя драгоценная исповедь валялась в грязной отвратительной луже. Едва сдерживая слезы, я вытащил ее из мерзкой жидкости и, отмыв от грязи водой из крана, принес в гостиницу. Там я начал просушивать тетрадь на батарее. В комнату, не постучавшись, влетел мой друг:
– Ты где ходишь? Уже батюшка принимает на исповедь!
С сердечной скорбью я поведал ему о случившемся.
– Это искушение! Необходимо срочно переписать исповедь в другую тетрадь. Сколько тебе времени нужно?
– За день, полагаю, постараюсь все переписать…
Весь этот день, страница за страницей, я переписывал заново свою многострадальную исповедь…
На следующее утро, со слезами на глазах, краснея от стыда, я читал старцу длинную летопись своих грехов. Он терпеливо слушал, не перебивая. Когда я закончил чтение, то не мог поднять глаза от стыда, но когда они встретились с глазами моего батюшки, то нашли в них столько любви и тепла, что я прижался головой к его колену и разрыдался.
– Ну, ну, Бог простит тебя, чадо! – ласково утешил мою душу старец и прочитал разрешительную молитву.
– Батюшка, мое самое главное желание – научиться всем сердцем любить Бога, а также и ближних, как самого себя. Но сколько ни бьюсь, ничего не получается…
– Если хочешь полюбить Бога, очисти свое сердце от грехов. А если хочешь полюбить ближних, сумей разглядеть собственные грехи и недостатки и преодолеть их! Иначе, если мы думаем, что имеем любовь, то наши грехи рано или поздно по‑настоящему покажут нам, каково наше действительное положение, да…
Только теперь я осмелился задать отцу Кириллу свои наболевшие вопросы:
– А как мне преодолеть свои грехи?
– В этом тебе нужно хорошенько разобраться! Зло обманом пытается подчинить нашу волю, чтобы сделать ее своей. Но мы добровольно отдаем свою волю высшему благу, Христу, чтобы во всем уподобиться Его святой воле, избавившись таким образом от насилия зла. Духовная жизнь начинается с решительного отказа от греха. Подумай об этом хорошенько!
– Спаси вас Господь, батюшка!
– Еще есть вопросы?
– Больше нет, батюшка. Вы все разъяснили… Спасибо!
– А сейчас потрудись с братией на послушаниях…
– Благословите, батюшка!
– Бог благословит!
Отец Пимен поздравил меня с завершением генеральной исповеди и отвел к монаху, заведующему иконописной мастерской, архидиакону, человеку доброй души. Десять монахов мыли губками, окуная их в мыльную воду, стены, потолки и колонны внутреннего убранства храма. Мне тоже вручили губку, ведро мыльной воды и отправили на стропила. До обеда я трудился с монахами и незаметно приглядывался к ним. Знал бы я тогда, что в недалеком будущем мне придется с ними бок о бок жить, трудясь в послушаниях и участвуя в богослужениях, деля вместе хлеб и кров.
Продолжая работать с монахами на послушаниях, я имел возможность присмотреться к ним. Чем больше я присматривался, тем больше сближался с ними и тем больше они мне нравились. Если в миру с трудом можно встретить на тысячу человек одного, с кем за редкую удачу сочтешь возможность спокойно и открыто обсуждать многие мучающие душу проблемы, то в монастыре все такие люди оказались собранными вместе. От многих монахов довелось мне услышать различные удивительные истории их поступления в монастырь, и о каждой такой истории можно было бы написать книгу – настолько их вселение в обители Господни было уникальным и чудесным. Если раньше их одежды казались мне нелепыми и несоответствующими времени, то теперь монашеский облик вызывал в душе чувство благоговейного трепета и уважения к высоте их жизненного подвига.
При последней встрече отец Кирилл поставил меня в тупик, благословив заканчивать мое жительство в пустыне и готовиться к поступлению в семинарию в этом году, в августе, чтобы затем стать монахом и быть зачисленным в Лавру. В то время зачисление в Лавру было доступно только через семинарию. Во мне еще жили почти угасшие мечты об учебе в Духовном заведении, но лучшие годы для такой учебы, как мне думалось, прошли безвозвратно.
– Батюшка, кто же меня примет в таком возрасте в семинарию? И смогу ли я сдать вступительные экзамены? Мне кажется, я не смогу поступить в нее… – в недоумении высказал я свои тревоги.
Батюшка положил мне руку на голову и, улыбаясь с нежностью, сказал:
– Поступишь, поступишь…Бог тебя благословит!
И добавил:
– Я дам тебе рекомендацию!
С горячей признательностью я принял от старца благословение, но в душе оставались сомнения. Подняв голову, мои глаза встретились с лучащимися глазами отца Кирилла:
– Говори, что еще у тебя?
– Простите, батюшка, если у меня в миру такие сильные брани, то смогу ли я их выдержать в монастыре?
– Сможешь, сможешь! Это у тебя лжеверие в собственные мозги! Слушай, что говорит сердце… В миру ты сам себя хранил, а в монастыре будет хранить тебя милость Божия! – успокоил меня старец.
От всего сердца я поблагодарил своего любвеобильного духовного отца и вышел от него, преисполненный радости. В душе возникло ощущение, что все пойдет как нужно.
– Что тебе отец Кирилл сказал? – встретил меня иеромонах.
– Благословил поступать в семинарию и готовиться к монашеству!
– Отлично! – обрадовался мой друг. – В Душанбе обязательно возьми рекомендацию в церкви и привези ее вместе со своими документами.
В этот последний приезд меня поселили в Лаврской гостинице в одной комнате вместе с преподавателями семинарии и Духовной академии. Все они оказались интересными и глубоко эрудированными людьми, деликатными и тактичными. Беседы этих людей за вечерним чаем были так увлекательны, что я слушал их раскрыв рот. Я познакомился со многими преподавателями и у нас установились простые открытые отношения. Некоторые из них стали мне чрезвычайно симпатичны, и каково было мое удивление, когда в скором времени мне пришлось у них учиться, сидя в семинарских аудиториях.
Перед отъездом мне удалось зайти к старцу в исповедальную комнату, чтобы попрощаться:
– Батюшка, а как же пустыня и горы? Сколько летя провел в них ради молитвы, смогу ли я прожить без всего этого? – взволнованно спросил я.
Лицо старца стало строгим, и он внушительно произнес:
– Чтобы по‑настоящему подвизаться в пустыне, нужно пройти монашескую школу в монастыре, по крайней мере, три года! А потом снова можешь поехать в горы…
Выйдя от батюшки, не в силах сдержать свои чувства, я поспешил к преподобному и встал возле раки у колонны: «Господи, Иисусе Христе! – взмолился я всем сердцем. – Все, что избирал мой ум в своем неведении, каждый раз было ошибкой! Отныне предаю себя в руки Твои и не буду никогда больше придумывать себе своего спасения, а пойду за Тобой туда, куда Ты Сам направишь меня, неразумного, по Твоей святой воле!»
Дома я рассказал родителям о благословении поступать в семинарию, чем очень обрадовал их. К тому же мой товарищ в Лавре уже обрел свой путь, и то, что мы можем и дальше быть вместе, их весьма утешало. Мама иеромонаха, приходя к нам в гости, сообщала все новости о своем сыне, и монастырь перестал внушать моим родителям необъяснимый страх. Они постепенно приходили к убеждению, что в семинарии и в Духовной академии учатся самые чистые и лучшие сыновья, которые нашли свое призвание в стенах Лавры благодаря молитвам своих матерей и отцов и всех прежних поколений. Теперь наши родители сообща ходили в душанбинскую церковь и причащались в ней. Старенький Никольский храм сильно их объединил и сдружил. Мама иеромонаха и моя мама начали усиленно молиться, чтобы Господь устроил жизни их сыновей в святой обители.
Во время беседы со строгим настоятелем храма у меня возникли непредвиденные трудности:
– Видишь ли, когда‑то я дал рекомендацию твоему другу на поступление в семинарию, а теперь мы получили указание, что нужно брать благословение и рекомендацию у нашего архиерея в Ташкенте…
– Как же быть, батюшка? Ведь он же меня совсем не знает?
– А что я могу поделать? – развел руками настоятель.
Пришлось лететь в Ташкент и разыскивать дом архиерея. К моему ужасу его секретарь сообщил мне, что Владыка уехал в Москву и вернется не скоро, а без него он не может дать никакой рекомендации. Вернувшись домой в совершенном отчаянии, я пошел за советом к отцу Стефану.
– Не переживай, я напишу тебе рекомендацию, а там Бог поможет, не унывай! Если Лаврский духовник благословил, все получится, с Богом!
Ободренный его напутствием и снабженный необходимой рекомендацией, я уволился из института.
За несколько дней до отъезда, на рассвете, когда я лежал на своем узеньком ложе, необыкновенно мелодичный, глубокий, нежный и ласковый женский голос, краше которого я никогда не слышал на свете, позвал меня: «Федор, молись…» Он настолько явственно прозвучал изнутри, откуда‑то из самого сердца, что я замер от удивления: волны тихой радости и благодатного счастья затопили душу.
В комнате ощущалось присутствие такой кроткой и нежной души, что слезы брызнули из моих глаз.
«Пресвятая Богородица, спаси меня!» – начал молиться я у икон и молился, вытирая руками бегущие слезы, до тех пор, пока утренний сумрак не вспыхнул первым лучом солнца, ударившим в окно.
При ярком свете утра сомнения начали одолевать меня: «Может быть, мне это показалось? Возможно, мама позвала меня со двора?» Услышав шум шагов под окном, я выглянул в сад: мама сметала опавшие виноградные листья с дорожки.
– Доброе утро, ты ничего не говорила мне?
– Доброе утро, сынок. Нет, не хотела тебя будить…
А сердце, наперекор сомнениям, волнами благодати удостоверяло меня, что есть только один такой удивительный голос, милее и роднее которого нет ни у кого из людей – сладкий голос благодати, голос Пресвятой Богородицы! Вместе с этим ощущением сердце обрело уверенность, что все пойдет как нужно и помощь Матери Божией будет сопровождать все перемены, которые произойдут в моей жизни.
На прощание, когда я собирался в дорогу, пришел Геннадий и подарил мне старинную икону Спасителя:
– Дарю от всего сердца! – с волнением сказал он. – Эта икона моего дедушки!
– Спасибо, Гена! А как твоя молитва в городе?
Мой друг замялся:
– Ну, в городе с молитвой у меня не очень получается. Когда выйду на пенсию, времени будет много, тогда и возьмусь за духовную жизнь!
К сожалению, став впоследствии пенсионером, он уже не нашел в себе прежнего горения, и молитвенная практика разладилась. Мне искренно было жаль этого славного человека, но память о себе он оставил хорошую.
Не задерживаясь долго дома, я попрощался с родителями и улетел в Москву – сдавать документы в семинарию. Сердце неудержимо влекло меня к любимому старцу в Троице‑Сергиеву Лавру, не подозревая о готовящихся мне искушениях.
Смирил Ты меня, Боже, Своим Небесным смирением и тщетой сделал мои упования на свои ничтожные добродетели, а сокрушение мое покрыл всепокоряющим и всепреображающим крылом милосердия Твоего. Вернись в глубины свои, глупое сердце мое, где ждет тебя истинный Бог и Небесный Отец, Владыка сокровенных истоков твоих, дабы ты вкусило вечных благ Его. Отверзи слух свой, оглохшее сердце мое, ибо только ты можешь слышать Говорящего в вечности, Творца Неба и земли. Открой очи свои, ослепшее сердце мое, ибо только ты можешь зреть безпредельный немеркнующий свет любви – Бога твоего.
ИСКУШЕНИЯ
Если Бог благ, то все благо. То, что не благо – не существует, ибо не было создано. Не благо творится нами, ослепленными своими прегрешениями. Отвергнув свои греховные устремления, мы воссоединяемся с вечным благом, будучи родственны этому великому благу по Его исключительному для нас дару – обретать в самих себе это сокровенное благо и пребывать в нем вечно. Как для Бога нет ничего, что было бы не благо, так и для тех, кто соединился с Господом, нет ничего, что могло бы изменить это соединение с благом. Но, забыв это высшее благо, мы приписали нетленную славу Божию тленным идолам своих чувств и переживаний, а из своего ума, прилепившегося к брению, сделали золотого тельца, принеся ему в жертву самих себя и свою жизнь.
Когда мы овладеваем умением всем сердцем держаться Бога, то нет ничего страшного в том, что искушения продолжают возникать, они лишь укрепляют нашу веру.
В сияющую огнями Москву я прилетел в начале августа вечером. Ехать в Лавру было уже поздно и пришлось заночевать в Москве у знакомой молодой женщины, жившей с дочерью‑школьницей. Раньше это была дружная семья. Муж, закончив институт, женился на выпускнице одиннадцатого класса. С ним мы одно лето провели в горах Таджикистана. После рождения дочери он увлекся взрослой женщиной, сотрудницей с его работы, и ушел к ней из‑за страстной, как он уверял, любви. С ней он прожил не более полу‑года, когда она скоропостижно скончалась, оставив его ни с чем.
В квартиру я попал в разгар веселья – хозяйка вместе с подругами отмечала день рождения дочери. Для них я принес подарки и азиатские фрукты, которые были встречены с восторгом. За столом пришлось сказать, что я приехал поступать в семинарию и это признание вызвало на мгновение полную тишину за столом. Затем посыпались вопросы: «Зачем это тебе нужно? Неужели в этом есть какое‑то счастье?» И далее – все как обычно. Я отмалчивался, но женщины, пошептавшись, снова принялись расспрашивать меня, делая намеки на то, что вот, рядом со мной сидит убитая горем молодая женщина, от которой ушел муж. Ей нужно воспитывать дочь, а надежного спутника в жизни найти непросто, и все в таком же духе… Я искоса посмотрел на свою соседку – по выражению ее лица видно было, что она все воспринимает серьезно.
Отделавшись уклончивыми ответами, я постарался переменить тему разговора и за столом снова раздались шутки и смех. Но услышанное ранее камнем легло на мою душу: в самом деле, может быть то, что я ищу, ложный путь? Зачем мне семинария и монастырь, если можно найти счастье в семейной жизни? Эта разведенная женщина было добра и миловидна, с ее дочерью мы были очень дружны, в просторной, хорошо обставленной квартире, всегда было чисто и уютно. Все эти помыслы, один за другим, завертелись у меня в голове. Но особенно меня сбило то, что наши взгляды встретились за столом и с этого момента волнение не покидало меня. Гости начали прощаться и хозяйка вернулась в комнату. Она испытующе взглянула на меня и ушла укладывать свою девочку спать, пожелав мне доброй ночи. Было слышно, как она выключила свет в своей комнате.
В квартире стало тихо. Сердце мое билось так, что я боялся, что его стук будет слышен в комнате молодой хозяйки. Семинария, экзамены, монашество – все это вылетело из головы и оставался только стук в сердце. Я привел себе столько доводов против своего поведения, что их хватило бы на все оставшиеся годы. Неимоверная сила влекла меня изменить свою жизнь целиком и забыть о Лавре навсегда. Неотвязные помыслы и картины будущей жизни закружились в голове. Казалось, что этому дурному наваждению не будет конца, как будто в эту ночь все было поставлено на чашу весов: с одной стороны, – молодая женщина и Москва, с другой, – Лавра и отец Кирилл. Как только я вспомнил об отце Кирилле, мне сразу стало легче. Пусть чаша весов, где находилась Лавра и семинария, стала всего лишь на волосок ниже, но это был перевес в мою пользу. В сердце пришла молитва: «Пресвятая Богородица, спаси меня!», которая сразу отогнала все соблазняющие мысли, обуревавшие меня в ту тяжелую ночь. Теперь, оглядываясь назад, мне кажется смешным сопоставлять это искушение с дальнейшей жизнью, но тогда… тогда это стоило мучительной и долгой борьбы. Вместе с тяжелой бранью впервые пришел новый опыт: в подобных мучительных испытаниях Матерь Божия – скорая Помощница и Заступница!
То, что случилось ночью, утром показалось мне дурным сном. Хозяйка, провожая до дверей, с сожалением простилась со мной. «Очень жаль, что ты уезжаешь! А то, что ты поступаешь в семинарию, я совсем не могу понять…» Мы простились, и я на электричке поехал в Лавру.
«Нужно будет обязательно поисповедоваться батюшке…» – думал я, идя по дороге с вокзала. Иеромонах, выслушав мою историю, сочувственно произнес: «Искушение…» На исповеди, с сокрушением покаявшись в своих московских колебаниях, малодушии и неимении душевной стойкости, я пообещал батюшке впредь быть осмотрительнее и получил благословение сдавать документы в семинарию с его рекомендацией как духовника Лавры.
– И еще один вопрос: как понимать чудеса, если они происходят в нашей жизни, разъясните, пожалуйста! – спросил я, рассказав ему об услышанном мною, как я считал, голосе Матери Божией.
– Что, что? Матерь Божия? – старец пытливо посмотрел мне в глаза. – Ну‑ка, подробнее!
Я рассказал как мог, пытаясь передать свои ощущения.
– Вот что, Федор, это хорошо, что Пресвятая Богородица утешила тебя и убрала все сомнения. Но вот тебе мой совет: никогда не вдавайся в подобные явления и голоса! Помни что ты грешник и что тебе еще предстоит спастись! Кайся, молись и не думай об этом. А как понимать чудеса? Как заповедали отцы – не принимать, не отвергать, считать себя недостойным всяких чудес. Так не впадешь в ошибки.
Экзамены были уже на носу, и я все эти дни старательно заучивал тропари и кондаки, пытаясь петь их на гласы. К самому началу вступительных экзаменов я сильно простудился. После жарких и знойных Кызыл‑Кумов Сергиев Посад с его климатом казался мне полярным кругом.
Предметы, которые мне пришлось сдавать на экзаменах, не были сложными и с ними удалось справиться.
– Главное, пройти собеседование! А пение – не главное… – напутствовал меня иеромонах.
Но во мне холодком закрадывался в сердце страх – запеть перед людьми и опозориться! К этому добавились еще температура и сильная хрипота. Стоя у дверей экзаменационной аудитории, я с ужасом услышал великолепные голоса, которыми блистали абитуриенты. По сравнению с ними мой охрипший голос повергал меня в полное отчаяние. Подошла моя очередь. Я вошел с дрожащими коленками, прочитал наизусть предложенные мне тропари и кондак, не помню какого праздника, кажется Успения, и услышал:
– А теперь спойте нам «Достойно есть».
Я прохрипел эти чудесные слова, как мог, еле дотянув до конца.
– Понятно, баритончик… – сказал один из преподавателей. – Можете идти.
– Все, провалился… – мелькнуло в голове.
Затем состоялось собеседование у инспектора, архимандрита с седой бородкой, вдумчивого и серьезного. Он побеседовал со мной очень ласково, а когда узнал, что рекомендацию мне дал отец Кирилл, то и вовсе растаял: «Ну, вас Сам Бог благословил!» И в дальнейшем этот прекрасный человек не изменял ко мне своего дружеского расположения, и я всегда хранил в душе глубокое к нему уважение. Завершающее собеседование состоялось у проректора. В кабинете меня принял пожилой человек ученого вида, в штатском костюме и галстуке. Говоря со мной, он с прищуром изучающе глядел на меня, а потом задал какой‑то провокационный вопрос из области политики. Я попытался как можно более честно ответить, что в своей жизни не руководствуюсь официальной пропагандой.
– Ах вот как вы полагаете… – протянул проректор и забарабанил пальцами по столу. – Ну, что же, можете идти…
Я вышел из кабинета, не зная, прошел ли я собеседование или провалился?
– Теперь нужно терпение. Сейчас все документы прошедших конкурс проверяет КГБ, и только потом вывесят списки поступивших студентов, – сообщил мне отец Пимен.
Несколько дней все, кто сдавал экзамены, находились в тревожном ожидании, часто приходя к мощам преподобного попросить его заступничества и помощи. А пока мы занимались различными работами по уборке территории под наблюдением инспекторов. Здесь мне довелось встретить различные типы человеческих характеров. Я жил в комнате для поступающих, где нас было шесть человек: один – из Петербурга, один – из Москвы, я – из Средней Азии, остальные трое – из Украины. Самый непоседливый и всезнающий из украинцев, поглядывая на нас взглядом знатока, заявил: «Уже сейчас я могу точно сказать, кто из вас поступит!» Он пальцем указал на питерца, который в углу молча писал красками маленькую икону, на меня и москвича. Себя он, безусловно, считал уже принятым. Я видел однажды, как он, ловко опередив всех, открыл дверь в кабинет входящему ректору, высокому статному Владыке, когда мы все, робея, стояли в коридоре семинарии. При этом на лице Владыки чуть двинулась бровь в знак того, что он оценил эту любезность. К этому много повидавшему архиерею у всех семинаристов было уважительное отношение, хотя некоторые его жесты и манеру говорить они копировали очень смешно и весьма похоже.
В один из дней пронесся слух, что вывесили листы со списками поступивших. Мы устремились в коридор, где возле двери проректора на большом щите были вывешены объявления. У некоторых ребят лица были взволнованные и радостные, у остальных – огорченные. С бьющимся сердцем я подошел к спискам и нашел свою фамилию в числе учащихся 1‑А класса.
«Слава Тебе, Боже!» – возликовал я и поспешил рассказать о своем счастье иеромонаху, который шел к преподобному в Троицкий храм:
– Отлично, благодари Бога и преподобного за помощь! – мы приложились к раке с мощами и помолились преподобному Сергию за удивительные благодеяния, которые он оказал нам в нашей совместной жизни.
Вечером я от всего сердца поблагодарил отца Кирилла за его молитвы и отеческую заботу.
– Вот видишь, как Бог помогает, а ты сомневался… – улыбнулся старец, благословляя меня.
Вернувшись в свою комнату в семинарии, я нашел опечаленных украинцев: не поступил тот, который предрек нам успешную сдачу экзаменов, а также его сосед по койке, одного украинца зачислили кандидатом в ожидании возможной вакансии. Поступил иконописец из Питера и симпатичный москвич. До начала учебного года оставалось еще две недели. Нам объявили, что желающие могут съездить домой, а те, кто домой не едет, приглашаются принять участие в послушаниях у семинарского эконома, добродушного рыжебородого монаха, которого позже рукоположили в епископа. Я отправил домой радостное письмо родителям, сообщив, что стал семинаристом. В ответ получил телеграмму с поздравлениями и самыми лучшими пожеланиями в учебе.
Мне досталось послушание вахтера на второй проходной, где проезжали хозяйственные машины. Через нее семинаристам ходить не благословлялось. Для преподавателей и студентов семинарии и академии была предназначена первая проходная, где дежурил абитуриент, поступивший в параллельный класс. На проходной требовалось дежурить сутки, затем сутки отводились на отдых. Никакого отдыха, собственно, не получалось, потому что тогда меня назначали в послушания на продовольственный склад – разгружать картофель и разные продукты, или отправляли к благочинному убирать территорию. Под его внимательным взглядом мы также расставляли столы, тумбочки и койки в комнатах, где жили смешливые девушки, поступившие на регентское отделение.
После одного такого трудового дня в послушаниях я почувствовал, сидя на проходной, как сильная усталость смыкает мои отяжелевшие веки. Неодолимо потянуло выспаться. Около двенадцати часов ночи, не в силах бороться со сном, я улегся на стол и мгновенно заснул. Проснувшись, я не мог вначале понять, где я нахожусь и почему кто‑то теребит меня. Придя в себя, я вспомнил, что это проходная семинарии и что я сплю на столе, а меня теребит мой друг‑вахтер с первой проходной.
– Ты что спишь на столе? Вставай скорее! Может зайти инспектор и вмиг вылетишь из семинарии! Не один уже так попался, не спи, вставай…
Пришлось подняться и сесть на стул. Дул сырой промозглый ветер. Фонарь на столбе то закрывали ветви липы последними желтыми листьями, то открывали вновь, когда я увидел идущую по мокрой аллее черную фигуру в рясе. Это шел строгий инспектор, который мог уволить в один момент. Заглянув ко мне в окно и увидев, что я не сплю, он последовал дальше. Утром я зашел в первую проходную и сердечно поблагодарил молодого паренька из 1‑Б класса, ведь он не дал мне «вылететь» из семинарии, в которую я поступил только чудом.
На этой проходной мне пришлось познакомиться с другими реалиями семинарской жизни. Вторая проходная, где я дежурил, находилась в стороне от главного входа в семинарский корпус, отделенная красивым ухоженным садом. Однажды среди ночи меня испугала фигура человека, дерзко перелезающая через запертые железные ворота моей проходной. Выскочив из сторожки, я подошел к нарушителю – им оказался семинарист старшего класса семинарии, который был явно «навеселе». Ничего не ответив на мой вопрос – почему лезет через запертые ворота – он прошел мимо, обдав меня винным запахом, и исчез в темноте сада. За разъяснениями я отправился к другу – вахтеру с первой проходной.
– Знаешь, это особые случаи и ты не лезь в такие дела! Это иподиакон Владыки. Лучше не поднимай шума, а то самому тебе и влетит!
Еще несколько раз я видел семинаристов, возвращавшихся ночью из города через «мои» ворота. Лавра тоже закрывала свои громадные ворота на ночь. Как семинаристы попадали ночью в Лаврский двор, не знаю. То ли их пускали сердобольные вахтеры с главной проходной, то ли эти смельчаки перелезали через огромную крепостную стену Лавры по веревке. Поговаривали, что бывало и такое.
Еще одну неделю перед началом занятий мне пришлось дежурить на проходной столярной мастерской, принадлежавшей монастырю, которая располагалась за стенами Лавры. Те дежурства оказались посложнее. Мне нужно было осматривать машины, выезжавшие с грузом со двора, проверять накладные и смотреть, что эти машины вывозят, а также не пускать посторонних и удалять пьяных. Но, слава Богу, таких я не заметил. Самое главное было ночью. Мне надлежало во все глаза следить за тем, чтобы местные жители не проникали на территорию мастерской за дефицитным тогда лесоматериалом. В случае опасности я должен был вызвать дежурный наряд милиции и оповестить инспектора семинарии. До меня у студента‑вахтера во время ночного дежурства утащили какие‑то столярные изделия, поэтому его и уволили. Мне строго‑настрого велено было не спать ночью и обходить большую территорию складов, осматривать автомобильный гараж и проверять замки на дверях мастерской.
Мне очень не хотелось, чтобы во время моего дежурства что‑то произошло. Я не мог допустить и мысли, чтобы потерять семинарию. Возле забора глубокой ночью всегда бродили какие‑то полупьяные личности, прячась от света фонарей. Поэтому было довольно тревожно. Для пробы я попытался в одну из ночей дозвониться в милицию по указанному мне номеру, но там никто не брал трубку. Стало ясно, что быстрой помощи от людей, если что‑то произойдет, мне не дождаться.