* * *
Эйб проснулся от звука разбитого стекла.
Двое мужчин влезли в нашу комнатку на втором этаже через окно. Я не держал пистолета под подушкой. Подле постели не оказалось топора. Не успел я вскочить, как один из них ударил меня в лицо с такой силой, что затылком я проломил изголовье.
Вампиры.
Я попытался собраться с силами, но один из мерзавцев схватил Мэри и зажал ей рот, чтобы заглушить крики. Второй вытащил Боба из кроватки, и оба негодяя скрылись тем же путем, что и пришли, — через окно, прямо на улицу. Я вскочил на ноги и бросился в погоню. Не колеблясь, я выпрыгнул из окна, попутно порезавшись об осколки. Я бежал по темным, безлюдным улицам Вашингтона. Где-то впереди раздавались крики Боба. Я мчался и ощущал доселе неизведанный страх. И ярость.
Я догоню вас и разорву на куски.
На глаза навернулись слезы… Я стонал… Болели поврежденные мышцы ноги. Квартал за кварталом, повернуть, еще раз повернуть — вслед за криками Боба. Его голос становился все тише, а я все больше слабел. Я рухнул и зарыдал при мысли о сыне — о беспомощном малыше, которого вампиры утащили во тьму, в ту тьму, где его не спасет даже родной отец.
Эйб с трудом поднял голову — и с удивлением понял, что оказался прямо напротив пансиона миссис Спригг.
Теперь… Теперь мне в голову пришла ужасная мысль, и страх накатил с новой силой.
Эдди…
Я бросился вверх по лестнице к нам в комнату. Тишина… Пустые кровати… Разбитое окно… Занавески дрожат на ветру… Колыбелька Эдди у дальней стены. Отсюда я ничего не мог разглядеть. Не мог заставить себя заглянуть в колыбель. А если его нет?..
Прошу тебя, Господи…
Как я мог бросить его? Как мог забыть топор? Нет… Нет, не могу смотреть. Я стоял в дверях и плакал, потому что знал, что мое сердце мертво — как и сердца остальных.
А потом — слава богу! — он заплакал. Я бросился к колыбели, чтобы прижать сына к груди. Но когда заглянул в кроватку, то увидел, что белые простыни пропитались кровью. Не кровью Эдди, нет! В колыбели я увидел демона. Он покоился на окровавленных простынях, в сердце у него торчал кол, а в затылке зияла дыра. Демон неподвижно лежал в кроватке. Из ран текла кровь. Он был мне знаком — одновременно мужчина и ребенок. Пустые глаза без выражения смотрели на меня. Я знал его.
Это был я сам.
Эйб проснулся. Сердце стучало как сумасшедшее. Он повернулся на бок и увидел мирно спящую Мэри. Авраам подошел к мальчикам и удостоверился, что с ними ничего не случилось. Той ночью, прежде чем попытаться уснуть (безуспешно), он записал в дневнике одно предложение:
Этот город — сама смерть.
III
Февральским вечером 1849 года Эйб разделил тепло очага миссис Спригг со старым знакомым.
[Эдгар Аллан] По на несколько недель остановился в Балтиморе. Мэри с мальчиками уехала в Лексингтон, и я решил, что настало время для встречи.
Все эти годы они периодически переписывались. Эйб хвалил стихи По, тот поздравлял Линкольна с победами на выборах. Но сегодня впервые за долгое время они оказались лицом к лицу — и говорили только о вампирах.
Я поведал По о Генри, об охоте и чудовищной правде, которая мне открылась. Мой гость рассказал о своей неизменной одержимости вампирами. Недавно он познакомился с бессмертным по имени Рейнольдс и теперь близок к раскрытию какого-то «зловещего заговора». По говорит уверенно и с большой увлеченностью, но его словам трудно верить, потому что они произносятся человеком, которого едва ли можно назвать трезвым. Он устал. Состарился от виски и неудач. Годы, прошедшие с нашей последней встречи, не пощадили его. Его любимая жена оставила наш мир, а успех не принес богатства.
— Людей держали на пороге смерти! — воскликнул Линкольн. — Их заперли в подвале, словно бочки, а драгоценную кровь подогревали на газу! Неужели нет предела вампирским злодеяниям?
По улыбнулся и сделал еще один глоток.
— Я полагаю, ты слыхал о Кровавой графине? — спросил он.
По лицу Эйба стало ясно, что ответ будет отрицательным.
— Ничего себе! — удивился По. — При всех твоих рыцарских замашках и погонях за вампирами? В таком случае, пожалуйста, удели минуту внимания моему рассказу: эта женщина — моя любимица, к тому же значимая фигура в истории нашей страны.
Эржебет Батори была жемчужиной венгерской знати. Красавица, и вдобавок безумно богата. Одна лишь беда: Эржебет делила постель с нелюбимым мужчиной, которому была обещана еще с двенадцати лет. Впрочем, граф Ференц Надашди обожал супругу и потворствовал любому ее капризу. Он, правда, не знал, что любимым капризом Эржебет являлась темноволосая и белокожая девушка по имени Анна Дарвулия. Они стали любовницами. Неизвестно, когда именно…
— Две женщины и — любовницы?
— Незначительная деталь. Неизвестно, когда именно Эржебет узнала, что Анна — вампир, или же когда сама сделалась вампиршей, но они намеревались провести вдвоем целую вечность. После загадочной кончины графа в 1604 году любовницы начали заманивать молоденьких крестьянок в Чахтицкий замок, обещая им работу и деньги для голодающих семей. В действительности девушкам предстояло стать игрушками для высших существ, лишиться крови и самой жизни. Эржебет с Анной за три года убили более шестисот девиц.
— Господи…
— Да, но что еще хуже, обе, похоже, гордились тем, что изобретали самые жуткие, самые унизительные, самые болезненные способы убийства. Крестьянок пытали. Высасывали до капли. Пожирали на протяжении нескольких дней. Подвешивали на крюках за руки и за ноги. Эржебет с Анной ложились на пол и с помощью ножичка делали надрезы на коже несчастных, чтобы кровь по капле стекала вниз, а сами в это время занимались любовью. Некоторых девушек подвешивали на некое подобие распятия: руки приколачивали к деревянной…
— Довольно, По, прошу тебя. Это уж слишком.
— Наконец крестьяне не выдержали и взяли замок штурмом. Внутри они отыскали подвал с железными клетками, где сидели полумертвые жертвы, у которых из рук и живота были вырваны целые куски плоти. Некоторых девушек держали над огнем, пока их лица и руки не обгорели до кости. Но вампиров в замке не оказалось. Провели судебный процесс, пару невинных женщин сожгли на костре, чтобы удовлетворить крестьян, но настоящие Эржебет Батори и Анна Дарвулия исчезли без следа. Кошмары, Линкольн… Сколько кошмаров они создали за столь короткий срок… Мастерство и изобретательность, с которыми они убивали… В этом есть свое очарование. Ими волей-неволей восхищаешься.
— Чудовищно, — проронил Эйб.
— Думаю, жизнь научила тебя, что один и тот же предмет может одновременно быть прекрасен и чудовищен.
— Ты обещал рассказать про значимую фигуру в истории нашей страны. Скажи на милость, в кошмарах кроется урок или же ты просто решил поиздеваться над старым другом?
— Урок, друг мой, в следующем: в какой-то степени именно Эржебет Батори несет ответственность за то, что в Америки появились вампиры.
Теперь Линкольн всецело обратился в слух.
— История о зверствах разлетелась по всей Европе, — продолжал По. — Поговаривали о вампирше по прозвищу Кровавая графиня и о сотнях загубленных ею девушек. За десять лет суеверия, о которых шептались веками, переросли в открытую ненависть. Ни одно событие в истории не порождало такого пыла. Дни, когда вампиров принимали как неотъемлемую часть жизни, остались в прошлом. Теперь люди осмелились противостоять кровопийцам. От Англии до Хорватии стали появляться охотники на вампиров. Они учились друг у друга и преследовали неупокоенных по всему континенту. Охотники гонялись за вампирами по вонючим сточным канавам и трущобам Парижа. Преследовали их в темных переулках Лондона. Вампиров вынуждали обходиться кровью бродячих собак. Овцы дерзнули охотиться на львов! Жизнь кровососов в Европе сделалась невыносимой. Они жаждали свободы. Свободы от преследований. От страха. И где же они могли обрести эту свободу?
— В Америке.
— В Америке, Линкольн! Америка стала для вампиров раем, где им не приходилось драться за кровь. Здесь в семьях принято рожать по пять, восемь, двенадцать детей. Вампирам полюбилось американское беззаконие. Простор. Уединенные деревеньки и порты, кишащие новоприбывшими людьми. Но больше всего на свете, Линкольн, вампирам полюбились рабы. Ведь здесь, в отличие от любой другой цивилизованной страны, можно было кормиться пьянящей человеческой кровью — и не бояться возмездия!
Когда англичане прибыли на наши берега и попытались вернуть Америку во власть Старого Света, вампиры приняли бой. Они встали под Лексингтоном и Конкордом, сражались при Тикондероге и Мурс-Крик. Некоторые из них вернулись на родину, во Францию, и убедили короля Людовика послать свой флот к нам на помощь. Они такие же американцы, как и мы с тобой, Линкольн. Настоящие патриоты, ведь независимость Америки — залог их выживания.
— Я слышал, как про вампиров говорят в Капитолии, — прошептал Эйб. — Даже там ощущается их присутствие.
— Они повсюду, Линкольн! И их влияние будет только усиливаться, как это происходило в Европе на протяжении многих веков. Сколько это может продолжаться? Сколько еще вампиров переберется на наши берега, прежде чем простые люди заметят их? И что тогда? Неужели ты думаешь, что добропорядочные жители Бостона или Нью-Йорка согласятся обитать бок о бок с вампирами? Полагаешь, все вампиры отличаются таким же добрым нравом, как твой Генри или мой Рейнольдс? Вообрази, Линкольн. Вообрази, что случилось бы с Европой, если бы вампирам некуда было бежать. Как долго львы будут терпеть охотников-овец? Сколько времени пройдет, прежде чем они снова вспомнят львиные повадки?
Эйб пытался представить себе то, о чем говорил По, и картина ему не нравилась.
— Говорю тебе, — продолжал гость, — нас ожидает большая беда…
* * *
Для самого По, во всяком случае, предсказание оказалось пророческим.
Третьего октября 1849 года (менее чем через восемь месяцев после встречи с Эйбом) его нашли на улицах Балтимора — полумертвого, в беспамятстве, в чужой одежде. По препроводили в больницу Вашингтон-колледж, где врачи безуспешно пытались поставить диагноз.
У пациента высокая температура и галлюцинации. Приходя в сознание, зовет какого-то Рейнольдса. Судя по симптомам, мы имеем дело с брюшным тифом, однако стремительное развитие заболевания свидетельствует об иной, глубинной причине. Случай безнадежен.
В воскресенье, 7 октября, в пять часов утра, По неожиданно очнулся. Он пробормотал: «Господи, помилуй мою бедную душу!» — и скончался.
IV
Пятого марта 1849 года пришел конец краткой и непримечательной карьере Эйба в Конгрессе. Он решил не баллотироваться на второй срок.
Место в Конгрессе… не принесло мне радости, на которую я рассчитывал. Все два года я ужасно скучал по жене и маленьким проказникам. В Вашингтоне не найдется ничего, что удержало бы меня здесь хоть минутой долее.
Линкольн вернулся в Спрингфилд и с головой окунулся в адвокатскую практику. К нему присоединился тридцатилетний адвокат по имени Уильям Г. Херндон (тот самый, который после убийства Линкольна напишет его полную и столь противоречивую биографию). Авраам всеми силами старался скрыть от партнера правду о своем темном прошлом.
Он писал друзьям в поисках клиентов. Выступал на судах по всему Иллинойсу. Играл с мальчиками и подолгу гулял с женой.
Он жил.
Прочь клыки и прочь глаза,
Где чернеет жуть.
Я хочу в покое жить,
Мира я прошу.
Его желанию не суждено было сбыться.
* * *
Эдди Линкольн умер, когда ему было три года, десять месяцев и восемнадцать дней.
Первого февраля 1850 года, всего через несколько часов после смерти сына, Авраам записал в дневнике:
Я потерял своего малыша… Как же я по нему тоскую. В жизни больше нет радости.
Нет причин подозревать, что вампиры имели какое-либо отношение к кончине Эдди. Он болел еще с декабря (вероятно, туберкулезом) и постепенно угас. Мать неусыпно бодрствовала у постели сына и втирала мазь в его тщедушную грудь — но это не помогло.
Мэри не могла допустить, чтобы Эдди умер в одиночестве. Она прижимала к груди его бесчувственное тело и всю ночь качала малыша… пока он не скончался.
Мэри никогда не станет прежней. Она потеряет еще двоих сыновей, но эти утраты не сравнятся с кончиной ее любимого «ангелочка». Три дня после смерти сына она не ела, не спала и постоянно рыдала.
Мэри безутешна. Что ж, все равно я не смог бы найти ободряющие слова. Я написал Армстронгу и Спиду с просьбой приехать. Получил письмо от Генри: он выражает соболезнования и обещает прибыть [в Спрингфилд] не позднее завтрашнего полудня. Не знаю, каким образом ему стало известно о кончине Эдди.
Мальчика похоронили на кладбище Хатчинсонс, в нескольких кварталах от родительского дома.
Всю службу я обнимал Боба и Мэри. Мы плакали. Рядом стояли Армстронг со Спидом, а также наши многочисленные друзья и доброжелатели. Генри остался в некотором отдалении — он не хотел усугублять горе Мэри или подтверждать ее подозрения.[33] Все же до службы он прислал мне записку, в которой еще раз выражал соболезнования, а также напоминал, что существует и другой выход.
Я мог снова увидеть своего мальчика.
Несмотря на безумное искушение вернуть сына, Эйб прислушался к голосу разума.
Он навсегда остался бы ребенком, ангелочком-убийцей. Мне была невыносима мысль о том, что придется держать его в темноте. Учить убивать ради того, чтобы он выжил. Я не решился ввергнуть сына в ад.
Мэри сочинила стихотворение (возможно, в соавторстве с Эйбом), которое было опубликовано в «Иллинойс джорнал» после смерти Эдди. Последняя строчка высечена на надгробии малыша.
На небесах померкли звезды,
Что ярко освещали путь.
Душа покинула младенца,
Румянец щечкам не вернуть.
И ангел смерти рядом был,
Дитя он за собой манил.
Блестящие шелка волос
На побледневший лоб спадали,
А жемчуга уст и ланит
Господство смерти отмечали.
Господь тебя призвал и сам
Забрал к себе в цветущий сад.
На небе ребенку милее парить
С лирой златой, в драгоценном венце.
Познав благодать, что нам не открыть,
Спасителя славит он в небесном дворце.
Милостью Божьей расцветший цветок
В райском саду свой пускает росток.
Прощай же, о, малютка Эдди,
О, ангел наш, прощай!
Нам не отправиться с тобой
В благословенный край.
В сияющем доме теперь его место,
«Ибо таковых есть Царство Небесное».
Глава 9
Долгожданный мир
Мы купались в щедротах Неба. Долгие годы мы были хранимы, в мире и благополучии. Мы приумножили свое число, богатство и силу, как ни один другой народ. Но мы забыли Бога. Забыли ту милосердную руку, которая хранила нас в мире, умножала наше число, богатство и силу.
Линкольн, из воззвания о Дне всенародного смирения, поста и молитвы 30 марта 1863 г.
I
«Нью-Йорк трибьюн» — понедельник, 6 июля 1857 г.:
ГОРОД СОДРОГАЕТСЯ
ОТ ЖЕСТОКИХ СТЫЧЕК